Текст книги "Обитель"

Глава пятая

Телефон тихо завибрировал по столу, и митрополит подобрал его, переложил к самому краю, нажал сначала кнопку «Принять звонок», потом громкую связь.

– Слушаю, – сказал. Звонил Даниил Андреевич из МВД.

– Здравствуйте, владыка. – Голос полицейского, кажется, подрагивал. Или связь в лесу была слабая. Продолжая слушать, митрополит открыл книгу, пере-листнул пару страниц, развернул вклеенную карту об-ласти. Подобрал со стола карандаш, навел его на нужную точку.

– Здесь пожар, – сказал Даниил Андреевич. – Горят три дома и сарай.

– Кто-нибудь угорел? – спросил митрополит. Он уже сложил карту, развернул другой вкладыш – список монастырей, приходов, приютов, детских домов и церковных лавок. Даниил Андреевич, да и любой другой полицейский или чиновник, удивился бы, увидев этот список. Строчек в нем было много, не меньше трех сотен, и рядом с каждой стояли маленькие пометки. Кружки, квадратики, крестики. Красный карандаш проскользил вверх по списку, ткнулся в третий пункт: «Братская Обитель». В строчке Обители было много значков, и строчка была старая – на бумаге остались следы ластика, пометки красной, зеленой и синей ручками. Десяток зачеркнутых кружков, пара зачеркнутых квадратов и много незачеркнутых фигур.

– Нет, – сказал Даниил Андреевич так, как будто вопрос застал его врасплох. – Но здесь другое… Здесь нет выживших. Здесь бойня была.

– Где тела? – спросил митрополит. Даниил Андреевич помолчал. Молчал и митрополит. Карандаш замер у буквы «Б», ткнулся в бумагу.

– В колодце, – сказал наконец Даниил Андреевич. – Тут колодец посередине, в нем тела. Не знаю, все ли это, но больше мы людей не нашли… И Казаченко тоже тут. Мертвый.

– Выжившие? – спросил митрополит.

– Да нету вроде… – Даниил Андреевич мялся. – Но кто-то ведь это сделал. Мимо нас машина в город проехала, минут двадцать назад. Я думаю, надо план «Перехват» объявлять. Машина полицейская, казаченковская, мы ее быстро найдем.

– Жди, – сказал митрополит. Карандаш вычеркнул «Обитель» из списка, нарисовал рядом крестик. Из телефона донеслось тяжелое дыхание Даниила Андреевича. – Езжайте в город, – сказал митрополит.

– А как же… – Даниил Андреевич осекся, замолчал, потом добавил уже увереннее: – Вас услышал. Сейчас поедем.

Митрополит закончил звонок, снова провел карандашом по списку. Карандаш остановился сначала у строчки Успенского мужского монастыря, потом у приюта Варвары на Ладоге. Митрополит разблокировал телефон, пролистал книгу до телефонных номеров, набрал один.

– Владыка, – отозвался игумен Успенского. – Доброй ночи.

– Доброй, – сказал митрополит. – Пришли сейчас четырех сильных парней сразу по адресу.

Телефон оставил лежать, а сам разблокировал компьютер, нашел там беседу с игуменом, в книге выследил координаты Обители, вбил их, отослал.

– На чем выслать? – спросил игумен. – И что им с собой взять?

– Веревки, – сказал митрополит. – Лопаты, багор, фонари.

Отключился, набрал следующий номер.

– Владыка, – ответила сестра и сразу перешла на семейный тон: – Что посреди ночи будишь?

Звучала она, как всегда, недовольно и зло.

– Поедешь сейчас в Обитель, – сказал митрополит. – Там встретишь монахов Успенского. Вместе разгребете тела из колодца, пройдешь по списку, посмотришь, кого не хватает.

– Тела? – спросила сестра. – А сам, что ли, не может?

– Не может, – сказал митрополит. – За тобой машина приедет.

– Сама, – сестра сплюнула, крикнула в сторону: – Эй, дура, вставай!

– На погребение не приеду, – сказал митрополит. – С Успенским договоритесь.

– Договорюсь. – Сестра шуршала какой-то тканью, хрустела костяшками пальцев. Тише сказала и не так зло: – Значит, доигрался, дурной, всегда говорила…

Митрополит сбросил и этот звонок. Снова перекинул пару страниц слева направо, набрал третий номер.

– Алло? – Министр вряд ли спал, скорее задремал за рабочим столом и не посмотрел на экран телефона, когда принимал звонок.

– В одном монастыре несчастный случай произошел, – сказал митрополит. – Много людей погибло. Твой Даниил нашел. Ему благодарность.

– Который монастырь? – спросил министр. – Не Свято-Троицкий?

– Малый, – сказал митрополит. – Погорел. Там монахи из Успенского разберут погибших, устроят в Успенском же тихое погребение.

– Понятно. – Министр наверняка включил компьютер. По крайней мере, в трубке раздался шелест клавиш.

– Там еще полицейский погиб, – сказал митрополит. – Казаченко, Данилин помощник.

– Казаченко погиб? – Только тут в голосе министра прозвучала заинтересованность. – Как так?

– Всякое бывает, – сказал митрополит. – Его тело передадим через вас. Завтра монахи привезут.

– Подождите. – Министр окончательно проснулся, постучал чем-то по столу. – Так не пойдет. Я пришлю к вам следователя, он пускай все осмотрит.

– Не нужно следователя, – сказал митрополит. – Монахи сами разберутся. Дело церковное.

– Иосиф Владимирович. – Министр заговорил громче. – Казаченко – сотрудник органов. Его смерть мы будем расследовать.

– Нет, – сказал митрополит. – Сейчас не будете. Получите труп – расследуйте. А сейчас на святом месте искать нечего.

– Я… – Министр хотел, наверное, еще много чего сказать, но митрополит оборвал звонок. Открыл в книге отдельную обительскую страницу, стал с нее перебивать в чат с сестрой список братьев и сестер. Если Серафиму и собственного брата она должна была помнить, то остальных опознать могла только по описаниям. А в книге про каждого значился возраст, цвет волос, цвет глаз, у кого есть – приметы, родинки, уродства, шрамы. Печатал митрополит неспешно, отправлял строчки по одной. Сестра читала, но не отвечала.

Она в этот момент вела машину. В прошлом году брат перегнал детскому дому бордовый джип, на замену старому внедорожнику, который Варвара, в свою очередь, отдала приюту Марии. Приют Марии располагался еще дальше по берегу на север, и до него вообще дороги не было, машину с трудом переправили через просеки. Марии внедорожник был нужен для того, чтобы перетаскивать бревна. Ни в какой город она не ездила уже пятнадцать лет.

Варвара в города ездила. И в близкую Питкяранту, и в Петрозаводск. Во-первых, за гуманитарной помощью, которую монахи собирали в Свято-Троицком. Во-вторых, Варвара развозила по приютам детей – она единственная, кроме Иосифа, знала каждый дом, каждую матушку, умела без карты, без бумаг назвать, сколько у каждой детей, какого возраста и кто чем болен. Брат хранил в голове всю область, поэтому пользовался книгой. Варвара хранила только детей и помнила их сердцем, каждого поименно. И про Обитель, в которую ехала сейчас, могла с точностью назвать всех, кто там жил. Список иосифовский ей был не нужен – зря брат думал, что Варвара про Обитель ничего не знает.

В городе она встречалась с Юлием, с Адрианом, с Варлаамом, со многими братьями и каждого расспрашивала о том, кто в Обители родился, кто умер. Обительские братья, известные своей нелюдимостью и закрытостью, Варваре все рассказывали, потому что совсем ее не боялись. Выглядела Варвара в мире совсем не так, как ее запомнил Даниил Андреевич, однажды навещавший ее дом на Ладоге. Лицо ее, суровое с детьми, становилось благостным, тело все будто обвисало, расслаблялось, сливалось с тканью нечистого платья. Варвара сразу старела, лицо все покрывалось складками, а морщины из суровых растекались в усталые, все повидавшие.

Делала Варвара это не специально. С детства впитала, что мир есть большой и маленький. В большом мире правили братья: старший, Иосиф, служил митрополитом, младший – правил собственным монастырем, а значит, числился игуменом, даже если титула не носил. В маленьком же мире, в своем приюте, правила Варвара – воспитывала семерых детей. Иногда детей было меньше, иногда больше. Они появлялись в избе, потом исчезали, но про каждого Варвара помнила, где он теперь, чем занят. Так же, она знала, думал о своих детях и брат-игумен. Его и в Обители звали так – Отец. Потому что каждый мужчина по сути своей отец и муж.

Джип был очень послушный и ехал быстро, поэтому на место Варвара приехала раньше монахов из Успенского. Машину поставила так, чтобы фары на колодец указывали, хотя во дворе и так было светло от горящих досок. Крыши домов уже прогорели, обвалились, и только молельня еще стояла, обожженным скелетом подпирала небо. Варвара подошла к колодцу, глянула внутрь. Перекрестилась, сплюнула, поскрипела пальцами. Руки у Варвары были сильные, большие. Схватила верхнего человека в колодце, потащила наружу. Потом второго. Дальше без помощи было не обойтись. Надо было ждать.

Полчаса спустя в лесу раздался звук мотора. Рядом с джипом затормозила машина попроще, побитая «буханка». Из нее вышли монахи. Четыре молодца, одинаково суровые, хмурые, готовые к трудной работе. Двоих Варвара знала – самый высокий, губастый парень у нее в приюте два года прожил. Другой, с кривым, будто смазанным лицом, жил у Марии.

Все подошли, поздоровались.

– Благословишь, матушка? – спросил высокий. Варвара его по лбу ударила – не в благословение, а чтобы не думал к ней как к настоятельнице обращаться. Парень понял, голову приклонил.

– Из колодца тащите багром, – сказала Варвара, осмотрев инвентарь «буханки». – Потом один кто спустится, будет веревкой обвязывать тела, остальные вытянут.

– Там до дна тела, что ли? – спросил один из монахов. – Что ж здесь случилось?

Варвара только тут поняла, что монахи на колодец смотрят со страхом, будто там не человеческие тела, а лично сатана восседает. Даже не знала, что им сказать.

– Тела доставайте, – сказала. – Раскладывайте тут.

Сама встала к джипу, ждать. Опознавать, сверяться со списком в сердце собиралась после, когда всех достанут, и не потому, что не хотелось лишний раз на трупы смотреть. Просто по одному разглядывать долго, а проку никакого. Лучше было пока стоять, думать.

Уже светало, когда в лесу вдруг снова раздался шум мотора, причем на этот раз не одного, а многих, будто в лес съехались с области все «буханки». Монахи заоборачивались, но Варвара рукой показала им, чтобы дальше работали. Тел вытащили уже много, но еще не все, в колодце до дна было пока не достать.

Сама Варвара обошла джип, вышла на прокатанный снег. Через лес к ней ехали две полицейские машины, за которыми тащился полицейский же УАЗ. Варвара встала поперек снега, скрестила на груди руки. До последнего ей казалось, что машины так и не остановятся, но наконец первая затормозила, и на снег тут же выпрыгнул молодой мужчина с выточенным, неприятным лицом. Он был в форме и руку сразу положил на кобуру.

– Что здесь происходит? – Мужчина пошел на Варвару. В его руке откуда-то взялась маленькая красная книжка.

– Не ваше дело, – сказала Варвара. – В город езжайте.

Мужчина оглянулся на машины, махнул рукой. Из машин на снег стали выбираться мужчины в форме. Варвара отметила у двоих автоматы Калашникова. Будто им тут трупов было мало.

– Здесь монахи Успенского монастыря, – сказала Варвара. – По настоянию митрополита.

– А это группа специального назначения, – сказал мужчина, который, наверное, назывался следователем. Красную книжку он сунул Варваре, но она даже смотреть не стала. – Или вы сейчас отсюда уезжаете, или можете в машине подождать, – сказал следователь. – Вот Вадим с вами постоит.

Он кивнул на одного из автоматчиков.

– Тела из колодца сами доставать будете? – спросила Варвара. – Который из ваших вниз полезет?

Следователь сплюнул, попытался обойти Варвару, но она сделала шаг в сторону, набычилась. Ее лицо, и до этого неприветливое, стало красным.

– У меня приказ, – сказал следователь. – Это место преступления.

– У меня приказа нет, – сказала Варвара. – Не пущу.

Следователь некоторое время ее разглядывал, потом заговорил тихо, так чтобы остальные не слышали.

– Меня пустите, – сказал он. – Ребятам пока скажу здесь подождать.

Женщина смотрела зло. Костя уже понял, что спорить с ней смысла нет. Нужно или сейчас приказать ее в машину сунуть, или договориться. Совать никого в машину ему не хотелось, и не потому, что ссориться с церковниками не стоило. Костя церковников не боялся и особенного уважения к ним не испытывал. Но он испытывал большое уважение и к своей форме, и к своей работе. Женщина перед ним была нездоровая и неопасная. Нужно было убедить ее, что следователь приехал не ее и ее монахов наказать, а разобраться, что случилось с Казаченко, полицейским, которого в отделе любили и за которого каждый готов был горой стоять.

– Там у вас полицейский лежит, – сказал Костя. – Мой товарищ. Допустите к нему.

Отсюда было не видно, правда ли там лежит труп или где-то еще, но, судя по тому, что женщина сразу не ответила, Костя угадал правильно. И содрогнулся, потому что до этого момента смерть Казаченко реальной не казалась. Он же в монастырь поехал, не браконьеров ловить.

– Полицейского посмотреть можно, – сказала наконец женщина. – Сейчас позову, его принесут.

– Мне бы на месте посмотреть, – сказал Костя и специально сделал шаг назад, как бы и не пытаясь надавить на женщину. Та еще подумала. – Вы мне все покажите сами, – сказал Костя. – А потом я позвоню и получу у митрополита разрешение на то, чтобы оградить территорию. Позвоню при вас.

Женщина молчала. Костя мысленно стал считать до ста. Ему повезло – в своей карьере он почти не сталкивался с вот этой каменной церковной стеной, с людьми вроде этой женщины, которые готовы были грудью встать, чтобы скрыть от полиции любые преступления. Им было неважно, что расследуют не их, что их не подозревают в убийстве. Это было различие представлений о том, как устроен мир. Как он разделен на мирской и церковный. Биться об эту стену смысла не было, нужно было или ломать ее, или находить лазейку, дверь, обход.

– Сейчас звоните, – сказала наконец женщина. Костя вздохнул. Никакому митрополиту он звонить не собирался. Во-первых, потому что митрополит для него не являлся ни начальством, ни авторитетом, а во-вторых, потому что Даниил Андреевич, когда отдавал указания, сразу сказал, что это прямая команда от главы МВД республики, который вообще такими вещами заниматься не должен. Тут важным было даже не то, что приказ шел прямо от министра, а то, что в отделе все знали: к митрополиту Даниил Андреевич относится с теплотой и уважением, сам же направил по его просьбе Казаченко в монастырь. Ночью в верхних эшелонах управления республики произошло что-то такое, что теперь Даниил Андреевич просил с митрополитом в переговоры не вступать.

Костя предполагал, что эта история подорвала и до того не самые приязненные отношения МВД и митрополита Иосифа, – и ему, Косте, предстояло быть в самом центре назревшего конфликта. Очень не хотелось стать тем, на кого при вероятном будущем примирении повесят все грехи. А Костя понимал, что так все и будет. Структуры такого размера не умеют долго существовать в противостоянии. Неровности в отношениях будут затерты, обиды – забыты или прощены. Тут важно было не оказаться одной из неровностей.

– Вадим. – Костя обернулся. – Женщину в машину. Остальные со мной. Всех встречных мордой в землю.

Тут впервые лицо женщины исказилось – и сразу стало понятно, что злой раньше она не выглядела. Теперь только в ее лице проступила настоящая ярость. Она бросилась на Костю. Он сделал шаг в сторону, дал Вадиму принять ее на руки. Специально попросил его, и не только потому, что надеялся, что калашников на женщину немного подействует. Вадим к арестантам относился лучше других. Вот и сейчас женщину с силой развернул, но бить в спину не стал, просто завел руки за спину, быстро сковал.

– Давайте. – Костя махнул рукой за машину, туда, где виднелся догорающий остов какого-то узкого здания.

Монахи, одинаковые парни, стоявшие у колодца, сопротивления не оказали, сами опустились на колени, завели руки за головы. Полицейские к ним не подошли – каждый, выходя к колодцу, замирал, глядя на двор. Костя и сам остановился, поморгал. Рядами, прямо на протаявшем снегу, лежали голые люди. Взрослые и дети, измазанные в крови. Один из полицейских вдруг закашлялся, согнулся пополам, остальные же просто смотрели на трупы, на монахов, на колодец, в который была опущена веревка.

– Чего там? – донеслось из колодца. – Эй!

– Кто там? – спросил Костя у одного из монахов. Тот не поднимая головы ответил. Оказалось, что один из монахов спустился в колодец, чтобы обвязывать тела веревкой.

– Поднимайтесь, – сказал Костя монахам. – И этого вытаскивайте.

Монахи послушно стали тянуть вверх веревку.

Костя стер со лба пот, сделал шаг в сторону трупов. И сразу увидел Казаченко – тот лежал на спине, смотрел в белеющее небо. Костя опустился рядом на колено, хотел прикрыть трупу глаза. В последний момент проморгался, вытащил из кармана резиновые перчатки. Трупы и так уже достаточно трогали.

Подозвал специально прихваченного с собой судмедэксперта. Тот лучше остальных справился с увиденным и сразу подошел, тоже опустился к трупу.

– Значит, так, – сказал Костя. – Начинаешь с Казаченко, а дальше проходишь по всем, составляешь списком, кратко, чтобы мы могли в управление отправить. Про Казаченко сразу мне скажи.

Костя и сам мог бы осмотреть труп, но голова от вида мертвых тел шла кругом, а главное, нужно было разобраться с монахами, которые пока не буянили, но могли в любой момент начать.

Те как раз вытащили из колодца товарища. Это оказался неприятный молодой человек с пугающим, скошенным лицом.

– Так. – Костя подошел к монахам. – Значит, вашу начальницу мы арестовали. Ее отвезут в город. Вы можете по-мирному с нами поехать, можем силой забрать. Мне никого силой забирать не хочется.

Монахи закивали. Тот, который только что вылез из колодца, неприятно улыбнулся:

– Нас вы увезете. А кто вам оставшихся достанет?

Костя сделал шаг к колодцу, заглянул внутрь. Дно было темное, не разглядишь. Пахнуло из колодца так, что Костя сразу отвернулся, прикрыл лицо рукой.

– Там много еще? – спросил он.

– Две бабы, – сказал монах. Костя теперь смотрел на него иначе. Он с трудом представлял себе, какой человек мог бы так спокойно там внизу находиться, тем более что-то делать. И это им всем еще повезло, что трупы нашлись зимой, к тому же были свежие. Полежи они в колодце летом, и уже через пару часов тут стоять было бы невозможно.

– Спустишься вниз, – сказал Костя. – Этих двоих тоже достанешь. Только перчатки надень.

Глава шестая

Элеонора не стала приглашать детективку к себе, потому что квартира была не убрана. То есть Элеонора ее, конечно, убрала, но и в убранном виде квартира показалась ей совсем неприличной. Даже офис и архив, которыми Элеонора гордилась, выглядели бедно, потому что обои на стене разошлись, и за ними виднелась серая стена, а паркет в двух местах треснул и немного вздулся. В обычной жизни Элеонора об этом не думала, но каждый раз, когда в обычной жизни вдруг появлялись другие люди, сразу начинала переживать, что им что-то не понравится.

– Я сняла номер в хостеле, – сказала детективка. – Кажется, отсюда вверх по улице и налево?

– «Теплый», – сказала Элеонора. – Хорошее место. Прямо напротив полицейского участка.

Детективка посмотрела на нее настороженно, как будто пытаясь понять, шутит Элеонора или нет, поэтому она поскорее добавила:

– В смысле, там окна на участок. А место правда хорошее и не слишком дорогое.

Мишка не особенно разбиралась в деньгах, потому что раньше ими всегда занималась бабушка, а теперь соседка Вера. Номер в хостеле здесь тоже заказывала Вера. Но даже Мишке было уже понятно, что ничего слишком дорогого в Петрозаводске она не встретит.

В кафе на проспекте, в которое ее повела Эля, цены вначале показались ей шуточными, а когда официантка принесла еду – прекрасную, гораздо лучше московской, рыбу, – так и вообще издевательскими.

Журналистка смотрела на Мишку странно и говорила странно, как будто оправдываясь сразу за весь город. За время прогулки она успела рассказать очень много всего, и Мишка понимала, что теперь ее очередь, поэтому поела быстро и, поставив перед собой чашку с чаем, стала объяснять, зачем приехала в Петрозаводск.

Элеонора слушала детективку очень внимательно, потому что та рассказывала крайне интересные вещи. По ее словам, где-то в лесах за городом располагалась Обитель, место обитания странных людей с татуировками на шее, которые развозили по России необычный наркотик – «Двоицу». Детективка говорила короткими плотными предложениями, будто сообщая факты из энциклопедии, и вначале Элеонора с трудом отслеживала ход ее мысли, но к концу рассказа оказалось, что информацию детективка разбила на довольно осмысленные блоки, и все вместе в голове они складывались в ясную картинку.

– Я думаю, что Оса, – детективка всех участниц своего расследования называла по прозвищам, – взяла с собой фотографию из Обители в качестве сувенира. Вряд ли она с самого начала хотела оттуда сбежать. Хотя все может быть, теперь уже не узнаешь…

Она замолчала. Элеонора эту фотографию, перекочевавшую из Обители в Москву, потом в Петербург, изучила уже вдоль и поперек. Три человека: мужчина, женщина, мальчик. Еще из Санкт-Петербурга детективка попросила Элеонору перебрать все выпуски газеты «Вестник республики», в которой фотография нашлась. Элеонора очень старалась. В пыльном архиве по одной просматривала каждую страницу, каждую фотографию в газете, надеялась где-то еще увидеть одно из лиц или фамилию Тарасовы. Отдельно отложила все статьи Григория Соловья, который, по всей видимости, и сделал эту фотографию, – а статей тот успел написать много. Про открытие кирпичного завода, про летовстречание, День города, долгострой «Спартака», утверждение герба, переименование ПетрГУ и создание там же кафедры правоведенья.

Интервью и жизнеописаний, похожих на то, к которому прилагалась фотография Тарасовых, было еще больше. Соловей успел за свою недолгую карьеру в «Вестнике» поговорить с сотнями людей: он писал о рыбацкой жизни и о школьных учителях, о городской администрации, о Петрозаводске-Товарном. Среди его интервью были беседы с тогда только что избранным мэром Катанандовым, с председателем Союза художников Чекмасовым, с архимандритом Успенского монастыря Иосифом (Ле´совым).

Элеонора пыталась представить себе, что бы подумал Григорий Соловей, если бы оказался сейчас в Петрозаводске. Катанандов пробыл мэром города до начала двухтысячных, а потом еще десять лет возглавлял всю республику. Чекмасов, которому в тот момент как раз исполнилось пятьдесят, был жив до сих пор. Элеонора сама писала небольшую заметку о его семидесятипятилетии, снимала выставку его картин. Иосиф всего через год после интервью Соловья стал епископом Петрозаводским, еще через двенадцать лет – архиепископом, а когда в две тысячи десятом году была образована митрополия – и митрополитом.

– Я просмотрела все твои сканы, – сказала детективка. – И вроде ничего особенного не заметила.

– Какие сканы? – Элеонора заморгала, потом вспомнила про работу в архиве, кивнула. – Я вроде тоже. Но я еще вот что нашла, не успела вчера послать.

Она достала телефон, нашла нужное видео, показала детективке.

На Мишку с экрана смотрел какой-то мужчина с постным лицом. Он что-то говорил, но звук журналистка не включила. Видео было очень старое, по низу экрана проползла строка: «Реформа ценообразования в действии». Ниже, под видео, выложенным на канале «Телеархив Карелия. Петрозаводск», был текст: «Карелия. Новости. 1991. Реформа ценообразования, О. Сольчук, Б. Савельев. Г. Соловей».

– Он работал на ГТРК «Карелия», – сказала Эля. – Видимо, в качестве редактора. А это значит, что нужно еще рыться в видеоархивах. Я на ютубе нашла пару выпусков, все про путч и вокруг. Остальные нужно нарыть…

– Нужно, – согласилась Мишка. – Если они про Обитель что-то сняли, это обязательно нужно найти.

– Кроме того, – Эля закрыла ютуб, открыла вконтакте, – у Соловья, очевидно, были родители. Я считаю, что нашла его брата.

Она показала Мишке страничку мужчины. На аватарке он был изображен с удочкой в руке, опирающимся о борт зеленой лодки. Валентин Соловей. Петрозаводск. День рождения: 07.05.1973.

– Я проверила, – быстро добавила Эля. – Сегодня утром как раз, пока тебя ждала. Они оба Евгеньевичи. И в школе на три класса младше Григория учился Валентин Соловей. У той же классной руководительницы Серафимы Тарасовой.

Мишка не знала, как ей ответить. Было странно хвалить женщину, которая уверенно годилась ей в матери. Поэтому Мишка сдержанно кивнула – и, судя по тому, как Эля улыбнулась, поступила правильно.

– Я решила, что мы ему напишем, уже когда ты приедешь, – сказала Эля. – Я могу сказать, что работаю сейчас в «Вестнике» и составляю историю газеты в честь ее сколько-то-летия. Поэтому исследую биографии всех журналистов. Хороший вариант?

– Хороший, – согласилась Мишка. – Напиши сейчас, а я пока займусь поиском архивов.

Для начала Мишка прошерстила википедию и сайт ГТРК «Карелия». Для того чтобы что-то искать в гугле, нужно было сначала найти все возможные ключевые слова: названия передач, имена ведущих, годы и время трансляций. Все это Мишка выписывала в блокнот, иногда поглядывая на Элю, которая задумчиво печатала в телефоне.

В «Лабиринте» написала Вера, и Мишка отвлеклась, пытаясь понять, как ответить. С одной стороны, она уже очень скучала по соседке, а с другой – боялась, что если сейчас втянется в разговор, то потом не сможет вернуться к работе. В конце концов ограничилась коротким: «Разбираемся с архивами сейчас. Я тебе сразу после напишу, хорошо? Как ты себя чувствуешь?»

Последний вопрос добавила, несмотря на то что думать о полученной Верой травме не хотелось совершенно. Вера пострадала из-за того, что Мишка недостаточно быстро думала и действовала слишком самоуверенно, и за это теперь приходилось расплачиваться стыдом. Мишка прикрыла глаза, быстро, беззвучно пробормотала:

Господь, успокой мысли, и наставь, и прости мне гордость и самоуверенность, прости, что подставила сестру Твою Веру. Береги ее, охраняй и дай ей знать, что я очень ее люблю.

– Написала. – Элеонора показала детективке экран с отправленным сообщением. – Так что давай теперь вместе искать.

Детективка смотрела как-то напряженно, и Элеонора тут же бросилась осматривать себя. Пиджак был вроде в порядке, рубашка тоже, хотя на воротничке появилось пятнышко, которое Элеонора тут же стерла пальцами.

– Ты говоришь на карельском? – спросила детективка. Элеонора покачала головой, потом кивнула. Она умела разбирать карельский и немного на нем писать, но вряд ли смогла бы что-то сказать.

– Просто здесь есть новости на карельском, – сказала детективка. – У них, мне кажется, очень полный архив. Ты могла бы их посмотреть?

Элеонора снова кивнула. Ее телефон завибрировал ссылкой. Она открыла плейлист, промотала вниз. Кто-то, видимо, решил собрать все, что выходило на карельском языке в истории телевидения. Элеонора заметила вырезки из финских передач, какие-то случайные интервью. Совсем не у всех стояли даты или хотя бы чуть-чуть внятные описания.

– Как ты думаешь, тут можно сидеть долго? – спросила детективка, оглядывая кафе.

– Можно сколько угодно, – сказала Элеонора. – Ты еще что-то хочешь заказать?

– Нет, – сказала детективка. – Может быть, кофе чуть попозже.

Элеонора достала наушники и включила первое видео.

Мишка быстро погрузилась в Петрозаводск начала девяностых. Толстые куртки, водолазки – она подумала о том, что и сама со своей жилеткой могла бы неплохо вписаться в длинные очереди и неясные митинги. Веселые парни и девушки с высокими прическами шли мимо ларьков и строек по разбитому асфальту. Странно звучали голоса дикторов – напряженно, будто даже испуганно. Председатель Совета министров, поминутно поглядывая на зажатый в руках лист, пытался объяснить происходящий в столице путч; председатель исполкома Петрозаводского горсовета народных депутатов призывал людей сохранять спокойствие. Мишка быстро выписывала в блокнот фамилии и должности. Не потому, что ожидала, что кто-то из этих людей окажется важным для расследования, а по привычке. Чем больше она могла собрать информации сейчас, тем больше была вероятность, что потом удастся заметить что-то важное, особенно если Обитель была хоть как-то связана с местной администрацией или полицией.

Еще в архиве было много видео про церковь. Службы, две пресс-конференции, на которых священники сидели рядом с мужчинами в костюмах, и одна постоянная передача – «К Рождеству», которую митрополит Иосиф, судя по архиву, записывал каждый год с девяносто первого по девяносто девятый год. Передача была длинная, по сорок минут на выпуск, и Мишка посмотрела ее чуть-чуть, просто чтобы примерно представлять себе тон митрополита.

Это был тучный хмурый мужчина с большой черной бородой. В передаче он сидел на стуле, и сидел немного странно, боком, так что его левая рука была не видна. Говорил звучным, рычащим голосом, но спокойно, почти без интонаций, так что вначале этот голос будто отфильтровывался и совершенно не застревал в голове. Мишка по опыту знала, что это иллюзия. Наверняка, если к нему привыкнуть, голос набирал полноту и начинал казаться сочным, объемным. Митрополит произносил обычный текст подобных обращений: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся…», «Как быть кроткому человеку? Как сосуществовать с другими людьми?..», «Добро, оно в основе, а зло, зло существует относительно добра, за счет добра…» Мишка оставила передачу на будущее – сначала можно было порыться в более перспективных записях.

Более перспективными записями ей показалась передача «Моя Карелия», серия репортажей об обычной жизни области. В одном маленьком ее фрагменте, в описании, редактором был указан Г. Соловей. Мишка посмотрела видео про лодочную станцию, про легкоатлетов, про шахматный турнир. Время шло.

Дважды Элеонора заказывала кофе, и каждый раз кружки почти мгновенно возникали на столе. В какой-то момент журналистка достала пауэрбанк, и они с Мишкой по очереди стали заряжать от него телефоны.

Когда за окном начало темнеть, Мишка отложила телефон и протерла глаза. В кафе они просидели целый день, и пока что ничего ценного ей найти не удалось. Эле, кажется, тоже. Мишка чувствовала, что журналистка и так очень переживает, поэтому опасалась спрашивать ее о результатах работы. Вместо этого она открыла меню, стала выбирать ужин.

– Ой… – Эля всплеснула руками, и ее телефон полетел по столу, упал Мишке на колени.

– Что такое? – Мишка в первую секунду испугалась, но журналистка расплылась в улыбке, замахала руками. Мишка протянула ей телефон, и та быстро перемотала видео, которое только что смотрела, начала его заново. Мишка следила за ее губами – Эля все время бормотала под нос, когда смотрела что-то на карельском. Сейчас ее губы двигались очень быстро, а пальцы свободной руки стучали по столу.