Текст книги "«No identification». Роман в 2-х частях. «Дом Без Привидений» и «Жизнь с Привидениями»"

МихСэрыч осмотрел свои руки – раны/рубцы алели, глянул на стену, где висел его календарь – пустота. Было, всё было. Подошёл к стулу и пощупал брюки – настоящие. Только какие-то, как бы – немножко новые. Не-ет, как бы обновлённые, что ли. И даже поглажены, стрелки наведены.

И тут – началось!

Вся квартира пошла радужными пятнами.

Сверкало в шкафу (из щели двери пробивался свет), горели световые пятна на полках – оттуда Саша выгребал свои книги и диски с фильмами. На пианино засветилось сразу три пятнышка, там час назад красовались любимые хозяином курительные трубки красного дерева, с инкрустацией слоновой кости. Пятна, пятна, пятна. Свет, свет, свет. Полный дом радуги!

МихСэрыч ошалело зыркал по сторонам, пока не наткнулся на чужой взгляд.

Со стены у кровати на него в упор смотрели кошачьи глаза. Пугаться, в принципе, причин не было – глаза смотрели задумчиво, без ожидаемого от них гнева. Даже участие читалось в этом взгляде. МихСэрыч усмехнулся про себя – что сейчас способно его напугать? Он, собственно говоря, всё, закончился. Как поётся в песне: «Я знал, что будет плохо, но не знал, что так скоро…«* А ну-ка, судьба, попугай обречённого! Выдохлась в его жизни судьба, но, видимо, ещё не до конца, решила-таки устроить пышный финал: со световыми спецэффектами и голографической 3D-графикой на стенах. Осталось добавить Dolby surround, и «пора на покой, я устал быть бойцом rock-n-roll (а) в неритмичной стране…«* Однако, была и ещё одна мысль, думать которую ох как не хотелось: а вдруг это Оттуда за ним пришли? Из Мира, в который ему суждено скоро попасть? И сколько их, этих Миров, и из какого именно пришли? Не хотелось думать в эту сторону, МихСэрыч всеми силами старался себя отвлечь и, благо (или худо) – было на что отвлекать.

Но.

Всё закончилось разом: растворились глаза, потемнело свечение в квартире. Ещё оставались белесые контуры на месте радужных пятен, но и они скоро растворились.

МихСэрыч огляделся – все вещи Саши лежали на привычных местах. Приковылял к шкафу, не открывая дверцу заглянул внутрь – и там всё, как было. Необъяснимо, но факт. Облик подумал, что, будь он сейчас человеком, то пошёл бы на кухню и закурил одну из хозяйских трубок. А, собственно, почему бы и нет? Зина не заметит, подумает, мол, Саша курил, он ведь частенько позволял себе это на кухне. Поплёлся, прихватив с собой лучшую трубку. По пути забил табаком отверстие увесистого курительного прибора, и уже за кухонным столом, приоткрыв окно и забравшись с ногами в кресло, прикурил. Дыма не ощущал, нет у обликов подобных рецепторов, соединённых с мозгом паутиной нервной системы. Ничего нет. Тела нет. Есть Облик, разорванный в клочья и еле держащийся ещё силой привычки. Со стороны так вообще картинка глупая: висит над креслом в воздухе трубка и дымит сама себе…

– Можно войти? – по каналу мысли прилетел вопрос. Очень знакомый голос, приятный – до дрожи, ласковый и внутренне сильный одновременно.

– Да-а, пожалуйста! – отозвался МихСэрыч.

Сквозь входную дверь в прихожую шагнула восточная девушка, из всей одежды на которой были: серьги, золотой браслет на правой руке и кусочек ткани на шишечке волос – тюбетейка, платок, завязка – неясно. Волосы не умещались под завязкой, красивыми чёрными волнами колыхались по телу, создавая импровизированную накидку.

– Чем могу… – начал приветствие МихСэрыч. Слова ударились о жгучую преграду раны на лице и колкой болью растеклись по голове. Вот как, говорить теперь ему – больно.

– Сидите, сидите, дорогой! Я тоже присяду.

Девушка расположилась в кресле напротив. МихСэрыч судорожно соображал – кто это? Во всём их доме таких красавиц отродясь не появлялось. И гостей из других домов облики тоже особо не встречают, как и сами в гости не ходят – не принято. Возможно потому, что квартиру надолго оставлять нельзя, а может и ещё по каким, в веках забытых причинам.

Гостья с сочувствием разглядывала его, нисколько не стесняясь. Однако, МихСэрыч заметил, что те места ран, которые она рассматривала, вдруг переставали болеть, шрамы словно замораживались.

«Вот же ж белиберда сегодня творится, – думал про себя МихСэрыч, – то вещи сами появляются из ниоткуда, то голые девушки в гости приходят… Стоп! Голая. Да это же Лин из шестьдесят девятой в новом облике! Конечно же, просто картину ту ни разу не видел, акцента у неё нет (когда успела язык выучить?!), вот и не признал!»

Он облегчённо вздохнул. Тело уже не жгло и не пронизывало электричеством.

– Лин, это вы? – спросил, она кивнула, – здравствуйте! Как я рад! А у меня тут вот такое…

– Аха.

Она огляделась по сторонам. Кошачья пластика: хребет сперва выпрямляется, затем плавно разворачивается всей длинной. Повела огромными глазищами, вернула их к хозяину квартиры. Зрачки у неё ходили ходуном – то становились вертикальными, то снова скруглялись. МихСэрыч уже ничего не понимал, одновременно обо всём догадавшись…

– Всё в порядке?

– Вы про квартиру? Дом опять в порядке, каким-то чудом. Только хозяин ушёл. И я скоро сгину. Он порвал мой облик, а больше в доме ни одной картины.

Как-то некрасиво было сразу вот так ей жаловаться, но других мыслей у МихСэрыча на данный момент не нашлось, а разговор требовал продолжения. Ой-ли?

Лин задумалась, её взгляд спроецировался как-бы внутрь самой себя. По её телу прошла рябь, мелкие искры рассыпались в стороны. Затем Облик Лин покрыло серое густое свечение – она уже перестала быть собой и просто превратилась в плотное искристое облако. Далее свечение растворилось – перед МихСэрычем сидела китаянка в шелках, которую он видел на Общем Сборе. МихСэрыч успел сокрушённо подумать, мол, да что ж это они все при нём Правила нарушают? Взгляд Лин направлен в пустоту, сквозь стены и преграды этого мира. Снова свечение вокруг её формы, только на этот раз – радужное, очень напоминающее недавно виденное. Внутри облака света что-то происходило, словно атомы сошли с ума и слетелись в необозримом количестве со всей Вселенной в одну небольшую кучку. Радуга так же растворилась, теперь здесь сидела незнакомка в… человеческом теле и настоящей (материальной!) одежде.

МихСэрыч издал звук, похожий на кряканье простывшей утки.

Незнакомка вздрогнула и «пришла в себя».

– Слишком много чудес?

– Гага… – снова по-утиному ответил МихСэрыч и застеснялся.

– Вы видели меня раньше. На лестнице. Я проходила, когда вы все столпились у четырнадцатой квартиры. Там ещё человек хотел яду попить.

– Испить. А потом повеситься…

– Аха. Испить. А потом повисеть. Смешной случай. Теперь свидетель кого-то там, из христианских…

– Гегемона, теперь это так разрешено называть.

– Что вы говорите?

– Да, Гегемона он свидетель. Всем утверждает, что видел Его своими глазами.

– Каждый видит то, что способно отразить его зеркало.

– Какое зеркало?

– Зеркало его ума.

– А-а-а… ну-да.

МихСэрыч уже окончательно ничего не понимал. Так не могло быть. И то, что он видел, даже не просто нарушало Правила, а вообще в Правилах не указывалось. Такого не бывает, вот и всё. Ладно – облик уплотнить до «тела», придать ему плотности, но ведь – не плоти! Не человеческой плоти!

– Но вы же это видите?

МихСэрыч вздрогнул, он забыл, что облики умеют читать мысли друг друга. А ведь она – не облик, она – человек!

– Успокойтесь, дорогой, вам пока нельзя сильно перенапрягаться, теряете энергию. А она скоро вам ещё пригодится, в полном объёме. Не переживайте так. Я и человек, и не человек. И облик, и не облик. О-о-о, вы же у нас близки к милицейским кругам, стало быть, считайте, что я тут «на задании». «Работаю под прикрытием». O`key?

Не ясно было – смеётся она или говорит серьёзно. Комплимент из её уст услышал МихСэрыч только что, или наоборот – незнакомка ниспустилась до его скупого умишки, дабы не взрывался последний от непонятного и непостижимого.

– Вы, извините, тут – смотрящая? От-Туда? – и МихСэрыч указал пальцем в небо-потолок. Незнакомка Лин по-детски улыбнулась, открыто и явно, он её чем-то действительно насмешил.

– Ну-у, что за жаргон, МихСэрыч! Вы же джентльмен!

– Простите великодушно, у меня в голове не укладывается…

– А у вас укладывается – что вы теперь делать будете?

– У меня уже ничего не укладывается…

– Понятно.

Лин поднялась и включила чайник.

Начала изящную настольную игру с чашками, сахаром, пакетиками чая.

Всё это – на две персоны.

МихСэрыч конечно же не мог пить чай, но не стал напоминать об этом незнакомке в очаровательном женском теле. Она думала. Зачем мешать человеку? Особенно, в думах. Налила кипятка в обе чашки, прикрыла их блюдцами, мол, пусть заваривается.

– Ваш дом был выбран как лаборатория для Главного Эксперимента. В шестьдесят девятой квартире. А уж всё остальное – получилось само собой. Обычное сострадание…

Лин передвинула кружку собеседника к тому поближе, заглянула под блюдце своей, проверяя как заварился напиток.

– Простите за любопытство, а в человеческом теле, вы уже не можете на чай сквозь блюдце посмотреть? – МихСэрычу действительно вдруг стало жутко интересно.

– Могу, почему бы и нет. А вот только так-то гораздо интереснее… – и она лукаво улыбнулась.

Он понял – у неё есть тело, которым можно пользоваться, а это – ценно. Скорее всего, и чаю-то ей не особо хочется, а просто нравится ощущать вкусы. Сахар. Заварка. Обжигающий кипяток. Скоро она станет тихо отхлёбывать, а он сидеть напротив и завидовать, ничерта не в состоянии ощутить.

– А что за эксперимент? И почему нам не сказали? И о каком сострадании вы говорите, если тут весь дом с ума сошёл?

– Ой, бросьте! Вы сами-то своим словам верите? Никто тут никуда не сошёл. Люди только хотят верить в чудеса, но потенциально не в состоянии в них верить. Природа выбора. Если они вдруг поверят, то уж и перестанут быть людьми в нормальном смысле этого слова.

– А кем они станут?

– Вот это мы и смотрим в 69-й. А про остальных – забудьте. Они сами себя уже убедили, что ничего не видели, кроме бреда собственной фантазии. Разве что «гегемонист»… гм-м, он, конечно… того… но у него свой путь, ему иначе нельзя, как поётся «алкоголизм – не шутка…» Сострадание… что это, на ваш взгляд? Помощь. Одному надо, чтоб помочь – знак подать, а другому и дерево на голову уронить, что бы понял. Ну или, хотя бы, задумался. Это называется: говорить на языке слушающего.

– Ага, как про милиционера вы только что говорили…

– Ну не обижайтесь, подбирала язык. Кстати, вас всех не предупредили тоже по этой причине, языка не нашли, кроме как прислать вам китаянку «по обмену».

Он заглянул в её глаза и оба рассмеялись. Действительно, ну как ещё всем этим Утятам Томам, Дзержинским и остальной честной компании можно было преподнести Знание, даже поверхностную суть которого им не дано уловить? А так – девушка по обмену, не понимает по-нашему, можно не стесняться. Сама будет от всех бегать – голая же ж… Вон оно как.

– А что вы там в 69 затеяли?

– Это касается людей, они поймут, если у нас получится. Пока всё идёт как надо.

– Ну-у, извините…

– Нечего извиняться. В ближайшемм будущем, вам это самому предстоит узнать.

МихСэрыч осёкся:

– Мне уже ничего не предстоит. У меня нет будущего.

– У вас нет уже будущего, как у облика. Вам пора попробовать чай!

Она поднялась и принялась осматриваться, явно что-то ища на полу. Прошла в зал и через минуту вернулась с фотографией в руке.

– Под пианино залетела, а я думаю – где она? Вот, начинайте.

Лин положила перед МихСэрычем фотографию Саши.

Он поглядел на карточку, на неё… и вдруг всё-привсё понял. Как он сможет оставить Зину с Кешей тут? Никак. Ну, ведь абсолютно никак и не сможет! Он должен быть здесь, с ними, оберегать их, радоваться их успехам и помогать преодолевать поражения. Он должен любить их счастье, их улыбки, их радость, ибо всё это и есть – его суть! Глаза МихСэрыча увлажнились. Он с благодарностью поднял взгляд на Лин, она радостно смотрела и едва заметно кивала. Её всегда очень радовало, когда кто-то до понимания доходил своим умом.

– Возвращайся, МихСэрыч, ты давно не был человеком, возвращайся. Этот мир снова готов к тебе, и ты – очень нужен этому миру.

Послесловие

Зина брела домой в морозящем душу трансе.

Эйфория встречи со «звездой» уже сменилась ужасом осознания поступка по отношению к Саше. Стыд заливал её румянцем во все щёки, в груди словно зияла дыра, в которой болтался на верёвке камень несчастья. Она мягко толкала впереди себя Кешину коляску, выбирала ровный асфальт, а сама перебирала в уме фразы, которыми будет вымаливать прощение у любимого.

Лифт долго не хотел приходить, а потом ещё и ехал целую вечность.

Пальцы тряслись, находили в залежах сумочки всё, что угодно, кроме ключей. Четыре раза попалась чёртова авторучка.

– Бес попутал, чес-с слово… Бес в ребро и попутал… – выговаривала Зина сама себе, – чёрт бы меня побрал с этим автографом, на кой он мне ляд…

Отыскала ключ, попала им в скважину… изнутри торчал Сашин ключ.

Дверь открыта.

Зина втолкнула коляску, заглянула в квартиру. На кухне сидел Саша и незнакомая приятная девушка – пили чай. Увидев Зину, Саша искренне обрадовался, разулыбался во весь рот и побежал навстречу – чмокнул в щёчку, снял и повесил её пальто, помог с коляской, разнуздал и переложил в манежик спящего Кешу. Он действительно её любил, незачем было так волноваться…

– Лапочка моя, пойдём на кухню, я тебя познакомлю с нашей новой соседкой Лилей! Очаровательный человек. Сейчас чаю тебе налью, совсем промёрзла, ещё не хватало простыть!

*

С тех пор прошло несколько счастливых лет.

Кеша пошёл в школу. Зина купалась в обожании мужа. Новая соседка Лиля перестала быть новой соседкой и стала ей лучшей подругой, муж которой вдруг оказался известным кинематографистом с кучей фестивальных премий. Саша в милиции занял пост и славился неформальной мудростью. Увлёкся фотографией, но как главная модель для его снимков почему-то чаще всего была обычная радуга.

МВ.11.06.08.XXI.

No identification

«Самым сложным в работе

театрального режиссёра, я

всегда считал выбор пьесы»*.

МВ

Когда был закончен «Дом Без Привидений», я посчитал, что сделал всё для героев этого повествования и больше к ним не вернусь. Жизнь частенько напоминает мне присутствие в интерактивном кинозале 5D, выход из которого пока невозможен, а фильмы в нём крутятся без остановок и передышек. Закончился один, и что о нём жалеть? Он спокойно ушёл в память, там и останется, а здесь и сейчас в очереди стоят новые картины, изнывая от жажды начать своё действо жизни. Писатель увидел и зафиксировал сюжет просмотренного-пережитого фильма, что ещё можно сделать? Отдать в печать, выложить в Internet, сжечь или, теперь – нажать «Delete».

Большой город не располагает к сантиментам. С хорошими друзьями можешь не видеться месяцами, а то и годами, особенно, если кто-то из нас занял у другого денег. Кергуду. У всех своя жизнь со всеми мыслимыми и немыслимыми сюжетами, у всех – своё полнометражное 5D-кино. Драмы, комедии, трагедии и трагикомедии. Даже мюзиклы и мультики. У особых счастливчиков – перманентное варьете, а то и нон-стопом. Встретиться за пятью-десятью кружками пива и поведать друг другу синопсисы или даже только фабулы пережитого, с годами становится всё затруднительнее, и, признаться, занятие сиё кажется всё более бессмысленным. Выпивший человек любит говорить о себе, говорить сбивчиво, напористо, сразу обо всём, и не в состоянии не только услышать, но даже просто слушать – он ждёт очереди говорить. А не выпивший друг в растерянности улыбается и отвечает на дежурный вопрос: «Как жисть, не жесть?» ещё более дежурным: «Ну-у, как бы, того, лучше всех!»

В общем, я переехал в другой дом.

На другой стороне города.

Это означало – приговор «прошлой жизни» и объявляло начало нового «многосерийного фильма». Даже своего квартирного домовёнка тогда с собою не взял. Во-первых, он там прижился, во-вторых, дом, в который я переезжал, был старый и, скорее всего, обладал собственными потусторонними жителями. Всё, что мог сделать, так это: снял со стены картинку-облик, аккуратно наклеил её на стенку внутри антресоли и, ещё более аккуратно, поверх картинки оклеил антресоли дорогущими обоями, которые новым хозяевам и в голову не придёт сдирать. Так, закидают антресоли всяким нужным житейским хламом, закроют и забудут. А облик сохранится. Я посчитал, что это – всё.

И был не совсем прав.

Итак, начнём. А точнее, продолжим.

Бывают минуты,

когда душа разрывается на клочки.

Их собираешь,

кое-как склеиваешь

и ходишь с такой душой —

ведь новую-то

нигде не достанешь!

Но снова нахлынут роковые минуты,

и снова душа разлетится в клочья.

И снова,

сопя от усердия,

склеиваешь свою непрочную душу.

Так и живёшь.

Ген. Алексеев, «Непрочная душа»

Глава -3
«Кома»

Что мы имеем?

Он ощутил себя привязанным к стулу. Бывает.

Бывает? И часто это бывает? Ой, чего мудрить? Во сне и не такое бывает, кому ж не ясно. Сны даны нам развлечением, отвлечением от жизни этой сложной. Бум-м развлекаться.

Что ещё тут?

Трудно сфокусировать зрение. Плывёт всё. Ага. На коленях рваное тряпьё. Холодно. Он тут бомж? Жутко холодно. Вокруг всё чёрно-белое, вот новости. В дымке. Туман? Просто чёрная серость вокруг, заканчивается чернотой – стены, пол, да и потолка – не разглядеть. А нужны они? Нет. Просто – заметил, отметил недобросовестность дизайнера нынешнего сна. Дальше.

Кто-то явно женский у него за спиной, проверяет, насколько крепки узлы на его затёкших руках, что-то бубнит такое плотное, словно фразами вылепливает эти верёвки. Возится. Долго. Видимо всё это давно продолжается, явно, она никуда не торопится, этак, не ожидая скорые эротические игрища. Долго. Давно. Это подтверждают его окоченевшие ноги и ломота в перетянутых кистях. Ролевые игры с бомжами на помойке, ну надо же, а? И так бывает. Вспомнилось, как его провожали из института, с сессии: погрузили еле тёпленького в вагон, там он тоже что-то с кем-то пил, а потом пришёл в себя. В полном смысле слова «пришёл», этак очнулся в своей собственной голове, а события продолжаются, и вот как: он тогда обнаружил себя сидящего в купе с тремя бабушками и рассказывающего им о том, как был вынужден в Афгане стрелять в людей и, одновременно, сокрушался – как же ему теперь жить со всем этим в голове. Ладно, что он никогда не был не только в Афгане, но и до Москвы тогда ещё ни разу не добрался, это – ладно. Он ни разу в жизни ни в кого не стрелял! Даже в птиц из рогатки. Бабушки слушали его тогда открыв рты и искренне сопереживали… Но, чёрт с ними, бабушками, не об этом речь. Сам факт. Он «проснулся», а вокруг продолжалась реальность разгульного ночера. Нормально? Дык, это в яви происходило, что ж роптать о сне, тем паче находясь внутри этого сна? Ну, серо, ну, холодно, и так бывает, сон же.

Гм… Как-то здесь, вроде бы, не очень подходящее место для… да вообще для всего хорошего или приемлемого. Всего. А, собственно, что тут происходит в такой чёрно-серой унылости? Надо либо развить сюжет, либо просыпаться к чёртовой бабушке. Чёртовой? Не-е. С ней можно повременить. А интересно, можно ли проснуться у Боговой бабушки? А может быть тут пыточная камера шестнадцатого века? И сзади у него не разгорячённая эротическими фантазиями дама, а женственный извращенец маньяк-палач настраивает дыбу?

Судорожным усилием воли, получилось выйти, выскользнуть, вылететь из собственной головы вправо вверх и вбок. Сразу перестали ощущаться боль и неудобства в теле. Это лучше. Жаль, что такое возможно лишь во сне, как было бы удобно в кресле у стоматолога сказать: «Вы тут сверлите пока, а я немножко полетаю в окрестностях!» Вот прорезалось зрение на триста шестьдесят градусов вокруг. Нормально. Привычно для сна. Подобное с ним уже происходило. Облетел собственное сидящее тело. За спиной у него – плотная женщина. В полумраке пока не смог признать, знакома или нет, но по ощущениям – давно её знал и даже, скорее всего, был дружен. Если бы он был привязан к стулу в винтажной гостиной венецианского нумера, всё бы было понятно, возможно, даже приятно и, скорее всего, замечательно. Но, какого рожна происходит в этой дыре?

– Начнём играть за закрытыми дверями? – это она говорит.

Знакомый голос, а теперь и лицо. Да, он знает её. Его тело её знает. Откуда-то приходит подсказка – Вакханка, значит, её так зовут. Смешное имя, скорее всего, прозвище. От неё веет защитой и участием, значит – дружбой.

– Привет! – ответил, продолжая летать вокруг обоих. – А вот и я!

– С ума сошёл? – она разговаривает с его телом, даже прошлась и встала перед ним, смотрит в пустые глаза, удивлена этому факту. – Я тут с тобою третьи сутки… Ты где? Ты откуда говоришь?

И беспомощно оглядывается, ага, это он у неё в голове говорит. Ха!

– Я отовсюду говорю, – смеётся и витает над ней, пугая. – Не сочиняй, дорогая! Третьи сутки, ха-ха, я не могу столько спать.

– А это не сон… – Вакха приседает от страха и оглядывается по сторонам, даже трясёт головой, словно срочно желает вытрясти его голос из своих ушей.

– А что это?

– Это кома, дорогой. Кома…

Так, этот сон ему теперь не нравится. Быстро просыпаться! Проснуться. Мобилизовать волю и проснуться. Ну?.. Смотрит на Вакху и медленно, с большим трудом растворяет её в тумане, затем стул с телом, но больше растворять нечего. Одновременно смотрит во все стороны – ничего нет. Чёрно-серая пустота заканчивается чернотой. Почему он не просыпается? Надо шевелиться. Надо бросить своё тело куда-нибудь в сторону с кровати, пусть даже упадёт и ударится, но – проснётся.

Ничего не получилось. Не за что зацепиться, нет тела. Он повис в полной пустоте легчайшим пёрышком сознания. Даже ветра нет, чтобы его куда-нибудь сдуть. Эта мысль пугала. Ветра – да, ветра – нет. Зато явно ощущалось присутствие чего-то, что есть, чужого, неведомого. Не цельного, но всеобъемлющего. И вдруг стало трезвее, яснее, словно выходишь из сна, но ещё не в явь, а на границу яви, за несколько мгновений до окончательного пробуждения. Есть понимание, что сон уже отступил. Но плотный мир со всем его ежесуточным укладом ещё не сформировался вокруг и не пришёл в ощущениях тела. Именно тела – нет.

Светлеет. Новый сон? Отлично! В управляемом сне, когда есть понимание, что это – сон, он бы смог за что-нибудь ухватиться и вырваться, проснуться. Надо было оглядеться – что имеем на этот раз? Но, снова всё виделось чёрно-белым. Непривычно для сна, способного радовать. Точнее – невозможно для такого сна…

Из пространства вокруг начала появляться обстановка. Пока слишком расплывчато, на периферии зрения и вовсе – молоко. Всё же лучше черноты. Мелькнула догадка – обстановка не появляется, это он сам начал вглядываться, его зрение словно проясняется, но очень непривычно, без цвета. Мог бы зажмуриться – зажмурился бы, мог бы встряхнуть головой – встряхнул бы! Но помогло само жгучее желание прийти в себя: резкость ещё немного улучшилась, стали улавливаться слабые звуки, смог оценить своё положение, точнее, местоположение.

Он висел в сантиметрах шестидесяти от потолка. Высокого, причём, потолка. Как в общественном здании. Туман мешал разглядеть подробности, нормальной резкости так и не появлялось.

Итак. Завис под потолком, по правую руку от тела, к которому непрерывно его притягивает. Зрение триста шестьдесят градусов вокруг, неуютно для ясного не спящего сознания, но так естественно… Фокус зрения всегда на одной точке, как и раньше, просто боковое зрение расползлось вокруг и, словно, замкнулось сзади. Тело лежит на кровати, изголовьем к стене. Пригляделся. Нога высунута из-под одеяла, торчит, нет – висит на каких-то растяжках. Тоже и с рукой. Забинтована голова, как в белой шапочке. Это явно его тело, нет сомнений. Капельница слева. Больница.

Что же случилось с ним вчера? Или когда? Память подсказала – гуляли на корпоративе. Весело было. Да, кстати, пьяным себя – вспомнил. Не выпившим, а именно уже сильно опьяневшим. А там и недолго до потери осознания происходящего. Всё, больше ничего вспомнить не смог, как стёрто. Скорее э-э… поехал домой, вышел ловить такси, сбила машина. Вот он и здесь, в больнице. Нет? Ничего в памяти не откликается, пусто. Файл удалён, если и был. Но, других вариантов пока не появлялось. Столько повреждений может, наверное, доставить только автомобиль. Нога, рука, голова.

Вот идёт врач. К нему. Что происходит? Надо приблизиться к телу, доктор сейчас что-то скажет. Есть плотность в воздухе, от неё – глухость. Вселенная не наполнена звуком, она для этого слишком уж какая-то ватная. Скользнул вниз, завис у губ доктора. Вот, большим и указательным пальцем правой руки, врач открывает глаз на его голове и говорит, приблизив губы к уху.

– Если ты меня слышишь, пошевели зрачком. Это единственное, чем ты сейчас сможешь шевелить, пошевели зрачком! Я буду знать, что ты вернулся.

Так. Доктор разговаривает с ним. «Пациент» же пробует лечь в своё тело и пошевелить глазом или чем там. Не получается. Проскальзывает. Выскальзывает. Не ощущает. Ничего не держит, так как ничего не ощущается. Словно продувает его насквозь. Не за что и нечем зацепиться. Гм, мозг – в голове, чем же я сейчас думаю-то – думает он. Бросается в голову и проваливается сквозь неё как через тёмное пятно, не успевая изнутри разглядеть ни череп, ни мозги, просто – тёмное пятно. И не надо себя обманывать, человек, никакой это не сон. Ты здесь, твоё тело отдельно от тебя. Тот Свет существует. Пипец? Он. Пипецовый трындец…

При всём этом, он бодрился: «В пугливости меня никто и никогда не мог бы заподозрить». А сейчас ему становилось страшно и с каждым мигом – всё страшнее. Ибо: расплывчато, абсолютно не резко, где-то на периферии зрения, но он отметил присутствие поТуСторонних. От них исходил волнообразно-лучевой холод опасности, настоящей, реальной нереальной опасности. Это не ногу проткнуть, не в глаз получить в подворотне, это – Тот Свет, на который не улыбается никому. Наверное, очень страшно – потерять Веру. Но, чёрт побери, как ужасно – обрести её в один миг, причём, находясь в столь двусмысленном положении. Ему пора? Куда?! А он кого-то просил об этом? И, какого, собственно, рожна ему – Туда?

– Ты слышишь меня? – не унимается доктор.

Да, сударь! Он вас и слышит, и видит, но сказать не может. К телу тянет, а зацепиться нереально.

Входят двое в чёрном. Эти – живые, с этого же Света, что и доктор, что и сам пациент когда-то только что… вот совсем недавно… Брутальные и одинаковые, как двое из ларца. Суровые. Вроде бы их сопровождает какой-то звук, толи пение, или что… Вокруг двоих расходятся как бы световые круги похожие на радугу, на секунду даже показалось, что видит цвет. Склоняются к доктору, он подлетел к самым их губам, чтобы расслышать речь.

– Док, как он?

– Скорее всего, выйдет из комы. Если сегодня выйдет, то будет жить.

– Амнезия возможна?

– Всё что угодно возможно, он трое суток в коме, сложный срок. На мозге однозначно отразится. Ну и…

– Что «и»?

– Даже если не случится амнезии, то с месяц будет вспоминать, что с ним произошло. Обычное дело. Могут сами собой появиться версии случившегося, вполне правдоподобные для него самого. Возможно, даже несколько версий.

– Очень хорошо. Док, как очнётся, сообщите ему, что его зовут Виктор. Большего ему пока не надо вспоминать. И нам сразу эсемесочку вот по этому номеру маякните. Звонить не надо. Как и говорить о нём вслух вообще. Молча, всё молча. И ему не давайте болтать, мол, вредно говорить. Но. ВСЁ, что скажет – нам в sms, и, дежурьте у кровати, пока мы не приедем.

– Хорошо. Только не «как очнётся», а «если очнётся»…

– Док, – голос стал низким и чётким, проговаривалась каждая буква. – Он у тебя очнётся. Или Лондон тебя не укроет. Ясно?

– Ну… гм…

– Удачи.

Уходят. Брутально и одинаково. Доктор строит ребяческие гримасы, пугает пациентов. Нет, просто сильно переживает услышанное. Да-а, док… я тоже переживаю. Ты уж постарайся, чтобы я очнулся.

Опаньки, а это кто?

За плечом у доктора красноватая (?), нет, мерцающая рожа пучит глаза-шары. Холодом веет от рожи. Этот холод похож на… голод. Рожа будто впитывает в себя гримасы доктора. Или так: метаморфозы докторского лица – словно испускают разноцветные лучи, которые рожа фибрами (жабрами?) всасывает в себя и «свет» втягивается змейкой в её (рожи) чёрную дыру, ни на что, кроме испускания холода, боле не годную.

Цвет? Появился цвет? Он снова обознался. Воображение дорисовывает красками его ощущения. Всё в оттенках серого, в туманно-мглистой дымке, как и было. Вата вокруг, грязная вата пространства без конца и края, периферии и опоры.

В окно вошли трое и, не сбавляя шага, пройдя палату наискосок, растворились в стене. Пока шли – хлынуло промозглостью, словно они зашли в натопленную хату из морозных сеней, занеся в дом уличную стужу. Все трое в чёрно-серых балахонах с капюшонами, лиц невидно. Но и их одежда – лишь дорисовка ума, вполне возможно, что это и есть их тела. То, что они «прошли», так же – с натяжкой. Пролетели, просочились, словом – половиц они не касались, и не было видно движений ног, как, впрочем, и самих ног.

Вот и всё.

Тот Свет – существует.

Это – граница.

Теперь, либо обратно в тело, либо к этим в балахонах. «…А я бы вышел вон, да только там страшней, чем здесь…» * (1) – так вот о чём эта песня. Откуда Гребню знать? Или тоже тут был. Какая разница?! Надо обратно в тело, надо ухватиться как-то за этот зрачок и колошматить им изо всех сил!