Текст книги "Избранный"

15

Отправив Климова в Париж, Беляков ощутил огромное облегчение. Слава богу, лучший корреспондент международного отдела газеты согласился на эту поездку. Как трудно было определить, что означал телефонный звонок! Теперь он, Беляков, выполнил миссию. Его роль на сегодня закончена. И не только на сегодня. Навсегда. По спине его стекали капли пота, лицо, побелевшее от напряжения, лоснилось. Остался только один звонок, и он обо всем сможет забыть. Будет спокойно работать, руководить газетой, воспитывать внуков. Сегодня, между прочим, выходной. Беляков широко заулыбался, представив, как резвятся на даче его внучата-близнецы, Борька и Степка, любимым дачным развлечением которых в последнее время стали футбольные баталии с деревенскими мальчишками. Беляков поначалу опасался, как бы деревенские не побили его ненаглядных, но дети быстрее взрослых преодолевают сословные преграды. Согласно общему решению детворы, близнецы играли за разные команды, и каждый из них уже обрел закадычных приятелей.

Сегодня Борька и Степка по случаю выходного под присмотром родителей. Вечером он тоже явится в дачный уют и будет смотреть, как хлопочут вокруг него дочь и супруга, будет беседовать с зятем о политике, а на ночь Борька и Степка поведают деду, что у них произошло за время его отсутствия. Свое будущее он видел в самом радужном свете. Он покажет всем этим журналюгам, что такое честная работа, настоящая работа в газете! Пусть он не имеет опыта, зато знает жизнь и свою страну лучше, чем все они, вместе взятые!

Беляков прошелся по кабинету, сделал свою любимую дыхательную гимнастику, чтобы как-то прийти в себя, взял трубку, набрал номер. Долго никто не подходил. Наконец зазвучал знакомый голос.

– Борис? Это Александр. Я угадал миссию. Ошибки быть не может. Все сошлось. Я могу все забыть?

То, что услышал Беляков от своего собеседника, заставило новоиспеченного главного редактора опустить лицо на руки и застыть в этой позе на долгое время. Когда оцепенение кончилось, он поднял глаза к потолку, словно там находился тот, кто может его спасти.

Дневник отшельника

Когда я жил полной жизнью, многие называли меня интеллигентом. Я гордился этим, мне представлялось, что такой лестный титул дается немногим, что это признание моего образования, ума, тонкости натуры. Всю свою жизнь я слушал захлебывающиеся разговоры, в которых одни прославляли интеллигенцию, а другие проклинали, сладострастно повторяя определение классика марксизма-ленинизма. Меня же преследовала мысль, совершенно не относящаяся к делу: как, должно быть, по вкусу это определение приходится одному модному писателю с птичьей фамилией, книги которого, кстати, на заре века собирались жечь властолюбивы, равно как и властью любимые подростки. Бывало, на моем пути оказывались люди благородные, неосмотрительно относящие себя к интеллигентам, а на деле просто соблюдающие кодекс свободного, воспитанного человека. Но чаще встречались прохвосты, гордо смыкающие стаканы с криками «за русскую интеллигенцию», а через час пускающие слюни около пьяных и обнаглевших шлюх и умоляющие быть с ними поласковее. Такие способны мать родную продать, но при этом ни за что не откажутся от звания интеллигентов.

Также они никогда не поймут, что прилагательные, указывающие на национальную принадлежность интеллигенции, всего лишь синтаксическая насмешка языка, всего лишь их единственная защита от собственного ничтожества. У интеллигенции не может быть национальности. Именно поэтому интеллигенцию недолюбливает хранитель этнической сути – простой человек. Именно поэтому бессмысленно обвинять интеллигенцию в космополитизме, как бессмысленно ставить в вину чайнику то, что он кипит. Нынче, когда я могу проанализировать до мельчайших деталей все, что мне удалось запомнить из своей жизни, я могу сформулировать, кажется, достаточно определенно: нет в мире более дьявольского мифа, чем миф об интеллигенции. Этот миф создали только для того, что упрочить привычное в своей примитивности человеческое стремление все классифицировать и унифицировать. Ведь это стремление так славно защищает нас от страха перед хаотичной по сути жизнью и бессистемной вечностью! Мне даже не интересно, когда и в каком языке впервые возникло слово «интеллигенция». Я ведь знаю, почему его придумали. Дело в том, что человеческое общество всегда обладало умением делить людей на классы, сословия, возрастные группы и прочее. Но каждый раз оставалась кучка, не подходившая ни под одну из характеристик. Это были свободные люди. Свободные и сильные, которые раньше других понимали мир, предчувствовали искусство, выпрямляли кривые человеческие пути. Они всегда таили опасность для прогресса, являющегося главным изобретением Сатаны. И тогда их решили назвать, чтобы уничтожить. И это почти получилось. Им придумали ярлык, объединяющую планку, мешающую свободе, и определили это длинным, тяжело произносимым словом. Интеллигенция! Теперь, чтобы быть интеллигентом, вернее, чтобы тебя другие признали за интеллигента, надо усвоить целый круг бессмысленных обязанностей. В этот круг входит хорошее воспитание, стерильность мыслей, джентльменский набор прочитанных книг, прячущееся за неприятием насилия презрение к сильному и свободному народу, неискоренимая желчная мстительность. Лучшие из свободных людей, загнанных в эту сословно-социальную резервацию, поступили по примеру животных, попадающих в капкан. Они отгрызли себе ту часть, которая оказалась защемленной. На пустом месте созревала ненависть к оставшимся в капкане, ничего за собой не несущая, кроме несвободы. А большей несвободы чем ненависть – нет. Хитроумный план Сатаны удался. Человечество стало еще слабее, еще дальше от Божественного своего происхождения. Только в России в двадцатом веке система дала собой. Россия для Дьявола всегда что кость в горле. Ни съесть, ни выплюнуть нельзя. Здесь миф об интеллигенции разрушил сам себя. Избранные остались нетронутыми. Их потерял Дьявол, и только они, избранные, смогли ему противостоять, ведь только они знают настоящую силу и свободу. Они могут скрываться под маской интеллигентов, диссидентов, коммунистов, монархистов, артистов, писателей и т. д. Дьявол ищет их повсюду, но найти их непросто в такой огромной да еще и богоизбранной России. Сила их в том, что они могут свободно переходить из одной сословной группы в другую, в глубине души посмеиваясь над трухлявой системой сословных ценностей. Дьявольские правила не для них. Все попытки загнать их в классификацию обречены на провал. И главное, они глубинно любят свой сильный народ, даже если тот только ищет свое потерянное могущество. Они уверены, что путь народа – это путь к правде и высокой красоте.

16

Летними вечерами Париж никак не похож на творение рук человеческих. Трудно представить, что вся эта серая элегантная городская Вселенная – плод многовекового строительства. Скорее, можно предположить, дав волю не умершей еще детской фантазии, что этот город вырос из земли сам, полный естественности и неправильности, а вcе несоразмерное, непонятное в нем – часть общего замысла. Писатели любят рассуждать о городских легендах и духах города, появляющихся в определенное время и беспокоящих особо чувствительных горожан. Можно ли увидеть их летом в розоватом свете заката? Среднестатистический парижанин посмеется в ответ. Что еще за городские духи в наше время? Но чудак и фантазер, преисполненный уверенности в том, что только в его городе могут происходить чудеса, услышав о призраках, загадочно улыбнется. Антуан был из таких чудаков. Пусть он не увлекался призраками и привидениями, считал их выдумкой несерьезных людей, но он верил в комиссара Мегре.

Антуан трепетал от вечернего Парижа в этот туристический сезон второй половины лета. Или наделся, что именно сейчас ему встретится сам комиссар со своей знаменитой трубкой и угостит его стаканчиком аперитива? Не исключено. Но вряд ли Антуан когда-нибудь признается себе в этом. Все бежали из города, проклиная его пыль, вонь, шум и суету, а Антуан ждал весь год времени высокого солнца, закатных тонов, времени поднимающегося сухого пара тротуаров. Когда-нибудь он расскажет об этом Клодин, покажет ей самые красивые места во время вечерней прогулки… Но сейчас – ни слова. Геваро – строгий человек. «Ему бы рассказать о том, как красив вечерний город… Нет. Он, пожалуй, сочтет меня за кретина».

Они вышли из дома на улице Булар. Геваро кисло глянул на свою машину, повернулся к своему юному компаньону и процедил:

– Пойдем-ка пройдемся. Я тебе расскажу кое-что, да и вечер, как будто, хороший. Я люблю вечерний Париж.

В устах Геваро такие слова прозвучали так, как если бы балерина скомандовала «Пли!» или Коко Шанель вылила бы на себя флакон одеколона «Саша»… Неужели он еще и скрытый романтик? Не многовато ли для одного немолодого полицейского?

Они быстро дошли до начала улицы, уперлись в небольшой сквер, огороженный небольшим забором с неизменным для Парижа знаком, запрещающим выгуливать собак. Справа площадь Денфер-Рошфор, слева – кладбище Монпарнас, за которым высится знаменитая башня, символ эпохи бывшего президента республики. Были такие болтуны, главным образом из иностранцев, уверявшие, что башня Монпаранс, как и некоторые другие сооружения, появившиеся во французской столице в бытность президентом Франсуа Миттерана, нечто иное, как масонские символы. Верноподданные французы, страшно не любящие, когда кто-то критикует что-то французское, с негодованием отметали такие обвинения покойному президенту-социалисту, а выходцы из африканских и азиатских стран, населявшие с каждым годом Париж все плотнее, вообще не имели никакого мнения по этому вопросу.

Миновав площадь, Геваро и Антуан вышли на длинное направление бульвара Распай. Здесь, на Денфер-Рошфор пускалась в обратный путь одна из главных транспортных артерий левого берега, разрезающая ее так, как острый нож разрезает посередине французскую булку.

– Геваро! Скажите, на здоровье Клодин никак не повлияет то, что вы с ней проделали? Она выглядела почти как мертвая. Я испугался за нее…

Геваро насупился и, не глядя на Антуана, буркнул обиженно:

– Неужели ты думаешь, что Геваро будет подвергать опасности жизнь столь очаровательного служителя правопорядка, к тому же в которую без памяти влюблен один молодой полицейский? Нет, Геваро никогда так не сделает, хотя на него и часто наговаривают, нарекая ехидным и бессердечным…

Хранитель базы данных комиссариата сегодня вел себя так, словно в нем оживали и тут же снова умирали непохожие друг на друга люди. Сейчас в нем заговорил комедиант, стремящийся упоминанием о себе в третьем лице вызвать у слушателей жалость.

Но Антуан отказывался принимать подобную игру. В тоне Геваро он уловил явную издевку. А натура его была такова: уж если он понимал, что над ним смеются, обижался сразу – зло и бесповоротно.

Сантини готов был наговорить Геваро резкостей, развернуться и пойти в другую сторону.

– Можешь не переживать так и не принимать позу молодого быка, впервые в жизни увидевшего красный цвет! В сигаретах было снотворное, которое вперемешку с табаком дает эффект моментального сна. Наша красавица просто немного вздремнула… Если бы не мой нашатырь, она почивала бы еще минут десять, не больше. Действие препарата сильное, но кратковременное. Оно абсолютно безвредно. Так что вреда твоей ненаглядной мы не причинили…

– Не мы, а вы, и она не моя ненаглядная. Прошу впредь так ее не называть. —

– Не обманывай старика, не обманывай… Думается, нам пора подкрепиться.

К этому времени спутники дошли до пересечения бульвара Распай с бульваром Монпарнас. Прямо перед ними призывно сияло огнями кафе «Ротонда», славное своими знаменитыми посетителями и многочисленными описаниями в художественной литературе. Его воспел Хемингуэй, придав почти культовый статус. О нем знают, благодаря неистовому Эрнесту те, кто никогда не был в Париже и, возможно, никогда в нем не побывает. Однако стоит признать, что, если бы не длинные ностальгические пассажи старика Хэма, «Ротонда» выглядела бы просто одним из дорогих кафе этой части города, облепленная снаружи вплотную стоящими друг к другу столиками и ожидающая тех, кому не терпится расстаться с деньгами.

Именно это обстоятельство выглядело для Антуана куда весомей абстрактного литературного шлейфа. И вот здесь Геваро собирался подкрепиться? «Ротонда» славилась не только своими блюдами, но и своими ценами, а у юноши сейчас в карманах покоилась сущая мелочь. Да и вообще он, выросший в недорогих кварталах правого берега, неподалеку от эмигрантских поселений, не привык к таким заведениям. Куда как сподручней перехватывать большой французский багет с сыром, прекрасно заменяющий целый обед, и запивать его сладкой минеральной водой.

– Я не голоден. Мы же собирались прогуляться… А прошли всего ничего…

– Позволь уж старику покормить тебя. Мне надо тебе рассказать кое-что. А на голодный желудок ты будешь плохо слушать и многого не поймешь. А тебе необходимо все понять. Так уж выпало. Я, правда, не особенно рад этому. Рано тебе еще в таких делах светиться, но…

– Что вы со мной как с ребенком?

– А кто ты, как не ребенок? Это единственное твое хорошее качество. Помни! При нашей работе необходимо сохранять детскую ясность в голове, как бы долго ты не работал в полиции и каких только ужасов и мерзостей ни насмотрелся бы. Преступники чаще всего действуют согласно очень простой логике, а мы склонны наделять их изощренностью. Только из-за этого порой расследование не приводит ни к чему, а преступник остается безнаказанным. Мы думаем о бандитах больше, чем они о нас. Ни одно преступление, как правило, не совершается с мыслью о том, как на это посмотрят полицейские. Преступником всегда руководят низменные чувства. А нам главное выявить конкретный мотив. Мне сдается, у тебя очень прямой ум и со временем в шкуру преступника влезешь без проблем. В этом твоя будущая сила! Знай это! Опыт придет, никуда не денется…

Когда Геваро произносил эти диковинные, удивительные для Антуана слова, двери «Ротонды» уже распахнулись перед ними. Красные стены, черные подносы, тихая музыка!

– Пошли на второй этаж! Там нам никто не помешает. – Геваро оглядывал зал, как полководец оглядывает место грядущей битвы.

В верхнем зале действительно никого не оказалось. Бойкий официант подбежал к новым посетителям, положил перед ними карту вин, меню и тут же скрылся.

Ужин в «Ротонде»! Так завершать день было для Антуана в диковинку. Мог ли он представить еще днем, когда получал задание Легрена, что будет по-свойски ужинать тут с Геваро? Да. Это здорово. А поручение комиссара? Черт возьми! Он ведь так ничего и не узнал о жизни Леруа!

В квартире, куда Геваро и Антуан проникли таким экзотическим способом, ничего, проливающего свет на тайну смерти Леруа не обнаружилось. Кроме отодранных в каждой комнате паркетин, все выглядело весьма тривиально. Аскетичная обстановка жилища одинокого пожилого человека… Минимум мебели. Книги…

Геваро у Леруа вел себя спокойно, можно сказать, по-хозяйски… Антуан наблюдал, как он, приблизившись к книжному шкафу, вытащил несколько книг, провел по ним рукой, близко поднес одну из них к глазам, словно хотел проглядеть насквозь, не открывая. Короткий осмотр комнат, пристальные взгляды на пол и потолок и короткая сухая фраза:

– Прощайте, месье Жорж!

Создавалось впечатление, что Геваро увидел в этом пристанище становившегося все более загадочным покойника то, что и хотел там увидеть.

Антуан отхлебнул воды из бокала, который поставил перед ними шустрый официант, и чуть не подавился. Вода была неожиданно холодной, почти ледяной. Откашлявшись, Антуан взглянул на Геваро виновато:

– Месье Геваро, что же мне доложить комиссару? Ничего толком мы не выяснили о жизни Леруа. Он не поверит, что вы не помогли и что ваша база на этот раз дала сбой. О вас ходит слава, что вы можете достать покойника из могилы и узнать время его смерти, не выходя из кабинета. Едва ли Легрена впечатлит история о пожаре в квартире этого русского Махно…

– Не бойся. Я тебе потом скажу, как отчитаться перед Легреном. Но сейчас речь о другом. Слушай меня очень внимательно… Когда я прочитал в сводках за день, что Леруа мертв, понял, что мне наконец-то выпал шанс поквитаться со своим прошлым. Я ждал, кого пришлют за информацией о нем. Мне нужно было поскорее выдать дежурную справку и приступить к собственному расследованию. Это дело моей чести, и я не собирался допускать, чтобы у меня всерьез путались под ногами. Но, увидев тебя, я вспомнил о своих солидных годах и понял, что мне не помешает молодой помощник, тем более такой, как ты… Извини, что не спросил у тебя, но надеюсь, ты не против… – Геваро даже не посмотрел на Антуана, не сомневаясь, что тот согласится с ним. – Только мы вдвоем можем раскрыть тайну Жоржа Леруа. А тайна у него была… Я уверен. Если будешь четко выполнять все мои указания и не допустишь самодеятельности, я с твоей помощью докопаюсь до правды… Будет тебе, что доложить твоему Легрену или еще кому-нибудь… Об этом не беспокойся…

Антуан смотрел на Геваро во все глаза. Своими ли ушами он все это слышит? Ему, без году неделю работающему в полиции, доведется участвовать в раскрытии настоящей тайны! До этого все дела, которые имели касательcтво к нему, отличались редкой банальностью, и уж точно ничего таинственного в них не было. Но как все это увязать с его повседневными обязанностями в группе Легрена? Геваро, надо полагать, толкует совершенно о другом расследовании – их личном. Как бы не попасть впросак?

– А как же Легрен? Мы ему ничего не скажем? – Щеки Антуана по-мальчишески запылали.

– Я думаю, что скоро он закроет дело. В результате следственных мероприятий выяснится, что Леруа отравился сам. Могут где-нибудь найти предсмертную записку, подтверждающую самоубийство, если Леруа не удастся выследить этого мифического незнакомца, которого и ты еще пару часов назад собирался из-под земли достать и которого видела соседка. Он, скорей всего, ни в чем не виноват, но отвертеться ему в случае чего будет трудновато. Одна загвоздка – где его искать? Сделать это почти невозможно, только если очень повезет, поверь мне!

– Не может быть. Вы хотите сказать, что комиссар Легрен способен на такое?

– На что?

– Посадить в тюрьму ни в чем неповинного человека? Или придумать самоубийство там, где произошло убийство?

– Я разве так сказал?

– Но я подумал…

– Учись сынок слышать именно то, что люди говорят, а не то, что ты хочешь от них услышать. Я что-то говорил про убийство? Эта версия держится только на одном обстоятельстве, что некая дамочка видела, как кто-то входил к Леруа. Если бы не это, вполне можно было бы полагать, что Жорж сам себя отравил, от тоски, к примеру, или от одиночества. Никто не заинтересован искать этого незнакомца, Особенно Легрен. Дело быстро иссякнет… Но впрочем, Легрен нас не интересует до завтрашнего дня. Помнишь, ты мне говорил, что Леруа клиент банка «Клеман и сыновья»? Это чрезвычайно любопытное обстоятельство… Клиенты этого банка только очень богатые люди. Всем этим людям, так называемой элите, нет никакого смысла таиться от кого бы то ни было. Это или знаменитости, или бизнесмены, или общественные деятели. Такова политика банка. Там очень велика сумма первоначального взноса, а такие деньги водятся не у многих. Я бы сказал, у избранных. А Леруа? Разве он был знаменитостью? Нет. Откуда тогда у него карточка? Значит, что-то из своей жизни он тщательно скрывает. Верно?

– Вот это да!

– Скорей всего, он умышленно оборвал все связи, решил вести другую жизнь. Почему? Когда же это произошло и, самое главное, по какой причине? Помнишь, я тебе говорил о том пожаре в квартире знаменитого русского анархиста Махно, которую перед этим приобрел Леруа? Так вот, повторюсь, тогда все свидетели, видевшие поджигателей, утверждали сначала одно, а затем другое. Определенно их запугивал кто-то… Иначе это не объяснишь. Но кто? Не сам ли Леруа? Почему я так говорю? В этом деле был один свидетель, очень любопытный свидетель. Шустрый такой малый, работал в булочной напротив дома. Так вот… – Геваро чуть прищурился. – Он показал, что в тот день Леруа зашел в подъезд не один. С ним был человек, очень старый, в коляске. Леруа его вез прямо как заботливый сын. Представь себе, никаких следов кресла или человека в обгоревшей квартире не нашли. Они не нашли. Но я кое-что все-таки обнаружил… Обгоревшее колесико от инвалидной коляски! Кто был для Леруа этот дотла сгоревший в огне человек и почему он во всех показаниях написал, что в квартире был один? Почему он ничего не предпринял, чтобы спасти старика? Если бы Леруа захотел, он мог двадцать раз вывезти старика из квартиры. Но он почему-то не захотел? Пожар длился, кстати, очень долго, будто кто-то специально ждал, пока сгорит все. Я был близок к ответам на все эти вопросы. Могу биться об заклад, что в квартире Махно в тот день произошло нечто большее, чем пожар. Расставить все точки над «i» мог только один человек – сам Леруа. Но, как только я обнародовал версию, из которой следовало, что квартиру подожгли с целью покушения на нового владельца, Леруа как сквозь землю провалился. Просто испарился, будто и не было его никогда. Конечно, можно было его найти, и я сделал бы это. Но вскоре со мной приключилась вся эта история с ранением, и я сам чуть не умер. Дело к тому времени, разумеется, закрыли. Главный пострадавший исчез. А кому надо разбираться со всем этим? О Леруа я с той поры никогда не забывал. Чуял, где-то он еще выплывет. Надо было ждать. И я ждал. И вот тебе пожалуйста. Объявился трупом на улице Булар.

– Кто же был этот человек в коляске?

– Погоди. Не опережай события. Я после того, как пришел в себя, долго думал обо всем этом. Леруа я решил не искать. Но досье на него собирал. Много в Париже есть людей, которым при мне молчать не резон. С информацией проблем не было. Но ничего, представляешь, ровным счетом ничего не нашлось, что сколько-нибудь проливало бы свет на его тайны. Теперь ты понимаешь, как важно мне было сегодня проникнуть в его логово?!

– А что все-таки могут значить те оторванные половицы? По-моему, это самое главное, что есть на месте преступления. – Антуан сгорал от нетерпения.

– Трудно сказать. Первое, что приходит в голову, так это поиск злоумышленником чего-то под этими половицами. С другой стороны, преступник мог создавать видимость такого поиска, чтобы сбить со следа. Половицы содраны в каком-то порядке, будто их не наспех отрывали, а точно знали, какую именно. Но это еще не самое странное. Помнишь, я смотрел книги Леруа. Они очень системно расставлены. Среди них есть письма композитора Рахманинова на русском языке в трех томах. Так вот, одного тома там не хватает.

– Может, сам Леруа его куда-то задевал?

– Может быть. Но зачем, скажи, ему книги на русском языке, да еще специальная музыкальная литература?

Когда Геваро произносил последние слова, лицо его насторожилось. Кто-то поднимался по лестнице, но шаги эти никак не походили на быстрые передвижения официанта. Они звучали тяжело и уверенно…

Геваро вмиг вскочил, схватил за шею Антуана и потянул его вниз. Выстрелы Антуан услышал уже лежа на полу, накрытый телом Геваро. Вскоре они уже бежали по лестнице, потом по бульвару Монпарнас, но догнать человека, только что пытавшегося их пристрелить, не смогли. Он юркнул в машину и на полной скорости умчался в сторону набережной Сены.

– Надо срочно сообщить номер нашим! Я его запомнил! Еще можно перехватить…

Геваро взял Антуана за плечо:

– Не дури, договорились? Слушайся во всем меня. Нельзя позволять каким-то негодяям испортить нам аппетит. Поэтому возвращаемся и никаких лишних вопросов.