Текст книги "Зекамерон"

13
Сезам, откройся

Как-то неожиданно произошло. Одна шутка, слегка грубоватая, но в меру, а продольные взбеленились, начали орать, мол, фамилия. Но и он, может, чуть резковато, ну и они: давай, выходи – пошли. И вот он уже переодет, «без вещей» и в карцере. Интересно начинаются выходные! Впрочем, плохо они его знают, если думают, что этот карцер его накажет. Ща он сам их накажет! Дали пять суток? Пожалеют! У него был неплохой голос и большой объем легких. Если бы в карцере было окно со стеклом, может, и вылетело бы. Но в карцере была стена, стена, стена и стена, в которой, как бойница, была пробита наружу вентиляция. Это с какой силой он орал песню про коня, что прорвавшееся через эту бойницу «Сяду я верхом на коня!» слышали соседние корпуса? Да, к нему приходили и велели соблюдать тишину. А то что? На кичу посадите? Так уже! Угомонился сам, после трех раз «про коня», когда выдали матрац и открыли вмурованную в стену откидную шконку.

Следующий день был самым длинным в его жизни. Разговаривать он мог только шепотом. Развлекаться – ходьбой. Из мебели был осколок стульчика, но ему казалось, что места хватает на четверть одной ягодицы. Он бродил по своим владениям (три коротких шага, разворот, в ширину один шаг – не походишь) и рассматривал трещинки на штукатурке. Из трещинок складывались заснеженные леса и льдистые шапки гор, зимние реки в сугробах и еще много чего: штукатурку раскладывал художник-импрессионист или просто бросали мастерком без системы. Когда ему предложили ведро и швабру, он с радостью ухватился за уборку своего замка, но и это быстро закончилось.

В 21:30 он уже сидел, смотрел на вмурованную нару, ждал отбоя и в мыслях повторял: «Сезам, откройся!»

14
Да винчи

Он подошел после ужина и притащил с собой папку с бумагой и пачку цветных карандашей.

– Ты умеешь рисовать?

– Не так чтобы очень.

– Ну, рисовал когда-то?

– В третьем классе ходил в изостудию.

– Класс, нарисуй что-нибудь для моей малой!

– Ладно, я умею только слона в удаве и барашка.

(«Маленький принц» лежал на полке, кто-то оставил в частной библиотеке хаты.)

– О, давай барашка!

Похоже, шутка не прошла. Вряд ли его устроит коробка, в которой может быть все что угодно.

– Я пошутил. Это из книги вон той.

– Понятно…

Он отошел со своими карандашами на дальнюю часть стола. Похоже, все остальные уже признались в своем неумении рисовать.

Пока играли в нарды, стирались, курили, смотрели телик (и все одновременно), он колдовал со своей коробкой и что-то изображал на листе.

На рисунке оказалась Гаечка. Та самая прекрасная дама из мультфильма «Чип и Дейл». В своем элегантном комбезе, выгодно подчеркивающем все особенности Гаечкиной фигуры. Гайка была разноцветная, как надо.

– Ого! Зачетная! А говорил, что не умеешь. Чего тогда спрашивал?

– А… Да это так – перевел.

Он показал маленькую наклейку-натурщицу, собрал свои рисовальные причиндалы и ушел на пальму. Я только сейчас заметил, что на его майке все время был маленький принт: Da Vinci.

15
Вопрос

Это был залет. Он вообще-то уже вчера рисковал и сегодня не собирался вовсе, но произошло досадное, непоправимое недоразумение.

В плохих районах когда-то проблемы начинались с вопроса: «Закурить не найдется?» Здесь проблемным вопросом был другой, наполненный издевательским изумлением: «А ты че такой небритый?»

В правилах распорядка записана обязанность каждого «своевременно брить лицо». Что такое «своевременно» и где заканчивается «лицо», никто толком не знал, но если возникали проблемы с растительностью на лице (и на шее, кстати), то официальное разъяснение было такое: «бриться перед каждой проверкой – утром и вечером». Это было, конечно, слишком. У него даже от ежедневного бритья возникало раздражение, а борода боролась и росла в два раза быстрее. Поэтому он хитрил – брился через день или перед «плохой» проверкой. И в «небритые» дни прятался за бритыми соседями.

Вчера он уже был непозволительно небрит, а сегодня и подавно. В общем-то все было рассчитано: до проверки оставалось десять минут, и он как раз собирался по-быстрому побриться. Но тут вдруг начали размораживать тормоза – проверка решила прийти пораньше. Пришлось встать в строй, да еще первым – дежурный. Так что морально он готовился к неизбежному вопросу: «А ты че такой небритый?» С учетом пяти непогашенных нарушений после этого вопроса полагался карцер. Там, кстати, лицо можно было не брить, потому что нечем.

Тормоза распахнулись, он начал бубнеть доклад «гражданин начальник» и далее. Корпусной, похоже, опешил от его вида: подошел, осмотрел вблизи, поворачивая голову, чуть ли не обнюхал. А потом задал вопрос: «А станок есть?» По-доброму задал.

16
Дедушка мороз

Как проходит Новый год в СИЗО, им только предстоит выяснить. Из лапши, навешиваемой бывалыми, следовали всякие чудеса: то ли спать разрешат не ложиться и розетки не выключат, то ли подъем перенесут с 6:00 на 9:00, то ли и вовсе на вечернюю проверку придут Дед Мороз со Снегуркой. Впрочем, в последнее точно никто не верил. Ничего, скоро сами все узнают.

В минуты послеобеденного затишья он сидел за общаком и что-то увлеченно писал, кивая и изредка посмеиваясь. И дождался наконец вопроса:

– Чего пишешь?

– Заявление.

– Кому?

– Начальнику эльфийского отдела…

– Какого отдела?

– Эльфийского отдела подготовки подарков, гражданину начальнику Дедушке Морозу.

Заинтересовались. Подтянулись к общаку для обсуждения. Шапка заявления была готова. Нужна была описательная и просительная части. Мужики подсказали: «Мы, мальчики из камеры такой-то, вели себя хорошо – по крайней мере, с момента заключения под стражу», – не поспоришь! Остался вопрос, что просить в подарок.

– Свободы, конечно!

– Ну мы же не настоящему Деду Морозу, а администрации СИЗО. При чем здесь свобода?

– Тогда выпить чего-нибудь…

– Давайте реальное что-то попросим. А вдруг?

– Чтобы на прогулку с девчонками вывели?

– Скорее тебе водки дадут!

– Может, чтобы помыться на Новый год сводили?

– Вот это может прокатить. Еще давайте.

Идеи сменяли друг друга. В результате у Деда Мороза попросили веник и ершик для унитаза.

17
Крошка

Вооружившись ведром и тряпкой, он проводил археологические изыскания. Дело в том, что ему выдали очень-очень-очень грязный карцер, дали тряпку и сказали, чтобы к проверке прибрал. Он чувствовал себя археологом, передвигаясь по несложному маршруту – от двери до ступени.

Хорошие новости: это был карцер шириной чуть больше метра и длиной где-то метра в три. Плохая новость состояла в том, что мыли тут, похоже, впервые. На подиуме из двух ступеней находилось то, к чему вела эта узкая грязно-бетонная дорожка, – дырка и краник сверху. Кажется, правильно называется ванной имени кого-то. А обыватель скажет, что это общественный туалет без унитаза. Но в общественном туалете над отверстием нет краника. А тут был, и под ним можно было мыть руки, чистить зубы, принимать душ, представить, что у тебя джакузи и биде. Или вот как он – бесконечно наполнять ведра. С пола собиралась грязь, вода становилась непроглядной, наливалась новая, и все повторялось.

Когда вода перестала быть черной и сделалась нежно-коричневой, он остановился и присел на маленькую табуреткообразную ступеньку, проклюнувшуюся из стены. Чисто! Уборка удалась! Он посмотрел на часы и еще раз обвел взглядом свои небольшие угодья… Прямо посреди помещения на полу лежала большая хлебная крошка. И это было абсолютно невозможно. Он закрыл глаза, чтобы успокоиться, почувствовал, что устал. Когда открыл, увидел, что крошка есть, но немного не там. Ветер? Крошка не двигалась. Вставать было лень. Решил, что уберет потом. Когда наступило потом, крошка исчезла. И он всю проверку гадал – как и куда. Потом разобрался, конечно. Это была маленькая улиточка, она мирно ползала там и сям.

Держать питомцев было запрещено, поэтому он решил, что у него появился друг – улитка по имени Крошечка.

18
Людоед

У них было не настолько много развлечений, чтобы не подшучивать над новенькими, особенно над первоходами. Чего стоят сцены знакомства! Кто, что, как… Сначала он о себе, потом, при желании, они ему. За чашечкой напитка, который уже точно не чай, но обычно еще и не чиф. О своих статьях рассказали все, кроме одного мужика. Тот только угрюмо глянул, сказал, как зовут, и передал кружку дальше. Поневоле задумаешься, что же он такое сотворил. Впрочем, спрашивать было бестактно. Ну, Игорь и Игорь. До вечера ему еще рассказали, как тут и что, а напоследок мужик, который все объяснял, воровато оглянулся и сказал тихо:

– И ты смотри, с Игорем поосторожнее. Не спорь. Не лезь. Лучше не смотри.

– А что такое? – Стало неуютно.

– Ну, точно мы не знаем, но у него статья очень тяжелая. Одна ничего: убийство. А вот вторая вроде людоедство. Людоед он.

Торжественная угрюмость, с которой это было сказано, не располагала к дальнейшим вопросам. И он попытался себя успокоить: вон, людей полная хата, сидят все, и ничего. Да и вообще это не точно. Его нара оказалась на втором уровне. Через проход от Игоря. Он отвернулся к стенке и старался заснуть. Мозг бурлил от новых впечатлений. Люди начали похрапывать. И тут он услышал негромкое цоканье – как погоняют лошадь. Повернулся и увидел, что Игорь смотрит на него. Ночью. Не отрываясь. И цокает негромко. «Завтра же переведусь!» – подумал он, нервно отвернувшись. Спать абсолютно не хотелось.

Назавтра Игорь рассказал, что здесь он вообще-то за воровство, но осадочек оставался долго. Да и история вспоминалась, кстати и некстати, – как, к примеру, в момент, когда у Игоря спросили, в какой пропорции он смешивает раствор для полоскания горла, а он не задумываясь ответил: «Да я просто его на глаз сыплю».

19
Стоик

Выглядел он не очень, да и чувствовал себя, похоже, так же. Зашел, устроился и почти сразу лег, постанывая. Получил замечание, сел и сидел раскачиваясь.

– Может, тебе врача, дед? – спросили его.

– Да я потерплю, – стоически отвечал он.

Так и началось. Каждый день вскрывшиеся болячки и новые беды. Смещение позвонков, язва, дикие головные боли, заболевший зуб – последний оставшийся. И это только крупные проблемы! О ерунде вроде простуды, поноса и колотья в боку даже упоминать не стоило.

Он стоически переносил все тяготы и никогда не звал врача. Но добрые люди из камеры делали все за него – и позовут, и расскажут. Его дважды выводили на рентген, разок на УЗИ и много раз на уколы. За его жизнь боролись! Возвращаясь с процедур, он отвечал на вопросы.

– Ну как, ну что сказали?

– Да кому я нужен? Я им до одного места!

Рентген у него подтвердил и смещение позвонков, и гайморит. Его псориаз был бесконечен, как Пангея[1]1
  Пангея – доисторический единый материк. – Прим. авт.


[Закрыть]. Он постоянно жаловался, что его не лечат, что не дают мази, таблеток, не водят в душ. Когда его спрашивали, почему об этом всем не пишет заявление, возмущался: «Да я же не вижу ничего!» А когда заявление писали за него, он встречал врачей мычанием и мямлил что-то, описывая симптомы совсем не так красочно, как сокамерникам. Врач уходил, и жалобы снова звучали ярче. У него спрашивали, почему так, а он всегда говорил: «Да кому я нужен? Я им до одного места! Они не будут лечить, так и сказали! Я буду терпеть!»

Он держался как древний стоик. Сдавались и звали врача только окружающие. А когда его вывели на этап, под нарой обнаружили небольшой склад медикаментов. Стоику не нужны были эти подачки: убеждения дороже.

20
Кормушка

Эта штука в двери была круче, чем мифическое окно в Европу. Это было окно и в Европу, и в Америку, и в Азию, и в Африку – окно во весь мир за пределами хаты. И называли это окно ласково – кормушка.

Через кормушку давали пайку и забирали тарелки, надевали наручники и снимали их, передавали отоварку, передачи, подписывали бумаги, получали и отдавали письма и, конечно, общались и смотрели.

Чуткое ухо легко могло определить, когда начинали открывать тормоза, когда – глаз, а когда – кормушку. Как только кормушка открывалась, кто-то уже должен был быть рядом для взаимодействия: принимать, показывать, говорить.

Общение через кормушку поначалу могло казаться немного непривычным – следовало сесть на корточки или еще каким-нибудь образом опустить свое лицо ниже пояса, чтобы оно глядело в кормушку. Затем можно было говорить – снизу вверх, хотя в редких случаях гражданин начальник все же наклонялся.

Он был в хате уже почти две недели, а к кормушке, кроме дежурства, не ходил. Ни передач, ни отоварки, ни адвоката, ни следственных действий. Зато он был очень общительный и знал кучу тюремных историй, в том числе и про кормушку, и про то, почему контролеры держатся от нее подальше.

– О! Кормушка открывается! – говорил он, едва заслышав шелест. – Интересно, для кого?

Но известная мудрость гласит: «Не спрашивай, по ком открывается кормушка, – она открывается по тебе». Однажды из кормушки его просто позвали «с вещами», а они так и гадали, зачем эти дни были с ним вместе.

21
Ленин

Ритуал отхода ко сну в карцере был особый. Сначала надо было дождаться вечерней проверки (этого ждали с шести утра и до восьми вечера с перерывом на утреннюю проверку в восемь). Затем два часа, точнее, часа полтора, можно было ждать времени вечернего туалета. В полдесятого можно было сделать свои вечернетуалетные дела и самозабвенно вычистить все зубы, которые имелись в наличии.

Впрочем, с туалетными делами возникала одна деликатная проблема: почти всю верхнюю часть тормозов занимало оргстекло – прозрачное, большое, для хорошего просмотра. И ровно напротив этого стекла, поднятое на две ступеньки, возвышалось то, что в тюрьме носит очень много имен и с чем хочется иметь дел как можно меньше, и желательно – в полном уединении. Конструкция карцера к ощущению полного уединения не располагала, скорее, можно было чувствовать себя выступающим на сцене. А учитывая, что корпус был женским и продольные все – девушки, можно было надеяться на благодарных зрителей. Правда, скромники возможностями рекламы не пользовались и делали все так, будто сдавали норматив.

Разделавшись с вечерним туалетом, можно было ждать, когда откроется дверь и скажут: «Пойдем!» Услышав заветное «Пойдем!», он бодро пошел за угол по коридору забирать свою вату. Оставалось совсем чуть-чуть: когда его ввели назад в карцер, нара уже была размурована. Дальше просто: одной рукой держишь вату, а другой поднимаешь нару, кидаешь сверху вату, удерживаешь освободившейся рукой и, не отпуская, лезешь под нару, чтобы достать из стены железный треугольник и дать наре опору. С непривычки казалось сложным, но на третий день делаешь бодро. Дальше – лечь! О… лечь! Он залез под одеяло! О дурацких ритуалах вроде раздевания даже не думал – в первую ночь чуть не околел. Просто лечь, просто вытянуться, закрыть глаза, не шевелиться! За стеклом в вытянутом гробике карцера под негаснущей лампой он лежал, скрестив руки на груди (так теплее), и был похож на Ленина. «Я Ленин!» – подумал, засыпая.

Лязг двери ворвался в сон почти сразу. Какую-то новую девушку заводили в камеру напротив. Не открывая глаз, он понял, что она уставилась на него через стекло, и услышал: «Ой! А тут у вас молодой человек! Мне сюда?!» Конвойный сказал, что молодой человек не откажется. А он ничего не сказал. Он был Ленин.

22
Кулинарный сноб

Говорят, что в экзотических странах и в любых местах, где водится всякая живность, помереть от голода могут только неоправданно брезгливые люди. Вон он бы, наверное, смог. Ведь он был кулинарный сноб и быстро навел в питании коллектива свои снобистские порядки.

До него они все вели беспорядочную гастрономическую жизнь. Страшно подумать: ели все, что было, и в различных комбинациях, без разбору. Конечно, так было нельзя.

У него было кулинарное образование, и он знал толк в еде. Когда он готовил салаты, всем хотелось смотреть на чужую работу. А еще, конечно, хотелось вносить предложения.

– Может, добавим сало?

– Серьезно? Сало? В салат? Ты где-то такое видел?

– Ну… Один раз мы тут так ели…

– Никому никогда об этом не говори! Так нельзя.

Вопрос с салом для салата был замят. Примерно так же воспринимались и другие рациональные предложения: добавить кетчуп в суп, намазать майонезом хлеб, бабахнуть в торт все сладкое, что имелось в хате. Не помогла даже история про ирландское рагу, которое ели трое в лодке. Ели же! Однажды день был испорчен дискуссией о кисло-сладком соусе – может ли он существовать вообще или же является абсолютным злом? А диспут о хачапури? Спорить с ним на кулинарные темы было бесполезно и очень нудно. А итог был предсказуем ввиду непререкаемого гастрономического авторитета. Добавленный в кашу грецкий орех вызывал резкое осуждение – он же перебивал весь вкус! Если кто-то ел что-то не элегантными ломтиками, а кусками – это оскорбляло! И понемногу всех заразил – целая хата снобов. Все научились. Лишь один раз его «научили»: он не знал, что сыр с киселем вкуснее вприкуску, а не на батоне. Но исключение подтверждает правило.

Сорвались, когда его увезли на суд. Предались гастрономическому разврату. Думали, что его вернут к ужину, а суд отменился, и он пришел к обеду. И увидел супы со всеми лакомствами: с майонезом, салом, кетчупом вместе. Стоял и смотрел на это. Но ничего не сказал. Просто сел есть. Без толку!

23
Пэ-пэ

Кругаль, он же кружка, – это обязательный элемент личного снаряжения арестанта. Кругаль есть у всех, поэтому его надо любить, беречь и мыть с содой. Тысяча и один способ использования кругаля известен каждому где-то на клеточном уровне: когда возникает необходимость, нечто вылезает из подсознания и подсказывает, что делать. Например, с помощью двух кругалей можно приготовить расплавленный шоколад для новогоднего торта. Но и одного кругаля хватает, чтобы ввалить тому, о кого руки марать нельзя. Универсальная вещь – кругаль.

Раньше кругали были у всех разные. Они добывались по блату и передавались по наследству. А недавно прошла кругальная реформа, и все кругали стали одинаково безликими. Новые были похожи на большие алюминиевые наперстки. Если кто-то знает основные физические свойства этого металла, в частности теплопроводность, он поймет, сколько радости наполненные кипятком кругали доставляют своим владельцам и почему их ласково называют «гестаповками».

Пили из кругалей по-разному. Кто-то делал для них одежку из рукавов свитеров, кто-то обвязывал носком, кто-то шил платье в горошек, а кто-то просто эволюционировал – развивал теплоустойчивость кожи рук, причем довольно удачно. Но однажды всех поразил новичок. Глядя на то, как кругали нежно обнимают полотенцами и обхватами из бумажных салфеток, он спросил: «А зачем так сложно? Я вот пью с помощью Пэ-Пэ». Похоже, никто не знал, что такое Пэ-Пэ, поэтому все посмотрели заинтересованно. Он подошел к своей сумке, что-то достал и схватил рукой кругаль со свежим кипятком: «Вот!» Левая рука у него была синей и шерстяной.

– Пэ-Пэ, или Питьевая Перчатка, – снисходительно объяснил он всем заинтересованным лицам.

24
На волоске

– …! Опять! …! Так, мужики, надо серьезно поговорить! Опять, …, то же самое! Кто оставил в раковине свои волосы?

Хата загудела. Мужики морщились. Все были недовольны.

– Кто оставил волос, пусть встанет и уберет за собой!

Никто не откликнулся.

– Кто ходил умываться?

Ходили все.

– Кто был последним?

– Наверное, я, – сказавшего это было сложно заподозрить в волосяной диверсии: его череп блестел. Он был не одинок, прическа была в моде.

– Да в хате-то всего три человека с более-менее длинными волосами! – возмутился еще один ультракороткостриженый.

– Ща! – Дежурный скрылся за занавеской в санузле. Молчание стало осязаемым, а он все что-то там изучал. Через полминуты раздался звук включенной воды – дежурный сделал свое дело. И вернулся.

– Раз никто за собой не убирает, я убрал. Мне не сложно. Но противно! Что за гадство – не убирать за собой? А волос там небольшой – сантиметра два. Так что любой мог. Надо разобраться.

– Надо! Волос мог кто угодно оставить! Но если не признался и не убрал за собой – гад. Это уже не случайно!

– А может, случайно? Может, он и сам не знал, – нервно сказал кто-то из волосатых.

– А то у нас тут римские, блин, бани! Можно прям не заметить – столько всего! Аж целая раковина есть!

Сарказм был понятен даже тем, кто не знал значения этого слова. Но все равно никто не признавался.

– Значит, так. Еще один раз найдем волос – будет беда у того, кто за собой не следит и всем жить мешает. Я предупредил. Будет беда!

Тема волоса (вроде бы русого, но это не точно, никто же не присматривался) еще поднималась пару раз с тем же результатом. Потом чепе забылось. Но каждый после похода в санузел очень внимательно, по сантиметру, осматривал за собой раковину. Наверное.