Текст книги "Мы здесь эмигранты"

Мануэла Гретковская
Мы здесь эмигранты

Моей жене

Осень 1988

Мабийон. Обеды для студентов. Самая вкусная станция метро. По эскалатору медленно вверх, потом – неспешное продвижение в очереди; на поднос ставятся салаты, закуски, изящный графин с водопроводной водой из Сены, десерты, и еще десерты, пока повар в исполинском белом колпаке не тыкает половником в мой подносик.

– Mademoiselle, qu'est-ce c'est?[1]1
  Мадемуазель, что такое? (фр.)


[Закрыть]

Понятно, что я взяла слишком много, но как выбрать между шоколадным десертом и банановым? Нет, не отдам.

– You are wrong, monsieur.[2]2
  Вы ошиблись, мсье (англ.).


[Закрыть]

– Porquoi?[3]3
  Почему? (фр.)


[Закрыть]

– I'm madame, no mademoiselle.[4]4
  Я не мадемуазель, а мадам (англ.).


[Закрыть] – Я машу у него перед носом обручальным кольцом.

Повар рассмеялся – и шлагбаум половника уже опускается на другой поднос. Берут за такой обед десять франков, а цена ему, видать, и того меньше. За окном развевается французский флаг – какой еще флаг станет развеваться за такие деньги? А я, между прочим, за десять франков должна не только ходить, но и думать. Думать хотя бы о том, почему я не стала несколько недель назад немецкой репатрианткой. Бумаги у меня в порядке, как у любого с левой стороны Вислы – какой-нибудь дедушка или дядюшка в Вермахте. За документ, подтверждающий немецкое происхождение, сходит даже свидетельство о прививке, выданное до 8 мая 1945 года. В Западном Берлине есть бюро с картотеками Вермахта, и после проверки аутентичности бумаг попадаешь в категорию репатрианта: пособие, жилище и все такое.

Размышляя над своими немецкими корнями, я вспоминаю одного дальнего родственника, у которого была фабрика в Лодзи, а еще у него был сын. После сентября тридцать девятого этот сын стал эсэсовцем. Они уехали – мягко говоря, на самом-то деле сбежали – в начале сорок пятого года. Другая часть семьи, не связанная с лодзинскими фабрикантами, уехала в шестьдесят восьмом. Стало быть, с таким же успехом я могу быть еврейкой. Младшее поколение, или я, уехало в восемьдесят восьмом. Это не был год преследования поляков. Это просто был очередной год в ПНР, и я пришла к выводу, что еще один год на родине мне не пережить. Только и всего.

Но мне неохота становиться немкой и объяснять всем, почему я так плохо говорю по-немецки, а плохо я говорю потому, что еще в детстве меня преследовали на улицах Торуни за речь отцов и дедов. Если во Франции жить не смогу, если будет тяжко, переберусь в ФРГ.

И я уже стара, чтобы учить иврит и становиться еврейкой. Кроме того, я верую в ложного мессию и – увы! – внешность унаследовала от арийских предков. Что в еврейки я не гожусь, говорил еще Анджей. Специалистом в этом вопросе он стал по чистой случайности. Анджей приехал в Австрию в начале ноября. Пролежал несколько ночей на газоне у какого-то лагеря, куда не пускали поляков. Другого такое ожидание, может, и утомило бы, но Анджею газон заменял больничную койку, поскольку он приехал больной, с температурой под сорок – осложнение после удаления зуба, – и ему было без разницы, обворуют его ночью арабы или вышвырнут поутру с газона полицейские. Через несколько дней этого альпийского «давоса» он выздоровел настолько, что вспомнил о такой организации, как Международная Амнистия, которая некогда внесла его в список своих подопечных. Еще через несколько дней он получил номер в отеле и мирно ждал билет в Канаду. В Вене он встретил шахтеров из Силезии, которые настолько отчаялись от безденежья, что решили записаться в израильскую армию, потому как слышали где-то о наборе. Анджей знал английский и был делегирован в израильское посольство для согласования условий приема, или – на военном жаргоне – вербовки новой силы. Силезцы терпеливо ждали у посольства, пока негодующий израильский дипломат объяснял Анджею, что израильская армия – национальная армия, а не Иностранный легион. Но если эти господа – евреи, то…

– Нет, к сожалению, не думаю. Они не похожи на евреев.

Однако дипломат все же посмотрел из-за занавески на незадачливых волонтеров и подтвердил слова Анджея.

– Действительно. Что ж, очень жаль…

Так вот, Анджей тоже пришел к выводу, что без солидных документов, по одной только внешности, еврейкой мне стать трудно.

Видно, некая высшая сила хотела, чтобы я не слишком засиживалась в Париже. Она возвестила об этом письменно и подбросила мне весточку в один прекрасный ноябрьский день. Я шла по бульвару вдоль Сены, восхищаясь самым настоящим собором Парижской Богоматери и открытками на лотках букинистов. Среди картинок было несколько книг. Я полистала какие-то истлевшие книги девятнадцатого века и даже наткнулась на дивное издание Нострадамуса. Открыла пророчества на фрагменте, гласящем: «…огромный город с башней из металла развалится пополам…» Все считают, что Нострадамус имел в виду Париж с Эйфелевой башней, но можно ли столь покорно принимать приговор пророчества и готовиться к худшему? Надо что-то делать или хотя бы подумать – подумать, что уже есть город с огромной телебашней на Александр-плац, город, развалившийся на Восточный и Западный Берлин. А стало быть, Париж спасен! Я уберегла Париж.

Успокоенная этим сенсационным открытием, я иду в метро, минуя блюзовый оркестр и девушку, играющую на флейте барочную музыку. Больше всего народу собралось вокруг негров, отбивающих зловещие ритмы на барабанах, ящиках и, кажется, даже на стенах метро.

– Как ты думаешь, зачем они так барабанят?

– Ну, ради денег, ради удовольствия.

– Нет, милая моя, только ради денег. Посмотри, кто их слушает, всего несколько человек белых, а остальные – негры. Потому что те, которые барабанят, барабанят, наверное, по коду и передают другим черным информацию, что сегодня, например, работу можно найти на Дюрок или что бананы дешевле всего на рынке Дюпле, а другие негры бросают им за это в шапку деньги. Сейчас будет моя станция, я выхожу, а ты идешь к посольству, да?

Ты-ты идешь на свидание с принцем, а я-ты к румынскому посольству посмотреть на манифестацию против Чаушеску. Знаю, что, как обычно, митингующих попросят переместиться от посольства на несколько улиц, что они тотчас и сделают. Фургон CRS[5]5
  CRS (Compagnies Républicaines de Sécurité) – Республиканские отряды безопасности (фр.). Отряды специального назначения для борьбы с беспорядками на улицах. – Примеч. пер.


[Закрыть] (в мае шестьдесят восьмого кричали CRS – SS) будет стоять для украшения, поскольку у полиции нет повода препятствовать группе пожилых людей, которые собрались покричать: «Чаушеску – убийца! Коммунисты – убийцы!»

У посольства было несколько поляков, среди них выделялся старший – почтенный господин, – державший польский флаг, украшенный надписями «Солидарность» и KPN.[6]6
  Конфедерация Независимой Польши. – Примеч. пер.


[Закрыть] Непонятно зачем он время от времени постукивал польским флагом о румынский, радостно выкрикивая: «Поляк с венгром – два братана!»[7]7
  Слова из популярной застольной песни «Polak, węgier – dwa bratanki / i do szabli, i do szklanki» – «Поляк с венгром – два братана / По оружью и стакану». – Примеч. пер.


[Закрыть] Рядом с поляками стояли синие кхмеры из Камбоджи, объяснявшие всем желающим, что они ничего общего не имеют с красными кхмерами, сторонниками Пол-Пота.

Когда митингующие стали скандировать: «Объединенная Европа без Москвы!» – русские женщины с транспарантом Российских Независимых Профсоюзов начали беспокойно оглядываться, не зная, то ли кричать то же, что и остальные, то ли сделать вид, что ничего не поняли.

Становилось темно и холодно, начался дождь. Я попробовала развеселить русских, крича им: «Freedom for Dracula!»[8]8
  Свободу Дракуле! (англ.)


[Закрыть] – но девушки были уже очень обижены. Они свернули транспарант и собрались идти домой. На их место пришла группа француженок с красивым флагом: белый крест на фоне анжуйских лилий. Под самый конец мероприятия явились монархисты, но они держались в стороне от толпы, и потому трудно было разобрать, то ли это сторонники династии Бурбонов, то ли приверженцы графа Парижского.[9]9
  Граф Парижский – титул главы Французского дома. Этот древний титул восстановлен королем Луи-Филиппом для своего внука Луи-Филиппа (1838–1894), деда современного претендента на французский трон. – Примеч. пер.


[Закрыть]

Уходя от посольства, я взяла румынско-французскую газетку с прелестным рисунком:

Больше ничего не помню.

Зима 1988

…чала ничего. Разбитая ваза. Она стоит, а потом вся в крови. На лбу рана, почти дыра. Кровь льется и льется. Смотрю на автомобиль – и ничего, никак не можем на нем поехать в больницу. Говорю ей: «Ложись или сделай что-нибудь, чтобы голова была пониже, тогда, может, кровь вольется обратно в эту дырку во лбу, потому что мы не можем на машине ехать, сегодня воскресенье, с нечетными номерами запрещено…» Но ничего нельзя сделать, кровь льется, а она все бледнее. Мы идем пешком через пол-Бухареста в больницу. Рана подсыхает, покрывается корочкой. Пока дошли, образовался такой струп, потом рубец. Большой рубец на лбу в форме буквы «С», как Ceauçescu – Чаушеску, и этот рубец из-за него, из-за него, из-за него.

– Успокойся, Константин, спокойно, ну же, спокойно. – Мы пытаемся втиснуть ему в руку стакан вина. Но Константин продолжает размахивать фотографией своей бледной черноволосой жены и тыкать пальцем в рубец у нее на лбу. Мы рассматриваем рубец, киваем: действительно, отчетливо различима буква «С».

Мы сидим на полу. Румыны, болгары, чех, поляки, вокруг все больше окурков, мы пьем чай, вино, и нам вместе так хорошо, спокойно. Никому не хочется выходить из этой темной комнаты общежития для эмигрантов – даже в коридор, где можно встретить камбоджийца, прекрасного, как питекантроп, вновь и вновь переживающего бомбардировку и свистом имитирующего атакующий самолет. Другой человек, на которого можно наткнуться в коридоре – наверное, бывший узник какого-то южноамериканского режима, – выхаживает кругами, как во время прогулки на тюремном дворе.

Итак, лучше оставаться в комнате среди своих и слушать Войтека, который уехал из Праги, потому что там «je život docela jednoduchý, ale duchovné je težky».[10]10
  «Жизнь полностью единодушная, но духовно трудная» (чешcк.)


[Закрыть] Все мы прекрасно понимаем, что этот «život» в Чехословакии «duchovné je težky», и никто не задает глупых вопросов, почему «je težky». А французы бы спрашивали. Они спрашивали даже румына Ковера, почему метро перестало ходить, их собственное парижское метро. Ковер ответил, что это забастовка, он в газете читал.

– Какая забастовка, авария, наверное, а не забастовка.

– Забастовка, – упорствовал Ковер.

– Э-э-э, да вы иностранец… Спросим, пожалуй, кого-нибудь еще.

Ковер почувствовал себя оскорбленным и заявил, что тупость французов не оправдывают ни Французская революция, ни свирепствовавшие здесь некогда венерические заболевания. Они попросту тупы, и бессмысленно посвящать их в тайные пружины коммунизма, ежели они не понимают даже своей – такой простой и очевидной – демократии.

– Ведь они приняли меня за параноика, – говорит Ковер, – когда я им сказал, что землетрясение в Армении было вызвано искусственно. К чему усмирять республику с помощью Красной Армии, когда можно успокоить мятежников другими методами? Место и время стихийного бедствия подобраны так блестяще, что, размышляя логично, невозможно прийти к другим предположениям. Горбачев тогда уехал за границу, чтобы иметь возможность, если что-нибудь не получится, свалить все на твердолобых. А через несколько месяцев было землетрясение в ГДР и докатилось аж до Франкфурта-на-Майне. Очевидно ведь, что, с точки зрения геологии, это совершенно невозможно, поэтому через шесть часов гэдээровцы объяснили, что имела место серия неконтролируемых взрывов на калиевых рудниках. Но что может быть проще, чем тряхануть. Франкфурт и западные города во время войны?

Можно связать между собой и другие факты. На авиасалоне в Париже что-то испортилось в советском истребителе. Пилот катапультировался, самолет пролетел еще немного и взорвался. По телевизору эту аварию раз двадцать показывали, уже все запомнили, что российские самолеты, хоть и могут лететь без пилота, несовершенны и ломаются. И когда через месяц советский истребитель долетел до самой Бельгии, никто не удивился. Понятное дело: очередная неисправность, а никакая не проверка того, как Запад отреагирует на атаку русских.

Разумеется, Ковер был прав. Мы уже раз сто обсуждали русские истребители и землетрясение в Армении в бесконечных разговорах о политике, о коммунизме и о том, чем кончит этот мир – а в том, что все близится к концу, никто из нас не сомневался. Глупость и зло правят миром, а мы, нищие эмигранты, предчувствующие падение Запада, не можем найти работы. Работы в меру оплачиваемой, не изнуряющей… ну, в общем, работы. Увы, теплые места исчезают. Уже несколько веков не существует такой профессии, как croque-mort. Эта работа была, возможно, и не привлекательная, но выгодная и нетяжелая. Croque-mort кусал умершего. Хорошенько кусал его в пятку. Если укушенный покойник дергался – это означало, что он не покойник, если не реагировал, было ясно, что это не летаргия, а на веки веков вечный покой.

Вероятно, ремесло croque-mort требовало определенного дара. Люди с даром себе работу всегда найдут, вот, например, Михал – человек одаренный, окончил Краковскую Академию изящных искусств и действительно блестяще пишет маслом. Он привез свои абстракции в Париж и пытался их продать в галереях, но у него не купили ни одного полотна. Тогда он выставил все свои работы около Сены и сидел так с ними неделю. И высидел всего двадцать франков – если не считать горестных мыслей о возвращении в Польшу. И тогда он увидел на уровне собственного носа лоснящуюся папку для бумаг в ухоженных, унизанных перстнями руках. Какой-то богач внимательно рассматривал его картины.

– Это вы писали? – спросил он, указывая на картину, где были изображены желтые пятна.

– Да, я художник.

– С дипломом хорошей школы? – продолжал расспрашивать богач.

– Самой лучшей.

– Тогда я вас покупаю.

Михал усомнился в своем французском:

– Как это – меня? Вы marchand,[11]11
  торговец (фр.).


[Закрыть] да?

– Угадали, я торгую сыром. Лучшим в мире швейцарским сыром. Когда я смотрел ваши картины, мне пришла в голову мысль привлекать клиентов не вкусом, не цветом, не изысканной упаковкой – все это уже было, – но чем-то воистину утонченным: совершенством формы и композиции дырок в сыре.

Вот так Михал сделался дизайнером по дырам. Он поселился в Швейцарии. Зарабатывает роскошно, поэтому может себе позволить часто давать приемы. Устройство такого приема – это уже отдельное искусство, к нему у Михала дара нет. Ведь приглашая знакомых, необходимо помнить, что некоторые из них вегетарианцы, другие мясо едят, но только кошерное, третьи едят даже некошерное, лишь бы не свинину, а кто-то из этого самого общества обожает рульку.

Михал в таких тонкостях не разбирается, он покупает фрукты и мясо, исходя из того, чтобы было вкусно и качественно. Все равно самое главное – разговоры, даже те, что слышишь случайно. Я сидела в кофейне, рядом со мной две немки рассказывали друг другу историю: одна их знакомая поехала в отпуск во Францию, познакомилась там с очень симпатичным американцем. Великая любовь и все такое. На прощание он вручил ей пакет и попросил распечатать его только в Кельне. Она заглянула в пакет уже в самолете. В пакете была парочка дохлых крыс, связанных веревкой, и карточка: «Добро пожаловать в клуб СПИД».

– Неплохо, а? Представьте себе психику этого типа: развлекается с любовницей и знает, что через несколько лет она умрет, а может, перед смертью тоже отправит кому-нибудь крысиный привет.

– Прекратите, свинство какое – о крысах во время еды! – возмутился Даниэль.

– Если тебя мутит, то не из-за крыс, а потому, что ты ветчину ешь. Тебе это вредно, ты ее генетически не перевариваешь. Бери пример со своих предков и отставь эту нечистую пищу, Даниэль.

– Отвяжись, Яцек, ты говоришь, как раввин. Может, ты еврей?

– Нет еще.

– Что значит «нет еще»?

– Нет еще, потому что слышал о тех, кто уже стал евреем; Христофор Колумб, например. Одни считали, что он был генуэзцем, другие – что испанцем, а в итоге он стал евреем. И это даже, может, и правда. Его фамилия была Коломбо, или Голубь, а какую птицу выпустил Ной, когда искал новую землю для жизни? Ясное дело, голубя. У евреев каждое имя имеет свое значение. Но это философские рассуждения.

А факт тот, что Колумб был в каком-то там поколении marrano, выкрестом. Кроме того, достаточно увязать друг с другом очевидные события: Колумб отплыл на поиски Новой земли (будто точно знал, куда плывет, как если бы у него были карты, на которых обозначена новая Земля Обетованная) ранним утром третьего августа. А второго августа последние евреи по приказу римского цезаря вынуждены были покинуть Святую Землю. Случайность? Возможно – как и то, что двенадцатого октября 1492 года, или двадцать первого тишрей по еврейскому календарю, в шестой день праздника Суккот, а следовательно, в день Hochannach Rabah Колумб достиг острова. Как он его назвал? Очень просто – Hochannach означает «спаси нас», – а следовательно, остров называется Святой Спаситель – Сан-Сальвадор. Есть любопытное флорентийское издание «Писем об островах, открытых при короле Испанском» 1493 года. Иллюстрации к этой книге были выполнены согласно указаниям Колумба. Что увидел Колумб в открытой им Земле Обетованной? Дерево, очень странное дерево, напоминающее скорее семисвечник, или менору. На этой же иллюстрации изображен царь в мантии, украшенной ясно различимыми еврейскими буквами, и указывающий рукой не на запад, но на восток, туда, где находится Эдем, Земля Обетованная. Таинственный монарх, разумеется, не должен быть Давидом, из колена которого родился Мессия. Травы и растения у ног царя складываются в буквы «Шин» и «Хет». Интересно и облако, поднимающееся над деревом, царем, травой. Выглядит это облако так:

И ассоциируется скорее с головой бородатого мужчины – на мой взгляд, это Моисей, – который держит каменные скрижали на фоне гор. Отчетливо видны нос, глаз, а в этих горах можно усмотреть и Сион, и Хеврон – кому что нравится. Из головы Моисея исходят как бы лучи, лучи Славы Божией. На лбу Моисея вовсе не рога, как у скульптуры Микеланджело. Нарисованы, изваяны рога, а не лучи, ибо еврейское «керен» означает как лучи света, так и рога; просто при переводе Вульгаты[12]12
  Вульгата – перевод Библии на латинский язык, выполненный св. Иеронимом в 384–405 гг. Ветхий Завет прорабатывался на основе еврейского текста, а Новый Завет – по греческим манускриптам. – Примеч. пер.


[Закрыть] совершили маленькую ошибочку, лучи заменили на рога. Возвращаясь к Колумбу, можно к…

Весна 1989

Самое интересное на французском телевидении – реклама, а особенно – попытки угадать, что рекламируют на сей раз. Если обнаженная девушка, блаженно растянувшись на персидском ковре, поливает себя духами, это не значит, что она впала в экстаз, нанюхавшись «Шанели № 5» или обтираясь о роскошный ковер. Эйфорию девицы вызвала прижатая к лицу мягкая, ароматная, прямо-таки нежная туалетная бумага. Если же показывают фрагмент из оперы Верди, то рекламировать скорее всего будут бифштекс с кровью. Почему? Не знаю, но это броско, ярко и неожиданно. Иногда даже с апокалиптическим юмором – избушку беглецов где-то в сибирской тайге окружают красноармейцы. Высаживают двери, окна, врываются даже через дымоход. Соль сцены – фраза: «Российский газ везде прорвется!» Мой знакомый, который уже давно живет во Франции, посмотрев эту рекламу, предположил, что скоро мы увидим, как Шагал расхваливает экскурсии в Чернобыль или на Беломорканал.

– Что ты говоришь! – удивилась я. – Ведь Шагал же умер…

– Ну и что, тем лучше, ему больше заплатят! И вообще выключи ты этот телевизор, он меня нервирует, и вообще вся Франция меня нервирует. Когда бы вся эта Франция была в Польше, вот тогда бы ее народ оценил. А так французы едят, пьют и думают только о еде и питье. Никаких проблем. Все как в этой рекламе – легко и бессмысленно. У одного священника даже возникла мысль: чтобы упростить французам жизнь, исповедоваться через «Минитель».[13]13
  «Минитель» – во Франции аналог Интернета, появился в 1980-е годы. Небольшой терминал, подключенный к телефонной сети, установлен почти в каждой квартире. – Примеч. пер.


[Закрыть] А еще кто-то надумал провести среди католиков референдум о возможности применения контрацептивов. Папа, естественно, на такой референдум не согласился, а эти подняли крик, что в Церкви нет демократии и что Церковь – тоталитарная. Но речь идет не только о религии, а обо всем. Я тебе скажу одну вещь, которую мало кто знает, хоть это и важная истина, самая важная, без которой не поймешь, что тут происходит. Видишь ли, если сравнивать Францию с Польшей, то Франция – страна с более низкой культурой, только на более высоком уровне развития. Поэтому поляки относятся к французам как к детям и в то же время восхищаются Францией. Понимаешь?

– Ага. Может, еще вина выпьешь? – Я пододвинула ему бокал.

– А какого?

– Какого хочешь, можно греческого, можно итальянского.

– Налей греческого, еще кое-что расскажу. Был я два года назад в отпуске, недалеко от Афин. Как-то вечером возвращаемся мы с друганом в кемпинг. Идем вдоль шоссе. Из-за поворота выезжает раздолбанный мотоцикл и едет прямо к нам. Слезают с него два небритых татуированных типа в обносках. На моряков похожи. Нам интересно стало, на каком языке они заговорят, а они на чистом русском спрашивают, не поляки ли мы. Мы киваем, что, мол, да. Ну а они тогда спрашивают, нет ли у нас водки на продажу. Увы, не было уже. Они усомнились: «Вы паляки?» – «Ну, паляки, паляки, но водку всю выпили. Что вы тут делаете, не заблудились, случаем?» – «Как што, как? Мы здесь эмигранты», – с видом оскорбленного достоинства ответил матрос. Сели они на свой раздолбанный мотоцикл и уехали.

– Ты ведь не думаешь, что этим русским, которых ты встретил в Греции, так уж плохо? – спросила я. – Туда ездит много поляков, и эти ребятки всегда могут купить у них водку, когда ностальгия одолеет. У моего знакомого, мсье Вонга, совсем другие заботы. Ему пришлось бежать из Камбоджи, поскольку он был полицейским еще при принце Сиануке и – хоть и говорит, что буддист, – делал коммунистам «тяп». Этот «тяп» мсье Вонг изображает, многозначительно проводя рукой по горлу.

Он вместе с сыночком пробирался сквозь джунгли в Таиланд. Из его группы спаслось только несколько беглецов – остальные нарвались на вьетнамские патрули или на мины. Однако, несмотря на нелегкую жизнь, мсье Вонг всегда улыбается, хотя как-то раз признался мне, что кое-что его печалит. Беда, сказать по правде, не столь уж велика, чтобы он перестал улыбаться, но проблема все-таки есть. Итак, мсье Вонг любит собак, а собаки во Франции очень дорогие. Я ему сказала, что могу попросить кого-нибудь, кто приедет из Польши, привезти песика: немецкую овчарку, пуделя или пекинеса. В Польше собаки дешевые, а дворнягу даже можно раздобыть бесплатно. Мсье Вонг был тронут моей отзывчивостью и спросил, большая ли собака дворняга, а то с маленькими всегда много хлопот. Я с ним согласилась, что у маленьких собак обычно бывает длинная шерсть и им приходится уделять больше времени. «Конечно-конечно, – поддакнул мсье Вонг, – такую шерсть выщипывать трудно». – «Зачем же выщипывать? Не проще ли постричь?» – «Ну да, сперва постричь, потом общипать, а под конец опалить». И тут мы внезапно все поняли. Мсье Вонг понял, что я никогда не готовила собак, а я поняла, почему мсье Вонг мечтает о собаке. Рецепт приготовления собаки оказался прост. Взять пса – лучше всего двух-трехгодовалого – и окунуть ему голову в ведро с водой. После утопления отрезаем голову, лапы и хвост. Потом общипываем и обжигаем, как курицу, над огнем. Собачье жаркое просто великолепно. Кошки тоже хороши, но не так вкусны, как собаки, и не годятся для праздничного стола. Вот как сильно различаются у нас с мсье Вонгом кулинарные предпочтения, однако во всем остальном мы друг друга понимаем прекрасно.

Зато я не могу понять до конца ментальность моих соседей за стенкой. Они приехали во Францию из Перу больше трех лет назад. Французский знают слабо, зато учат русский, особенно она, и никогда не говорят по-французски Moscou, но «Масква» с испанским акцентом. Эта их «Масква» – это мечта, это чудо. Вес, что есть лучшего в мире, – в этой «Маскве». На вопрос, почему они живут в буржуазном Париже, а не в «Маскве», они что-то там бормочут и снова говорят о гении Троцкого или Ленина.

Он лежит целыми днями на кровати, глядя в потолок, и думает, наверное, о своих товарищах по Светлому Пути.

Мой второй сосед – Хассан Растман – афганский фундаменталист и перуанцев не замечает вообще. Говорит им только «bonjour»[14]14
  здравствуйте (фр,).


[Закрыть] и ни слова больше. Однако как-то раз совершил поступок невероятный: постучал к ним в дверь и произнес целую фразу, глядя то ли в пол, то ли в сторону:

– Прошу прощения, я пришел не к вам, я пришел за моей знакомой.

Я в тот момент сидела у Светлого Пути, слушая лекцию о неизбежности народной революции. Я вышла с Растманом в коридор и спросила, что с ним случилось. Афганец помахал газетой:

– В «Одеоне» крутят тот фильм, о котором говорят все поляки. «Le Complot» – «Убить священника». Мы должны его посмотреть.

– Растман, я уже смотрела этот фильм дважды, иди один.

– Что? Один? Забыла, кто комментировал тебе все программы из Афганистана, какой это город, какое подразделение моджахедов? А как же польско-афганская дружба? Плачу за твой билет, пошли.

В кинотеатре было человек десять. Мы сели в пустом ряду, чтобы разговаривать, никому не мешая. Растман спросил только, правда ли, что город, который показывают, – это Варшава? После сеанса мы возвращались домой пешком через Сен-Жермен. Растман, конечно, фильм похвалил, но признался, что одного он не понял. Почему, когда полиция подбросила оружие «Солидарности», из этого устроили целое дело? В Афганистане оружие приходится покупать у одурманенных наркотиками Советов или добывать в борьбе. Зачем же в Польше коммунисты дают оружие оппозиции бесплатно? Я объяснила ему, что в Польше совсем другая ситуация, чем в Афганистане, и так далее. Растман, видимо, слушал исключительно из вежливости, поскольку в конце концов предложил:

– Знаешь, давай я тебя научу стрелять. Купишь себе пистолет – может, когда-нибудь и пригодится.

– Ты умеешь стрелять? Ты же всегда говорил, что как студент-медик лечил в горах раненых.

– Не шути. – Растман немало оскорбился. – В Афганистане каждый мужчина умеет стрелять.

– Но я еще не скоро вернусь в Польшу. Может, купим этот пистолет потом?

– Нет-нет. Учиться стрелять – просто необходимо, когда имеешь дело с коммунистами. Коммунисты даже во Франции есть.

Мы отложили обучение стрельбе на потом, когда я куплю пистолет. Надеюсь, что Растман забыл о своей идее. У меня нет ни малейшего желания выкладывать несколько сотен франков за какую-то железяку, от которой ни мне, ни кому другому не будет в Польше никакого толку, не говоря уж о проблемах с провозом оружия через границу.

Входя в дом, я обнаружила на ступеньках рваную газету с такой вот заметкой: «…Сегодня солнце заходит в 17.58». Уже зашло.