Текст книги "Политическая генетика. Интегральная индивидуальность как генотип"

Глава 3
Интегральный индивидуальный стиль

Несмотря, казалось бы, на внешнюю статичность мерлинской схемы индивидуальности, в которой разноуровневые однозначные зависимости свойств, а также многомногозначные зависимости ограничиваются, лишь рамками закрытой, замкнутой в себе системы, последняя, как отмечалось, существует исключительно во времени, в целенаправленной динамике, а посему и названные «одноуровневые» связи, полученные в результате интеграции, должны рассматриваться, по большому счету, в динамическом аспекте.

Выше было определено, что однозначность разноуровневой связи отражает «одноуровневый» генотип, одни и те же его свойства, закономерную самопричину, которая функционирует, и саморазвивается, и видоизменяется по стохастическим законам, оставаясь тем же генотипом, разворачивающим вероятностную однозначную активность в зависимости от условий удовлетворения потребностей. Таким образом, реализация рефлексов генотипа (обобщенных его рефлекторных свойств) носит каузально-телеологический характер и, вместе с тем, является детерминирующим фактором самой себя.

Выходит, что одна и та же связь, детерминация (по сути, каузальная) необходимо выступает как неспецифическая специфичность (много-многозначность), безусловная условнорефлекторность, как способность генотипа к ориентировочным реакциям в условиях существования, преследующим цели самоудовлетворения, реализации рефлексов генофонда (обобщенных его свойств), психологически представленного мотивацией, потребностями.

Разумеется, B.C. Мерлин в монографии об этом прямо ничего не говорит, предпочитая запутывать читателя: «Существует большое многообразие концепций системного подхода в научных исследованиях. В чем своеобразие принципов системного подхода в… интегральном исследовании человека? Оно определяется основной теоретической предпосылкой (предпосылкой, а не выводами. – Авт.) о существовании двух различных типов детерминации – каузальной (однозначной) и телеологической (много-многозначной).

В противоположность ему, имеются такие концепции системного подхода, которые принимают единственный тип детерминации – каузальный (функциональный). Таковы, например теории технической кибернетики, теория функциональных систем П. Анохина, структурные концепции психики Ж. Пиаже, гештальттеория и т. п. В указанных концепциях целенаправленность системы рассматривается как особый случай причинной зависимости; специфичность этого типа порой характеризуется механизмом обратной связи, который, в свою очередь, является звеном каузальной цепи…» [28; с. 45–46].

Но ранее все тот же B.C. Мерлин утверждает следующее: «В результате установления специфических математических зависимостей между разноуровневыми свойствами в больших системах, совершенно по-новому (?) разрешается вопрос о телеологической детерминации как специфической характеристике индивидуальности человека. Обнаруживается, что направленность на определенный полезный результат присуща не только человеку и даже не только организму. Она может быть воспроизведена и с помощью ЭВМ…». И далее: «… телеологическая детерминация – это только одно из частных явлений (особый случай. – Авт.), характеризующих детерминацию любой материальной большой системы, выражающуюся в специфических (стохастических. – Авт.) математических зависимостях (см. В. Украинцев, 1972).

Применяя математический язык в исследовании интегральной индивидуальности, мы должны опираться на некоторые общие предпосылки системного подхода. Следует предположить, что один и тот же тип математических зависимостей определяет связи между любыми иерархическими уровнями интегральной(!!) индивидуальности… Это значит… что, например, психофизиологические зависимости должны быть выражены при помощи специфического математического аппарата, применяемого ко всем разноуровневым связям. Между тем, в настоящее время психофизиологические зависимости описываются с помощью того же математического аппарата, что и зависимости чисто физиологические или чисто психологические, т. е. одноуровневые, хотя наиболее адекватным для описания разноуровневых связей является, на наш взгляд, принцип полиморфизма». [28; с. 41–42]

Следовательно, принципиального отличия интегрального исследования с использованием математического арсенала от других попыток применения системного подхода – нет, если учесть, что в результате «слития» при однозначной разноуровневой связи мы получаем «одноуровневую» систему, одни и те же ее свойства, а стохастические много-многозначные зависимости «перемещаются» из статики в ее динамику (естественно, что наряду с закономерно-однозначной сопряженностью). Вопрос здесь только в том, является ли много-многозначная детерминация особым случаем детерминации закономерной, каузальной или наоборот, последняя всецело, поглощается случайно-вероятностными связями, как закономерными.

«В других системных концепциях, – подчеркивает B.C. Мерлин, – разный тип математических связей соотносится с одним и тем же типом каузальной (функциональной) детерминации. С этой точки зрения, разноуровневые отношения свойств индивидуальности не отличаются от одноуровневых (!) по характеру математических связей (например, у Б. Ананьева, 1968». [28; с. 46]

Что в принципе, и требовалось доказать. Но B.C. Мерлин, по-видимому, все равно, настаивает на двух различных типах связи или, точнее, примате «одноуровневого» стохастического (много-многозначного) как закономерного, хотя закон достаточного основания как дополнительности в данном отношении гласит: «не то и не другое и в то же время и то и другое вкупе».

Отличие интегрального исследования от других концепций, однако, проявляется в другом. «В других концепциях структурного подхода, элементы системы понимаются, как очень динамичные. Это процессы или функции, виды активности, деятельности. Одни элементы непрерывно трансформируются в другие. Поэтому полное разграничение элементов системы не всегда возможно. Точно так же границы между разными множествами становятся размытыми. В силу этих причин иногда неправомерно применять в исследовании математический аппарат, опирающийся на теорию множеств (А. Брушлинский, 1978). Точно так же иерархизация системы определяется в указанных концепциях совершенно иными критериями» [28; с.47].

Поэтому, здесь вновь всплывают противоречия-проблемы: 1) устойчивость и неизменность свойств и в то же время их процессуальность и изменчивость; 2) дискретность свойств по «вертикали» и «горизонтали» и в то же время «слитность» их и непрерывность и по «горизонтали», и по «вертикали». На деле же, однако, противоречия отсутствуют, ибо элементы генотипа одновременно дискретно «слиты» в изменчивой константности. Парадоксальность «слития», казалось бы, взаимоисключающих понятий как раз и есть отличие системно-интегрального исследования.

Если обратиться к концепциям-исследованиям Л. Дорфмана и А. Щебетенко, легко заметить, что оба они с неизбежностью выходят на функционирование системы, весьма надуманно и неуклюже преодолевая ее статику и в то же время не имея представления о видоизменениях «ИИ». Что же касается второго противоречия-проблемы «слитности»-дискретности по «вертикали» и «горизонтали», то «реформаторы» теории, к несчастью, несмотря на тщетные попытки сляпать из конгломерата нечто целостное и неразделимое, фактически остались на исходных предпосылках разноуровневости человека.

Так, у А. Щебетенко, предмет «особого» структурно-функционального подхода, – так называемые синхронические функциональные структуры, «неразрывным образом» повязанные со «структурно-генетическим исследованием», приписываемом B.C. Мерлину. Синхронические свойства, как структуры, синхрокомбинатор наделил функционированием, но не развитием (о чем, мол, B.C. Мерлин позаботился), при этом постулируя их «переструктурирования», а также «помощь» в трудных ситуациях друг другу.

Синхронические функционально-генетические структуры названы «межуровневыми», по типу «межуровневой интеграции системы». Последняя же означает интеграцию между подсистемами индивидуальности. Но А. Щебетенко почему-то решил втиснуть некие несуществующие структуры между уровнями. Он тоже использует павловское понятие «слития», подкрепляя его, возможно, «синхронизмом» межуровневых, призрачных структур, которые, оказывается, могут быть, не только синхроническими, но и диахроническими. Между тем существуют также, обобщенные, устойчивые элементы внутриуровневых структур (?!) с разными, мол, сущностями, но, однако, «слитых» (?!), надо полагать, в моносистему. («Первооткрыватель» разноуровневой однозначной связи, по-видимому, так понимает процессы интеграции и дифференциации системы индивидуальности).

Диахронические образования у человеколога подчиняются другим (но также функциональным) закономерностям, нежели синхронические образования. (Последние, как ни парадоксально, с одной стороны, функциональны, а с другой «афункциональны»). Определения «открытых» А. Щебетенко, доселе неизведанных закономерностей пугающи: например, – «компенсаторно-синергическая самоактуализация голографического пространства своих функциональных состояний»… Однако более всего поражает то, как, по сути, разноуровневая, но «слитая» (?!) система умудряется функционировать через индивидуальный стиль как опосредующее звено, – по логике вещей, – в много-многозначных (?!) сопряженностях между «слитыми» (?!) иерархическими (?!) уровнями «ИИ». Стиль, между тем, по А. Щебетенко, есть «интегральная характеристика индивидуальности» (определение Вольфа Соломоновича Мерлина, как и «открытая» пронырливым человекологом, «однозначная разноуровневая связь»). [6 и др.]

Иной, не менее своеобразный, научно-фантастический «подход» у Л. Дорфмана. Не мудрствуя лукаво, он оставляет иерархию системы неизменной («как у B.C. Мерлина»), не помышляя ни о «слитии», ни даже о функционировании стабильных элементов. Отнюдь не расставаясь с мерлинской монументальной статикой, он просто приплюсовывает к ней, – ни больше, и ни меньше, – этакую «активностную полифонию», выделяя «хронос» ее, «красис», «резонанс», «циклы» и «периоды», «смещения» и даже «частоту». [16; с.446]

Любопытно положение концепции о внутренних и внешних целях и причинах: «Внутренние причины порождают процесс, приводящий к следствиям в форме изменений по схеме «до – после». Они локализуются на отдельных уровнях ИИ (?); их следствия совершаются посредством особых форм активности – в объектах мира… Внутренние цели локализуются в межуровневом пространстве (?!) ИИ (почти межклеточном. – Авт.). В них, заранее заложено то, что может произойти потом (вначале «после», потом «до» (?!)). Они выступают в качестве программ и инициируют специфические формы активности. В результате, в объектах мира создаются материальные и идеальные модели внутренних целей».

Если внутренние цели и причины характеризуют экстраиндивидуальность, то внешние причины-цели пожинает интериндивидуальность: «Причины внешние – одна из функций объектных значений, благодаря которой последние принимают на себя роль логического субъекта (причины), а интериндивидуальность – логического объекта (следствия)… Цели внешние – одна из функций объектных значений, благодаря которой последние принимают на себя роль логического субъекта (цели), а интериндивидуальность – логического объекта (средства)…»

И, наконец, ответственно-торжественный момент – «принятие внешней цели»: это «построение интериндивидуального образа желаемого будущего, как активного выбора каких-либо возможностей объекта (а как же свои возможности? – Авт.). Принять внешнюю цель – значит сделать выбор в пользу одних возможностей объекта против других его возможностей, полагая в первых себя». [16; с. 442–443]

Симптоматично то, что Л. Дорфман раскрывает-таки механизм «принятия», как собственного выбора системой внешних целей, не оставляя, впрочем, интериндивидуальному субъекту права на какие-либо, внутренние побуждения и цели (если только «экстраиндивидуальные»). На деле же, однако, «недалекий раб»-интерсистема обладает тем же генофондом рефлекторных свойств (потребностей), как «господин-законодатель» (т. е. экстраиндивидуальность), и если интериндивидуальность вынуждена подчиняться его воле, то выбор «внешних целей» становится такой же внутренней прерогативой, как и прочие рефлексы. Ибо внешний стимул актуализирует (точней – интерсистема актуализирует) те внутренние механизмы генотипа, которые и подвигают к соответствующему интра(!)поведению.

Еще один момент. Причина как потребность (свойство) порождает внутреннее следствие как поведение (схема: «до» и «после»), тогда как цель (по сути, та же самая причина) внутренне присуща свойству изначально, генетически. Иначе говоря, потребный результат (акцептор), наряду с самой потребностью, суть психогенетическая каузальность (телеологичность), которая хронологически и однозначно-стохастически развертывается в связи с условиями удовлетворения потребностей.

Таким образом, интрамодель условий внешнего существования, наследственно и постнатально, предопределена; отсюда схема Л. Дорфмана, в которой цель оторвана от внутренней причины, нуждается в корректировке.

Действительно, в них, целях, заранее заложено, по сути, то, что может быть во времени, а значит, вероятностно реализовать потребность. Следовательно, причины целей (а не только цели) существуют «после», но в режиме «до» и, в то же время, порождают, вкупе, внутреннее следствие как механизм и отраженность поведения, не говоря об интразамыкании рефлекса. Впрочем, внутреннее подкрепление не сводится, лишь к ключевому действию, как, собственно, удовлетворению потребности, но, стохастически, сопровождает весь циклический процесс реализации рефлекса от начала («до») и до конца.

Отсюда ясно, что закономерно-стохастическая (каузально-телеологическая) самодетерминация системы суть однозначно-много-многозначная ее зависимость и связь с условиями (объектами) удовлетворения потребностей. Последние (условия) не столько непосредственно отражены субъектом мотивации (потребностей), но изначально-генетически заложены в видотипичной памяти субъекта, постнатально актуализируясь. Иначе говоря, наследственная безусловная-условная детерминация и связь системы с внешними условными (и безусловными(!)) объектами потребностей (как мотивации), должны рассматриваться как одна моносистема интра(!)индивидуальных свойств.

Не метаиндивидуальный, но интра(!)индивидуальный мир любого генотипа, неотделим от самодвижущейся в вероятности (самоактуализирующейся (самодетерминирующейся) и саморегулирующейся) его самопричины. Посредством мира (внешнего внутри(!)) интрасистема и функционирует, и саморазвивается, при этом оставаясь, в сущности, одним и тем же замкнутым образованием. Онтогенез являет, таким образом, круг внутреннего бытия во внутренних условиях извне, который, саморазвиваясь, не выходит за пределы эгоизма (собственного «Я») и одиночества…

Однозначно-стохастические связи генотипа с миром, как условно-безусловно-рефлекторная детерминация, находят отражение в концепциях физиологии и психофизиологии. Так, в рамках потребностно-информационного подхода П.Симонова мы обнаруживаем следующие формулировки: «Поскольку в основе любого действия, любого поступка лежит инициирующая его потребность, – путь к уяснению сущности души, как феномена внутреннего мира человека, проходит через анализ сферы его потребностей (!), а наиболее тонким инструментом такого анализа служат человеческие эмоции.

Мы определяем эмоцию как отражение мозгом человека и высших животных какой-либо актуальной (актуализированной. – Авт.) потребности и возможности ее удовлетворения, характеризуемой вероятностью достижения цели. Оценку вероятности субъект производит на основе врожденного и ранее приобретенного опыта, непроизвольно сопоставляя информацию о средствах, времени, ресурсах, прогностически необходимых для достижения цели (удовлетворения потребности), с информацией, поступившей в данный момент.

Прогнозирование вероятности достижения цели человека может осуществляться как на осознаваемом, так и неосознаваемом уровне. Возрастание вероятности достижения цели, в результате поступления новой информации, порождает положительные эмоции, активно максимизируемые субъектом с целью их усиления, продления, повторения. Падение вероятности, по сравнению с ранее имевшимся прогнозом, ведет к отрицательным эмоциям, которые субъект стремится минимизировать – ослабить, прервать, предотвратить.

Таким образом, эмоции в нейрофизиологическом смысле есть активное состояние системы специализированных мозговых образований, побуждающее субъекта изменить поведение в направлении максимизации или минимизации этого состояния, что определяет регуляторные функции эмоций, их роль в организации целенаправленного поведения». [44; с. 7]

В концепции П. Симонова привлекает, помимо указания на стохастическую природу удовлетворения потребности как достижения системой цели, отражение по меньшей мере двух моментов, имеющих для нас первостепенное значение. Во-первых, это однозначная направленность системы на гедоническое насыщение, как по части минимизации отрицательных эмоций, так и по максимизации положительных с целью усиления их, продления и повторения.

Во-вторых, идея потребностно-эмоциональной саморегуляции посредством информационных стохастических процессов. Потребностное состояние и соответствующие ему эмоции фрустрации регулируют себя через посредство деятельности (эмоционально-волевого подкрепления, информационных образований), приводя систему к целевому состоянию эмоционального комфорта, независимо от деятельностного содержания и содержания достигнутой цели.

П. Симонов не раскрывает специально в схеме общий гомеостатический характер саморегуляции, но фактически его подразумевает. Психофизиологический гомеостаз – понятие, не связанное с одной лишь внутренней средой, стабильным поддержанием одних лишь физиологических констант живого организма. На деле поддержание такого внутреннего (в частности, психического) равновесия системы охватывает все поведение, всю деятельность человека, системно выражаясь в феномене активной мотивации.

«Если же отклонения во внутренней среде достигают таких величин, которые не могут быть скомпенсированы гомеостатической саморегуляцией, – читаем мы у Н. Даниловой, – то включается второй механизм, в виде специализированного поведения. Сдвиги во внутренней среде, инициирующие поведение, отражают появление потребности (или потребность сигнализирует о сдвигах? Или сдвиги суть потребность? – Авт.). А само поведение, направленное на ее удовлетворение, называют мотивационным поведением. Его отличает высокая целесообразность. Оно направлено на устранение нежелательных сдвигов во внутренней среде (в т. ч. психическом гомеостазе. – Авт.), через взаимодействие с определенными объектами внешнего мира.

Мотивация – это состояние, которое развивается в структурах ЦНС во время поведения. Объективно оно выражается в изменении электрической активности мозга, биохимии мозга и, по-видимому, в изменениях на молекулярном уровне. В субъективном плане мотивации соответствует появление определенных переживаний. По К. Судакову, мотивация рассматривается как особый комплекс возбуждений, который роковым образом толкает животное и человека к поиску специфических раздражителей внешней среды, удовлетворяющих эту потребность. Сходное определение мотивации предлагает Б. Котляр. Это «эмоционально окрашенное состояние, возникающее на основе определенной потребности, и формирующее поведение, направленное на удовлетворение этой потребности» (1986).

Цель – главное звено в мотивации. Поэтому П. Симонов определяет мотивацию через механизм формирования цели. «Мотивация – это физиологический механизм активирования хранящихся в памяти (генетической и приобретенной. – Авт.) следов (энграмм) тех внешних объектов, которые способны удовлетворить, имеющуюся у организма, потребность, и тех действий (способов и средств. – Авт.), которые способны привести к ее удовлетворению (1987). Согласно А. Леонтьеву, мотивация – опредмеченная потребность (в т. ч. и психогенетически. – Авт.). Главное в таком определении: мотивация – само целенаправленное поведение». [14; с. 226–227]

Между тем, как полагает автор учебника по физиологии ВИД: «На сегодняшний день наиболее совершенная модель структуры поведения изложена в концепции функциональной системы П. Анохина», в рамках которой, добавим, раскрываются вопросы саморегуляции как «всеобщего закона деятельности организма».

Согласно этой концепции «…физиологическая архитектура поведенческого акта строится из последовательно сменяющих друг друга, следующих стадий: афферентного синтеза, принятия решения, акцептора результатов действия, эфферентного синтеза (или программы действий), формирования самого действия и оценки достигнутого результата»… Естественно, что предваряет схему мотивационное возбуждение»[6]6
  Думается, нет необходимости излагать в подробностях весь ход процесса саморегуляции, осуществляемого посредством вышеозначенных механизмов, а следует выделить те существенные моменты, благодаря которым появится возможность интегрировать общие схемы поведения (деятельности), предложенные П. Анохиным и B.C. Мерлиным.
  Идея B.C. Мерлина об интегральной индивидуальности как большой саморегулирующейся и самоактуализирующейся системе свойств, в функциональном плане, основательно им не была детализирована. Ближайший анализ теории показывает, что процесс саморегуляции ИИ осуществляется благодаря выработке индивидуального стиля деятельности (жизнедеятельности, общения), выполняющего компенсирующую функцию, по отношению к рассогласованию индивидуальных свойств и объективных требований деятельности, что, в конечном итоге, ведет к гармонизации системы.
  Одним из уровней индивидуального стиля, по B.C. Мерлину, является операционный уровень, в структуре которого различаются ориентировочные, исполнительные и контрольные операции. Можно думать, что существует некоторое сходство между ориентировочными (гностическими) операциями и стадиями афферентного синтеза, принятия решений и программы действий, между исполнительными операциями и стадией формирования действия, между контрольными действиями и стадией оценки и коррекции достигнутого результата; не говоря о мотивационном возбуждении и эмоционально-волевом (в т. ч. и ситуативном) подкреплении в структуре стиля, особенности которых B.C. Мерлин не счел нужным детально раскрывать.
  Следует отметить, что процесс саморегуляции ИИ, осуществляемый благодаря выработке ИСД, непосредственно включен в состав деятельности (жизнедеятельности, общения) в качестве ее формально-динамической (и качественной) основы; содержание же деятельности, в отличие от формы может быть весьма разнообразным при неспецифическом (универсальном) механизме психофизиологической саморегуляции.


[Закрыть].

«Функциональная система имеет разветвленный морфофизиологический аппарат, в котором ведущее место занимает ЦНС, обеспечивающая за счет присущих ей закономерностей как эффект гомеостаза, так и саморегуляции (гомеостаза. – Авт.). Выделяют два типа функциональных систем…» Первые «обеспечивают постоянство определенных констант внутренней среды, за счет системы саморегуляции, звенья которой не выходят за пределы самого организма…» Вторые «используют внешнее звено саморегуляции (и тоже не выходят за пределы организма. – Авт.). Они обеспечивают приспособительный эффект благодаря выходу за пределы организма через связь с внешним миром (интра(!)миром. – Авт.), через изменения поведения» [14; с. 195–197], о чем и было выше сказано. Следует добавить, что функциональная система рассматривается П. Анохиным в качестве регулятора всех форм деятельности организма, от самых простейших гомеостатических процессов («грубых, низших растительных эмоциональных состояний») до сложного речевого поведения («высших социальных эмоций»).

«Суть биологической теории (эмоций. – Авт.), – пишет сам П. Анохин, – состоит в следующем: она утверждает, что положительное эмоциональное состояние типа удовлетворения какой-либо потребности возникает лишь в том случае, если обратная информация от результатов происшедшего действия точнейшим образом отражает все компоненты положительного результата и потому точно совпадает с аппаратом акцептора действия. Биологически этой эмоцией удовлетворения и закрепляются правильность любого функционального проявления и полноценность его приспособительных результатов.

Наоборот, несовпадение обратных афферентных посылок от неполноценных результатов акта с акцептором действия ведет немедленно к беспокойству животного и человека и к поискам той новой комбинации эффекторных возбуждений, которые привели бы к формированию полноценного периферического акта и, следовательно, к полноценной эмоции удовлетворения. В этом случае, полноценное эмоциональное состояние ищется способом пробных (вероятностных. – Авт.) посылок различных эфферентных возбуждений» [3; с.176].

«Таким образом, в структуре поведенческого акта формирование акцептора результатов действия опосредовано содержанием эмоциональных переживаний, – вновь читаем у Н. Даниловой, – ведущие эмоции выделяют цель поведения и, тем самым, инициируют поведение, определяя его вектор. Ситуативные эмоции, возникающие в результате оценок отдельных этапов или поведения в целом, побуждают субъект действовать, либо в прежнем направлении, либо менять поведение (вероятностно менять. – Авт.), его тактику, способы достижения цели[7]7
  Сходство симоновского потребностно-эмоционального, неспецифического механизма с аналогичной схемой у П. Анохина, которая представлена, помимо прочего, мотивационным возбуждением, эмоциями, – как видим, налицо. Однако П. Симонов не раскрывает специально информационной составляющей потребностно-эмоциональной саморегуляции, как, впрочем, и П. Анохин не включает волевого подкрепления в свою модель фактически любого поведения.
  Между тем, «психологическим аспектом» структуры физиологического поведенческого акта, включающего «энергетические» компоненты, является и интеллектуальный контур саморегуляции, который также очень схож с анохинскими информационными структурами. В последние десятилетия в психологической науке разработана теория О. Конопкина, в которой раскрываются вопросы саморегуляции осознанной предметной деятельности.
  «Мы изучали саморегуляцию, – пишет автор, – как процесс, в ходе которого осуществляется, подчиненное определенным закономерностям, взаимодействие презентированных в сознании субъекта информационных образований» [22]. Структуру контура, который присущ любой деятельности, составляют следующие функциональные звенья: цель деятельности, субъективная модель условий деятельности, программа действий, критерий успешности деятельности, информация о результатах, решение о коррекциях.
  О. Конопкиным с сотрудниками разработана, также, концепция стиля саморегуляции деятельности [23]. Следует отметить, что стилевые операции саморегуляции во многом схожи с операциями ИСД, которые выделяет B.C. Мерлин. Так, ориентировочные операции и операции планирования, контрольные операции и операции оценки, контроля и коррекции имеют определенно много общего при различных теоретических подходах. Все это говорит в пользу того, что ИСД (жизнедеятельности, общения) представляет собой в основе не что иное, как процесс саморегуляции.


[Закрыть].

Согласно теории «функциональной системы», хотя поведение и строится на рефлекторном принципе, но… отличается (?) от совокупности рефлексов наличием особой структуры, включающей в качестве обязательного элемента программирование, которое выполняет функцию опережающего отражения действительности. Постоянное сравнение результатов поведения с этими программирующими механизмами, обновление содержания самого программирования и обусловливают целенаправленность поведения.

Таким образом, в рассмотренной структуре поведенческого акта, отчетливо представлены главные характеристики поведения: его целенаправленность и активная роль субъекта в процессе построения (ну, конечно же! – Авт.) поведения». [14; с. 204–205]

Между тем, мерлинский тезис об активной адаптации в широком понимании (надо думать, рефлекторной), включающей в себя все виды целенаправленной, а значит, содержательной активности (покуда индивидуальность – генотип), – снимает рассуждения о якобы «проблеме» соотношения активности и деятельности. А именно, такого их соотношения, – если рассматривать последнюю как «специфическую форму общественного бытия людей», в то время как активность – лишь форму жизнедеятельности (?) [9; с. 87–97]. В «чистом виде», видоспецифическая активность человека (генотипа) – это видоспецифичный темперамент его, в состоянии функционирования и саморазвития, изменчивости. С интегральной точки зрения, «пассивность», «реактивность» не являются противоположностью активности, поскольку также представляют собою темпераментальную активность, но ослабленную.

Более того, идея самоактуализации и саморегуляции системы как активной адаптации – для B.C. Мерлина является центральной. Так, трудности приспособления, возникающие в результате рассогласования индивидуальных элементов, преодолеваются посредством индивидуального стиля деятельности (общения) и ведут к гармонизации системы, ее саморазвитию. (Стиль гностических, исполнительных и контрольных операций представляет механизм «традиционной» саморегуляции).

В гл. 2 было показано, как устойчивые свойства могут вероятностно ослабевать (тормозиться) либо наоборот, усиливаться (ускоряться) в зависимости от требований деятельности (общения), при этом оставаясь теми же наследственными свойствами в целостном единстве. Точно так же, усиление и торможение вполне возможно и в отношении процессуальных элементов саморегуляции. Примечательно, что генотип способен также перестраивать свою структуру свойств (процессов), включая механизмы стохастического замещения, переключения, смещения и наложения и пр.

Так или иначе, механизмы саморегуляции – касаются ли они процессуальных элементов, либо неизменно-видоизменяющихся, перестраивающихся свойств, – во многом однотипны, схожи, как, впрочем, схожи категории функционирования и саморазвития. Более того, процессуальная структура саморегуляции, как видоспецифичная неспецифическая характеристика функционирования системы, должна квалифицироваться как хронологически развернутые, устойчивые ее видовые свойства. Иной вопрос, что видовые свойства имеют также и типологические, и индивидуально-своеобразные характеристики.

Так, симпатоадреналовая темпераментальная тревожность (слабость нервной деятельности), в отличие от симпатонорадреналовых биохимических типов, проявляется в тревожном актуализированном отношении в различных группах и различной деятельности, определяя вместе с тем и личный статус как статус изолированного. Характерологические симптомокомплексы тревожностилевых особенностей, как-то: неуверенности, замкнутости, мнительности, конформности и подчиненности, ранимости и впечатлительности, уступчивости, мягкости и совестливости, безвольности и робости, гиперэстетизма и характериологического нейротизма и т. п. – все это может проявляться в рефлекторных поведении и деятельности, направленных на удовлетворение потребностей; все эти свойства обеспечивают первичность «слабой» саморегуляции, первичной адаптации (низкий уровень приспособления преодолевается вторичной саморегуляцией через стиль преодоления).

С неспецифической процессуально-функциональной стороны, тревожные эмоции сопровождают процесс реализации потребности, необходимо выступая как ситуативные (усиление и ослабление, в зависимости от требований и настроя) или даже ведущие, соперничающие с актуализированным рефлексом (надо полагать, тревожность характерна для любого типа нервной деятельности, а не только «слабого»). Но, так или иначе, стохастические перестройки (видоизменения) оборонительного (защитного) характера, с использованием волевого подкрепления, имеют место быть, а значит, специфические интеллектуальные программы исполнения, гиперконтроль, коррекция, основанные на гиперсенситивности и страхе, имеют не последнее значение.

Видотипичные функциональные особенности психических процессов относительно тревожности – отдельная характеристика особенностей «слабого», трусливого человеческого животного. Кроме того, тревожность как оборонительный рефлекс и как одни и те же свойства наследственного типа, как видим, органически вплетается в ткань саморегуляции фактически любой потребности, накладывая на структуру саморегуляции свою специфику; не говоря о том, что собственно оборонительный рефлекс, нередко может выступать самостоятельной потребностью.

Иное дело, видовые качественные особенности психических процессов, свободные от обозначенных типологических акцентуаций, акцентуаций каких-либо модальностей. Потребность выступает как системообразующий первичный фактор для психомоторики, эмоций, воли, интеллектуально-познавательных процессов (в широком смысле), – т. е. обеспечивающих удовлетворение потребности психических процессов в рамках темпераментального неспецифического механизма саморегуляции. Иначе говоря, психомоторика, эмоции и воля, интеллектуальные особенности (память и мышление, воображение, чувствительность, внимание) наряду с потребностями, – суть формальные (и динамические) психические свойства человеческого генотипа, характеризующие его видоспецифику.

Таким образом, традиционный взгляд на темперамент, понимаемый с позиций типологии как сочетание инвариантных свойств, в зависимости от типа нервной деятельности, – помимо специфичности для человеческих животных, – должен быть дополнен видовой его характеристикой. Покуда свойства высшей нервной деятельности (сила, подвижность, уравновешенность в безусловном («низшем») и условно-рефлекторном («высшем») вариантах), независимо от типа, суть «то же самое, что темперамент» [28; с. 65], то речь должна идти о «низшей» темпераментальной деятельностии «высшей»; о приспособительных возможностях темпераментальной деятельности.

Иначе говоря, понятия «видотипичность» или «тип темперамента» не должны быть спутаны с понятием видового темперамента. Такая же путаница существует и с понятием «темперамент» и «тип нервной системы». Не нужно, однако, большого воображения, чтобы уразуметь и усвоить раз и навсегда, что понятию «тип нервной системы» соответствует понятие «тип темперамента», а понятию «темперамент» соответствует понятие «нервная система»(!). А поскольку такое соответствие существует, понятие «высшая и низшая нервная деятельность» суть то же самое(!), что и «высшая и низшая темпераментальная деятельность» (т. е. безусловно-условно-рефлекторная психическая активность).