Текст книги "Наблюдая за гончаром, или Жизнь полна подарков"

И действительно, учиться в институте нам с Женей было ой как непросто! Чего стоили только высшая математика и теоретические основы электричества! После первой сессии Женю всё-таки отчислили, и я остался один среди золотых медалистов.

Среди медалистов был один, Гайрат Кадыров, будущий Председатель Совета министров Узбекистана, с которым удивительный гончар, лепящий наши судьбы, тоже свёл нас на всю жизнь. Через много лет мы и с ним стали соседями по посёлку коттеджей для руководящего состава города Чирчика!

Он тогда был первым секретарём чирчикского горкома партии, то есть первым человеком города в иерархии тех времён. И даже когда его назначили Предсовмином Узбекистана, он ещё долго не хотел уезжать из Чирчика и ездил на работу за тридцать километров.

Это просто невероятно, как столько разных людей, встречавшихся мне на жизненном пути в разные годы моей юности, стали моими соседями в конце концов!

И как она нас разбросала потом, тоже невероятно. Кто бы мне сказал в то время, о котором я сейчас пишу, что шестеро из семи моих внуков будут жить в других странах, далёких от бывшего СССР! И только с Гайратом мы теперь живём поблизости друг от друга – в Москве – и регулярно встречаемся и выпиваем при встрече с удовольствием.

Будучи председателем Совмина, Гайрат мне очень помог однажды. Моему сыну, живущему уже в Москве, срочно была необходима операция на глазах. А Святослав Фёдоров тогда только начал делать такие операции, и очередь к нему была на несколько лет вперёд. Это был единственный случай, когда я попросил Гайрата о чём-то. Гайрат позвонил министру здравоохранения СССР, и через несколько дней глаза моего сына были прооперированы.

На лекциях мои молодые однокурсники всё ловили на лету, а я почти ничего не понимал! У меня оставались серьёзные пробелы в среднем образовании – не зря я беспокоился.

Нет, не всё, конечно, и молодые однокурсники-медалисты ловили на лету. Частенько и они бывали в недоумении. Профессор Дмитрий Сергеевич Топорнин, старый петербуржец дореволюционной учёной закалки, читал математику всему курсу нашего факультета. Когда профессор говорил об очень сложных вещах, например, о теории поля или о дивергенции, вся аудитория погружалась в уныние. Лектор спрашивал нас время от времени:

– Понятно?

И в ответ на глубокое молчание аудитории говорил:

– Ну, хорошо, если не поняли, просмотрите мои лекции и мои учебники и поймёте.

Да и другие предметы, особенно ТОЭ – теоретические основы электричества были очень трудны не только для меня. По ТОЭ редко кому удавалось сдать экзамен с первого раза. Да что там экзамен – чтобы получить хотя бы зачёт, то есть допуск до экзамена, некоторые приходили по 17 раз!

Учёба для меня была огромным напряжением, и это в конце концов сказалось на моём здоровье. В конце первого курса я заболел и пошёл к врачу. Врач направил меня на обследование, и оказалось, что у меня нулевая кислотность желудочного сока – видимо, последствие моих стараний в учёбе, психологического и нервного перенапряжения.

Одним из назначенных врачом лекарств была слабая соляная кислота НCl. Я был дисциплинированным больным и добросовестно выполнял предписание врача – пил эту кислоту. Только годы спустя я понял, почему так рано потерял зубы – к 35—40 годам у меня их просто не осталось.

Я специально описал этот случай, чтобы те, кто будет читать эти строки, знали, какая медицина была в те времена.

В общем, первый курс для меня был кошмаром. О том, чтобы работать в свободное от учёбы время, не было и речи. Свободного от учёбы времени просто не было!

И тем не менее в конце первого курса я уже начал понемногу подрабатывать. Это были в основном разовые работы по разгрузке железнодорожных вагонов. И что хорошо, этого не надо было специально искать – частенько в общежитии появлялся человек, который приглашал нас поработать на товарной железнодорожной станции. За работу платили сразу же на месте наличными, и это было очень удобно.

Нельзя сказать, что эти заработки были систематическими или даже частыми, но бывали, к счастью.

На втором курсе мне было уже полегче, и я уже смог устроиться истопником на электроламповый завод, который находился недалеко от нашего общежития. Обязанности мои были не хитрые – нужно было прийти на работу в пять часов утра и затопить двенадцать голландок. Голландки – это печи такие были для обогрева помещений. Работа истопником увеличивала мою стипендию почти в четыре раза, и можно было вздохнуть с облегчением – жизнь удалась. К сожалению, эта работа моя продолжалась недолго.

Я потихоньку входил в русло нормальной учёбы. Хотя знания мои по-прежнему не позволяли мне свободно себя чувствовать и здоровье моё пошатнулось. А ещё и психологическое давление – мама и Вилия были не очень обеспечены.

Молодость – лучшая пора жизни, хотя можно и поспорить с этим.

Освоившись с учёбой, я стал осваивать для себя город Ташкент. Мне было интересно узнавать новый огромный город. Таких больших городов я раньше не видел. Но чувствовал я себя уютно в любом уголке города – узбекский язык в силу особенностей моей ранней биографии был почти родным моим языком.

Старый Ташкент.

Учебная нагрузка у нас была очень большой – четыре пары, то есть четыре раза по полтора часа. Это полный восьмичасовой рабочий день, если прибавить перерывы между парами. А восемь часов умственной нагрузки – это гораздо тяжелее, чем восемь часов любой работы, уж поверьте, мне есть с чем сравнивать. А ещё даже и в восьмичасовой рабочий день мы не укладывались, если с лабораторными работами. Тогда бывало три пары лекций и две пары лабораторной работы или даже больше – лабораторная работа может затянуться. Часами приходилось собирать различные схемы из электродвигателей, генераторов, другого электрооборудования, регулировать процессы в готовых сетях, а затем делать расчёты для получения нужных параметров, и потом ещё и защищать свою работу перед преподавателем. Эти практические работы, конечно, очень помогали понять те теоретические вещи, о которых нам рассказывали на лекциях. А мне на лабораторных работах было и полегче, чем на лекциях, – все эти железки я уже раньше успел руками пощупать, когда работал на заводе.

10

Лекции по химии мы слушали не у себя, а в здании химического факультета. Химфак тогда находился в центре Ташкента, рядом с театром оперы и балета. Перед театром был фонтан, а после фонтана проходила улица Кирова. На этой улице был кинотеатр «Искра» и рядом с ним пельменная. Вот, наконец, я добрался до цели, до пельменной!

Эта пельменная оказалась находкой для меня, я её посещал каждый день все пять лет учёбы, а иногда и дважды в день. Почему? Там проходило много народа, и пельмени всегда были горячие и свежие. Но не это главное. Главное, что там совершенно бесплатно в стаканах выставлялся бульон из-под пельменей, горячий и даже немного с жирком. Купив одну порцию пельменей (двенадцать штук), ты мог взять два-три – да сколько угодно стаканов бульона. И хлеб в те хрущёвские времена во всех столовых был бесплатный.

И что приятно – общежитие наше на улице Пролетарской было совсем недалеко от этой пельменной, которая мне и до сих пор кажется самым лучшим предприятием общественного питания в моей жизни. Хотя в последние годы судьба моя удивительная позволила мне побывать в лучших ресторанах Нью-Йорка, Лондона, Парижа, Гонконга и Пекина. Точнее, это дочь моя позволила, а не судьба.

Так что мне удалось пожить при коммунизме. С бесплатным бульоном и хлебом.

Но надо сказать, что студенческая жизнь не состояла лишь из одной учёбы, разгрузки вагонов и веселого вечера в общежитии после посещения любимой пельменной.

Часть сентября, октябрь, ноябрь, а иногда и часть декабря уходили на сбор хлопка. Все учебные заведения республики, в том числе старшие классы школ, в это время вывозили в колхозы. Мы там жили, работали и даже отдыхали. С нами на грядках были наши преподаватели, доценты и даже профессора. Они, правда, хлопок не собирали, но организовывали нашу работу и наш быт.

Может показаться, что я рисую довольно грустную картину своей жизни. Нет, ни в коем случае. Для нас это была обычная жизнь, ведь другой-то мы не знали. Это были очень весёлые и счастливые годы, так я теперь вспоминаю. Может быть, потому, что мы тогда молодые были и в любых условиях находили повод для радости и веселья.

В первый год моего студенчества меня на хлопке назначили завхозом, может быть, из-за того, что я был по возрасту старше других студентов. Я отвечал за продукты для моих товарищей. Что-то мы получали в колхозе, а за чем-то ездили с бригадиром колхоза на базар. Завтрак обычно состоял из чая и хлеба с маслом, но бывали у нас иногда и сыр, и колбаса.

Моя сестрёнка Вилия взвешивает собранный ею хлопок.

В 1958 году я благополучно закончил первый курс, хоть и стоило мне это невероятных усилий. Дальше учиться мне было несравненно легче – я вписался в учебный процесс. А на старших курсах мне уже было даже легче учиться, чем моим медалистам-однокурсникам. Пошла специализация, а я в отличие от моих товарищей уже много знал из собственного рабочего опыта.

Летом после окончания учебного года нас отправили на целину, и мы там проработали до самого сентября. Надо, наверное, современным людям объяснить, что это такое – целина.

В то время СССР решил осваивать нетронутые степные просторы Казахстана, Оренбургской области и других областей России. Запахивали и засевали пшеницей огромные просторы размером едва ли не больше всех европейских стран вместе взятых.

На целине я проработал весь хлебоуборочный сезон помощником комбайнёра. Комбайнёром у меня, кстати, тоже был не местный, и даже совсем издалека – румын. Он почти не знал русского языка, а я совсем не знал румынского, но ничего, как-то работали. Моя работа была довольно примитивной – ножи, которые срезали колосья, часто забивались стеблями. Комбайнёр останавливал свою машину, и я очищал режущий механизм.

Когда мы косили далеко от полевого стана, обед нам привозили на грузовой машине прямо к комбайну. Обед очень хороший был – на первое, как правило, борщ, густой и жирный, что-то с мясом на второе, и на третье компот обязательно. В колхозе почти каждый день резали барана или бычка – мясо на обед было самое свежее. Роскошный был обед! Как говорит одна из моих внучек Амина, выходя из-за стола: «Всё было вкусно, приятно и полезно!»

Целинный период жизни оставил интересные и приятные воспоминания на всю жизнь, несмотря на спартанские условия. Побывал в незнакомых мне доселе казахстанских степях, ощутил силу неласковых степных ветров и прелести степной жизни. Но я был доволен – вряд ли мне когда-нибудь доведётся ещё всё это увидеть.

«Никогда не говори никогда» – побывать в казахстанских степях мне всё-таки доведётся впоследствии, и не раз, но не будем забегать вперёд.

Срок пребывания нашего студенческого отряда на целине, в казахской степи, заканчивался, и в конце августа мы покинули не столь уж полюбившиеся места. Я домой не сразу поехал, а сначала в Казань – к Венере. Она таки добилась своего и поступила на химический факультет в Казанский университет. Ей сразу дали общежитие, и обратно в Чирчик она уже не поехала.

Приехал я к Венере, как был с целины – бородатый, в кирзовых сапогах, сильно истоптанных. Остальная одежда была из того же модельного ряда, что и сапоги. Я представляю, как шокировал мой вид Венеру и её подруг по общежитию.

 
Но в хороший вечерок
Заглянул на огонек
В нашу комнату девичью
Бывший флотский паренек.
 

Но меня, как я сейчас вспоминаю, нисколько не смущал мой вид, у меня было настроение победителя – я всё-таки с целины приехал! Я был преисполнен чувством собственного достоинства. Побыв пару дней в Казани, я вернулся в Ташкент – начиналась учёба.

И дальше мы с Венерой виделись раз в полгода, в зимние и летние каникулы. На лето она приезжала в Чирчик, а зимой я к ней ездил.

Вернулся я в Ташкент, началась учёба, но мы проучились только несколько дней и, как каждый год, в числе сотен тысяч людей с заводов, фабрик, из институтов, школ и других учреждений, отправились на сбор хлопка в один из колхозов Ташкентской области.

Сажали хлопок механизированно, трактора с сеялками засевали сотни тысяч гектаров. Все стадии подготовки земли и семян контролировались советскими и партийными органами. А вот сбор хлопка был самым трудоёмким процессом. Комбайнами хлопок тоже собирали, но качество хлопка, собранного вручную, было гораздо выше. Да и не забирал всё комбайн, после него всё равно надо было вручную добирать.

Что-то около 5 миллионов тонн мы должны были собрать в том году. Сколько себя помню, Узбекистан каждый год перевыполнял план по сбору хлопка, и на следующий год в республику из Москвы спускался новый план, уже чуть побольше, чем в прошлом году. Другие среднеазиатские республики – Туркмения, Таджикистан, Киргизия тоже сеяли хлопок, но доля их в общей добыче была ничтожной. И в Казахстане выращивали хлопок, но уже совсем немножко.

И всё это – в закрома нашей большой Родины, которая потом решила, что это она, оказывается, все годы советской власти кормила национальные республики.

Так все пять лет мы ездили то на целину, то на хлопок, а упущенное для учёбы время навёрстывали повышенным темпом учебного процесса.

11

В конце второго курса Венера родила нашего первенца. Незапланированного, конечно, ведь мы даже женаты ещё не были. Мы его назвали Маратом. Я в это время заканчивал третий курс. К концу лета я приехал в Казань и забрал Марата в Чирчик, к своей матери.

А в начале 1962 года в Чирчик на очередные зимние каникулы приезжала Венера, но меня не застала – я был на преддипломной практике. Вернулся я с практики, а Марата дома нет. Оказывается, моя мама с Венерой успели повздорить, и Венера вынуждена была забрать сына обратно в Казань.

Я бросился в Казань и забрал сына обратно в Чирчик. Так что дипломный проект я писал уже вместе с ним.

Два слова о дипломном проекте. Назывался он «Реконструкция синхронного электродвигателя 5000 КВт». Это была практическая работа, её заказала нашему институту Китайская Народная Республика.

И этот заказ должна была выполнять наша кафедра «Электрические машины и аппараты». Нашу кафедру только что возглавил доцент Михаил Георгиевич Ахматов, потому что профессора Остапчука перевели в Академию наук Узбекистана.

Прекрасный был человек Михаил Георгиевич, и учёный хороший.

Он был из крещёных татар. Может быть, потому что мы земляки, он очень хорошо ко мне относился и дал мне эту работу в качестве дипломной. Проект был интересный, и главное, мог иметь практическое применение не только в Китае, но и на моём родном Чирчикском электрохимкомбинате.

Работу эту я делал не один, а вместе с двухлетним сыном Маратом, который, наслушавшись лекций по химии в Казанском университете, приехал теперь совершенствовать свои знания в электротехнике. Видимо, у него в голове отложилось что-то от той нашей с ним дипломной работы, и он впоследствии тоже стал инженером.

«Соавторы» дипломного проекта после трудов праведных гуляют в парке.

Михаил Георгиевич знал, что дипломную работу я пишу не один, и даже домой ко мне приезжал! В Чирчик! Приезжал спросить, справимся ли мы с Маратом, и предложить свою помощь. А когда узнал, что я сделал уже все основные расчёты, удивился, посмотрел их и достал из портфеля какие-то свои бумаги. Сверял их с моей работой и сверкой был удивлён. Что-то поправил в моём проекте, а что-то и у себя в бумагах поправил.

Тогда не только компьютеров, но и калькуляторов ещё не было, и даже никто не мог представить себе такое, что когда-нибудь будут калькуляторы. Основным инструментом для расчётов у нас была логарифмическая линейка.

Теперь мало кто знает, что это такое – логарифмическая линейка. А ведь когда-то она была главным инструментом для проведения технических расчётов. И очень удобным, как нам тогда казалось.

В общем, работа над дипломной работой продвигалась очень хорошо, я воодушевлённо делал расчёты, эскизы, комната была завалена чертежами и книгами, а посередине стояла чертёжная доска с приколотым к ней листом ватмана. Я был счастлив – всё у меня получается, и сын рядом под ногами крутится, и мама рядом, увещевает внука, чтобы не мешал работать отцу.

А вечером, когда солнце смягчало свои палящие струи, я останавливал работу, и мы с Маратом шли в Парк химиков на прогулку.

Предполагалось, что предварительная защита моего проекта будет проходить на моём родном электрохимкомбинате, но в последний момент они заключили договор на реконструкцию этих машин «Электросилой», ленинградским предприятием, главным производителем энергетического оборудования Советского Союза.

Теперь-то я понимаю, что химические, взрывоопасные, а тем более секретные предприятия просто не имели права использовать студенческие проекты в качестве рабочих.

Я успешно защитил диплом и получил распределение в столицу Казахстана на предприятие «Средазэнерго».

12

Итак в 1962 году я окончил институт, и по распределению получил назначение в город Алма-Ату в «Средазэнерго». Приняли меня там хорошо. Тогда специалисты с высшим образованием были ещё в большом дефиците. Во всей нашей организации инженеров с законченным высшим образованием, кроме меня, по-моему, не было. В основном все были практиками со средним техническим образованием.

В Алма-Ате мне сразу сняли квартиру – комнату в частном доме, правда, жить мне в ней приходилось редко. Я почти постоянно был в командировках.

После всех формальностей и сдачи экзамена по технике безопасности меня включили мастером в бригаду, которой руководил опытный шеф-инженер. Как правило, бригада ездила на аварийный и профилактический ремонт разного оборудования по электростанциям всех четырёх среднеазиатских республик.

В результате нарушения правил эксплуатации или изношенности, как правило, сгорала статорная обмотка машин. Вот и моталась наша бригада по разным электростанциям Казахстана, Киргизии, Туркмении и Таджикистана. Были и плановые ремонты. Мы ездили не налегке, возили с собой всё, что нам понадобится, в основном изоляционные материалы, спирт, шеллак.

Не успел я устроиться на работу, как сразу же нашу бригаду отправили на ремонт генератора на Карагандинской ТЭС.

Работа наша хоть и требовала конкретных знаний и организаторских навыков, мне не нравилась – казалась слишком примитивной и не очень интересной. Я быстро понял, что не туда попал, и заскучал. Тем более, что я тут совсем один – Венера доучивается последний год в Казани, а Марат живёт в Чирчике у моей мамы.

И я решил попробовать уйти отсюда, не доработав положенных после окончания института трёх лет. Я пошёл к директору, рассказал ему о своих семейных обстоятельствах и попросил его отпустить меня.

Директор изложил мне требования закона и отказал. Он уткнулся в бумаги, давая понять, что разговор окончен, но я продолжал стоять у его стола. Наконец, он оторвался от бумаг и увидел, что я ещё здесь. Он посмотрел на меня пристально и сказал хмуро:

– Всё, я ничего сделать не могу. Не имею права я вас отпустить.

Я ещё немного постоял и понуро пошёл к двери. И вдруг у самой двери он меня окликнул:

– Стой! Иди сюда, садись, – и указал мне на стул.

Я сел, он снова пристально посмотрел на меня и сказал:

– Завтра поедешь в Сталинабад.

Тогда столице Таджикистана только-только вернули историческое название – Душанбе, но ещё не все привыкли.

Оказывается, там вышел из строя какой-то важный генератор единственного энергопоезда, который обеспечивал электроэнергией один из окраинных районов Сталинабада.

– Поедешь без бригады, сам разберёшься на месте. Там директор, по-моему, слишком интеллигентный и мало чего понимает. Если сделаешь работу, зайди ко мне, когда вернёшься.

Ещё не совсем сообразив, что происходит, я в приподнятом настроении вышел от него и побежал оформлять командировку. И уже на другой день я летел на самолёте в Душанбе.

Столица Таджикистана тогда небольшой была. Выйдя с вокзала, я пешком пошёл искать энергопоезд. Он стоял в железнодорожном тупике и состоял из одного пассажирского вагона, где проживал обслуживающий персонал, и двух товарных вагонов, приспособленных один – для дизель-генераторной установки, а другой – под склад и мастерскую.

За несколько дней я выполнил задание директора и вернулся в Алма-Ату, быстро написал отчёт о командировке, подписал его у главного инженера и зашёл к директору.

Директор выполнил своё обещание и разрешил мне уволиться.

Закончив дела в Алма-Ате, я тут же уехал в Казань к Венере. Марат оставался в Чирчике у бабули, как он называл мою маму. А бабусей была мама Венеры.

По приезду в Казань я почти сразу устроился на работу в Татэнерго инженером производственно-технического отдела. И сразу же мы с Венерой сняли квартиру на окраине Казани. Этот район города назывался Горки, а по сути это тогда деревня была. Почему не в городе, поближе к работе и учёбе? Определяющим фактором была цена за квартиру, так как бабуле тоже нужно было хоть немного посылать на расходы на Марата.

Хозяев квартиры, которую мы сняли, звали Ваня и Маня. Они были примерно нашего возраста. Горки были рядом с мясокомбинатом, куда часто пригоняли скот из близлежащих колхозов и совхозов. Вскоре я приспособился ходить туда за сбоями и костями. В то время мы как никогда питались мясом, а Ваня и Маня не только удивлялись, но и немного завидовали нашему чрезмерно мясному рациону. Сами они готовить из костей не умели, почему-то.

Мой оклад инженера был 105 рублей и стипендия Венеры 40 рублей, всего у нас получалось 145. И нам хватало вполне, при том, что нам надо было платить за квартиру и ещё высылать в Чирчик.

Больше того – у нас появились друзья, нас стали приглашать в гости, а этого без дополнительных расходов не бывает. На работе у меня тоже складывались дружеские отношения с коллегами. Особенно два инженера были хорошо расположены ко мне, одного из них звали Хамза, а другого я уже не помню. Они с удовольствием вводили меня в курс дела по работе, рассказывали о жизни в Казани. После работы они частенько приглашали меня в кафе выпить по стаканчику «партейного» – так они называли портвейн «777». Мне это было немного в тягость – меня к этому не тянуло, да и не по бюджету это было. Но отвергать их «дружбу» мне было неловко, и я стал придумывать разные семейные ситуации, чтобы избегнуть этих «безобидных» посиделок после рабочего дня.

Однажды вызывает меня директор Татэнерго, не помню, к сожалению, как его звали. Он заговорил со мной по-татарски, расспросил, что да как, кто я, откуда, да как сюда попал. Я честно рассказал, что я здесь надолго задерживаться не собираюсь – жена последний год в университете доучивается, и мы хотим вернуться в Узбекистан.

Директор огорчился, оставайся, говорит, начальником ПТО (производственно-технического отдела) сделаю:

– Зачем тебе Узбекистан? На родине надо жить!

Да, потихоньку мы обживались в Казани, ходили друг к другу в гости с новыми знакомыми, гуляли по городу. Но казанцами всё равно не стали, потому что твёрдо знали, что, как только закончится учёба Венеры, мы сразу вернёмся в Чирчик.

А вскоре, ближе к окончанию Венериной учёбы, произошло событие, которому мы тогда значения не придали, но оно впоследствии оказалось судьбоносным.

В один из дней Венера говорит мне, что приехавший к ним «покупатель», некий Сластников, интересуется мной. «Покупатель» – так называли представителей министерств и крупных предприятий, которые приезжали в ВУЗы выбирать себе специалистов. Оказывается, Венера разговаривала с ним в университете и в разговоре с ним упомянула, что её муж – инженер-электрик. Сластников пригласил нас обоих на собеседование, но не в университет почему-то, а в ресторан.

Пообщавшись с нами, Сластников дал нам анкеты, мы их заполнили и вернули ему. И вскоре забыли об этой встрече.

Учёба Венеры закончилась, я уволился из Татэнерго, и мы уехали в Чирчик. Это было летом 1963 года.

Остановились мы в доме родителей Венеры, у них был свой домик с небольшим садом и баней на окраине Чирчика в Химпосёлке. Однако мне работы на родном электрохимкомбинате сразу не нашлось. В Чирчике было много других заводов, но на другие мне не хотелось. И решил я поехать попробовать счастья в Фергану, где был такой же, как в Чирчике, химзавод и где работали мои институтские друзья. Но и в Фергане ничего подходящего для меня не нашлось.

Когда я вернулся из Ферганы, меня ждала неожиданная и приятная новость – пришёл вызов от Сластникова. Нас вызывали на работу в Красноярск, причём сразу же обещали дать квартиру! Это было неслыханное предложение – люди десятилетиями работали на одном предприятии в ожидании квартиры. Это было настоящее чудо! В телеграмме был указан адрес гостиницы в Красноярске, куда мы должны по приезде поселиться.

Мы быстро собрались, благо особо собирать было нечего, купили билеты на поезд, и все втроём – я, Венера и Марат – покатили в Сибирь. Родители плакали на перроне, провожая нас: едут в Сибирь, куда раньше только провинившихся ссылали!

Поезда раньше ходили небыстро – мы ехали четверо или пятеро суток.

13

Приехав в Красноярск, мы нашли указанную в телеграмме гостиницу, предъявили документы администратору. Администратор, посмотрев наши паспорта, покопалась у себя в каких-то бумагах, дала нам ключ и сказала, чтобы мы поднимались на второй этаж в такую-то комнату. И добавила:

– За вами приедут вечером или завтра утром.

Всё было странно и загадочно, как в детективе.

Только мы разложились в комнате, как в шесть часов вечера в дверь постучали. За дверью стоял какой-то мужчина и, поздоровавшись, спросил с порога:

– Гизатулины?

– Да.

– Собирайтесь, внизу вас ждёт машина, поедем на Железку.

Мы быстро сложили свой только что распакованный багаж и спустились к машине. Это был зелёный военного образца «газик».

Какое-то время нас везли по городу, потом мы выехали из него, пересекли Енисей и поехали дальше. Марату поездка нравилась, и он не отрывался от окна.

Водитель оказался очень словоохотливым, и всё рассказывал нам про Сибирь. Мы с Венерой тоже смотрели в окно. Оказалось, что Сибирь, которой нас всю жизнь пугали, мало чем отличалась от других советских мест. Только природа была другая.

Ехали мы часа полтора. Справа поднимались невысокие горы, а слева протекал могучий Енисей.

Вскоре остановились у ворот, от которых в обе стороны далеко, насколько хватало глаз, уходил забор из колючей проволоки. За забором была широкая вспаханная полоса, а за ней ещё один такой же забор из такой же колючей проволоки.

Мы вышли из машины, и зашли к начальнику КПП. Нас встретил майор внутренних войск, краснопогонник, как их тогда называли.

Майор изучил наши паспорта и телеграмму Сластникова, что-то записал у себя, потом встал и сказал:

– Добро пожаловать! Сейчас вы поедете в свою квартиру.

Мы просто ушам своим не поверили, хотя нам и обещали квартиру сразу. Но не так же сразу!

Мы снова сели в машину и поехали. Ехали минут пятнадцать, и вдруг оказались в каком-то совершенно новом современном довольно большом городе. По обе стороны улицы стояли многоэтажные жилые дома, потом парк какой-то проехали и снова дома. У первого подъезда одного из новеньких домов машина остановилась.

– Приехали, – сказал водитель.

Мы вышли из машины, взяли свои вещи и вошли в подъезд. Шофёр нам помогал. На втором этаже он открыл одну из дверей, и мы оказались в новенькой, полностью благоустроенной квартире! Даже мебель там была! И на тумбочке телефон стоял!

Сейчас трудно кому-то объяснить, что тогда можно было иметь квартиру, жить в ней десятилетиями и всё это время стоять в очереди на телефон. А здесь – мы только вошли, а телефон уже на тумбочке стоит!

Мы не могли отделаться от мысли, что нам снится чудный сон!

Утром я вышел из дома осмотреться. Рядом с домом был парк, который мы вчера проезжали, и огромное озеро. Собственно, это не какой-то специально посаженный парк был, а огороженный кусочек тайги.

Вчера в темноте я не заметил, а сейчас обнаружил, что весь первый этаж нашего дома занимал огромный гастроном. Надо же, повезёт так повезёт!

Зашёл я в гастроном, и голова моя закружилась! Витрины ломились от товара! Чего здесь только не было! Невероятные конфеты в невероятных упаковках, десятки сортов невиданных мною ни раньше, ни позже колбас и сыров, икра чёрная и красная в больших дубовых бочках по смехотворной цене, грибы разных видов и способов приготовления. А рыбы всякой такой ассортимент, какого я больше никогда в жизни не видел. Хотя мне посчастливилось дожить до таких времён, когда и в Москве магазины стали ломиться от товара. Да и за рубежом я очень много где побывал потом, сильно потом. Но то, что я увидел в гастрономе города с неизвестным названием в восьмидесяти километрах от Красноярска в 1963 году, осталось самым ярким впечатлением среди всех гастрономов и супермаркетов, что мне довелось увидеть на своём веку.

Да, сейчас в московских магазинах много всего и всякого, чего не видели советские люди в 1963 году. Но по вкусу и качеству этим продуктам ой как далеко до тех продуктов, что лежали в свободной продаже в гастрономе в доме, где нам дали первую в нашей жизни квартиру. И цена на продукты в том магазине была сущие копейки.

Правда, нам не много доводилось покупать в том гастрономе. Потому что утром, перед отправкой на завод, нас бесплатно кормили завтраком в ресторане. А в два часа дня рабочий день заканчивался, и электричка привозила нас обратно к ресторану, где нас ждал бесплатный роскошный обед. Марата тоже целый день кормили в детском саду. Но это я немного забежал вперёд.

Мы с Маратом и моими коллегами на праздничной демонстрации 1-го Мая.

Оказывается, наш новый город имел название и даже не одно. а несколько – Девятка, Красноярск-26, Железногорск. Разные названия для разного использования: Железногорск – для закрытой переписки, Красноярск-26 – для открытой переписки. А Девяткой его называли сами местные жители.

Это был очень красивый город в глухой тайге с очень современными домами, с кинотеатрами, с множественными парками, парикмахерскими и ресторанами. А чего не быть большому количеству парков, если это просто кусочки тайги тут и там оставались в городе. В Википедии об этом написано:

«Наиболее значимым аспектом, неповторимо создающим эстетический микроклимат города, является концепция его проектирования. При строительстве Железногорска была максимально применена идея ограниченного изменения природного ландшафта, находившегося на месте будущего строительства. Если смотреть на город с близлежащих отрогов Саяна (Атамановский хребет), кажется, что островки жилых кварталов тонут в море дикой тайги».

Теперь об этом городе знают все, и в Википедии даже о нём написано, хотя он и сейчас закрытый город. А тогда существование этого города было тайной за семью печатями.