Текст книги "Европейская герилья. Партизанская война против НАТО в Европе"

От бунтарей, курящих гашиш, к «Движению 2 июня»
Ральф Райндерс, Рональд Фрич

Интервью по вопросу об условиях возникновения «Движения 2 июня» было взято 22 ноября 1992 года на выставке в Нойкёльне в Берлине. Чтобы получить представление об этой беседе, особенно в пассажах Ральфа Райндерса, кое-где сохранены обрывки берлинского диалекта.

Молодежное движение 60-х годов: «Роллинг стоунз», длинные волосы, Вьетнам

Клаус Херманн: Чтобы прояснить условия возникновения «Движения 2 июня» на вашем примере, было бы здорово, если бы вы могли кратко рассказать о вашем личном становлении.

Рональд Фрич: Я родился в Ганновере в 1951 году, там и вырос. Школа, торговый техникум; потом я, вообще-то, хотел в гимназию Народного хозяйства, но там, к сожалению, не было стипендии или что-то в этом роде. А так как мой старик не имел бабок, зато имел хорошие связи, я оказался практикантом госслужбы при городской администрации Ганновера. Два года учебы – и я стал бы служащим или кандидатом на должность инспектора. Но через полтора года я бросил учебу – только потому, что должен был бы послужить в Бундесвере. Как убежденный пацифист, я подумал: нет, спасибо! Из Ганновера я так и так собирался уезжать, ибо этот город – город служащих. А Берлин тянул меня к себе – это было сумасшедшее время. Вопрос стоял только о Гамбурге или Берлине, но из-за угрозы военной службы я осел в последнем. В конце 1970 года я приехал в Берлин и там довольно быстро попал в среду анархистов.

Херманн: До этого ты имел с ними личные контакты?

Фрич: Нет. До этого я уже несколько раз был в Берлине. В Ганновере тоже была небольшая субкультура, довольно ограниченная и слишком претенциозная. Она была довольно анекдотична и имела типичную идеологию чокнутых, то есть никакого алкоголя, и всё это отдавало мещанством. Нас прежде всего неприкрыто агитировали через «Бильдцайтунг». Они всё время настраивали нас против «Коммуны № 1» (коммуна, созданная хиппи в 1960-е в Западном Берлне. – прим. ред.) – свободный секс, каждый сношает каждого, и чего там только не было. И чем больше было назойливой пропаганды, тем больше нас агитировали, поскольку это было как раз то, от чего мы отстранялись.

Херманн: Твоя профессия, кажется, водитель грузовика?

Фрич: В Берлине я работал сначала водителем в разных фирмах. С осени 71-го по лето 74-го – водителем на железной дороге. Отличная работа, и для того времени она офигенно хорошо оплачивалась. По сравнению со своими коллегами в частных фирмах, я получал вдвое больше.

Херманн: Ральф, а как было у тебя?

Ральф Райндерс: Я родился в Берлине в 1948 году, в деревне Райникендорф, на границе Фрохау, вырос там, с восьмого класса пошел в старшую школу. Ходил в ту школу, где сегодня находится район Мэркиш. Эта школа была тогда образцовой. Она сначала была запланирована для детей из Восточной Германии. Но ГДР запретила, чтобы дети оттуда посещали школу на Западе. Таким образом, у нас была новая, с иголочки, школа, каких тогда нигде не было.

По окончании школы я обучался на печатника на ротапринте и закончил обучение. Закончить это обучение было моей первой мечтой в жизни (смеется). В то время в Берлине началось движение гаммлеров (немецкий вариант движения хиппи – прим. ред.). Люди прекращали работу. Это тоже была проблема: когда я выпустился из школы, то не знал, начинать мне обучение или нет. Мои друзья бросали работу, сидели с гитарой у церкви и имели неприятности с буйволами. Парни отращивали длинные волосы. Для меня это было довольно трудно: вечером ты ходишь длинноволосым, а на работе с помощью жира зачесываешь волосы назад в коврижку.

Сегодня это уже забывается: многие тогда потеряли работу, потому что носили длинные волосы.

Херманн: Из пивнушки ты тоже вылетал и не получал пиво…

Райндерс: Ты не получал пиво, и тебя били. Иногда на улице тебя поджидали какие-нибудь придурки с намерением обрезать тебе волосы. Такие проблемы были какой-то период. Потом все мои друзья поголовно запали на музыку, которая пришла из Англии. Было даже небольшое соперничество между поклонниками «битлов» и теми, кто причислял себя к фанатам «Роллинг стоунз».

В 1965 году «Стоунз» первый раз приехали в Берлин на лесную сцену. Для многих из нас это был маленький прорыв. Мы тогда, собственно, хотели только послушать музыку. Посмотрели прайслист – вход двадцать марок. Тогда это было по-свински дорого. У нас бабок не было, и мы решили пройти на халяву. Собрались в Тегеле: поклонники «битлов», «стоунзов», «Кинка». Было где-то человек 200–250. И мы ломанулись; среди нас были будущие активисты «2 июня».

Когда мы с электрички подошли к лесной сцене, то наткнулись на первый полицейский кордон. Он был довольно жидкий – мы его отодвинули в сторону. Недалеко от лесной сцены был второй кордон – из полицейских всадников. Это было немного сложнее, но мы прорвались. И уже непосредственно перед сценой был совсем маленький заслон. Но нас, в конце концов, было больше двухсот человек – протиснулись и стояли впереди всех. А некоторые люди, кто заплатил, пришли после нас и вообще не смогли войти.

В тот вечер там было такое настроение. Тогда я увидел людей, совершенно далеких от политики, от которых исходила дикая ненависть к буйволам. Когда концерт закончился, люди вставали и просили исполнения на бис. Я подумал: если бы я заплатил, то был бы измочален, а тут такое свинство! И тут организаторы концерта взяли и выключили свет. В одно мгновение на сцене начался хаос. Что-то начало ужасно трещать, и этот треск был настолько возбуждающим, что все начали разбирать скамейки. Вдруг свет включился и на сцену выбежали буйволы. Они поливали нас из водометов – началась первая потасовка, главным образом с нами. Все мы знали друг друга, и это был момент общности, общего чувства.

После этого нам надо было убираться. Пока всё протекало сравнительно мирно и ущерб был скорее незначительным. Но затем буйволы стали нападать на группу девушек, человек 40–50, которые спрятались на сцене. Для всех это был сигнал: снова назад! И вот тут вся сцена пошла вразнос.

Четыре-пять часов бушевала битва, которая затем перешла на улицу. Тут я впервые увидел, как у людей срывало тормоза и как они били буйволов. Этого я еще не знал! Мы убежали со сцены и запрыгнули в электрички, а потасовка всё продолжалась. Там были ребята из Восточной Германии, и их было даже официально разрешено ломать.

На следующий день мы снова встретились в Тегеле. Не все двести человек, но многие. И ты сразу узнал всех. Среди них были и те, кто позднее примкнул к «Движению 2 июня».

Параллельно с этим происходят студенческие волнения – например, демонстрации против войны во Вьетнаме, к которым я впоследствии примкнул. Кстати, одна из первых демонстраций была проведена в Нойекёльне. Там нас прохожие сильно прижали к стене; зонтов было больше, чем демонстрантов. Ты слышал об этой берлинской сволочи, которая была возмущена красными знаменами и коммунистами?

Тогда было еще СОЗБ (Социалистическое объединение Западного Берлина).

Фрич: В Ганновере тогда этого вообще не было. Большая демонстрация была только во время похорон Бенно Онезорга, который происходил из Ганновера и был там похоронен. Первые красные знамена появились по случаю акций красных пунктов в 1968–1969 годах. Я знаю о возмущении людей и полиции, когда эти флаги неожиданно появились. Это, кажется, произошло в ходе роспуска ХДС, когда образовались Красная гвардия и эти марксистско-ленинские группы.

Я был тогда в одной из групп SDS3, из которой меня быстро выгнали из-за обструкции. Дело в том, что, когда я присутствовал на занятиях, то при каждом незнакомом слове – а это практически было каждое второе слово – спрашивал, что оно означает. Мне объясняли. Но через несколько занятий меня и моего друга выставили за дверь.

Но это даже не было моим злым умыслом. Я всего лишь хотел понять, о чём идет речь. Тогда мы, по крайней мере, усвоили урок: надо быть немного нахальным и не проглатывать всё подряд, что ты не понимаешь. Это я знал ещё со школьных лет и не раз использовал. Они всё что-то рассказывали об «антиавторитете», но то, что они говорили, это не подразумевало.

Взросление оппозиции: рокеры, студенты, молодые пролетарии

В Берлине всё было немного по-другому. В 1964–1965 годах студенческие протесты и постепенно набирающий обороты путч рабочей молодежи были еще отдалены друг от друга.

Херманн: Я вспоминаю 1965 год. Мы в одном маленьком кружке читали первые критические тексты, а затем из Вильмерсдорфа электричкой поехали в Нойкёльн к нашим пролетарским друзьям. С ними у меня появились проблемы. Они были настроены совсем на другое. У них была хорошая физическая подготовка. Это мне импонировало. Мы же, наоборот, разработали некоторые вещи, где они нас опять удивили. Вообще, это было весьма плодотворное пространство солидарности.

Райндерс: Это было решающим фактором, который нас объединил: с одной стороны студенты, с другой – молодые рабочие. Они выражали свой протест, ревели и топали ногами, но совсем не представляли, о чём идет речь.

В тот период экономика страны впервые пошла немного вниз.

Тогда это еще не очень чувствовалось, однако молодежь это заметила быстрее. К тому же началось давление со стороны государства: буйволы были повсюду. Студенты один раз получили по башке – когда они вышли на демонстрацию против США, которые считались тогда оплотом демократии. Вот тогда-то все и поняли: этот оплот демократии врежет тебе по черепу и погубит другие народы! Когда мы вышли на улицы, то выглядели немного по-другому.

Мы знали об отношениях к чернокожим в США. В 1965 году там горели целые улицы (Watts4 и другие). И люди, когда сами получили по башке, поняли, что такое расизм. Поняли из ощущения: ты получаешь по башке лишь потому, что выглядишь по-другому. Совершенно безразлично, чем ты занимаешься, ходишь на работу или нет. Они врежут тебе по башке только за то, что ты им не нравишься. Ты не немецкий солдат. Поэтому во мне поднимается раздражение, когда я вижу этих коротко остриженных. Я так часто видел этих бритоголовых…, это так подавляет, эта солдатня!

Херманн: Вы тогда ходили в рясе? (длинный балахон, в котором ходили хиппи в 1960-е. – прим. ред.)

Райндерс: Да, мы иногда так одевались. Это до безобразия практично, но довольно отвратно.

Фрич: Очень практично: тепло, и к тому же можно ее разрисовать.

Петер Хайм: Важно то, что на этой одежде можно было нарисовать знак противников атомного оружия.

Райндерс: Да, и прежде всего мы выглядели одинаково, поэтому можно было узнать своих. Ты мог узнать своего товарища и знал, что можешь на него положиться. Тут есть один, кто против буйволов. Сегодня по-другому: не так просто различить. А так ты знал: если кто-то так выглядит, тогда…

Херманн: Тогда ты не один.

Райндерс: Да, тогда было действительно не много таких как мы, кто затем перебегал к буйволам или имел в голове что-то другое. Так было всегда: если кто-то выглядел немного по-другому, то у него не было желания сотрудничать с нами. Сам процесс политизации начался лишь после убийства Бенно Онезорга 2 июня 1967 года. После всего этого мордобоя у нас было ощущение, что буйволы стреляли во всех нас. Но от насилия всё же можно защищаться. Процесс пошел далеко, даже если кого-то и пристрелят. Я знаю многих, кто в этот день получил по морде.

Они вдруг сразу осознали: ты должен идти на улицу, ты должен занять позицию. Они не были ни за студентов, ни за что-то там еще. Но они были против выстрелов.

После этого в Берлине прошла одна из первых больших демонстраций – Марш молчания. От тридцати до сорока тысяч человек, много студентов. К этому надо добавить, что у нас в Берлине была еще «Коммуна № 1»(«К1»). Никто ее, собственно, не видел, но все, кто о ней слышал, находили ее очень забавной. Как раз на стыке пуританских 50-х и начала 60-х, когда за железным занавесом состоялась сексуальная революция.

Херманн: Ральф, ты ведь жил в коммуне Виланд?

Райндерс: Нет, этот слух идет от буйволов. Мы, и Берни тоже, жили в Тегеле, под Берлином, на улице Нимродштрасе. Там был владелец дома – довольно большого, на четыре семьи. Внизу жила пожилая супружеская пара. А на остальных этажах он сдавал комнаты, и довольно дорого. Но для нас это было свободное пространство. Мы снимали полтора этажа и жили чем-то типа коммуны. Только у нас не было тогда политических претензий, как у «К1». Были общая кухня и общая ванная, то есть скорее это как общество совместного проживания.

В то время к нам заглядывали буйволы – часто из-за всякой ерунды. Мы ставили первые песни Джаггера – он тогда только входил в моду. Это было совершенно безобидно. Тогда там было трое полицейских из отделения по незаконному обороту наркотиков. Их все знали. И если они ехали по нашей улице, кто-нибудь стучал нам в дверь и сообщал: «Сейчас подъедет наркополиция». Они помещали нас в пустую комнату, делали обыск в других и на этом всё кончалось.

Херманн: Как ты объяснишь слух относительно Виландштрасе?

Райндерс: Буйволы тогда не так шмонали. Они вообще не могли нас с Барни классифицировать по УК. Да, собственно, они никого из нас не могли классифицировать. Они вообще всех нас, будь то Георг фон Раух или Михаэль «Бомми», сваливали в один котел. Я не знаю, откуда это пошло: от буйволов или от СМИ. Но мы никогда там не жили. Правда, иногда ходили туда купаться – там была очень классная ванна для купания.

Фрич: Это важный критерий.

Райндерс: Ванна, в которой действительно могли купаться несколько человек одновременно. Облицована кафелем, просто огромная. Что-либо подобное я никогда не видел ни до, ни после этого.

Я, вообще, с малолетства вступал в конфронтацию по политическим мотивам. Например, будучи в ГДР, вступил там в ряды юных пионеров. Принимал участие в таких мероприятиях, как Международный детский день и прочая дребедень. При этом всегда были конфликты с полицией. Когда ты вместе с детьми в парке Тегель, и вдруг приходит полиция и выгоняет тебя одного из парка, а всё потому, что запрещено ходить в галстуке и носить значок FDJ. В 12–13 лет это уже откладывается в мозгах. Официально в Западном Берлине это не было запрещено, но буйволы всё равно наезжали. Один раз меня обыскали даже при поездке в Восточную Германию. И вот при этом ты получаешь наглядное представление о «демократии и правовом государстве». Сегодня они стали немного хитрее.

Херманн: Ты ведь выходец из северной части Берлина. Были ли у тебя контакты с рокерами их квартала Мэркиш?

Райндерс: Нет, у нас не было прямых контактов с рокерами из квартала Мэркиш. Мы знали их только внешне. А вот «К1» имела с ними дела. Это были рокеры на мопедах, которых мы знали по дискотеке. Они были немного дикие и нападали на пожилых людей. С такими вообще никто не хотел контактировать. Как-то они стали приставать к старой рокерской группе из Веддинга. Тех мы всех знали, и с ними у нас не было чувства вражды. Это были настоящие рокеры, на мотоциклах, и они никогда никому ничего плохого не делали. Ну так вот, эти ребятки к ним пристали – думали, что те слишком безобидные, а те их так отметелили! С тех пор эти парни из своего квартала Мэркиш ни ногой!

Херманн: Я вспоминаю, как в начале семидесятых вы сидели в доме Георга фон Рауха за забаррикадированными дверями и отбивали атаки рокеров.

Райндерс: Это были другие, потому что рокеры из квартала Мэркиш во время драки в Тегеле были на нашей стороне. Мы тогда еще спорили: не переметнутся ли они завтра на другую сторону? В тот день они сильно напугали студентов, поскольку выступали очень брутально. Они вообще не знали ничего другого, кроме этой формы выяснения отношений. У них не было страха перед полицией. Тогда полицейские еще носили кивера – шлемы были в очень немногих полицейских участках. Постепенно различные группы повзрослели. Какие-то особые неприятности из-за рокеров были недолго.

Херманн: Это «взросление» происходило больше благодаря ощущению совместной жизни, нежели в результате политических дискуссий?

Райндерс: Тебя преследуют! Это было уже в крови. У рокеров всегда были проблемы с буйволами: когда те перекрывали улицы, то отнимали у них мопеды.

Центральный совет блуждающих бунтовщиков

гашиш, облавы, уличные драки

Хайн: Промежуточный вопрос: ключевое слово «ищущие бунтовщики» – что это такое? Это шаг вперед или так, подстраховка на всякий случай?

Райндерс: Да, это шаг вперед. Полицейский контроль стал мощнее. Они получили усиление; в Берлине разработали новую методику, о которой мы ничего не знали. Например, изготовить 50 кг гашиша, чтобы потом изымать его при обысках. Они хорошо подготовили людей. Конечно, мы тогда немного приторговывали: продавали наркоту американцам, солдатам. Те платили хорошую цену. Многие из наших тогда не работали, а нам нужна была «капуста». Ходили воровать продукты. По утрам, например, ждали машины с продуктами, подкрадывались сзади, воровали целые пудинги. Так как все курили, нужно было есть что-то сладкое. Один раз стянули целую тележку пудингов. В общем, мы немного приторговывали наркотой – небольшими порциями. Мы знали всех «деловых» людей, которые знали, где можно делать бизнес. Знали турок, которые тогда были такие наивные! Они хотели за одну операцию сделать несколько тысяч марок, попадали на крупных торговцев, а те оказывались буйволами.

А тут произошло такое событие: они вытащили из нашей легковушки 100 грамм! Это было практически всё наше обеспечение в доме, где мы жили и курили. И мы сразу стали банкротами. Кто-то сказал: «Они нам вернут, сегодня мы угоним полицейскую машину». Мы переговорили с некоторыми людьми, которых знали ещё по студенческой сцене. Те притащили нам кое-что. В тот вечер мы не пошли, поскольку Бомми тогда сильно струхнул. Спрятали материал в доме и… забыли. Это была смесь клея с сорной травой. Самое большое, что могло из этого получиться, – вспышка и пламя.

Между тем начали уже поговаривать: «Все эти постоянные облавы в кафе нам уже не нравятся – будем отбиваться». Это касалось прежде всего «Зодиака» в парке на берегу озера Халензее, кафе «Сан» на Фридрихштрасе и «Мистера гоу» на Йоркштрасе, где произошла последняя и самая дикая драка бунтовщиков. Первая драка была перед кафе «Парк», мы тогда защищались.

Мы просто хотели «узаконить» свое право курить. В конце концов, другие же могут также пить. В зоопарке Тиргартен мы курили марихуану. Это было в июле 1969 года. Тогда впервые появились листовки с названием «Ищущие бунтовщики».

Такое название, хотя сегодня он может это и отрицать, было изобретено Кунцельманном. В «Центральном совете ищущих бунтовщиков» речь шла прежде всего о том, чтобы позлить студентов. Они тогда начинали создавать партии с пафосными названиями. На нашу инициативу они ответили «Центральным советом ищущих друзей вермута».

После первых затяжек марихуаной меня сильно «накрыло». Когда я очнулся, то услышал, что арестовали Георга. Тогда нас собралось человек 350–400. Курили. Буйволы видели это, но ничего не делали. Когда курильщики ушли, Георг почти без сознания валялся в кустах. Он, вероятно, спорол слишком большую дозу гашиша. Буйволы доставили его в Моабит, заставили промыть желудок. При этом у него нашли 0,12 грамма гашиша, за что он получил штраф и три месяца тюрьмы.

Таков был дебют «Центрального совета». Позднее мы познакомились с людьми, которые это делали. Несколько раз сидели с ними вместе и болтали о том, что делать, если придут буйволы. Мы не хотели больше попадаться, иногда ставили часового. Это было также в «Пане». Рядом с еврейской общиной у нас была своя служба предупреждения: одна девчонка всегда информировала нас о подходе буйволов.

Всегда случалось так, что у нас что-то было в карманах и мы могли вовремя слинять. И задались вопросом: а кто она вообще такая? Она нам сказала, что ее отец знает об облавах и всегда ей звонит.

Однажды у нее закончились деньги, Томми Вайсзеккер и я поехали с ней в Шарлоттенбург. Ну вот, мы поднимаемся по лестнице, открывается дверь, выходит ее отец, а за ним какой-то молоденький тип. Томми кивает мне и говорит: «Я его знаю». Затем оборачивается к девчонке:

– Твой отец гомик, что ли?

– Нет, говорит она, – это его телохранитель.

– Какой телохранитель? Что это вообще значит?!

– Охранник Геуса. Ты что, не знаешь его?

То есть эта девчонка оказалась дочерью судьи Геуса, который всё время информировал ее об облавах, поскольку знал, что его дочь наркозависима. Он перед облавой звонил дочери, чтобы она сваливала, потому что едут буйволы, а та информировала всех знакомых.

Как-то вечером мы подошли к кафе «Парк», а там стояло оцепление полиции. Они выводили людей с поднятыми вверх руками. Это было что-то новое: такого буйволы раньше не делали. Тогда мы у одной полицейской машины открутили крышку бензобака, засунули туда тряпку и попытались поджечь. Это не совсем получилось, но наши действия привели к тому, что вся колонна полиции из-за страха за свой парк автомашин быстро выехала из этой местности и попыталась нас схватить. И это снова привело к тому, что другие осмелели и начали уличную битву. Мне кажется, что это было впервые, когда они по-настоящему защищались.

В это время в Берлин приехала музыкальная выставка «Hair 2». Труппа, которая это ставила, была политически продвинута. Почти всё это были берлинцы, несколько американцев и один человек из «Движения 2 июня», 22 пары западных немцев, певцы, танцоры, гимнасты и т. д. Многих из них мы знали, поскольку они с нами курили или покупали у нас. Они жили на площади Ноллендорфплац, где тусовалась вся богема. И они нас спросили: не хотим ли мы сделать что-либо к премьере? Были задействованы все звёзды Берлина. Например, Тилла Дюрье – старая, 80-летняя актриса. Мы сказали: «Хорошо, если вы пропустите нас на сцену с черного хода, то мы выйдем и скажем всем, что есть действительно люди, которые курят марихуану, что это не розыгрыш, и что буйволов мы отымеем в задницу!»

И тут поступило сообщение, что один из артистов передал наверх план всего мероприятия и что охрана будет следить за тем, чтобы все двери были закрыты. Со старыми остатками от «К1» (это был хороший порох) мы изготовили только ради эффекта хорошую дымовую шашку и подумали: как мы ее можем использовать? Как всегда в таких случаях, была комичная ситуация: ты хочешь что-то сделать, но еще не знаешь где.

Во всяком случае, все эти сволочи приперлись, были в гардеробной. А снаружи остались те, кого буйволы из-за нескольких граммов отоварили по башке. Ну вот, эти сволочи вваливаются, смотрят музыкальное представление, хлопают. Вот тут-то мы им и хотели показать, какая она, действительность, на самом деле! Мы бросили дымовую шашку – та попала в предбанник между дверьми. Привратник ничего не смог сделать – началось сильное задымление. Тилла Дюрье получила отравление дымом, и ее доставили в больницу. Прибежали буйволы, один из них достал ствол и выстрелил в воздух. У него полностью сдали нервы. Тогда нервы сдали у всех. Но из наших они никого не поймали. Это была первая и последня акция такого рода, которую организовал так называемый «Центральный совет».

Было еще одно происшествие около «Зодиака». Поводом был полицейский фотофиксатор, находившийся в тридцати метрах от нашего носа. Мы этого не могли вытерпеть. Несколько наших вышли и просто немного покачали полицейскую машину. Это было весело, так как всё фиксировалось. Буйволы, которые сидели внутри сильно испугались.

Они заблокировали двери и вызвали по рации подкрепление. А пока оно ехало, мы сорвали эту вещицу. Машина лежала поперек дороги. Прибыли буйволы, случилась потасовочка, было арестовано несколько человек. Что же касается физического выяснения отношений, то всё было довольно безобидно.

Последняя акция была в связи с наркотиками у «Гоу». Это было незадолго до нашего ухода в подполье. Мы проезжали по йоркскому мосту и увидели, что у «Гоу» облава. Вылезли, пошли туда, видим странную картину: кругом стоят буйволы без шлемов, а рядом – окружной губернатор Кройцберга, который за всем наблюдает.

Видим, что нет нужного настроя. Люди смотрят на то, как арестовывают их товарищей. Мы хотим их подбодрить, но нам это не удается. Вдруг на другой стороне улицы загорелась рекламная панель. И в одно мгновение люди стали пытаться вытащить своих товарищей из полицейских машин. В буйволов полетели камни. Те побежали сломя голову. Окружной бургомистр побагровел. Нам стало ясно, что на следующий день они обязательно приедут опять. Им это, безусловно, не понравилось.

На следующий день мы пришли туда. Около «Гоу» было уже около полутора тысяч человек. Они ждали. Параллельно с этим в Амстердаме уже три дня шли уличные бои. В этот раз полицейские не приехали. Но этим они нам не оказали услугу. Мы стояли по углам, будучи подготовлены самым лучшим образом. А буйволы не приехали. Тогда Георг говорит: «Сделаем просто: выбьем стекла в аптеке, идем к телефонной будке, звоним и говорим: нападение на аптеку».

Мы так и сделали. После этого прибыли первые буйволы, очень осторожно подползли за угол. В то время у них были автомашины «Жуки». Ну, один «Жук» и один буйвол появились. В мгновение ока все, кто был на улице, набросились на буйволов. Один из полицейских горел, его тушил коллега. Вся улица была заполнена голубыми полицейскими маячками. И вот мы теперь имели их там, как хотели! Это была самая дикая драка, в которой я когда-либо участвовал.

Буйволы применили новую тактику, жертвуя своими коллегами. Из какого-то «Жука» поступил приказ оттеснить нас на боковые улицы. При этом они послали одного «Жука» вперед – он был полностью забросан камнями. В этот момент сзади выехали еще два «Жука», а ни у кого из нас уже не было камней. Так они смогли нас оттеснить, но «Жук» был остановлен.

У «Гоу» они даже стреляли – один из автомата в воздух. А другой выскочил из-за щита и начал стрелять вокруг себя. Тогда это полностью замалчивалось. Но их коллеги хорошо тогда получили – в них полетело немыслимое количество бутылок. Тогда уже появились литровые бутылки с кока-колой. Мы подошли к одной заправке, где стояли грузовики, и шлангом слили с них бензин во все бутылки. Денег на бензин у нас не было.