Текст книги "Груша на ночь"

Пикник

Денек выдался как по заказу: и пятница, и тепло, и работу над заказом смежника закончили накануне, почему и зарплата с утра случилась (первая за последние три месяца!). И коллектив небольшой фирмы ОАО «Эдельвейс» делегировал своего представителя к шефу: мол, давайте, Максим Викторович, устроим детский крик на лужайке. То есть сразу после обеда съездим на пикничок, шашлычков пожарим на природе, пообщаемся в неформальной обстановке, покупаемся-позагораем. Конечно, можно было и без него, без этого придурка М.В. Козловского махнуть на природу. Но, во-первых, очень хотелось урвать халявных полдня, во-вторых, это шеф командовал минивэном, в который влезал весь дружный коллектив фирмы, все восемь человек, в-третьих, этим дождливым летом не всякий раз удавалась такая хорошая погода, так что надо было ловить момент.

Козловский поломался для вида, но в виду смягчающих обстоятельств, как-то: другого заказа пока не было и все равно фирма опять простаивала, и настроение у него было хорошее (никто же не знал, хотя и догадывался, какую он себе зарплату, а еще и премию отхватил из полученных от заказчика денег), да и, наконец, почему бы, в самом деле, не оттянуться на природе без жены и детей, – согласился. Так что с обеда все сотрудники «Эдельвейса» явились на работу полностью в нерабочем настроении, в прогулочном облачении, весело погрузились в минивэн, уже упакованный благодаря стараниям водителя Абаккумова мангалом, вязанкой полешек и парой пластиковых ведерок с магазинным замаринованным шашлыком. В конце салона нежно перезванивались в двух больших сумках бутылки с пивом, сухим красным и мокрой беленькой. И уже через полчаса «Эдельвейс», оживленно гомоня, оккупировал облюбованную лужайку на берегу озера Карасевое.

Весело затрещали дрова в мангале, из стереоколонок минивэна на волю вырвалась музыка, забулькали откупориваемые бутылки, зазвенели сдвигаемые стаканы, пошли тосты. Во главе застолья восседал на раскладном стульчике, как на троне (остальные члены коллектива просто сидели или полулежали вокруг импровизированного дастархана) благодушно настроенный М.В. Козловский и благосклонно выслушивал тосты, каждый из которых, так или иначе, заканчивался реверансом в его сторону. Максим Викторович узнал от Вики Маргариткиной, что он «самый человечный из человечных», Николай Петрович Шевчук открыл глаза присутствующих на то, что их шеф – «гениальный менеджер», но всех переплюнул Шота Магарадзе, заявивший, что с таким «замэчателным чэлавеком «можно хоть в разведку, хоть по женщинам – успех будет абэспечэн». Расчувствовавшийся Козловский в длинной и пространной речи сообщил, что заново открыл для себя коллектив и щедро пожелал ему простого человеческого счастья. А потом все решили искупаться в теплом-претеплом озере. Над окрестностями водоема разнеслись крики, хохот, женский визг и шумный плеск воды. Козловский, регулярно посещавший бассейн по абонементу и потому чувствующий себя в воде как рыба, набрал в легкие побольше воздуха и нырнул. А вынырнул аж метрах в пятидесяти, в камышах на противоположной стороне озера. И озорно затих там, решив попугать родной коллектив.

Занятый водными процедурами, «Эдельвейс» не сразу заметил пропажу своего шефа.

– Э, народ, а где Максим Викторович? – обеспокоенно спросил шофер Абаккумов (он купаться почему-то не любил и в воду не полез, а лениво курил на бережку).

– Да вот же, рядом с нами плескался, – весело отозвалась Вика Маргариткина, с визгом отталкивая ногами Шоту Магарадзе, назойливо подныриваюшего под нее и покачивающуюся рядом с ней Нелли Петровну. – Шота, ты не видел шефа?

– Он гдэ-то тут биль, – отфыркиваясь, отозвался вынырнувший темпераментный грузин. И снова нырнул под женскую часть коллектива, жадно топыря под водой бесстыжие волосатые руки.

– Биль, да сплиль! – передразнил его Абаккумов. – Но где же, в самом деле, Максим Викторович? На берег он не выходил, это точно. Черт, неужели… А ну, вы, тише! Слышите, что вам говорят: шеф вошел вместе с вами воду, и теперь его нигде нет.

– Неужели утонул? – охнул Суханкин и мокрые его волосы от ужаса встали дыбом.

– И не хотелось бы верить, но это похоже на правду, – мрачно сказал Абаккумов. – Поныряйте-ка, ребята, на всякий случай, может, сами достанете.

– Ой, я боюсь утопленников! – закричала Вика Маргариткина и пулей выскочила на берег, а за ней торопливо полезли из воды и остальные «эдельвейсовцы».

«Ага, испугались! – обрадовался сидящий в камышах Козловский, бесшумно прихлопывая впившегося ему в шею комара. – Ничего-ничего, поволнуйтесь-ка еще!»

– Ну да, сейчас, буду я еще из-за этого придурка нырять! – неожиданно заявил Шевчук и сплюнул в воду. – Давай, Абаккумов, звони спасателям. А по мне так – пусть покоится на дне. Там и ему место.

– Я не взял с собой мобильник, – сказал, щелчком отправив в воду окурок, Абаккумов. – Ладно, приедем домой, позвоним.

– Утонул Максим, ну и хрен с ним! – вдруг радостно объявил пьяненький Суханкин, и все захохотали.

Козловский не верил своим ушам и от охватившего его гнева даже перестал отгонять настырно зудящих над головой комаров: а как же «самый человечный из человечных», а «гениальный менеджер», а с кем пойдет в «разведку и по женщинам» Шота?

– Плахой биль челавек, жадный, – обличающе сказал Шота, обнимая дрожащую Вику за плечи. – Я би с ним в разведка не пашел.

– Уж что верно, то верно, – поддакнула бухгалтерша Нелли Петровна. – Вот вы три месяца зарплату не получали, а он себе регулярно и зарплату рисовал и премии, и что хочешь… А что мне, что мне-то? Так, для отмазки да чтобы молчала, давал какие-то копейки.

– К-козел!

– А я всего неделю отсутствовал на работе по уважительной причине – да вы помните, теща ко мне приезжала, так он меня уволить хотел, – пожаловался Суханкин и всхлипнул. – А куда я пойду, я ж ничего не умею! Вот и отлились ему наши слезы.

«Ну, сволочи, сейчас вы у меня попрыгаете!» – яростно прихлопнул Козловский у себя на багровой лысине сразу десяток опившихся начальственной кровушки комаров. И уже хотел было с ревом вылезти из камышей, как услышал злорадный голос Абакумова:

– А если бы Козловский вдруг вынырнул и сказал, что все слышал, что бы вы стали делать, а, храбрецы?

Над озером повисло тягостное молчание.

– Да нет, уже не вынырнет, – нарушил тишину Шевчук. – Что он, дядька Черномор, что ли, или Ихтиандр какой? Уже не меньше получаса прошло, как он утоп. Нет, кирдык нашему козлу. Раки его уже едят.

– Я би на его мэсте нэ виниривал, – угрожающе пошевелил усами Шота.

– Конечно, зачем человеку два раза тонуть, – согласился Суханкин. – Ну что, сироты, у нас там, вроде, еще осталось чего-то? Пойдем, помянем шефа, будь он неладен, да в город надо, в ментовку, пусть этого утопленника ищут, кому положено…

– Вот только кого теперь нам главк посадит вместо него? – спросила сама себя Вика и мечтательно зажмурилась. – Хорошо бы кого помоложе, да неженатого… Отстань, Шота!

В камышах тихо и злобно плакал Козловский, облепленный комарами и пиявками.

Тетка в Канаде

– Аркадий Петрович, можно?

– Ну чего тебе, Махонькин? Опять будешь просить повысить зарплату?

– Да не мешало бы, Аркадий Петрович. Но я не за этим.

– Или жаловаться будешь, что премию тебе срезали ни за что?

– Да, ни за что!

– Если бы ни за что, ты бы вообще ее не получил, Махонькин. А так тебе все же половину премии оставили. Свободен, Махонькин!

– Да что вы, ей Богу, Аркадий Петрович! Вовсе не из-за премии я к вам пришел.

– А тогда из-за чего? А, ты же спишь и видишь себя завотделом, Махонькин! Но я тебе уже говорил, что это не твое. Не дорос ты еще до этого уровня. Работай над собой, Махонькин, работай!

– Да сколько же можно… И все на одном месте. Вон вы Серапионова уже своим замом сделали, Аркадий Петрович. А начинали мы вместе с ним. Несправедливо это. Но я все-таки не за этим.

– А за чем? Что ты мне голову морочишь?

– Аркадий Петрович, вы, я знаю, все знаете…

– Так уж и все. Ну, выкладывай давай, чего тебе надо.

– Скажите, какой с наследства берут подоходный налог?

– А что за наследство? Откуда? Танечка, принеси-ка нам чаю. Да с лимоном!

– Ну, допустим, пять миллионов. Тетка оставила, в Канаде.

– Долларов?

– А в Канаде тоже доллары?

– Ну да. Пять миллионов канадских долларов! Здорово! Кстати, как тебя… Ну да, Сергей. Сергей, что ты там говорил про повышение зарплаты? Танечка, подготовь приказ о повышении оклада Махонькина на тридцать… Нет, на пятьдесят процентов. А как звали тетеньку вашу, Сергей?

– Какую тетку, Аркадий Петрович?

– Ну, канадскую? Которая с пятью миллионами?

– Да дались вам эти пять миллионов! Вот повышение зарплаты на полста процентов – это я понимаю! Это не по-детски! Спасибо, Аркадий Петрович!

– Да ну, пустяк! Нам с вами, Сергей Ильич, давно следовало подружиться. Кстати, как вы думаете распорядиться этими миллионами?

– Да, собственно…

– Понимаю, понимаю! Еще не решили. Знаете, почтенный, у меня на этот случай есть интересная мысль. Танечка, ну где же там наш коньячок с лимоном? Да приказ не забудь прихватить! Как какой? О назначении Сергея Ильича завотделом. Такие кадры надо ценить!

– Вот спасибо, Аркадий Петрович! А Интернет у меня, как у заведующего отделом, будет?

– А как же. Безлимитный!

– Ну, тогда ладно, я пошел на свое рабочее место. Вы позвоните, пожалуйста, чтобы мне кабинет подготовили.

– Как это – пошел? Как пошел? Мы еще не закончили! Так когда вы будете вступать в наследство, Сергей Ильич?

– Да не я это!

– Как не вы? А кто?

– Да это дочь моя позвонила. Сочинение она пишет, на вольную тему. Фантазия у нее богатая, вот и надумала что-то там про богатую тетеньку из Канады, которая ей оставила наследство. А какой подоходный налог с пяти миллионов будет – не знает. Я думал, вы знаете. Но сейчас-то, раз я завотделом с Интернетом, я это и сам узнаю. Спасибо вам еще раз, Аркадий Петрович!

– Какое спасибо? Какой кабинет с Интернетом? Ах ты, малохольный! Татьяна, а ну-ка подготовь приказ о лишении премии лаборанта Махонькина! Ему не надо, у него, понимаешь ли, богатая тетка в Канаде. Скотина!

Морской попугай Яков

– Купи попугая, мужик! – дернул Сапрыкина за рукав на птичьем рыке пропойного вида мужичок. Перед ним в самодельной решетчатой клетке сидела на жердочке крупная нахохлившаяся птица с ярким, но потрепанным оперением. Попугай угрюмо дремал, смежив кожистые веки, а под одним его глазом отчетливо просматривался синяк – вот такой был большой попугай. А еще огромный крючковатый клюв его был заклеен скотчем.

Сапрыкину не нужно было никакой птицы – он на рынок приходил за червями для воскресной рыбалки. Но эта странная пара его заинтересовала.

– Хм! – сказал Сапрыкин. – А почему вы ему рот… то есть, клюв залепили.

– Да болтает чего попало, – честно сказал пропойца.

– А фингал у него откуда?

– Да все оттуда же!

– Хм! – снова сказал Сапрыкин. – Птица довольно редкая. Откуда она у вас?

– От покойного братана осталась, – сообщил владелец попугая, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. От него даже на расстоянии разило перегаром. – Братан боцманом был, в загранку ходил. Этот всегда при нем был. Да вот братец-то недавно крякнул… То есть, концы отдал. А сироту этого передали мне. Якорем его кличут. Я зову его Яковом. Ничего, отзывается.

Услышав свое имя, Якорь открыл целый глаз, с ненавистью посмотрел сначала на пропойцу, потом на Сапрыкина, как будто хотел что-то сказать. Но лишь закашлялся и снова прикрыл глаз припухшим веком с синеватым отливом.

– Ну и пусть бы жил с вами, – пожалел птицу Сапрыкин.

– Не, мне он не нужен, – ожесточенно сказал пропойца и сплюнул себе под ноги. – Жрет много. И болтает чего попало, якорь ему в глотку.

– И сколько же вы за него хотите? – спросил Сапрыкин, все больше проникаясь к попугаю сочувствием. Да и вообще, птица ему понравилась, и он уже решил для себя, что без нее с рынка не уйдет. Рыбалку можно отложить и до следующего выходного. А вот попугая может купить кто-нибудь другой.

– Да за пару тыщ отдам, – чуть подумав, сказал попугаевладелец.

«Почти даром!» – обрадовался Сапрыкин. А вслух с сомнением сказал:

– Дороговато что-то! Может, он у тебя и не разговаривает вовсе?

– Яшка-то? – обиделся мужичок. – Еще как балаболит! Причем, все на лету схватывает.

– А как бы его послушать? – озабоченно спросил Сапрыкин.

Пропойца вздохнул с сожалением:

– Ну, ты сам этого хотел.

Он вынул попугая из клетки, прижал его одной рукой к груди, а другой осторожно отлепил уголок скотча с клюва.

– Петька, ты к-козел, трах-та-ра-рах! – хрипло завопил попугай. – Где папайя? Где мар-р-р-акуйя? Жр-р-рать давай, алкаш-ш-ш, трах-та-ра-рах!

Находящиеся неподалеку торговцы и покупатели рынка ошарашенно закрутили головами, оглядываясь в поисках источника этого безобразия.

– Папайя, маракуйя! А больше ни хрена не хочешь, якорь тебе в твою куриную гузку?! – затрясся от злости Петька, заученным жестом залепил попугаю клюв и сунул его обратно в клетку. Якорь-Яков возмущенно закашлялся и попытался сдернуть крючковатым когтем скотч – он явно не выговорился, – и тут же получил щелбана от хозяина.

– Тут с утра ни в одном глазу, а ему маракуйю подавай! Да ее в глаза-то никогда не видел, из всех фруктов только соленый огурец и знаю. А ему, вишь ты, огурцы не нравятся. Привык там по заграницам бананы с ананасами лопать! Ну что, мужик, берешь птицу, нет?

Сапрыкину все больше не нравилось малогуманное обращение алкаша с диковинной и, по всему, редкой птицей, и он решил спасти ее от дальнейших мучений и возможной голодной смерти.

– На! – сказал он, протягивая пропойце две смятые тысячные купюры. – А попугая давай сюда.

– Да забери ты его! – безо всякого сожаления толкнул к нему ногой клетку мужичок и, радостно хрюкнув, припустил к ближайшему павильону.

Самодельная клетка была очень тяжелой и неудобной для переноски – и как только этот тщедушный алкаш припер ее на базар? Сапрыкин решил не мучаться и, привязав Яшку за одну ногу завалявшимся в кармане куском рыболовной лески – на случай, если тому вдруг вздумается улететь, – он вытащил его из клетки и понес к троллейбусной остановке на руках. Яшка же отчаянно завозился, зацарапался и, вырвавшись из рук, вскарабкался Сапрыкину на плечо и там успокоился, победно озирая окрестности.

«А-а, видно, покойный боцман так и ходил со своим любимцем по палубе! – догадался Сапрыкин. – Ну, чистое кино». Попугая на плече он оставил, но заходить в троллейбус с ним не рискнул – мало ли какой народ там будет, – да и ехать до дома надо было всего-то пару остановок. Сопровождаемые любопытствующими взглядами прохожих и несколькими пацанами, пытающимися на ходу погладить Яшку, Сапрыкин через пятнадцать минут был дома.

– Господи, это кто? – изумленно спросила жена Сапрыкина Катерина.

– Якорем его зовут! – с гордостью сказал Сапрыкин, пересаживая птицу с плеча на край холодильника. – Но можно и Яшкой. Очень редкий морской попугай… Купил вот по случаю. Будет жить с на-ми. Разговорчивы-ы-ый! – всехподружектебезаменит. Ну, поздоровайся с моей женушкой, Якорёшка-дурёшка!

Яшка помотал залепленным клювом.

– А, ну да! – вспомнил Сапрыкин и осторожно содрал скотч.

– Полундр-р-ра! – хрипло закричал Якорь. – Трах-та-ра-рах! Сам дур-р-ак! Где папайя, где мар-р-а-куйя, мать твою!!!

– Божечко ты мой! Похабник-то такой! – всплеснула руками Катерина. – Неси его, откуда взял.

– Это он просто голодный, – слабо засопротивлялся Сапрыкин, которому, если честно, хамство попугая тоже мало понравилось. – Сейчас мы его покормим, и он успокоится.

– А чего ты ему дашь? У нас нет ни папайи ни, прости, господи, этой, как ее, маракуйи! – запричитала Катерина. – Раз он морской, дай ему вон селедки!

– Да он морской постольку, поскольку жил с каким-то там боцманом, – объяснил Сапрыкин, роясь в холодильнике. Попугай, склонив хохластую голову набок, заинтересованно следил за ним. – Во, банан нашел! Будешь, банан, Яков?

Попугай взял уже привядший банан крючковатой лапой, клювом умело снял с него шкурку и стал жадно отрывать и глотать сладкую банановую плоть.

– Кайф-ф-ф! – наконец громогласно сообщил он и сытно рыгнул. – Молодец, салага! Тепер-рь бы бабу бы! Ну, иди ж-же ко мне, крош-ш-ка!

И уставился загоревшимся взглядом на жену Сапрыкина, а перьевой хохолок на его голове встал дыбом.

– Так он еще и бабник? – ахнула Катерина и покрылась легким румянцем – то ли от возмущения, то ли от смущения.

– Да ну, болтает чего попало! – криво усмехнулся Сапрыкин, хоть тут же почувствовал острое желание поставить этому мерзавцу в перьях еще один фингал. Где-то там, в глубине его душе заворочался скользкий червь сомнения: что-то с этой птицей неладное. Мало того, что попугай оказался наглым матершинником, его болтовня к тому же еще выглядела вполне разумной, логичной. Но этого никак не должно быть – какие там у птицы могут быть мозги, кроме глупых птичьих? Однако Сапрыкин на всякий случай решил проверить Якова.

– Слышь, ты, урод – еще чего-нибудь ляпнешь непотребное, я тебе второй глаз подобью! – провокационно пригрозил он попугаю. Но тот и ухом, или чем там у него, не повел – как будто и не слышал вовсе своего новоявленного хозяина. «Ну, как я и думал – дурак дураком, – успокоился Сапрыкин. – Но какой все же гад, а?»

Яшка между тем задремал, по-прежнему сидя на краю холодильника. Сапрыкины выключили свет и на цыпочках ушли с кухни.

– Ну и что ты будешь с ним делать? – растерянно спросила Катерина. – Во-первых, никакой кормежки на него не напасешься – вон он чего требует. Во-вторых – он же такой охальник, что от людей просто стыдно будет. Уж и не пригласишь теперь никого, обматерит всех! А дети вот-вот вернутся из деревни – им-то какой пример будет?

– Да прокормить-то не беда, – почесал в затылке Сапрыкин. – Я бы его и к картошке приучил. Но то, что он отморозок – это ты в точку угодила. Такого уже не перевоспитаешь. Да, хоть и жалко, но придется его оставить в деревне у тещи. Завтра же поеду за Колькой с Танькой и отвезу Яшку.

– Да маме-то он на фиг сдался! – запротестовала Катерина. – Выпусти вон его в окно, пусть себе летит на юга, за своими папайями и, как их там, маракуйями, прости господи.

– Теща, я думаю, найдет с ним общий язык, – язвительно сказал Сапрыкин (он имел в виду, что мама его жены, Серафима Григорьевна, в случае необходимости могла завернуть устный аргумент такой впечатляющей силы, что у ее оппонентов тут же пропадала охота вести с ней дальнейшую дискуссию). – Да и поболтать ей будет с кем зимними вечерами.

…Глубокой ночью Сапрыкин проснулся от душераздирающего визга спящей рядом жены и еще чьего-то хриплого вопля. С бьющимся сердцем он включил ночник. На груди у Катерины сидел Яков. Одной лапой вцепившись ей в ночнушку, другой он теребил ее за волосы и хрипло кричал:

– Полундр-р-ра! Где бабки, ш-ш-шалава? По-лундр-р-ра!

Сапрыкин ударом подушки сбил попугая на пол и тут же накинул на него одеяло.

– Убью-ю, х-хгады! – приглушенно вопил Яков, пытаясь выпростаться на волю. Вдвоем они еле скрутили озверевшего невесть от чего попугая, заклеили ему клюв и затолкали до утра в плательный шкаф.

Катерина вся тряслась. Она яростно накинулась на Сапрыкина с кулаками:

– Ты кого привел в дом, скотина?

– Не привел, а принес! – вяло отбивался и сам не на шутку перепугавшийся Сапрыкин. – Ну, все, все, успокойся! Уже светает, через пару часов я выеду, и ты больше этого урода не увидишь.

„.Теща, птицу благосклонно приняла, приняв ее, видимо, за индюка. Чтобы не вызывать у детей вполне законного интереса к диковинному попугаю, он им просто не показал его, а попросил Серафиму Григорьевну, пока они будут собираться домой, закрыть Яшку в птичнике. Позвонив теще через неделю, Сапрыкин между делом спросил:

– Ну, как вы там с Яковым уживаетесь?

– А чего мне с ним уживаться? – Сапрыкин даже на расстоянии удивил, как Серафима Григорьевна пожала полными веснушчатыми плечами. – Я его из птичника вытащить не могу…

– А что он там делает? – ошарашено спросил Сапрыкин.

– Что, что. – хихикнула теща. – У меня как раз перед твоим приездом хорек петуха задавил. Вот твой Яшка у меня теперь заместо него. Такой, слышь ты, знатный топтун – куры у меня аж по два яйца сносят разом!

– Да не может того быть! – потрясенно пролепетал Сапрыкин. – Это же против всяких биологических законов. Он же попугай!

– Сам ты попугай! – рассердилась теща. – Говорят тебе: топчет моих курей, значит, топчет. Да еще орет при этом дурным голосом! Подожди, как же он кричит, язви его. А, вот: «Полундр-ра-ра!» – орет. Так что спасибо тебе, зятек, за ценную птицу!

– Да не за что, – сказал Сапрыкин. И аккуратно положил трубку.