Текст книги "Работа для гробовщика"

Глава III. Старомодный и неординарный

Инспектор дожидался его на втором этаже «Рыцарского герба», тихого старомодного паба, расположенного на одной из самых глухих улочек района.

Кэмпион пришел около восьми часов, как и обещал Йео. Причем по телефону голос Йео выдавал облегчение и нескрываемую радость:

– С самого начала знал, что вам никак не устоять перед искушением. Люди так просто не меняются. Всегда есть что-то в характере человека, неудержимо привлекающее его к определенного рода событиям. Подобное часто происходило у меня на глазах. Вы были ниспосланы небом, не говоря уже о роли, сыгранной нашим шефом, чтобы вмешаться в дело семьи Палиноуд. Я сразу свяжусь с Чарли Льюком. Вам будет лучше познакомиться с ним в пабе на Эдвардс-плейс, куда он часто заглядывает. Чарли вам понравится.

И вот теперь, когда он поднялся по деревянной лестнице и вошел в кабинку с обшитыми лакированными панелями стенами, нависавшую над полукруглой стойкой большого бара внизу, бледные глаза мистера Кэмпиона узрели сына Билла Льюка. Дивизионный инспектор (таково было его полное звание) выглядел серьезным парнем. Сидя у края стола в шляпе, надвинутой на глаза, с мышцами, заметными даже под гражданским плащом, он легко мог бы сойти за гангстера. Льюк обладал крупным телосложением, но тонкая кость и умение держать себя неброско скрадывали его рост и общие могучие габариты. У него было подвижное, чуть смуглое лицо с длинным носом, узкие блестящие глаза, а заранее заготовленная для встречи улыбка скрывала яростный темперамент.

Чарльз Льюк сразу поднялся со стула, приветственно протягивая руку.

– Очень рад знакомству, сэр, – сказал он так, что собеседнику лучше было поверить в искренность его слов.

Обычно дивизионный инспектор единолично и полностью отвечает за свой небольшой квартал города, но только до тех пор, пока там не происходит ничего экстраординарного и настолько интересного, чтобы старший районный детектив-инспектор Скотленд-Ярда не почувствовал необходимости прислать ему кого-нибудь в помощь. И несмотря на более близкое знакомство с кварталом, он почти всегда неизбежно попадал в подчинение к присланному помощнику. Кэмпиону оставалось ему лишь посочувствовать.

– Надеюсь, вас это не слишком обидит, – произнес он с обезоруживающей откровенностью. – Сколько убийств в семействе Палиноудов вам сейчас приходится расследовать?

Узкие глаза сверкнули в его сторону, и Кэмпион заметил, что офицер был даже моложе, чем он предполагал. Тридцать четыре, тридцать пять – максимум. Неслыханно молод для своего ранга в полиции.

– Прежде всего, что вы будете пить? – Льюк нажал на кнопку звонка на столе. – А когда мамаша Чабб оставит нас одних, я без помех посвящу вас во все детали.

Владелица паба действительно обслужила их собственноручно. Это была востроглазая суетливая маленькая женщина с лицом, вежливо озабоченным интересами клиентов, и седыми волосами, собранными в пучок под сеткой.

Она кивнула Кэмпиону, даже не удостоив его прямого взгляда, и удалилась, взяв плату за заказ.

– Что ж, – сказал Чарли Льюк, стрельнув глазами по сторонам, и в его голосе неожиданно послышался легкий сельский акцент. Причем голос оказался таким же налитым мощью, как и плечи. – Не знаю, что вы успели выяснить об этом деле, и потому кратко расскажу историю в том порядке, в каком ее докладывали мне самому. Все началось с несчастного доктора Смита.

Кэмпион не слышал ни о каком докторе Смите, но внезапно тот будто оказался рядом с ними. Приобрел реальные очертания, как нарисованный карандашом портрет.

– Высокорослый мужчина лет тридцати пяти, женатый на настоящей мегере. Перегружен работой до предела. Слишком уж добросовестно исполняет свои обязанности. Совестливый. Каждое утро выходит из квартиры, уже запиленный супругой вконец, и отправляется к себе в приемную с витриной, напоминающей прачечную. Сутулится. Спина напоминает верблюжий горб. Носит слишком широкие брюки, ерзает в кресле, словно сам Бог дергает его за невидимые веревочки. Голова почти без шеи, как у черепахи, и он поводит ею чуть заметно из стороны в сторону. Глаза постоянно встревоженные. В общем, хороший человек. Добрый. Не такой умник, как некоторые, нет времени для самосовершенствования, но вполне достойный профессионал. Личность старой закваски, хотя не окончил престижной школы и не причисляется к местной элите. Служит своему призванию, никогда не забывая, что это его долг. И вот Смит начинает получать гадкие анонимные письма. Естественно, это не может не потрясти его.

Чарли Льюк вел свой рассказ, не акцентируя знаков препинания и не слишком связно, зато помогал повествованию всем своим телом. Когда он описывал спину доктора Смита, его спина выгнулась тоже. При упоминании приемной он жестом обозначил форму витрины. Но его огромная сила все же оставалась более физической, чем эмоциональной, и он использовал ее в рассказе, забивая факты на свои места, как гвозди молотком. Кэмпиона он заставил буквально проникнуться пережитым доктором скандальным потрясением. Его речь обрушивалась на собеседника лавиной.

– Позднее покажу вам папку со всей этой грязью. А пока обрисую ситуацию в общих чертах. – И он стал яростно произносить фразы, руками помогая им как бы улечься в отведенные гнезда. – Обычные грубые непристойности. Заставил психолога поработать над письмами. Тот утверждает, что писала женщина, но с большим сексуальным опытом и далеко не такая необразованная, как можно предположить, если обращать внимание на грамматические ошибки. В письмах содержались обвинения в том, что доктор покрывает убийцу. Старая леди Рут Палиноуд была убита, похоронена, никто не задавал никаких вопросов, а врач несет за это ответственность. До доктора не сразу доходит серьезность проблемы, но потом он начинает подозревать, что такие же письма получают его пациенты. Обращает внимание на их случайные обмолвки. И бедолаге поневоле приходится задуматься. Он перепроверяет симптомы болезни той старушки. Сам уже напуган до смерти. Зачем-то делится своими тревогами с женой, которая, разумеется, начинает пользоваться этим, чтобы еще больше мучить его. Смит доходит до нервного срыва, обращается к коллеге-специалисту, и тот заставляет его обратиться к нам. Вот каким образом дело впервые попадает в мои руки. – Он дал себе передышку, глотнув разбавленного водой виски. – «Боже мой! – заявляет мне Смит. – Ведь ее мог убить мышьяк. Я вообще даже не предполагал возможного воздействия яда». «Что ж, доктор, – отвечаю ему я. – Это может быть лишь пустая сплетня. Но кому-то явно хочется распускать ее. Мы найдем, кто именно этим занимается, и все уладим». А теперь переместимся на Апрон-стрит.

– Я слежу за ходом вашей мысли, – кивнул мистер Кэмпион, стараясь не выдать своего волнения. – Мы говорим о доме Палиноудов, верно?

– Не сразу. Для начала общее описание улицы. Это важно для нас. Узкий и короткий проезд. Небольшие магазины по обе стороны. С одного конца – бывшая часовня Братства во Христе, ныне превращенная в репертуарный театр «Феспис», претенциозный, но безвредный, и пансион «Портминстер», он же дом Палиноудов – с другого. Как безнадежный пьянчуга, квартал за последние годы опустился и обнищал. Палиноудов постигла та же участь. Теперь их домом владеет престарелая бывшая птичка из варьете, решившая стать хозяйкой пансиона. Ипотека подешевела, она унаследовала какие-то деньги, в ее собственный дом угодила бомба, и тогда вместе с несколькими своими бывшими постояльцами она перебралась туда, заодно оставив самих Палиноудов в роли обычных квартирантов.

– Мисс Роупер – моя старая знакомая.

– Неужели? Интересно. – Узкие щелки глаз мгновенно расширились. – Тогда, быть может, вы кое-что скажете мне. Могла она написать те письма?

Брови Кэмпиона под оправой очков взлетели вверх.

– Для этого я недостаточно хорошо знаю ее, – пробормотал он. – Но она мне кажется тем редким человеком, который не удержался бы и поставил свое имя в конце письма.

– Вот и я так думаю. Мне она нравится, – Льюк говорил совершенно серьезно. – Но ведь ничего нельзя знать наверняка. – Он вытянул вперед свою большую ладонь и начал загибать пальцы. – Прикиньте сами. Одинокая женщина, счастливые деньки в прошлом, остались рутина, скука и, вероятно, даже ненависть к заносчивым, но обнищавшим жильцам. Они могут донять «самую добрую женщину», когда ее пансион переживает трудные времена. – Льюк сделал паузу. – Я бы даже не стал винить ее, – продолжил он затем с тем же серьезным видом. – У каждого свои заскоки. И порой обстоятельства приводят к обострениям. Я вовсе не имею в виду, что это непременно сделал наш старый увядший цветочек. Я лишь пытаюсь разобраться в мотивах. Ей вполне могло взбрести в голову избавиться от всей семейки разом, но она не знала, как провернуть такой трюк. Или же запала на нашего доктора и решила побольнее ударить его, оставшись без взаимности. Хотя, конечно, она старовата для этого.

– Кто-нибудь еще попал в поле вашего зрения?

– То есть кто мог стать автором писем? Человек примерно пятьсот. Любой из пациентов доктора. Он порой ведет себя с ними странно, когда стервозная жена доводит его до ручки, и к тому же эти люди изначально больны, не так ли? А есть еще остальные обитатели улицы. Я не буду описывать вам каждый дом на ней, чтобы нам не пришлось проторчать здесь всю ночь. Кстати, пейте, пейте, сэр. Но я дам вам представление о царящей там атмосфере. На углу напротив театра расположена лавка бакалейщика и торговца скобяными товарами. Хозяин из бывших деревенских жителей, но превратился в кокни уже лет пятьдесят назад. У него можно делать покупки в кредит до бесконечности. Однако постоянно имеет проблемы с властями. Может хранить сыр вместе с керосином. И стал совершенно другим человеком с тех пор, как умерла его жена. Знаком с Палиноудами почти всю жизнь. Их отец помог ему, когда он только открывался, а теперь, если бы не он, некоторые из них голодали бы к концу каждого месяца. Рядом с бакалейщиком расположился торговец углем, но он тут недавно. Дальше приемная доктора. По соседству с ней зеленщик и его семья. С ними все в порядке. Семейство большое, с множеством дочерей. Все лица в косметике, все руки в грязи. А вот затем, мистер Кэмпион, на нашем пути аптека.

Льюк попытался понизить голос, но его мощи все равно оставалось достаточно, чтобы заставить панели по стенам вибрировать. Наступившая затем краткая тишина, когда он замолк, воспринималась отдохновением от шума.

– Аптекарь представляет для вас интерес? – вопросом поощрил полицейского собеседник, которого успела увлечь манера повествования инспектора.

– Папаша Уайльд представлял бы интерес, даже если бы его просто изобразил художник, – произнес Чарли Льюк. – Что у него за заведение, вы не представляете! Настоящая лавка древностей! Слышали когда-нибудь о патентованном средстве от кашля и несварения желудка под названием «Динамит Эпплярда»? Разумеется, не слышали, зато держу пари, что ваш дед подорвал себе на этом динамите остатки здоровья. И вы по-прежнему можете купить его там при желании. В оригинальной упаковке. У него десятки маленьких шкафчиков с ящиками, набитыми всякой всячиной, а запах стоит как в спальне древней старухи – с ног сшибает. И среди всего этого восседает папаша Уйальд, похожий на пожилую тетушку с крашеными волосами и вот с таким воротничком. – Он вытянул подбородок вперед и вверх, а глаза округлил и выпучил. – Когда Боуэлсы выкапывали из земли мисс Рут Палиноуд, а мы стояли вокруг на холоде, дожидаясь, пока сэр Доберман наберет достаточно материалов в свои баночки с образцами, то я, признаться, уже начал думать, что мне придется-таки обратиться к папаше Уайльду. Не утверждаю, что именно он подсыпал яд, каким бы тот ни оказался, но купили его наверняка в той аптеке.

– Когда вы ожидаете отчет от эксперта-криминалиста?

– Мы уже получили предварительный. Окончательный будет вечером. Обещали никак не позднее полуночи. Если обнаружится нечто, что может содержать в себе состав преступления, нам придется разбудить гробовщиков и сразу же выкопать брата. У меня есть ордер. Ненавижу такую работу. Сплошная грязь и вонь невыносимая.

Он тряхнул головой, как это делает промокшая собака, и приложился к своему напитку.

– Речь идет о старшем брате, насколько я понимаю? Старшем из всех членов семьи?

– Да. Об Эдварде Палиноуде, скончавшемся в марте прошлого года в возрасте шестидесяти семи лет. Сколько минуло с тех пор? Семь месяцев? Будем надеяться, он уже превратился в скелет. Это старое и очень сырое кладбище. Должен был успеть разложиться.

Мистер Кэмпион улыбнулся:

– Вы оставили меня в обществе престарелого и более чем странного аптекаря. – Куда мы отправимся сейчас? В бывший дом Палиноудов?

Инспектор задумался.

– А почему бы и нет? – отозвался он. – На противоположной стороне улицы находится только контора гробокопателей Боуэлсов, банк – небольшой филиал «Клафса», арка, ведущая в Апрон-мьюз, и самый скверный паб в мире «Футманс». Отлично, сэр. Переберемся в тот дом. Он на углу, но соседствует с аптекой. Огромное здание с подвалом. Строение потертое, как шерсть старого верблюда, но сбоку от него расположено даже небольшое подобие садика, который весь усеян кошачьими экскрементами и старыми бумажными пакетами.

Чарли Льюк снова сделал паузу. Показалось, будто его первоначальный энтузиазм исчез, и теперь он искоса бросал на Кэмпиона мрачные взгляды.

– Вот что я вам скажу, – в голосе Льюка прозвучало некоторое облегчение. – Вероятно, я смогу показать вам капитана прямо сейчас.

Он медленно встал и с предельной осторожностью, свойственной людям изрядной физической силы, приподнял большой, обрамленный в багет рекламный плакат ирландского виски, занимавший часть центра внутренней стены кабинки. За ним оказалось небольшое застекленное окошко, через которое бдительный владелец паба мог никем не замеченным вести наблюдение за нижним залом и, соответственно, поведением клиентов. Ряды столов расходились от главной стойки, как спицы велосипедного колеса, образуя сегменты, где и размещалась пьющая публика. Двое мужчин встали на удалении от окошка, почти соприкасаясь головами, и посмотрели вниз.

– Вот он, там, видите? – шепот Чарли Льюка напоминал отдаленные раскаты артиллерийских залпов. – Высокий пожилой мужчина в самом углу.

– Тот, что разговаривает с Прайс-Уильямсом из «Сигнала»? – Кэмпион сразу узнал самого пронырливого местного криминального репортера.

– Прайси от него ничего не добьется. Заметили, насколько ему скучно? Достаточно посмотреть, как вяло он делает записи в блокноте, – сказал инспектор, но теперь он говорил тоном опытного рыбака, знающего, терпеливого и заинтересованного уловом.

Капитан действительно отличался солдатской выправкой. Лет около шестидесяти, он выделялся стройностью фигуры, которую пощадила постепенно наступавшая старость. Волосы и усы он стриг коротко, отчего невозможно было определить их цвет. То ли светлые, то ли уже совершенно седые. Кэмпион не слышал его голоса, но предположил, что он обладал приятным произношением и слегка пренебрежительной тональностью, о чем бы ни шла речь. А еще он готов был поспорить: сложенные за спиной руки покрыты пятнами, как кожа лягушки, на одном из пальцев скрытно перевернутый печаткой вниз перстень, а в кармане лежит пачка визитных карточек.

Кэмпиону показалось неуместным для такого человека иметь сестру, носившую вместо шляпки кусок картона с автомобильной вуалью, и он поделился с полицейским своим наблюдением. Льюку пришлось извиниться:

– Простите, что не объяснил сразу. Он не из Палиноудов. Просто живет в том же доме. Рене перевезла его из своего прежнего пансиона. Там он числился среди ее любимых постояльцев, а теперь ему отведена одна из самых лучших комнат. Зовут его Аластэр Сетон, звание получил в армии, откуда списан по инвалидности. Проблемы с сердцем, насколько я знаю. Финансовые возможности сводятся приблизительно к четырем фунтам и четырнадцати шиллингам в неделю. Но он считает себя джентльменом и из кожи вон лезет, чтобы им казаться, ведя соответствующий образ жизни, бедолага. А посещения этого паба держит в секрете от всех.

– Готов предположить, что именно сюда он отправляется, когда вскользь упоминает в пансионе о предстоящей ему важной деловой встрече.

– Так и есть, – Льюк кивнул, посмотрев на Кэмпиона с уважением. – А встречается с Нелли и с пинтой пива. Но в глубине души он даже получает удовольствие от такого интервью. Капитан возмущен, что оказался замешан в столь мрачное дело, и вместе с тем просто-таки пылает от приятного волнения.

На какое-то время оба замолчали. Взгляд Кэмпиона блуждал по толпе завсегдатаев паба внизу. Вскоре мистер Кэмпион снял очки и спросил, даже не отвернувшись от окошка:

– Почему вы не хотите разговаривать со мной о Палиноудах, инспектор?

Чарли Льюк налил себе виски, а потом посмотрел поверх ободка стакана, и его взгляд показался неожиданно открытым и честным.

– Дело в том, что я не могу разговаривать о них, – ответил он.

– Отчего же?

– Я их совершенно не понимаю, – он сделал это признание тоном лучшего ученика школы, сознающегося в своем невежестве.

– Что вы имеете в виду?

– Только то, что сказал. Я не понимаю, о чем они говорят. – Льюк откинулся на спинку стула и вытянул перед собой на столе длинные мускулистые руки. – Если бы они изъяснялись на иностранном языке, я бы пригласил переводчика, – продолжил он, – но это не тот случай. И дело не в том, что они отказываются говорить. Они разговаривают часами напролет. Но когда я ухожу от них, у меня голова буквально гудит, такой в ней царит хаос, а потом читаю протокол беседы, и мне приходится посылать за стенографом, чтобы проверить, правильно ли он записал. Представьте, он тоже чаще всего затрудняется дать мне определенный ответ.

Снова пауза.

– Э-э-э… Они используют слишком сложные слова и строят чересчур длинные фразы? – неуверенно предположил мистер Кэмпион.

– Нет, не особенно. – Льюка его идея нисколько не обидела. Он только еще больше погрустнел. – Их трое, – добавил он. – Это все, что мне понятно. Двое умерли, трое еще живы. Мистер Лоренс Палиноуд, мисс Эвадна Палиноуд и младшая – мисс Джессика Палиноуд. Это она принимает подачки в сквере. Никто из них не имеет денег, достойных упоминания, и одному богу известно, зачем кому-то понадобилось их убивать. Но они вовсе не чокнутые, как некоторые считают. Я сам тоже сделал подобную ошибку. Хотя здесь никакие описания не помогут, сэр. Вы должны сами познакомиться с ними. Когда вы собираетесь поселиться там?

– Немедленно. Я даже чемодан с вещами прихватил с собой.

Дивизионный инспектор усмехнулся, однако отреагировал серьезно:

– Для меня это хорошая новость. У дверей дежурит наш человек, но он знает вас в лицо. Его фамилия Коркердейл. Простите, что не смог рассказать вам подробнее об этих людях, мистер Кэмпион, но они старомодные и неординарные. Мне самому не по душе такое определение, но оно, увы, соответствует действительности. – Он склонился над стаканом и похлопал себя по животу. – Уже дошел до той стадии, когда стоит мне подумать о них, как дурнота подкатывает к горлу. Я пришлю вам копию отчета эксперта-криминалиста, как только получу его.

Мистер Кэмпион допил пиво и взялся за чемодан. Неожиданно ему в голову пришла мысль поинтересоваться кое-чем еще.

– Кстати, а что это за девушка? – спросил он. – Совсем юная, темноволосая. Вот только лица ее я толком не разглядел.

– Это Клития Уайт, – бесстрастно ответил Льюк. – Она приходится им племянницей. Когда-то Палиноудов было шестеро. Одна из них вышла замуж за врача, который увез ее в Гонконг. По пути туда их судно пошло ко дну, но они оба чудом остались в живых, а младенец – эта девочка – появился на свет, когда его мамочка еще не успела даже обсохнуть от морской воды. Отсюда и имя[3]3
  Клития в древнегреческой мифологии – океанская нимфа.


[Закрыть]. Не спрашивайте меня о деталях. Я ничего не понял, но они мне так и сказали: «Отсюда и имя».

– Ясно. Она тоже живет у Рене?

– Да. Родители отправили ее обратно в Англию, в чем ей очень повезло, поскольку их позднее убили. Она была совсем еще крошкой в то время. Сейчас ей восемнадцать с половиной лет. Работает секретарем в редакции «Литературного еженедельника». Облизывает марки и отправляет по почте рецензии. Но как только научится печатать на машинке, начнет сочинять сама.

– А кто тот паренек, который был с ней?

– Юнец с мотоциклом? – Вопрос прозвучал так неожиданно резко, что мистер Кэмпион невольно вздрогнул.

– Мотоцикла я не заметил. Они вдвоем появлялись в том сквере. – Конец фразы он скомкал, потому что все еще моложавое лицо Чарли Льюка мгновенно помрачнело, веки сомкнулись над только что ясно сиявшими глазами.

– Жалкий щенок и бродячий котенок – вот кто они, – злобно процедил он, а потом вдруг вскинул взгляд, рассмеялся над самим собой с обезоруживающей искренностью и добавил: – Но она милый маленький котеночек. Просто у нее еще глазки не открылись.