Текст книги "Золотоискатель. Истоки"

Мы часто рассуждали о жизни, так как делать на остановках было абсолютно нечего, кроме сушки одежды, да приготовления скромной еды и чая. Как-то вечером, растянувшись на траве у огонька после преферанса, я спросил попутчика:

– Петрович, а скажи-ка, любезный, женат ли ты?

– О, женат, и давно! Мария Степановна ждет сейчас дома, волнуется. Светлая, замечательная женщина! Одна на всю жизнь…

– Разве такое может быть? Скучно, поди, видеть рядом одно и то же лицо.

– Нет, голубчик, совсем не скучно, если лицо любимое!

– И вы полагаете, любовь эта будет с вами до конца жизни?

– А что думать-то. Почитай, четырнадцать лет уже женаты. Дочка у меня, Настенька… Глазищи в маму, а натура вся моя! Знаешь, каждый раз слушает, раскрыв рот, и образчики всякие из путешествий, да камешки самоцветные – лучшие для нее подарки. А ты женат?

– Никак нет… – торопливо ответил я, – то есть, конечно, женюсь когда-нибудь… Наверное.

– Женишься, куда денешься! Смотри, какой ты удалой и лицом завидный, хоть и грязнющий… Умом тоже не обижен. Тебя отмыть, да приодеть, и отбою от девиц не будет, помяни мое слово!

Мы засмеялись и принялись за чай. Я представил, как приезжаю в Питер героем, в парадной форме, и на каком-нибудь балу небрежно обвожу барышень глазами. Но дальше мечты отчего-то застряли, и я молча воззрился на огонь. Петрович протянул озябшие ладони к костру и с воодушевлением продолжал:

– Дети – это великое благо и дар Небес… Нам-то с Машенькой только одного Бог послал. А ты уж, Андрей Николаевич, поболе расстарайся!

– Отчего вы уверены, что благо? Нельзя же предвидеть, что из дитенка вырастет годам, скажем, к тридцати. А в детстве они все хороши.

– Предвидеть нельзя, но в нем твое семя будет. Вот и решай сам – хорошее оно у тебя или плохое?

– Я не знаю…

– Как – не знаю?! А что ты здесь делаешь? Самое что ни на есть здоровое и любопытное семя! Смотри, Андрей, какая огромная у нас страна. Будет где жить твоим детям, внукам, правнукам… А ты – «не знаю»!

…Чем выше поднимались мы по реке, тем ближе продвигались к югу Империи. Низкая невеселая тайга, одинаково торчавшая по берегам, уже морочила глаз. На север от нас тянулась безграничная Якутия, на юге дыбились многочисленные хребты Забайкалья. На заболоченных берегах кровососы висели просто стеной; то здесь, то там несчастные животные выскакивали из леса, тряся шкурой, и кидались в воду, пытаясь спасись от крылатых тварей. В таком духе мы прошли больше двух с половиной тысяч верст, почти половину Восточной Сибири! Поход по Амуру оказался увеселительной помпезной прогулкой, и наверняка о нем много напишут историки, а о возвращении первопроходцев на материк мало кто узнает. Однако мне такая жизнь вдруг оказалась по душе… Отчего – я и сам не понимал.

В одну из ясных ночей я долго не мог уснуть, сильно маялся – болела натертая до крови нога. Петрович задумчиво шуршал веткой в углях и улыбался сам себе. Счастливый человек! Мне стало завидно, и я беспокойно зашевелился.

– Не спится?

– Угу…

– Давай, Андрей, расскажу тебе сказку.

– Как в детстве? Здорово! А про что?

– Ну… Про ворону и крысу.

– Давай! – я сел, завернувшись в вонючую шинель, и уткнувшись подбородком в колени, в предвкушении сказки. Стало отчего-то славно, словно я был дома, у родного очага, совсем еще маленький, и сейчас мама расскажет мне чудесную историю, после которой боль пройдет, и я обязательно засну…

– Тогда слушай. Однажды сошлись в смертельной схватке ворона и крыса, за кусок французского сыра! Полетели во все стороны перья и шерсть. Крыса зубами кусается, ворона клювом долбит. День бьются, два, три – не могут одолеть друг друга. Сели передохнуть. Тут мудрая ворона и говорит: «Вот деремся мы с тобой, а сыр-то и засох! Надо было поделить его по-братски, и все дела. Мы же с тобой – одной крови!» «Как это одной? Ты мой враг!» – возмутилась крыса, и хвостом забила в нервах. «Да очень просто! Мы с тобой обе любим сыр – раз. И обе испокон веков живем рядом с человеком, крошки с его стола подбираем – два. Только ты по земле бегаешь, а я в небе летаю. Зачем нам драться? Давай лучше дружить! Тогда мы человечество переживем, и внуки наши станут царить на земле!» «Давай!» – согласилась крыса, и заключили они Великое Сырное Перемирие… Вот и сказке конец!

– Ой, а дальше?

– А что дальше… Вот так и живут они рядом с человеком, да терпеливо ждут, когда люди друг друга за сыр перебьют… – угрюмо вдруг закончил рассказчик.

– Как ты думаешь, неужто дождутся?

– Не знаю… Хотелось бы верить, что нет.

– Грустная сказка. Откуда она?

– Я только что придумал! – признался ученый. – Скучно…

– Экий талантище! – восхищенно сказал я, – завидую твоей дочке! Хороший ты человек, Петрович… Даже нога болеть перестала.

Шумно вздохнув, я замолк, а попутчик улыбнулся во тьме. Близился рассвет, изрядно похолодало – мы оба, как по команде, подвинулись ближе к тлеющему бревну, плотно закуклились в свои одеяла и быстро заснули.

Нелегкий наш путь продолжался. В Жигалове мы, похожие на беглых каторжников и до полусмерти измотанные, пересели на почтовые тройки. Двое суток почта несла нас в Иркутск, и я спал в кибитке, как убитый. После всего пройденного город показался столицей мира! Там я узнал, что Миша Корсаков благополучно достиг Петербурга, и Государь остался очень доволен удачею экспедиции. Наступила спасительная осень, прибыл граф Муравьев, и сразу же начались торжественные встречи, балы, обеды и награды… Среди всего этого кавардака мой ученый куда-то потерялся, и мы больше никогда с ним не встретились.

Но Судьба по-своему восполнила потерю: к великому изумлению и радости, я получил орден Святой Анны, и сам генерал лично вручил его мне… Неужели за искусанную рожу и отбитые ноги? Но, как бы то ни было, теперь в моей петлице красовалась почетная награда, и я безумно гордился собой!

«…Громов! Подойди-ка поближе, и сними шлем…»

Старый король, полулежа на подушках, поманил меня к себе. Я повиновался, гремя подкованными сапогами о камень. Нестерпимо зачесалось подмышкой, но рука наткнулась на металл.

«…Давно тебя не было, доблестный рыцарь. Я вижу, меч твой потемнел от крови врагов, а взгляд стал колючим. Я болен, однако власть моя еще сильна. Ты удостаиваешься Золотого Креста и титула Командора Восточной Империи! Я слышал, ты влюблен в мою дочь Изгольду? Теперь она станет твоею женой.»

Я рухнул на колени: «О, благодарю тебя, мой Король!… Служить тебе – мое предназначенье.»

«…Погоди-ка… Встань! Никто не может знать своего предназначения, – пробурчал Король, – и ты единственный, кто достоин руки принцессы, однако…»

«Однако?…»

«Ты должен будешь совершить еще один, последний подвиг.»

«Какой же?»

«Достань мне сокровище из страны Чень.»

Мурашки пробежали по моей спине:

«Речь идет… о Священном амулете?…»

«Да, рыцарь, и только ты сможешь добыть его!»

«Но это же невозможно… Все знают, что его носит волшебный Змей!!!»

«Ну и что? Не мне тебя учить. Ты же не хочешь, чтобы твоими землями на Востоке владела чешуйчатая тварь?…»

На одном из балов Николай Николаевич подошел ко мне с загадочным видом:

– А вы, Андрюша, не придете ли ко мне завтра утром, часиков в восемь?…

Вот, думаю, еще одна награда… Что может быть бесчеловечней, чем поднять офицера в семь утра после бала?

На следующее утро с душевным содроганием, побритый и отутюженный, я стоял перед генералом, перебирая в уме разные страшные вещи… А ну, куда-нибудь в Камчатку курьером пошлют?!… Не приведи Господь.

Муравьев велел мне сесть и сам устроился напротив, внимательно разглядывая мое лицо, словно стараясь понять, стою ли я того, что он собирается предложить. Наконец, без предисловий он изрек:

– Давно я с вами хотел переговорить, Громов. Скажите… Не желаете ли вы заняться железом или золотом?

Мигом сообразив, что железные заводы находятся от Иркутска всего в трехстах пятидесяти верстах, в то время как известные крупные прииски – в полутора тысячах, я бойко ответил, что желаю посвятить себя железу. Что мне, как сыну знаменитого инженера и металлурга, похвально было бы пойти по стопам отца…

Муравьев резко встал и два раза обошел меня вокруг. Спина отчего-то вспотела, пока он кружился, как хищный ворон над зайчонком. Наконец, генерал остановился напротив и мягко сказал:

– Я все ж рекомендую вам заняться золотым делом.

Не успел я открыть рот, как он начал описывать нашу большую страну, несметность скрытых в ней богатств, верный успех дела, награды, хорошую пенсию и тому подобное… В пример привел горника Павлуцкого, открывшего громадные прииски Кару и Шахтаму. Да уж, хорошо наслышан, знаю…

– Я считаю, что инженер, обладая научными знаниями, должен искать золото гораздо лучше, чем не обремененные разумом приказчики. А вы, голубчик?… Какого вы мнения?

– Так точно…! – тупо брякнул я и замолк, обескураженный собственной косностью.

…Голова вдруг словно набилась ватой. Генерал совершенно опьянил и увлек мой язвительный разум невиданными перспективами. И когда я через час уговоров сдался и объявил, что отдам предпочтение золоту, он утвердительно сложил руки на груди и произнес:

– Вот и славно… Поручаю вам управление поисковыми партиями в Нерчинском округе, где уже больше десяти лет инженеры ни черта не могут найти!

Я побледнел. В двадцать три года я стал управляющим сибирскими партиями?!

…Шел пятьдесят шестой год. Меня назначили чиновником особых поручений за две тысячи рублей жалованья, и велели неторопливо, но все же собираться…

Так я неожиданно, но радостно отдался желтому дьяволу. Судьба вновь увела меня от железных заводов, открыв невиданные перспективы, и наверняка уготовив такие же приключения.

Море

Все катилось своим чередом. Потихоньку стали заводиться нужные знакомства, я общался с золотопромышленниками, горными инженерами, много искал, и скоро стало ясно, что покорный ваш слуга полный чурбан в золоте… Пришлось изрядно поломать голову над новой грамотой, прежде чем я решился поехать в Сибирское царство металла, на Нерчинские заводы.

Как и предполагалось, прибытие мое не вызвало у местных инженеров ничего, кроме кривых усмешек. Мы, мол, сами ученые, и край знаем, как свои пять пальцев – нет тут ничего. Что это с Муравьевым, послал нам мальчишку со школьной скамьи, учить нас? Курам на смех!

Я скромно отвечал, что очень надеюсь на их содействие, и вместе мы достигнем общей цели. И вообще, без их советов я полный нуль. Про себя же обзывал их гномами и мысленно показывал язык…

Однако, несмотря на явную оппозицию, я с энтузиазмом взялся за дело. Мне дали планы всех приисков, лучших штейгеров и рабочих. Перво-наперво я занялся главными пунктами выходов золота на Шахтаме и Каре, изучая каждую мелочь. По науке россыпь целесообразно использовать, если содержание в ней золота не меньше трех золотников на сто пудов песка.

Мы с помощниками буквально летали по всему округу и всюду задавали по куче шурфов на каждую речную долину. Это была настоящая облава! Но Небо, увы, отвернулось от нас – золото пряталось, а Нерчинское горное правление неожиданно прекратило финансирование, и партии остановили работу… Более того, пока я был полон сил и энергии, мой ближайший помощник, инженер Мелехин, серьезно заболел сифилисом и навсегда оставил меня. Горники уже начали посмеиваться надо мной: мол, нечего было выпендриваться, только рабочих замучил, школяр!

Неудача за неудачей сильно ударили по самолюбию. Я не знал, что делать. Тогда в одну из нервных ночей я взмолился в черное небо, даже не Богу, а просто так… А потом заснул…

Приснились мне река и пустой шурф, в который я свесил ноги, уныло сидя на его краю. И явился вдруг тот мрачный юноша, что носил на себе старый сундук. От вида полуслепых его зенок моя кожа покрылась пупырями страха, и я еле успел схватить брошенную мне монету… Не стал даже разглядывать ее, жадно зажав в кулаке – знал, что золото! Юный демон (демоном я его окрестил за странные острые уши) подошел к яме, заглянул в нее зачем-то, и хитро улыбнулся. Затем, показав мне указательный палец, он исчез. Проснулся я весь в поту. Зато утром пришло известие о том, что деньги на разведку, наконец, дали, и наша облава тайги возобновилась. Судьба подарила мне еще один шанс! Но что же значил этот палец?…

Я настойчиво искал, не давая продыху рабочим, однако воз оставался на своем месте. В довершении несчастий, Муравьев прислал нарочного, которому я должен был передать отчет о проделанной работе… Со стыдом писал я письмо, что трудимся исправно, рабочие не знают выходных, однако металл пока прячется. При одной мысли, что граф может усомниться во мне, становилось жарко и тошно…

Палец, палец… Может быть, это единица? Одно? Один? Вот загадка… Я, конечно, не особенно верил снам, но второй приход персонажа меня сильно озадачил. Мне явно показали что-то важное, но я не мог разгадать данного мне намека.

Вечером следующего дня меня осенило: один шурф! Может быть, это имел в виду мой странный юноша? Один шурф на одну долину? Выглядит вполне логично. Надо попробовать, это должно сэкономить кучу трудов и в несколько раз расширить облаву!

Сказано – сделано. Рабочие страшно обрадовались, так как им было проще переходить из долины в долину, нежели рыть проклятые ямы в больших количествах. После массы проделанных проб у меня сложилось стойкое убеждение: чем богаче россыпь, тем проще ее найти. Для этого достаточно делать один шурф в одном русле. Если река богата золотом, оно себя обнаружит. Все гениальное просто!

Сделав столь ошеломляющий вывод, я бросил думать о мелочах и приступил к собственной системе поисков большого золота. Мы накинули сеть на огромный район, и судьба вознаградила меня за старания, открыв хороший пласт на Бальдже, левом притоке Онона. Мелкая, шустрая каменная река запомнилась мне на всю жизнь, как первый взлет удачи…

После этого, овеянный славою успешного золотоискателя, я тут же уехал в Иркутск, поджидая Муравьева из Петербурга. Здесь мне повысили чин, назначили будущую пенсию в шестьсот рублей, и велели отдыхать. Радости моей не было предела! Теперь я знал наверняка – сны бывают вещими. Но каков слепой предвестник… с виду страшен, а помощь оказал неоценимую, да в такой сложный момент. Смущало только одно обстоятельство – все получилось слишком легко. Ну и ладно. Не всегда же мне тащить тяжкую лямку, да вверх по реке…

«…Вот тебе сокровище Чень! Я достал его! Мне пришлось идти целый год, но для Змея оказалось достаточно одной стрелы в глаз… Где моя невеста?»

Я швырнул под ноги королю маленький кожаный мешочек, в котором лежал непонятный амулет с изображением змеи, туго свернувшейся в кольцо. От мешочка пошел ядовитый дым, стража вздрогнула и ощетинилась длинными мечами…

Старик, погрузившись в мрачную думу, казалось, не обращал никакого внимания на принесенный дар, стоящий мне долгого и тяжкого похода.

«Мальчишка…» – прошептал он, глядя сквозь меня. «Неужели ты думал, что можно так легко справиться со Змеем?! Он обманул тебя. Ты украл у него жалкую безделушку, а он в отместку забрал мою дочь… Ты ведь только ранил его тело, забыв про волшебство его сути!»

Я молчал, подавленный новостью. Король поднял мешочек и вынул амулет из желто-черного камня, похожего на кошачий глаз:

«Отправляйся назад, сынок. Ты знаешь, что делать… Возьми это с собой – камень приведет тебя к главному змеиному логову…»

Не успел я немного расслабиться и отдохнуть на заслуженных лаврах, как генерал, вернувшийся из столицы, потребовал своего слугу к себе. Он торжественно объявил, что намерен послать столь удачливого охотника искать золото на Амур. Моей задачей ставилось основать там прииски, разработать их, а доходы употребить на обустройство далекого края.

О, наконец-то снова Амур! Как я мог отказаться!

Видя мое счастливое лицо, возрадовался и Муравьев, но не все оказалось так безоблачно… Я сразу попросил разрешения сосредоточить поиски в верхней части реки, где хребты еще не удалились на значительное расстояние, однако граф не согласился с моими доводами. Совет непреклонно решил послать меня в Приморскую область. Видимо, генерал еще точно не знал, какая часть Амура отойдет к Нерчинскому округу за разные услуги, оказанные в снаряжении первой экспедиции. Кроме того, и окончательного договора с Китаем тоже не было, а в Приморье мы уже сидели крепко, это была наша земля… Но я всем сердцем чувствовал, что ждут нас в том краю большие проблемы. Поэтому радость от скорой встречи с Амуром быстро поутихла.

Исполняя волю высокого начальства, и против желания, мне пришлось снаряжать горную партию на восток. Я взял всех прежних рабочих и штейгеров, уже проверенных в деле, и с первой же водой отправился вниз по Шилке. И хотя я плыл к океану, никто не мешал мне осматривать все по дороге – а это и составляло главный интерес в деле! Теперь я решил не упускать ни одной картины, которые предстанут передо мной по пути к Приморью.

Уже виденный ранее Амур теперь открывался мне с другой стороны. Мне нужны были знаки золота. Я все тщательно записывал и даже зарисовывал, благо делать все равно было нечего. Довольно скоро наше судно прибыло в низовья, и мы развернули лагерь. Рабочие начали методичную облаву. Но, как я и думал, местность, назначенная Муравьевым, мало что обещала в золотом плане. Несколько шурфов подтвердили это, и в конце лета я осел в тоскливом Николаевске, не зная, чем себя занять. Необходимо было идти вглубь тайги, навстречу ветвям гор, идущим от Хингана, но не было никакой возможности из-за отсутствия обоза и по причине наступающей осени, а за ней и зимы. Я собрал совет из наиболее опытных штейгеров. Мы долго думали, спорили, и решили идти в Удский край, ведь Уда течет почти прямо на запад, разрезая вилкою материк – значит, там есть шанс углубиться в горную страну. В Николаевске уже сидел губернатором мой старый знакомый Козакевич, он и выделил мне широким жестом парусник «Камчадал», на котором отправил всю команду, снаряжение и припасы в Удскую губу.

…Время для похода оказалось выбрано неудачно – в начале сентября в Охотском море начинается сезон штормов, однако деваться было уже некуда: штиль с зыбью, присущий морю в хорошую погоду, наш парусник не устраивал, а ждать слабого ветра в этих краях можно до второго пришествия. Я уже знал, что заход в реку Уду довольно опасен, и возможен в течение всего нескольких дней, в новолуние. Скорость воды в устье доходит до восьми узлов, при этом никаких опознавательных знаков на берегах не стоит, и судно легко может налететь на подводную скалу или мель. Кроме того, сильно похолодало. Но я надеялся, что все будет в порядке: шхуной управлял Кузьмин, лихой моряк и отличный мужик, любимый всей командой.

Однако, когда мы благополучно зашли в Аян и уже начали спускаться в губу, свирепый шторм все-таки догнал нас. Трое суток корабль избивало бушующей стихией, и в какой-то момент положение стало критическим – ураганным ветром вырвало носовой парус, а вода полностью заливала палубу и сбегала по трапам в каюту. В последний день капитан, весь мокрый, вбежал ко мне, держась руками за голову и крича: «Все кончено!!!…» Но на меня, уже двое суток лежавшего почти без сознания от морской болезни, этот пафос не подействовал. Я с трудом растянул губы идиотской в улыбке и прошептал: «Чему быть, того не миновать…» Мне уже хотелось умереть, лишь бы не чувствовать проклятой качки…

По счастью, через некоторое время отважным матросам удалось выволочь из трюма и поставить запасной парус. Наше бедное судно выправилось и стало осмысленно бороться с волнами…

Лишь на четвертые через сутки все стихло, и выглянуло солнце. Команда, измученная и уже распрощавшаяся с жизнью, выползла на палубу. Меня крутило и тошнило, однако вдали уже виднелось устье Уды, и это прибавляло сил. Кузьмин взял курс вдоль берега, из-за чего мы потеряли еще один день, зато судно не так раскачивало. Держась за леер, я вдруг вспомнил, как еще вчера, лежащий на койке и помирающий от качки, я нестерпимо захотел увидеть шторм воочию, своими глазами. Может быть, мне хотелось напоследок увидеть лицо самой Смерти?… Позвав матроса, я с его помощью приподнялся на койке, немного посидел, приходя в себя, и вылез на палубу. Смотрел я недолго, но картина сильно впечатлила меня – наше суденышко, подобно тарантулу, спускалось с какой-то огромной темной горы в долину, а на таких же горах вокруг, на самых макушках, лежал снег… Брызги, срываемые ветром в гигантских валов, были похожи на снежный буран… При очередном спуске у меня началась рвота, и я с трудом добрался до койки. Шторм наглядно показал, сколь ничтожны людишки, по сравнению с лютой силой природы… Достаточно одной коварной волны, одного порыва – и конец честолюбивым помыслам! Мне подумалось: а много ли толку в горделивых планах, если жизнь гордецов полна опасностей и постоянно висит на волоске?…

Наутро все закончилось. Шхуна мягко уткнулась в берег, как ребенок в материнский живот. Обретя под ногами твердыню, я постепенно приходил в себя… Мы обсохли и с удовольствием гуляли около парусника, любуясь утихшей природой и красивым приливом. Матросы штопали на берегу парус, а Кузьмин, сидя у костерка и слушая, как поет чайник, задумчиво чертил кораблики палочкой на песке:

– Я слышал, Андрей Николаевич, по Амуру народ уже вовсю плавает! Адмирал Путятин ходил в том году, а за ним двинулась наука, Шренк тунгусов наших изучал…

– П-фф – ответил я, – пусть теперь плавают, отчего же нет? Дорога открыта! Мы-то первыми шли.

– Ну, не совсем… И до вас там смельчаки были. Поярков, вон, когда еще ходил? Больше двух веков назад, почитай.

– Так он от Зеи ходил до устья, а не с верхов.

– А Васильев, ссыльный который? Вот уж авантюрист! Его маньчжурцы три раза ловили и нам возвращали. Мужика бы к науке исследовательской привлечь, в помощники кому дать, а мы его – в кандалы.

– Да, жаль его… У нас завсегда так. Но это еще что! Говорят, лет двадцать назад француз какой-то ходил на Амур, миссионер. Так его гольды слопали за милую душу!

– Не слопали, а убили! – вмешался исправник, шумно отхлебнув из кружки. – Выбили зубы и вырвали глаза, а тело оставили лежать на берегу, пока его волной не смыло.

– Господи, помилуй… за что ж они его так?

– Того не ведаю… Миссионерам во все времена изрядно доставалось. Не лезь в чужой монастырь!

– А что же туземцы Шренка не убили?

– Так он же академик, а не миссионер. Он только изучал все вокруг, а в душу не лез. Понимать надо!

– А-а…

Мы надолго замолчали, глядя на огонь. С моря дул легкий бриз, дышалось легко и славно, и работать совсем не хотелось…

Отдохнув, я вяло произвел исследование морского дна. В основном оно представляло собою породы, вынесенные из долины Уды. Своим помощникам я объяснил, что если Уда золотоносна, то при промывке здешних песков мы неминуемо должны получить черный шлих с золотинками, так называемые знаки золота. А если не найдем, то Уда не стоит нашего внимания, и даже если в ее притоках что и лежит, то настолько слабое, что не в состоянии дать о себе знать…

Я велел рабочим поставить походный вашгерд возле лужи, решив промыть пуда четыре камешков с песком. Получили мы массу шлихов и… ни одной пылинки золота! Вот неудача. Удский исправник, присутствовавший при процессе, был сильно удручен и потребовал повторить пробы, однако это ни к чему не привело.

Днем поднялся мерзкий ветер, и мы вынуждены были вернуться на судно. Пока я размышлял, что делать дальше, к нам неожиданно подплыла лодка, в которой сидели казак и тунгус. Прибывшие вызвались быть лоцманами в прибрежье за небольшую плату, и я с радостью согласился, так как меня занимали другие планы. Мы собирались бросить корабль и идти вверх по реке пешком, чтобы не терять драгоценного времени.

Пока гости под надзором исправника занимались шхуной, мы с командой перебрались на берег и пошли вверх по Уде, таща лодку с вещами и припасами на канате. Лодка, искусно выдолбленная из дерева и формой своей приноровленная к характеру реки, сильно облегчала нам путь… Но погода быстро портилась, а кое-где по берегам реки уже лежал снег. Холодная чистая вода Уды, рожденная ледниками на стыке хребтов Джагды и Джугдыра, вяло плескалась о днище лодки, река почти на всем своем протяжении смирно текла по равнине, местами заболоченной. Мы очень спешили, и в итоге за три дня наш отряд отмахал восемьдесят верст. Рабочие, изрядно притомившиеся, первыми заметили церковь на пригорке, а за ней юрты и домики Удского острога. Здесь жили в основном ссыльные люди, которых сгоняли по Охотскому тракту.

Мы с удвоенной силой рванули, предчувствуя скорый отдых и тепло…