Текст книги "Жемчуг проклятых"

Глава Четвертая

1.

Вздыхая, Агнесс разглядывала ошметки черной слизи, на месте которых должен был быть заварной крем. Со дна медной кастрюльки на нее взирали четыре печальных глаза – мраморные шарики. Их бросали в кастрюлю, чтобы крем не подгорел, но чуда не произошло. Крем подгорел назло.

Да еще так зрелищно!

Копоть осела на недавно побеленных стенах кухни, на горшочках с мятой, чабрецом и розмарином, на окороках, свисавших с потолка, даже на хвосте кошки, откуда контактным путем попала на передник миссис Крэгмор, приведя экономку в тихое бешенство. Нахохлившись, старушка сидела в кресле-качалке и недобро посматривала на барышню, которая, протирая слезящиеся глаза, листала «Компендиум» в поисках средства для чистки меди. Миссис Крэгмор не спешила на помощь.

После разговора с Хантом, а потом и с Ронаном, Агнесс бросилась угождать дяде. Враг врага все равно что друг, даже если он не лучится дружелюбием. А в том, что мистер Хант был ей врагом, Агнесс уже не сомневалась. Как, впрочем, и в том, что он ненавидит пастора, а еще Ронана и Мэри, такую кроткую.

И если бы мистер Хант обругал при ней Сатану, Агнесс пригласила бы хвостатого джентльмена в дом, попросила Сьюзен принять у него вилы, а потом завела бы беседу о разных видах смолы. Критика мистера Ханта была лучшей рекомендацией.

Держа в уме старую поговорку, Агнесс начала прокладывать путь к сердцу опекуна, но путь оказался тернистым – готовить в школе не учили. Раз в неделю девочек, конечно, водили на кухню, но особы постарше беспокоились о том, как бы платья не пропахли жиром, а малышня воровала изюм и бросалась мукой. Под бдительным оком кухарки девушки украшали торт засахаренными вишнями, но этим занятия ограничивались. Постигать кулинарию пришлось с азов.

Новая причуда мисс Агнесс привела Сьюзен и Дженни в восторг. Ничто так не умиляет низшие классы, как непрактичность высших в сочетании с абсолютной уверенностью в своей правоте. Сразу становится ясно, что основы мира непоколебимы, и для честной девушки всегда найдется место горничной, потому что дамы из благородных действительно не способны себя обслужить. Такими уж уродились. Такая у них природа.

Обе горничные приседали и хором благодарили мисс Агнесс, а после скармливали мышам обуглившееся миндальное печенье. Диггори тоже угощался ее выпечкой, но он мог сгрызть пригоршню сухого овса, запив водой из лошадиной поилки, и его мнение мало интересовало госпожу.

Ближний круг ее разочаровал Мистер Линден объявил, что у него пост. Да, внесезонный. Это пост-прошение. За мир во всем мире, отмену Хлебных Законов и обращение племен Конго. Когда закончится? Не раньше, чем Бог обратит внимание на эти проблемы.

Первого июня Ронан праздновал день рождения. Агнесс решила порадовать его творожным пирогом, но пирог растекся прямо в корзине, а Ронан, как выяснилось, вообще не ел сладкое и не стал его оттуда выскребать. Что касается Мэри… Ей кулинарка ничего не предлагала. Уходя, она увидела, как Ронан кладет на колени матери рыбу. Сырую. С чешуей. Дальше Агнесс не стала досматривать.

Уже несколько дней на кухне, а затем и во всем пасторате пахло, как на поле битвы при Ватерлоо, а в боевых условиях люди, как известно, открываются с неожиданной стороны. Самый короткий запал оказался у миссис Крэгмор, обычно спокойной и рассудительной. Но для гнева у нее имелись все основания. Кухня была ее вотчиной, крепостью и в некотором роде алхимической лабораторией. Здесь старушка проводила большую часть суток, готовя не только ростбиф и пудинги, но мази и притирания для всего прихода. Кому понравится, когда хлопья копоти смешиваются с гусиным жиром или с чистейшим, превосходнейшим, любовно собранным свиным навозом?

В первый же день миссис Крэгмор пришла жаловаться на захватчицу. Хозяин внимательно выслушал ее, покивал и сказал, что дело безнадежное. Будь Агнесс кухаркой, он тотчас бы ее рассчитал, но родственную связь так просто не разорвешь. Придется потерпеть. Угроза отстегать его хворостиной по старой памяти тоже не увенчались успехом. Пастор был непреклонен. Но брюзжать миссис Крэгмор никто не мог запретить, и в брюзжание она вкладывала всю душу.

– Насыпать золы с песком и как следует потереть соломой, – смилостивилась экономка.

– Спасибо.

Агнесс отложила нож, которым поддевала прикипевший ко дну мраморный шарик, и наклонилась к очагу, чтобы зачерпнуть золы, но не успела. С несвойственной ее возрасту прытью экономка перехватила кастрюлю. Шея миссис Крэгмор подрагивала, как у разгневанной индейки.

– Тут уж три – не три, а только медянку натрешь. Сначала затянет медь зеленой пакостью, а как чего сготовишь в той кастрюле, то все и потравимся. Все, конец кастрюле. На такую даже старьевщик не позарится, – вынесла она вердикт и, театрально вздыхая, поставила почерневшую кастрюлю на подоконник, ставший могильником кухонной утвари.

В других обугленных сотейниках и котелках уже зеленел розмарин, причем рос с таким напором, что вспоминалась поэма о девице, которая тоже зарыла голову любимого в горшок с розмарином, а после собрала рекордный урожай. По расчетам Агнесс, размерами кастрюля идеально подходила для ее головы. Судя по недоброму взгляд экономки, та тоже так считала.

– Ой, миссис Крэгмор, а напойте мне что-нибудь, – сказала Агнесс первое, что пришло в голову. – Завтра мне опять к Хэмишу, а я так не одной и не выучила. Напойте мне что-нибудь, миссис Крэгмор. А то он опять свою песню затянет.

– Пе-есню? – сощурилась старуха. – Какую-такую песню он вам пел? Уж не про пьяного ли мельника, который воротился домой?

– Сейчас вспомню.

– Про то, как вдова принимала трех пилигримов? Про застрявшего в дырке крота? Про девицу и ее клубок шерсти? – вопрошала экономка с нарастающей тревогой.

– Вроде нет.

Экономка схватилась за сердце.

– Неужто про моряка по кличке «Девять-раз-за-ночь»? – просипела она.

– Кажется, про какого-то скакуна. Он пил из колодца. Это какая должна быть шея длинная, вот ведь умора!

Но миссис Крэгмор не нашла песню уморительной и поклялась заколоть греховодника вилкой для тостов.

– Ну так слушайте, мисс. Спою вам про одну леди. Настоящую, не чета нонешним. Сейчас леди пошли навроде служанок – сами за всем следят, свечные огарки да куски сахара пересчитывают, и про готовку должны знать, и про стирку! Тьфу, житья от таких нет, – она со значением покосилась на барышню. – А та была леди так леди! Где кухня в доме вообще не ведала, только развлекалась, как леди от веков подобает, – с теплотой вспоминала экономка. – Что хотела, то и делала, ни кого не слушала! А как задумала уйти, так в одном плаще и ушла, ни шпильки с собой не захватила!

Она бухнулась в кресло и затянула себе под нос:

 
Цыгане явились на графский двор,
Играя на тамбурине.
Так звонко гремел их веселый хор,
Что в замке проснулась графиня.
Танцуя, сбежала она на крыльцо,
И громче цыгане запели.
Увидев ее молодое лицо,
Они ее сглазить успели.
 

Дальше следовала история о том, как леди убежала с цыганами, предпочтя кочевную жизнь домашнему уюту. Если раньше она спала на перинах, то отныне будет скитаться с мешком за плечами. Но леди оставила позади не только наряды и драгоценные каменья, и не только старого скучного мужа. Она бросила крошку-сына. Под вечер в замок прискакал лорд и, узнав о побеге, помчался вслед за женой.

 
– Вернись, молодая графиня, домой.
Ты будешь в атласе и в шелке
До смерти сидеть за высокой стеной
В своей одинокой светелке!
Но графиня была непреклонна:
– О нет, дорогой! Не воротишь домой
Меня ни мольбою, ни силой.
Кто варит свой мед, тот сам его пьет.
А я его крепко сварила![2]2
  Английская народная баллада «Графиня-цыганка», перевод С. Маршака


[Закрыть]
 

Допев последние строчки, миссис Крэгмор надолго замолчала, и Агнесс молчала вместе с ней. Как ни восхищала ее удаль беглянки, брошенного ребенка было жаль. Ему хотя бы объяснили, куда исчезла мать? Или ничего не объясняли, просто запретили ее упоминать? И наказывали, если он поздно вернется домой, а то вдруг пойдет по ее стопам и тоже сбежит? Ей вспомнился Ронан.

– Та леди тоже ушла с цыганами? – уточнила Агнесс.

– Нет, не с цыганами. А в остальном все как-то так и вышло.

– И сын у нее был?

– Был.

– Что же с ним сталось?

– Няньке отдали, – заскрипела креслом миссис Крэгмор. – А та сколько с ним ни билась, все понапрасну. Так и не научила его быть счастливым. Вырос и выбрал себе плохую дорожку.

– Так он сбежал вслед за матушкой?

– Нет, он-то как раз остался, – грустно хмыкнула экономка и покачала головой. – Дурачок.

Она запела снова и не смолкала почти что час. Пела про гордячку Барбару Аллен и про сэра Патрика Спенса, сгинувшего в кораблекрушении, про рыцарей, лесных разбойников и мертвецов, выходящих из могил, если их саваны намокнут от слез живых, про святых и висельников, а чаще всего про то, как опасно быть девицей, потому что на твою честь покушаются и дома, и за его стенами. Но когда она затянула свою любимую песню о девушке, полюбившей рыцаря-эльфа, в кухню влетели Сьюзен и Дженни. Хлопая накрахмаленными передниками, они затараторили наперебой, да так быстро, что миссис Крэгмор не успела обругать их для порядка.

– Мисс Агнесс мэм!

– Хозяин вернулся, вас кличет!

– Только вы не плачьте раньше времени!

– Мы туда кружева пришьем!

Первой мыслью Агнесс было спрятаться подальше, хотя бы в закоптелую трубу, но вряд ли она выгадает от проволочек. Скорее уж злодейство дядюшки успеет вызреть и налиться ядом. Лучше сразу узнать, что он там задумал. Но в гостиной ее покинула решимость, и если бы девушки не топтались в дверях, Агнесс опрометью бросилась бы из пастората. А так пришлось ущипнуть себя, в надежде, что ужасное видение исчезнет.

Оно не спешило исчезать. Брезгливо держа его двумя пальцами, дядюшка показал ей отрез ткани, такой тоскливо-серой, словно ее сваляли из грязной паутины. Такие робы выдают узницам в работных домах, прежде чем загнать в карцер. Агнесс похолодела, как будто проглотила льдинку и та медленно таяла в желудке. Не может такого быть.

– Ты загорела, дитя мое, – издали начал пастор, но заботливый тон не сулил хорошего исхода.

И без напоминаний она знала, что пора начинать бой с бичом ее жизни – веснушками, но дядюшка намекал на кое-что пострашнее.

– А все потому, что ты не носишь капор. Наверное, тебе не с чем его надеть. Не печалься, я обо всем позаботился. Вот твое новое платье.

Племянница обреченно молчала.

– Я опасаюсь, что мисс Билберри возгордится в виду предстоящего замужества, которое значительно поправит дела ее семьи. Ты же преподашь ей урок смирения и нестяжательства.

Он протянул ей ткань, которая, в довершение всех зол, оказалась колючей. Смутно припоминалась сказка о том, как девушка шила рубашки из крапивы, и Агнесс позавидовала счастливице. У крапивы, по крайней мере, яркий цвет. А эта дерюга словно всасывала окружающие краски, оставляя вокруг лишь благочестивую серость. Вот бы мистер Хант порадовался!

– До субботы мне платье не сшить! Я же не успею.

– За чем дело стало? Попроси Сьюзен тебе помочь. Она умет кроить, и вместе вы быстро справитесь… К миссис Билберри ты пойдешь в этом платье или не пойдешь вовсе.

Сьюзен и Дженни обступили ее, как фрейлины королеву, уходящую в изгнание. «Такая молодая и так страдает!» – читалось в их взглядах, сочувственных и почтительных.

– Сходить за ножницами? – шепнула Сьюзен, когда пастор уселся в кресло и, как ни в чем не бывало, развернул «Йорк Геральд».

Агнесс медлила с ответом. До чего же она ненавидела мистера Линдена и то, как невозмутимо он шелестит журналом, как будто пошив этой власяницы был уже вопросом решенным. А потом он потребует что-то новое, и опять, и опять! Наверное, так и нужно. Это и есть воспитание, дисциплина, и дядюшка просто лепит из нее более утонченное и нравственное существо. Но почему же ей тогда так больно? Ведь не плакала же от боли глыба мрамора, когда Пигмалион высекал из нее Галатею. Разве можно так с живыми людьми?

Обидные слова уже кололи ей язык, но Агнесс, хоть и с трудом, сумела их проглотить. Да, сказать, но не сейчас. Сначала нужно кое-что о нем выведать. Неожиданно намеки мистера Ханта из оскорбительные показались заманчивыми. «Не тот, кем хочет казаться». Так кто же он наконец?

– Не надо ножниц, – ответила Агнесс, чувствуя, что искушение вонзить их в «Йорк Геральд» слишком велико. – Подождем до завтра.

2.

В домике Хэмиша было душно, а от сена, устилавшего земляной пол, нестерпимо зудело в носу. Тем не менее, Агнесс допела балладу, так ни разу и не чихнув, чем весьма порадовала старика. С благодушным видом он кивал и чесал спину о дубовый столб, к которому был прислонен его сундук.

За пением Агнесс успела как следует рассмотреть жилую комнату: столы и стулья были низенькие и трехногие, чтобы прочнее стояли на неровном полу, в буфете тускло мерцала оловянная посуда, стены украшали вырезки из «Фермерского альманаха». И, конечно же, домик был битком набит амулетами: пучки трав, разноцветный «ведьмин шар» на окне, чтобы отразить дурной глаз, надкушенная булочка, свисавшая с потолочной балки – как объяснила миссис Крэгмор, хлеб, испеченный в Страстную пятницу, весь год защищает от хворей. Да и столб у очага тоже был непростой. Хотя он казался почти черным от наслоений копоти, сверху Агнесс разглядела странный знак – не то букву «Х», не то Андреевский крест.

– Что это, сэр?

– Енто, что ль? Ведьмин столб, почитай, еще прадед мой его тут поставил.

– Сюда ведьм привязывают? – содрогнулась Агнесс, ощущавшая с ними некоторое родство.

– Да их привяжешь, – Хэмиш смачно сплюнул на пол. – Оберег это, чтоб в дом не шастали. Одна беда – только на ведьм и действует. Остальные-то вредители туда-сюда шляются…

– А потом масло пропадает, – дополнила гостья.

– Всякое случается, – насторожился старый фермер. – Только чегой-то я не уразумею, куда ты клонишь.

– Я клоню в сторону нашего ректора, Джеймса Линдена.

Хэмиш уронил миску с кашей и сам едва не сверзился с сундука.

– Да что ты, дочка! Нешто ж так можно! Дядюшка твой, возлюби его Господь, все же из дворянского сословия…

– … но он не тот, кем хочет казаться, – поймав старика на слове, Агнесс не спешила его отпускать. – А какой он на самом деле? Расскажите, сэр!

Долго еще поскрипывал сундук и шуршали высохшие папоротники на полу, но видно было, что Хэмишу не терпится поведать ей одну из тех историй, которые вся родня может пересказать с любой точки отсчета и которым даже пинта пива не придает новизну. Он значительно причмокивал губами и шевелил пальцами, словно перебирая струны невидимой лиры. Агнесс изобразила восторженное ожидание.

– Раз так просишь, расскажу я тебе одну байку о твоем дядюшке, а ты уж сама решай, кто он таков. Почитай, шесть лет назад дело было, год опосля того, как твой дядюшка сан принял. Ну так вот, перебрался в наши края Том Хейкрофт со своей миссис – фермер богатый, труженик, но и гордец, каких свет не видывал. Родом-то он был с северо-запада. Мы все тогда подивились – какая ему корысть за сотню миль-то ехать? Нешто не мог себе ферму поближе подыскать? А оказалось, что за ним грешок один водился. Любил он вечерком в кабак зайти и кружку пива выпить, да если б одну! А как воротится домой, сразу на жену с кулаками кидается. Много она, болезная, от него натерпелась. Ну так вот, как-то в праздничек – кажись, Ламмас был – хватил он лишку и опять дома жену прибил, а она о ту пору брюхатой ходила. Ну и выкинула ребеночка. А тут уж соседи не стерпели. Бабу поучить – оно, конечно, дело полезное, но надо ж и меру знать. Сначала соломы ему на крыльцо насыпали, а ему хоть бы хны. Тогда они чучело сделали, в его одежу обрядили, да и сожгли у него под окнами. Мол, полюбуйся, что мы все о тебе думаем. Уезжай из нашего прихода, а то как бы и до тебя не добрались. У него как раз арендный договор на ферму истекал, а помещик наотрез отказался продлевать – поди, мол, прочь с моей земли, мне тут буянов не надобно. Вот и приехал он туда, где никто его не знал. А новый человек в приходе – он кто? Да никто! Так, пустяковина какая-то… Не в укор тебе, дочка, будет сказано…

– Ничего, сэр, – сказала Агнесс.

Она прекрасно знала, что чужак не смеет даже визит нанести первым и должен смиренно ждать, не понадобиться ли кому-нибудь новый знакомый. Но мистера Хейкрофта ей было не жалко, и она даже расстроилась, что ей придется выслушать историю, главный герой которой такой негодяй. Может, сразу попросить концовку, где черти утащат его в ад? Но вдруг она пропустит важное про дядюшку.

– Том хоть и большую, богатую ферму арендовал, а все равно старожилам не чета. Обидно ему стало. Он-то привык, что люди к нему с почтением. Гордость заела, совсем затосковал. Днем работает до кровавых мозолей, а вечером пьет и женушку свою кулаками потчует. Ну и сызнова так ее отделал, что неделю пластом пролежала. Соседки, добрые души, побежали за Элспет Крэгмор, чтобы та ей кости вправила и синяки гусиным жиром смазала. Твой дядюшка, как узнал что за сыр-бор, следом поскакал. Это уже опосля он остепенился, посуровел. А в первый год службы горячая был голова… дай ему Бог здоровьичка… Вот, значится, приезжает он к Тому на двор. Едва соскочил с коня, сразу начал распекать Тома на все корки. Дескать, не смейте, Хейкрофт, даже пальцем жену трогать. Христианин вы али язычник? Разве не сказано в Писании, что о женах надо заботиться? Ну и все в том же духе. А заодно и про десятину ему напомнил. Мол, почему десятину не платите? Извольте-ка уплатить. Тут Хейкрофт закусил удила. Поди, уже успел наклюкаться, ну и начал криком кричать на твоего дядюшку. Сопляк, только из люльки выполз, а уже меня, рабочего человека, поучаешь? Да пропади ты пропадом со своей церковью! (Это его слова, не мои). И никакой десятины ты от меня не дождешься – хоть с констеблем приходи, хоть с самим епископом! А жену как бил, так и буду бить. Вот убью насмерть – отправляйте меня в Австралию, а покуда жива, так и спросу с меня нет.

– А что же дядюшка? Он заступился за бедную миссис Хейкрофт?

– Не перебивай, дочка! – вошел в раж старик. – Дай досказать!

– Но с миссис Хейкрофт все было в порядке? Ее не убили насмерть?

– Вот дослушай и узнаешь… Ничего твой дядюшка не сказал, только глаза у него полыхнули, и что-то под нос себе пробормотал. А как ускакал восвояси, так и началось в хозяйстве Тома неладное.

Хэмиш подобрал с пола уроненную миску и преспокойно принялся за кашу, такую густую и липкую, что она даже не выплеснулась. А пыльца с папоротников разве что придавал ей пикантность.

Агнесс заерзала на колченогой табуретке.

– Что же началось, сэр? Не тяните так!

– Ты, поди, даже не знаешь, как в те года десятину собирали? – снисходительно проговорил старик. – Нынче-то ее деньгами выплачивают – десятую часть годового дохода – а в те годы были две десятины, большая и малая. Большая – это зерно да сено, малая – фрукты, овощи, домашняя птица. Раз уж твой дядюшка ректор, то ему обе причитались. Небось, видала большой амбар у вас на заднем дворе?

– Там садовый инвентарь хранится.

– А в прежние времена это был амбар для десятины, ее туда окрестные фермеры свозили. А пастор потом уже сам решал, как ею распорядится… Ну так вот, не заладилось у Тома хозяйство. Что ни десяток яиц, так одно пустое, что ни грядка, так одна брюква сгниет – десятая по счету. В каждой десятой крынке молоко скиснет, каждое десятое яблоко – червивое. По первости Том работников обвинял – мол, совсем обленились, не следите за добром. Но тут пришла пора пшеницу жать…

– И что?

– Том даже землемера позвал, чтоб тот поле измерил, сколько там пшеницы сгинуло. Ровнехонько десятая часть. Но суть-то в не том, что пшеница была примята, а в том, как она была примята! Все колосья скручены и узлом связаны. Вот такая штука.

– Но при чем же здесь мой дядя? Вы же не будете утверждать, что джентльмен прокрался на чужое поле и вытоптал пшеницу! – возмутилась девушка.

– Да чтоб у меня язык отсох, ежели я буду такое утверждать! – замахал на нее ложкой Хэмиш. – Твой дядя про это ни сном, ни духом не знал. Ты бы видела, как он удивился, когда Том к нему посреди ночи прибежал, со шляпой в руках, и только что в ноги не бухнулся. Говорит, я хоть за пять лет вперед десятину уплачу, только пусть добрый сэр снимет порчу с моего дома! Оказалось, Том как с поля вернулся, напился допьяна и давай поленом на свою миссис махать. А потом полено у него из рук как выскочит, а потом… В общем, не знаю, что потом с тем поленом приключилось. Но у Тома теперича при слове «полено» левый глаз дергаться начинает.

– Вы хотите сказать, что мой дядя заколдовал полено? – совсем запуталась Агнесс.

– Да ничего он не колдовал! Говорю же, про все те куролесы он от Тома услыхал. В ту ночь. А как услыхал, побледнел страшно и в дверной косяк вцепился, чтоб не упасть. Том ему талдычит – мол, снимите порчу, добрый сэр, будьте милостивы, а дядюшка твой кивает так медленно-медленно, будто пытается сообразить, что же делать. Постараюсь, говорит. Если б еще знать, как так вообще получилось, но постараюсь. Только, говорит, вы меня больше не злите. А то когда женщин бьют – меня как джентльмена это очень огорчает. Том ему поклялся, что пылинки со своей миссис сдувать будет. С тех самых пор у Тома на ферме сплошное благоденствие – хоть палку в землю воткни, на ней сразу яблоки завяжутся. Да и вообще, прижился у нас, оказалось, человек неплохой. Только от выпивки нос воротит, даже от вассейла на Рождество. Так-то вот, – с размаха он поставил в истории точку, но гостья тут же переправила ее в запятую.

– А что же миссис Хейкрофт? – не унималась Агнесс.

– Когда она по улице идет, Том сюртук скидывает и под ноги ей стелет, чтоб туфельки в луже не замочила.

Агнесс надолго задумалась. Она-то рассчитывала услышать совсем другую историю. Что-нибудь о маслобойке и о том, как дядюшка, ухмыляясь, уносит ее под полой длинного сюртука (но потом всегда возвращает, потому что он джентльмен). Что-нибудь о его склонности к розыгрышам, которая распространяются как на прихожан, так и на родню. Ведь не думает же он, в самом деле, что она сошьет то ужасное платье? Всего ведь шутка, правда?

Но картина вырисовывалась странная, а вкупе с тем, что наговорил ей мистер Хант, еще и зловещая.

– Выходит, он колдун? – спросила она неуверенно. – Или… как это…. чернокнижник?

– Э нет, дочка, я хоть стар да сед, а из ума еще не выжил, – Хэмиш облизал ложку и протяжно рыгнул. – Как начну языком молоть, так его люди потом зададут мне жару! Такое устроят, что не приведи Господь.

Загадки множились, как кролики по весне.

– Его люди – это кто-то из духовной консистории?

Она представила, как архиепископ Йоркский приходит разбить Хэмишу единственное застекленное окно, но на этом у нее отказало воображение.

Старик осклабился.

– Вот и тебе чтоб никогда не узнать, кто они такие – его люди.

Больше от него ничего не удалось добиться, и в пасторат Агнесс вернулась в крайнем замешательстве.

По всему выходило, что ее дядюшка как минимум колдун, а может и того хуже – ведьмак.

3.

Агнесс поднялась по скользкой, истертой от времени лестнице и замешкалась на площадке, отделявшей восточное, более новое крыло от западного, где таился кабинет мистера Линдена. Осторожно подкралась к двери кабинета и, почувствовав чей-то недобрый взгляд, подняла голову. С тяжелых потолочных балок на нее взирали деревянные лица, какие встретишь разве что в древних церквях. Ангелы, бородатые святые и совсем уж непонятные существа, только глаза и губы видны из-за лиственного орнамента. Что, если они доносят дядюшке о незаконном проникновении на его территорию? Вдруг здесь все заколдовано? Напоследок Агнесс рискнула прислонить ухо к двери, надеясь расслышать, как бурлят котлы с зельями или попискивают в ретортах гомункулусы, гладкие, как новорожденные поросята. Но в кабинете было тихо. И нет ей доступа в его мир, и никогда не будет.

Она вернулась к себе спальню, но стоило ей войти, как комната вздрогнула завертелась так быстро, что ее вращение звоном отозвалось в ушах. Привычные предметы – туалетный столик, ширма, конторка – расплылись и потекли, стали призрачными, а осязаемым был только уголек, что горел у нее в груди. Еще немного, и он прожжет ее корсет, а платье вспыхнет, как ворох сухих листьев осенью. Чтобы не упасть, Агнесс вцепилась в балдахин и с отвращение его отпустила – бархат противно лип к ладони. Тогда она просто упала на кровать и плакала, пока не онемело лицо.

Почему-то ей вспомнились такие невзгоды, о которых давным-давно пора бы забыть – как очередная хозяйка выгоняет их с квартиры под свист жильцов, как папе подливают джин в кабаке, чтобы послушать его разглагольствования об искусстве, как ее хотят сдать в работный дом. И если это были не раны, а так, царапины, они все равно открылись и кровоточили, словно нанесли их вот только что. Только плохая христианка будет помнить злое, но от таких мыслей становилось еще горше.

Она подумала про Лавинию и про Ронана с Мэри, про то, как они прячутся среди камней, будь то мрамор или темные стены пещеры. Как они могут держаться так стойко после того, как несправедливо с ними поступили! На всякий случай, Агнесс обиделась еще и за них. Это было единственное, что она могла для них сделать. Она проклинала барона и мистера Ханта вкупе со всеми неизвестными ей лордами, которые потворствуют их злодеяниям. Да и у королевы Виктории тем вечером вспыхнули уши.

Но сильнее всех доставалось дядюшке. Оказывается, он еще и лжец! Отгораживается от нее молитвенником, а сам что делает? И как он смел пробраться к ней в голову и перетащить туда свою кафедру, так что ей повсюду – и снаружи, и внутри – слышится его суровый голос? Пусть убирается прочь! Не нужно ей ни проповедей, ни благодеяний! Хватит уже смотреть на нее холодными глазами, серыми но вместе с тем прозрачными, как вечереющее небо, и улыбаться равнодушно, как взрослый докучливому ребенку, и отходить в сторону, если она окажется рядом. Его пальцы наверное так же пронзительно-холодны, как глаза, и тонкие черты словно подернуты ледяной кромкой. Даже если все это маска, она настолько вросла в него, что под ней, наверное, ничего уже нет. Одни наслоения льда.

И если бы он позвал ее вытаптывать пшеницу на поле какого-нибудь драчуна, неужели она бы отказалась? Только он никогда ее никуда не позовет, а будет пичкать проповедями, пока она тоже не покроется инеем изнутри.

Надо сказать ему, что´ она о нем думает, но поскольку в настоящий момент Агнесс думала исключительно восклицательными знаками, едва ли ее риторика произвела бы впечатление на такого мастера споров, как мистер Линден. Разве что довериться высшим силам? Есть гадание, которое позволительно даже верующим – на Библии. Наугад открыть Писание и ткнуть пальцем в первую попавшуюся строку, она-то и даст ответ на вопрос. Но попытка может быть лишь одна, и Агнесс решила действовать наверняка.

Плеснув в лицо воды из кувшина для умывания, она взяла Библию. Расшитая бисером закладка отмечала книгу Иезикииля, на чью поддержку Агнесс так рассчитывала. Прежде чем как следует к нему воззвать, она мысленно изобразила пророка, который получился похожим на еврея-пирожника, снабжавшего пансионерок булочками Челси. Вместо лотка со сдобой Агнесс вручила ему посох, засаленный армяк поменяла на белую робу, зато оставила добродушную улыбку – не так страшно будет с ним общаться.

– Я ваша самая верная читательница, – с ходу заверила она пророка, молитвенно складывая руки. – Наверное, никто не читает вашу книгу так часто, как я.

Пророк приосанился.

– Но вы должны помочь мне, сэр! Укажите мне такой стих, чтобы я смогла уесть мистера Линдена. Ну, то есть сокрушить его члены, постыдить и жестоко поразить, – перешла Агнесс на более понятный ему язык. – Начинать, да?

Зажмурившись, она распахнула Библию и заскользила указательным пальцем по странице, пытаясь нащупать самую полезную строку. Может, тут? Нет, вот здесь.

Сначала стих показался ей таким же скучным и витиеватым как остальные, но потом…

Впервые в Библии говорилось о вещах, которые были ей не просто понятны, но даже интересны.

Ну надо же! И хотя вода в тазике для умывания не изменила цвет на красный, да и кусок пирога на тарелке, припасенный еще с ленча, не спешил размножиться, сомнений не оставалось – произошло настоящее чудо. И это чудо нужно было вызубрить.

4.

Увидев стол, выглядевший так, словно над ним пару раз встряхнули рогом изобилия, мистер Линден понял – дело неладно. Так войны древности заманивали противника на болото, прикрывая топи ворохами травы. С виду кажется, что твердая почва, а ступишь туда и провалишься по горло.

Особенно подозрительно подозрительно смотрелись румяные тосты, не размякшие от масла и не черные, как поджаренная подошва, какими они обычно получались у Агнесс. Компанию им составляло масло, все в перламутровых капельках влаги, и вазочка с апельсиновым джемом. Что за чертовщина? Да и улыбка племянницы не опустилась вниз, как это часто бывало, когда он входил в комнату, и ее книксен на этот раз был не дерганным, словно она пыталась одним рывком провалиться под пол и оказаться подальше от дядюшки. Ее скованность улетучилась точно также, как запах гари, уже который день витавший в столовой.

– Мне начинать волноваться? – на всякий случай уточнил пастор, отодвигая Агнесс стул.

Против своего обыкновения, девушка не вжалась в спинку, словно ожидая, что в нее полетит что-то тяжелое, но устроилась с комфортом и неторопливо разгладила юбки.

– С какой же стати?

– Ибо ты продала душу дьяволу? А он послал тебе животное-помощника, чтобы все это приготовить? – выдвинул гипотезу мистер Линден. – Не хочется, знаешь ли, пробовать хлеб, если тесто месил демон в обличье кролика. Это по меньшей мере не гигиенично.

Агнесс фыркнула.

– Что вы, сэр, я сама. Просто на этот раз я не старалась. А когда не стараешься, все получается само собой. Помогает, что руки не дрожат. Впрочем, вы все равно не оцените, у вас же пост…

– Был.

– В таком случае, чаю? – промурлыкала племянница, пока он намазывал на тост вязкий янтарь джема.

– С удовольствием. Только сначала поищу рог единорога, чтобы было чем заменить чайную ложку. На чем ты настояла чай, Агнесс? На цикуте?

– Зачем далеко ходить? Сгодилась бы и наперстянка. Она тут повсюду. Тоже ведь ядовитая?

– Да, очень, – согласился пастор. – Странно, что Господь вообще попустил ей расти.

– Цветок как цветок, – пожала плечами Агнесс. – Но пейте смело, сэр, ничего такого я не задумала.

Чай был «караванный», привезенный из Китая через Россию, черный, как смола, и с дымком. Закрыть глаза и представить, как потрескивают в костре ветки, когда усталые охотники останавливаются на привал, и среди них та женщина…