Текст книги "Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен"

– Ладно, идите выбирайте себе ткани.

Я дал ему легкий подзатыльник, а затем накинул плащ себе на плечи.

– Сделаем талию сорок девять дюймов, – сказал я портному.

Нет нужды покоряться неизбежному. Свадебный камзол в пятьдесят один дюйм шириной? Нет, только не для короля Генриха VIII!

Калпепер засмотрелся на бархат бордового оттенка, роскошный, как самоцветы царя Соломона. Но такой оттенок совершенно не подходил его наружности. От затворнической придворной жизни он и так приобрел чахоточный вид.

– Нет, – сказал я.

Но он упорно рассматривал приглянувшийся бархат.

– Эта ткань отлично подойдет одному человеку, – наконец заявил он.

– Даме?

– Да. Моей кузине Екатерине. Бедняжка осиротела.

Калпепер не славился склонностью к благотворительности, поэтому я заподозрил, что он собирается соблазнить девицу, использовав бархат в качестве приманки.

– Как трогательно, – заметил я, не разрешив ему, однако, забрать восхитительное средство обольщения. – Живей, выбирайте себе что-нибудь другое.

Вожделение в его глазах сменилось обычной жадностью. Он взял золотистую парчу с крестообразными вплетениями красных нитей. В таком наряде он будет сиять, словно солнце, будто юный бог.

Меня охватила зависть: «Я был когда-то таким, как ты сейчас...»

В зеркале отражалось мое громоздкое тело. «...И вы станете таким, как я теперь...» – мысленно закончил я со злорадным удовлетворением. Чистите перышки, наряжайтесь и гордитесь своей миловидностью, мой мальчик, она быстро исчезнет, она очень скоротечна. Моя красота продержалась дольше, чем вправе рассчитывать человек, но она ушла, и ничто не в силах вернуть ее. Чтоб тебе лопнуть! Не веришь, что я был когда-то великолепен? Уолси и Екатерина могли бы подтвердить это, но они мертвы...

– Владейте ею в свое удовольствие, Калпепер, – заключил я, показывая на выбранную им парчу.

XXI

Настало время потолковать с Крамом. Очевидно, он сроду не испытывал человеческих страстей и потому не печалился, что время его молодости миновало. Жизнерадостный и рассудительный Крам... С недавних пор я стал завидовать ему, поскольку пришел к убеждению, что сам обладаю проклятой неуемной натурой – впечатлительной и страдающей, вечно обуреваемой желаниями. Интересно, как живется Краму, воспринимающему мир таким, каков он есть, и не желающему для себя ни больше ни меньше. Что ж, его здравомыслие поможет мне выбрать придворных для королевы.

– Давненько ко двору не созывали новую свиту, – заметил он. – Дольше всего, целых семь лет, Англия жила без королевы после кончины вашей матушки до коронации Екатерины.

Он тактично не упомянул о тех годах, когда в стране были две королевы одновременно, и моем однодневном вдовстве после казни Анны. Вероятно, он вообще не думал об этом с точки зрения морали или нравственности. Редкостный человек.

– Нынче я могу подарить ей новый дворец, в котором никто не жил прежде. Бесподобный и идеальный. Я уверен, что в январе он будет готов к приему молодой королевы.

– Нам надо подобрать для нее английских слуг, – сказал Крам. – Она везет с собой лишь десяток фламандских дам. Остальных придется искать самим. Я тут составил список...

Он вручил мне свиток, в котором значилось по меньшей мере две сотни имен. Я бегло просмотрел их.

Элизабет Фицджеральд, пятнадцатилетняя дочь графа Килдэра, объект поэтической фантазии юного Генри Говарда, которую он прославил в сонетах как «прекрасную Джеральдину». Она вышла замуж за старого сэра Энтони Брауна вскоре после того, как наш возвышенный Суррей соблазнил ее. Удивительно, как могла она пойти за этого дряхлого сморчка? И не разрушил ли ее расчетливый брак иллюзии очарованного Говарда? Я пометил ее имя, одобрив его для придворной службы.

Леди Клинтон. Жена графа Линкольна.

– Бесси? – вырвался у меня удивленный возглас.

– Да. Видимо, она еще очень хороша, раз молодой лорд Клинтон без ума от нее. Он едва дождался, пока испустит последний вздох Гилберт Тейлбойс, чтобы жениться на ней. А ведь Клинтон на пятнадцать лет моложе ее.

Да, он цветущий и наглый щеголь. Бесси как раз такие нравились. И теперь они пожелали прибыть ко двору. Что ж, вполне естественно. Я вздрогнул при мысли, что у нас с Бесси почти родственные связи.

Екатерина Говард. Кузина Калпепера. Живет поблизости от Лондона на попечении вдовствующей герцогини Норфолк, чей дом славился распущенными нравами. Калпепер говорил, что девушка осиротела.

– А кто родители госпожи Говард? – спросил я Крама.

Говардов в Англии было не меньше, чем земляники на июльской поляне.

– Эдмунд Говард и овдовевшая Иокаста Калпепер.

Я застонал. Ну и парочка! Все полагали, что вдова Калпепера сглупила, выйдя замуж за нерадивого, гоняющегося лишь за приданым Эдмунда Говарда, младшего отпрыска старинного рода, во главе которого сейчас стоял его старший брат, герцог Томас. Эдмунд был на редкость бездарный хлыщ, и он так сильно раздражал меня во время кратких визитов ко двору, что я отправил его служить в Кале, пожаловав мелкий чин... Конечно, он не справился даже с этой службой. Так и умер в долгах, не сумев выбраться из нищеты. Тщедушный слабак. Понятно, почему Калпепер надеялся с легкостью очаровать девицу. М-да, дочь таких родителей вряд ли заслуживала особого внимания. И все-таки надо дать ей шанс приобрести благородные манеры. Наверняка ее еще не успели развратить домочадцы герцогини, чей дворец в узких кругах прозвали «Ламбетским зверинцем». Я отметил ее имя в списке фрейлин. Так, читаем далее. Леди Элиот.

– Она слишком симпатизирует лютеранам. Мне не нужны такие при дворе, – с усмешкой бросил я.

Крам огорченно взглянул на меня.

– Мне известно о ее частном «молитвенном кружке», – добавил я. – Знаю также, что она хранит трактаты Лютера и молится на Ламберта. Конечно, она посещает для отвода глаз и католические мессы, но меня не обманешь. Нет.

Крам пожал плечами, словно его это не волновало. Но так ли это? Последнее время он все чаще проявлял повышенный интерес к ереси и еретикам. Он сохранил экземпляры всех захваченных у них книг и трактатов и, похоже, запомнил их наизусть.

– «Кнут о шести ремнях» проучит ее и наставит на путь истинный, – улыбнувшись, заметил он.

– Поговаривают, что вы понадергали ремней из еретического закона, – медленно произнес я. – А сие означает, что вы не настаиваете на соблюдении всех шести статей и предупреждаете об опасности тех, кто находится под подозрением. Правда заключается в том, что арестованных крайне мало. Можно подумать, в Англии полно благочестивых католиков и во всем королевстве нет ни одного инакомыслящего.

– Должно быть, смитфилдские костры загнали ересь в подполье, – засмеялся он.

– Ах вот как. Но ваше дело, дорогой Крам, – отыскивать места их тайных сборищ. А вы до странности небрежно занимаетесь этим.

Я многозначительно глянул на него. И он отлично понял серьезность моего предупреждения.

– Ладно, вернемся к нашему списку...

* * *

Мы выбрали фрейлин для Анны Клевской. Мастера уже забивали последние гвозди в деревянные панели приемного зала королевы в Нонсаче – Бесподобном дворце, дворце Совершенство[10]10
  Nonsuch – верх совершенства, идеал (англ.). Дворец не сохранился, он строился в графстве Суррей с единственной целью затмить новый замок французского короля Шамбор.


[Закрыть]. Настало время предпраздничного оживления – однако веселье по большей части было показным. Делая все, что положено пылкому жениху перед встречей с невестой, в глубине души я не испытывал особой радости. Мне хотелось стряхнуть оцепенение, и я надеялся, что свадебные приготовления разбудят мои чувства. Разве Джейн не пожелала бы мне стать счастливым? Ее портрет стоял возле моей кровати. Каждый вечер, глядя на него, я с печалью думал, что вскоре мне придется убрать его с глаз долой. Но не сегодня... пока еще рано...

Мы уже досконально обсудили грядущие события. Леди Анна прибудет в Англию двадцать пятого ноября, в Кале ее встретит большая компания английских лордов во главе с лорд-адмиралом Уильямом Фицуильямом. В Дувре к ним присоединятся представители моего Тайного совета и с почетом доставят в Кентербери. Там я с ней увижусь, и в соборе Кранмер проведет торжественную церемонию нашего бракосочетания. После чего мы отправимся в Лондон праздновать Рождество, а в феврале на Сретение Анна станет коронованной королевой.

Согласно нашим планам, в середине ноября, отложив все прочие дела, я переехал в Хэмптон-корт и стал ждать известия о приезде Анны. Дни тянулись на редкость долго. Тревога снедала меня. Я смутно представлял себе будущее. Чего я хотел от него, на что надеялся? Возможно, вместе с молодостью кончится и мое одиночество... В госпоже Клевской я видел спутницу моих преклонных лет и воображал, как мы вместе стареем, дружески поддерживая друг друга. Да, одному быть плохо. Теперь же будет с кем делить остаток дней. Правда, отсутствие страсти – весьма сомнительная радость, поэтому жаль ушедшей юности... С другой стороны, вечно вести бурную плотскую жизнь очень утомительно... Однажды я провел целое утро, ни разу не взглянув на портрет Джейн; и вспомнил о нем только днем. Значит, я не полностью умер вместе с ней. А лишь отчасти...

Поначалу неохотно, но потом с нарастающим увлечением я обдумывал детали свадебной церемонии и февральской коронации. Калпепер говорил верно, зимой устраивать общенародные праздники сложнее, нежели летом. Но неожиданно эти трудности вызвали у меня не досаду, а прилив вдохновения и бодрости и желание преодолеть их как можно лучше. Холод и мороз надо использовать с выгодой. Если Темза замерзнет, то на льду можно развернуть блестящее представление с пылающими светильниками, катанием на коньках и снежными скульптурами. Это будет смотреться великолепно! Ведь ослепительная белизна снега превосходит благородством пестроту летних цветов. Зимняя коронация той, которой суждено разделить со мной зимнюю пору моей жизни... Вполне уместное совпадение.

Однако двадцать пятого ноября леди Анна еще только приехала в Антверпен, одну из многочисленных стоянок на долгом пути от Дюссельдорфа до Кале.

Вскоре моя невеста ступит на английскую землю. Это событие нужно отметить с подобающей роскошью, ибо оно ознаменует начало новой жизни как для меня, так и для всей страны. Каждый день волнительного ожидания в Хэмптон-корте, любая задержка в путешествии немецкой принцессы давали мне возможность придумать очередное пышное дополнение к празднику торжественной встречи. Наконец лорд Лайл принял эскорт госпожи Клеве у ворот Кале, а в крепости ее ждало живописное зрелище, с которым не могли бы сравниться по яркости оттенков ни усыпанный цветами луг, ни пиратский сундук с сокровищами. Здесь были ряды гарнизонной кавалерии, тяжеловооруженных всадников и королевских стрелков, облаченных в зеленые бархатные мундиры с золотыми цепями, лорды в четырехцветных нарядах из золотой парчи и пурпурного бархата; адмиральский кортеж в синем бархате и алом атласе, гвардейцы в алых облачениях из дамаста, моряки в атласе из Брюгге. Численность парада также производила ошеломляющее впечатление: две сотни стрелков, полсотни придворных королевских покоев, тридцать дворян ближнего круга короля (включая Калпепера, Томаса Сеймура и Фрэнсиса Брайена); сотни солдат в королевских ливреях из гарнизона Кале. Не считая сотни купцов, поставляющих товары ко двору, и десяти тысяч жителей Кале.

Лорд-адмирал Англии, выступая, будто павлин, в окружении многочисленной свиты в великолепных разноцветных мундирах, весьма походивших на роскошный хвост упомянутой благородной птицы, ввел леди Анну в Кале через Фонарные ворота. Отсюда открывалась панорама гавани, украшенной блестящими золотыми флагами. Множество кораблей покачивалось на волнах. Приближение будущей королевы приветствовал залп из ста пятидесяти орудий королевских линкоров «Лайон» и «Свипстейкз», а также ликующие трубные звуки более тридцати фанфар. Дым от пушечных залпов, как мне говорили, был таким густым, что целых пятнадцать минут никто ничего не видел. Все чувствовали себя вольно, как на карнавале. Когда наконец облака рассеялись, Англия приняла леди Анну в распростертые объятия. Ряды ликующих горожан и солдат вытянулись по улице до временной резиденции королевской невесты.

А тем временем на другом берегу Канала я воодушевленно занимался подготовкой к рождественским празднествам в Хэмптон-корте. Именно с этим дворцом связаны самые сильные впечатления моей жизни. Когда-то я, молодой король, прибыл сюда вместе с Уолси, чтобы осмотреть планировку его владений и легендарные сточные трубы (пять футов высотой!). Здесь душным июньским днем околдовала меня Анна Болейн в желтом платье. Тут родился Эдуард и умерла Джейн. Хэмптон-корт вызывал множество самых горьких и самых счастливых воспоминаний. Именно этот дворец пробуждал в уставшем короле Генрихе все богатство человеческих чувств и переживаний, поэтому лучшего места для встречи с леди Анной было не найти.

Радовали глаз красочные гирлянды, для каминов запасли пять поленниц; для участия гостей в святочных обрядах и маскараде Двенадцатой ночи изготовили множество серебряных масок. Королевские менестрели репетировали ежедневно по нескольку часов, а сам я, вспомнив молодость, написал три новых сочинения – одно церковное песнопение и две баллады.

Я разослал приглашения на рождественские празднества, и со всей Англии в Лондон съехалась высшая знать, чтобы поприветствовать новую королеву. Томасу Говарду, герцогу Норфолку, исполнилось уже шестьдесят пять. На его продолговатом лице с выступающими скулами и резко очерченным носом застыло печальное выражение. Чарлз Брэндон, герцог Суффолк, растолстев, стал похож на медведя. В его прилизанных волосах и бороде поблескивала серебристая седина. Неужели я окончательно простил ему то, что он так быстро женился после смерти Марии? Наверное. Прости же и ты меня, добрая Дженни, ибо эти два года показались мне за два месяца...

Говард и Брэндон – лишь они двое остались из старого могучего леса моих соратников. Но эти молодцы возвышались над остальными, будто крепкие дубы. А прочие, «кавалеры деликатной формации» вроде Педжета, Райотесли, Саутгемптона и Одли, до старости будут напоминать худосочных щенков. Сколько бы высоких титулов ни подарила им судьба, они останутся придворной мелочью, не более. Настоящие мужчины, такие как Мор и Уолси, канули в прошлое, и на замену им не нашлось ни одного человека такого же достоинства и размаха.

«Что за стариковские мысли!» – укорил я себя. Более того, они вовсе не уместны для жениха, ожидающего прибытия невесты. Нет, пусть многое изменилось, зато живут и процветают добродетели, в нас еще теплится огонь жизни, и мы можем тряхнуть стариной и славно отпраздновать Рождество.

Но так уж случилось, что мне пришлось отмечать его по-холостяцки. Ибо из-за сильных ветров суда не могли пересечь Канал, и королевский конвой из пятидесяти кораблей – с леди Анной на флагмане – достиг Англии лишь на третий день после Рождества, то бишь двадцать седьмого декабря.

Я, конечно, смеялся и шутил, но душу разбередили печальные воспоминания о зловещем запаздывании Екатерины Арагонской...

Нет, опять, ну что за старческая манера: во всем видеть дурные предзнаменования и сжиматься от страха, словно провинившийся пес! Пусть себе поднимается ветер! Что особенного? Мужчина способен противостоять бурям, что посылает ему судьба, он умеет ждать своего часа. Какие бы ураганы ни бушевали вокруг, я все равно выйду победителем из любого испытания.

Переправа славной леди Анны через Канал до кентского порта Дила заняла всего лишь пять часов (вот – разве это не добрый знак?). Ее по-королевски встретили герцог Брэндон с супругой, епископ Чичестера, рыцарский эскорт и «цвет придворных дам Кента», как романтично отозвался о последних Генри Говард. Кортеж проводил Анну вместе с ее фрейлинами и свитой в Кентербери, где их приветствовали родовитые прелаты Англии во главе с архиепископом.

Еще на день задержало ее в Кентербери безумие снежной бури, но, как только небеса прояснились, герцог Норфолк, лорды Дакр и Маунтджой вместе с их рыцарями и оруженосцами постепенно влились в толпу встречающих, и вскоре Анну сопровождала настоящая триумфальная процессия. Однако в канун января их вновь остановил снегопад. И всей честной компании пришлось отпраздновать начало 1540 года за крепкими стенами Рочестерского замка, в тепле и уюте, а я отмечал его в Хэмптон-корте.

Но когда пробила полночь, я невольно позавидовал всем тем, кому повезло раньше меня узреть мою невесту. А их набралось уже несколько сотен. Надо бы мне повидать Анну до того, как я официально встречусь с ней на глазах у всего Лондона на тщательно подготовленной Кромвелем церемонии. Так я и сообщил Краму, который тут же ответил мне страдальческим взглядом.

– Но ведь церемония... – начал он.

– Ладно, я все понимаю! Мне предстоит сыграть роль разряженной куклы, марионетки, торжественно выведенной на встречу с другой марионеткой. Уже подготовлена сцена, срезан весь дрок и прочие сухие цветы между Блэкхитом и Гринвичем. Но, Крам, все эти красоты не могут пробудить любовь!

Он поморщился, услышав мои слова.

– Как раз таки могут. Более того, ничто иное не пробудит ее... в ваших подданных. Они любят глазами. Им хочется увидеть золото, серебро, рубины, сапфиры и изумруды. Народ желает любоваться рыцарями в праздничных доспехах, на ладных скакунах, украшенных блестящими гирляндами. Такое зрелище, сир, мигом растопит сердца англичан.

Почему же тогда роскошная коронация не помогла Анне Болейн? Ее не стали меньше ненавидеть. Я не нуждался в ответе, понимая: люди раньше меня сообразили, что она порочная ведьма.

– Но мне-то, Крам, не нужно представление! Мне необходимо, чтобы любовь запылала в моей душе!

Он ошеломленно взирал на меня, силясь понять, о чем я говорю.

– Простите меня. Я полагал, что вы... переросли такие потребности.

– Вы полагаете, что я слишком стар?!

Болван! Полный идиот! Намекнуть на мой возраст! Как он смел так обидеть меня!

– Нет, ваша милость. Я думал, вы оцениваете опасность искренних чувств.

Я был обескуражен. Гнев утих, и мной овладело любопытство.

– Опасность? Прошу, продолжайте. Поясните-ка мне ваши взгляды.

Кромвель тут же насторожился. Казалось, он надел защитную маску.

– Нет-нет, не бойтесь. Выскажитесь откровенно.

– Я имею в виду, ваша милость, что ваше желание любить и быть любимым является слишком ненадежной нитью, вплетенной в богатую во всех прочих отношениях ткань вашей судьбы. Я надеялся, что вы избавились от нее... подобно тому, как портной выдергивает наметку из великолепной мантии – дабы ни одна мелочь не ослабляла общего впечатления.

– Так вы считаете, что любовь – это слабость?

– Да, если исключительно эта потребность может оживить человека, поднять его дух. Она навешивает на него оковы, и он зависит уже не только от Господа, от Христа, пищи, воды и солнечного света, необходимых для существования. Свободной личности нужны лишь эти пять элементов. А вам – шесть. И поэтому вы не свободны, вы вассал любви.

Я не нашелся что ответить.

– Тем не менее я желаю увидеть Анну заранее и без свидетелей, – упрямо повторил я.

Ночью, уединившись в опочивальне, я долго смотрел на миниатюрный портрет Джейн, но затем решительно закрыл медальон. Я понял: пора расстаться с ним, у меня всего через несколько дней будет новая жена. Странно, почему Крам считал облагораживающее чувство любви опасной слабостью? Я всегда имел противоположное мнение, полагая, что она придает нам новые очищающие силы. Любовные муки толкали меня на истинные подвиги. Более того, я не мог представить одного без другого. Лишившись предмета страсти, я впадал в праздное безделье, терял цель в жизни... и с внутренним трепетом ждал появления свежего чувства – так попавший в штиль корабль не может плыть, покуда ветер не наполнит его паруса.

Безрадостен вид судна с бессильно повисшими, сморщенными парусами. Но такая аналогия не всеобъемлюща, в ней нет жизненного начала... Я стремился к любви, ибо она пробуждала во мне все лучшее, делала меня тем человеком, каковым меня задумал Бог. Каждый мужчина возвеличивает любимую, называя ее своей спутницей и супругой. Так распорядился Господь. Ненормален именно Кромвель с его приверженностью к холостяцкому одиночеству.

Я поцеловал миниатюру Джейн, с особой нежностью вспоминая ее прекрасную белую кожу. В этом крошечном портрете Гольбейну удалось великолепно передать ее черты. Я мог бы быть счастливым с Джейн... Я был счастлив. Но отказ от поисков нового счастья, отказ от жизни – не это ли на самом деле признак слабости?

Да, завтра же я отправлюсь навстречу судьбе. Я брошу вызов снегопаду и неожиданно нагряну в Рочестерский замок. Анна вряд ли ожидает меня, и у нас с ней появится маленький радостный секрет.

Но пора спать. Я поднялся к кровати по трем ступенькам и призвал Калпепера. Он вошел улыбающийся и раскрасневшийся. Я велел ему принести меховые одеяла.

– Давайте соболиные, нынче ночью они мне пригодятся.

Вой ветра за окнами заглушал потрескивание дров в камине. Томас приблизился и старательно укрыл меня темным шелковистым мехом.

– И подбросьте немного мирры в огонь, – приказал я. – Все-таки у нас восьмой день Рождества.

Он усмехнулся, наверное подумав, что моя причуда расточительна.

– И себе возьмите немного, – в порыве щедрости добавил я. – Пусть все слуги моих личных покоев порадуются аромату вместе со мной. Впереди новая жизнь!