Текст книги "Мадам Оракул"

10

Однажды в воскресенье – я уже третий год училась в Брэсайдской средней школе – тетя Лу пригласила меня на ужин. Я удивилась: воскресные вечера предназначались для Роберта, бухгалтера учреждения, где она работала. Но тетя сказала:

– Надень что-нибудь красивое, моя дорогая, – и я поняла, что нас собираются познакомить. Ничего красивого у меня не было, но тетя Лу, вполне естественно, этого не замечала. Мой выбор пал на войлочную юбку с телефоном.

Я ждала, что буду ревновать ее к Роберту. Он представлялся мне высоким, властным, несколько зловещим мужчиной, который играет чувствами тети Лу. А тот оказался маленьким опрятным человечком, к тому же щеголем, каких я никогда не видела. Тетя Лу ради него даже прибралась в квартире – в меру своих способностей, конечно: из-под лучшего кресла, в котором, аккуратно потягивая мартини, сидел гость, все-таки высовывался мысок нейлонового чулка.

Тетя Лу нарядилась с ног до головы. Она была вся обвешана украшениями; запястья позвякивали; от нее исходили облака ароматов «Южного моря». Тетя Лу суетилась, завершая убранство праздничного стола, и казалось, что с каждой секундой она теплеет и расширяется, все больше заполняя собой комнату. Роберт наблюдал за ней, как за умопомрачительным закатом. Я подумала: а на меня когда-нибудь будут вот так смотреть?

– Уж и не знаю, что твоя тетя нашла в таком старом сухом сучке, как я, – сказал Роберт, вроде бы мне, но на самом деле тете Лу.

– Не слушай его, дорогая, – вскричала тетя, – в душе это настоящий дьявол.

После того как мы покончили с шоколадным муссом, тетя Лу вдруг спросила:

– Джоан, деточка, мы хотели спросить… Ты не хочешь сходить с нами в церковь?

Вот так сюрприз. Моя мать посещала церковь из соображений приличия, да и меня подвергла нескольким годам пыток воскресной школой: белые перчатки, круглая темно-синяя фетровая шляпка на резинке, лакированные туфли с перепонкой. Когда я жаловалась на несносную церковную скуку, тетя Лу мне очень сочувствовала. Она тоже изредка водила меня в маленькую англиканскую церковь, но только в пасхальное воскресенье – послушать гимны, как она говорила, и не более того. Теперь же, к моему удивлению, тетя Лу приладила на голову удивительную шляпу, напудрила нос и привычным жестом взяла в руки белые перчатки.

– Это не совсем церковь, – сказала она мне, – но Роберт ходит каждое воскресенье.

Мы поехали на машине Роберта, которую он припарковал в каком-то подозрительном проулке к северу от Куин. Район был жалкий, убогий: старые двухэтажные краснокирпичные дома на две семьи, с портиками; края газонов обрамлены грязноватым снегом. Один дом выделялся среди остальных освещенными окнами с ярко-красными рдеющими шторами. Туда мы и вошли.

В холле на столе, на большом медном подносе, лежала стопка бумаг для записей и несколько карандашей; под столом на газетах сушились боты, галоши, резиновые сапоги. Роберт с тетей Лу написали на листочках цифры, сложили их и оставили на подносе.

– Ты тоже напиши номер, дорогая, – посоветовала тетя Лу. – Вдруг и ты получишь послание.

– Послание? – удивилась я. – От кого?

– Ну, точно знать никогда нельзя, – отозвалась тетя Лу. – Но почему бы не попробовать?

Я решила помолчать и посмотреть, что будет дальше. Мы прошли за занавес из пурпурного бархата и попали в комнату, которая, как позднее выяснилось, называлась часовней. Когда-то это была обычная гостиная, но теперь здесь расставили складные стулья (на каждом лежал сборник гимнов) в пять или шесть рядов. На месте бывшей столовой была устроена сцена, где стояла кафедра для проповедника, накрытая красным бархатом, и небольшой электроорган. Только треть мест была занята; позднее, к началу службы, подошли еще несколько человек; но и потом, сколько я туда ни ходила, ни разу не видела полного зала. Большинство прихожан оказались весьма пожилыми людьми, многих мучил хронический кашель. Тетя Лу и Роберт были здесь среди самых молодых.

Мы сели в первом ряду. Тетя Лу вертелась, как молодая курочка, охорашиваясь и поправляя перышки; Роберт сидел очень прямо, неподвижно. Какое-то время ничего не происходило; сзади шаркали, откашливались. Я открыла тетрадку с гимнами – тонкую, совсем не такую, как в англиканской церкви. «Гимны спиритов» – называлась она; под заголовком был штамп: «Собственность Иорданской церкви». Открыв наугад, я прочла два гимна. Первый – о лодке, в которой так весело плыть через реку на Другую Сторону, навстречу ожидающим тебя любимым людям. Второй – о благословенных душах тех, кто ушел раньше нас, душах, которые пекутся о нас с небес в ожидании нашего прибытия на другой берег. Мне сделалось неуютно. Мало мне Бога, который, как говорили в воскресной школе, наблюдает за нами каждую секунду; так теперь еще за мной будут невесть зачем шпионить какие-то неизвестные личности.

– Что это за церковь? – шепотом спросила я у тети Лу.

– Тише, дорогая, начинается, – безмятежно отозвалась та, и действительно: свет потух, и на сцене появилась низенькая женщина в коричневом вискозном платье, золотых серьгах-пуговицах и с такой же брошкой. Она прошла к органу и заиграла. Вокруг задребезжали голоса, тоненькие, пронзительные, будто сверчки.

Пока исполняли гимн, в дверь, что вела на кухню, вошли двое, мужчина и женщина, и встали за кафедрой. Женщину, как я вскоре узнала, звали преподобная Леда Спротт, она была здесь главная. Немолодая, статная, с голубыми глазами, голубыми волосами и римским носом, она была одета в длинное белое атласное платье; на шее висела вышитая пурпурная лента, похожая на книжную закладку. Мужчина, седой и щуплый, назывался «мистер Стюарт, наш гость-медиум». Позднее я недоумевала: почему гость, если он приходит на все собрания?

Когда нестройный гимн был допет, Леда Спротт воздела над головой руки и сказала глубоким, звучным голосом:

– Помедитируем.

Воцарилась тишина, которую нарушало только чье-то неуверенное шарканье: человек прошел за пурпурный занавес и начал медленно подниматься по лестнице. Леда Спротт произнесла короткую молитву: она просила наших любимых, уже обретших благодать Высшего Света, помочь тем из нас, кто еще вынужден блуждать в тумане этой стороны. Вдалеке зашумела вода в унитазе, и шаги стали возвращаться.

– А сейчас послушаем вдохновенное послание нашего гостя-медиума, мистера Стюарта, – произнесла преподобная Леда и отошла в сторону.

К концу своего общения со спиритами я почти дословно запомнила речь мистера Стюарта: она была всегда одинакова. Он призывал не отчаиваться, говорил, что надежда умирает последней и что темнее всего – перед рассветом. Цитировал «Не говори, борьба напрасна» Артура Хью Клафа:

 
И на заре не только лишь с востока
К нам в окна проникает свет.
Восходит солнце медленно и так еще далеко,
Но земли запада, гляди, уж озарил рассвет.
 

И еще одну строчку, из того же стихотворения:

 
«И коль надежды – глупость, страхи – ложь».
 

– Страхи и вправду ложь, друзья мои, что, кстати, напоминает мне об одной истории, которую я когда-то слышал. Думаю, она может поддержать всех нас, тех, кто подавлен, кому кажется, что все бессмысленно и борьба бесполезна. Итак: однажды две гусеницы бок о бок ползли по дороге. Гусеница-пессимистка сказала: «Говорят, мы скоро окажемся в узком темном месте, где не сможем ни двигаться, ни даже разговаривать. Там нам придет конец». Гусеница-оптимистка возразила: «Это темное место – всего лишь кокон; мы там отдохнем, а после вылетим наружу. У нас будут красивые крылья; мы станем бабочками и помчимся навстречу солнцу». Как вы понимаете, друзья мои, речь идет о Дороге Жизни. И только мы сами можем решить, кем нам быть – гусеницей-пессимисткой, с тоской дожидающейся смерти, или гусеницей-оптимисткой, полной надежды и веры в лучшую жизнь.

Прихожан отнюдь не смущала однообразность послания. Возможно даже, если бы оно вдруг изменилось, они бы сочли это надувательством.

После мистера Стюарта собрание занимала женщина в коричневом, а потом наконец перешли к серьезным занятиям, ради которых, собственно, все сюда и приходили: к персональным посланиям. Женщина в коричневом внесла медный поднос. Леда Спротт с закрытыми глазами одну за другой брала сложенные листочки, держала, не раскрывая, в руке и произносила послание. Затем раскрывала бумажку и сообщала номер. В основном послания касались здоровья:

– Здесь пожилая дама с седыми волосами, от ее головы идет свет, и она говорит: «Аккуратней на лестницах, особенно по четвергам», и еще повторяет слово «сера». Она велит быть осторожнее и шлет привет и наилучшие пожелания… Мужчина в килте, с волынкой, должно быть, шотландец; рыжий. Говорит, что очень вас любит и советует есть поменьше сладкого, оно вам вредно. Он передает… не могу разобрать. Что-то про коврики. «Осторожнее с ковриками», – вот его слова.

Когда бумажки кончились, мистер Стюарт взял дело в свои руки и стал передавать послания в свободном режиме. Он поочередно указывал на прихожан и описывал духов, стоящих за их спинами. Мне стало еще неуютнее, чем раньше: Леда Спротт брала свои послания откуда-то из головы, а мистер Стюарт вещал с открытыми глазами и видел мертвых прямо тут, в комнате. Я вжалась в стул, надеясь, что меня он не заметит.

Дальше мы опять пели; потом Леда Спротт напомнила, что во вторник – сеанс Целительных Рук, в среду – Автоматическое Письмо, а в четверг – индивидуальные занятия, и на этом служба закончилась. Все опять зашаркали; в прихожей образовалась толпа – некоторые старички очень долго возились с галошами. На выходе прихожане горячо благодарили Леду; с большинством она была знакома лично и то и дело спрашивала:

– Вы получили то, что хотели, миссис Херст? – или: – Ну как, миссис Дин?

– Я немедленно выброшу это лекарство, – отвечали те. Или: – Это мой дядя Герберт, он как раз носил такие пальто.

– Роберт, мне очень жаль, – сказала тетя Лу в машине, – что она сегодня не пришла.

Роберт явно терзался разочарованием.

– Наверное, занята, – пробормотал он. – И я даже не знаю, кто была та, другая, женщина в вечернем платье.

– Крупная? – отозвалась тетя Лу. – Ха! Похоже, это я. – Она предложила Роберту зайти к ней чего-нибудь выпить, но тот сказал, что расстроен и, наверное, лучше пойдет домой. Вместо него к тете пошла я. Тетя Лу дала мне горячего шоколаду, несколько птифуров и сэндвич с креветками, а сама пила двойной скотч.

– Это его мать, – сказала она. – Не появляется вот уже три недели. Всегда отличалась невнимательностью. Жена Роберта ее не выносила и наотрез отказывается ходить с ним в церковь. Говорит: «Если ты хочешь общаться с этой старой ведьмой, то, пожалуйста, без меня». По-моему, это жестоко, тебе не кажется?

– Тетя Лу, – спросила я, – а ты действительно в это веришь?

– Ну, точно ведь ничего нельзя знать, правда? – ответила она. – Я своими ушами слышала множество очень точных посланий. Часть из них, конечно, полнейшая ерунда, зато другие – очень полезные.

– Но это может быть обычная телепатия, – сказала я.

– Я не знаю, как это делается, – отозвалась тетя Лу, – но зато очень успокаивает. Роберта уж точно. И ему нравится, что я тоже проявляю интерес. По-моему, всегда лучше смотреть на вещи шире.

– А у меня от этого мурашки, – призналась я.

– Мне все время приходят послания от того шотландца, – задумчиво проговорила тетя Лу. – Рыжего, с волынкой. Хотелось бы понять, что за коврики он имеет в виду… Может, это на самом деле колики и у меня заболит живот?

– А кто он такой? – поинтересовалась я.

– Представления не имею, – сказала тетя Лу. – Из моих знакомых никто не играет на волынке. И не родственник, это уж точно.

– А, – облегченно вздохнула я. – А им ты об этом говорила?

– И не подумаю, – сказала тетя Лу. – Зачем обижать людей?

С тех пор по воскресеньям я регулярно ходила в Иорданскую церковь. Кроме всего прочего, это был хороший повод повидаться с тетей Лу – лучше, чем кино, ведь у спиритов я точно не могла столкнуться ни с кем из школы. Одно время я довольно много думала о доктринах спиритизма: если на Другой Стороне так хорошо, то почему большинство посланий – предостережения? По идее, духи, вместо того чтобы советовать близким избегать мучного, скользких лестниц и ненадежных машин, должны были заманивать их на утесы, мосты, в озера, подстрекать на подвиги по части еды и питья, иными словами – всячески ускорять их переход на светлый и более счастливый берег. Кое-кто из спиритов верил также во множественную реинкарнацию; некоторые – в Атлантиду; другие исповедовали классическое христианство. Леда Спротт не возражала – лишь бы они верили в ее силу.

Я с удовольствием наблюдала за происходящим – с тем же затаенным недоверием, с каким смотрела кино, – однако ни за что не хотела оставлять на подносе листок с номером. Здесь я проводила черту: никаких мертвых не знаю и знать не желаю. И все равно однажды мне пришло послание – такое странное, что превзошло все опасения. Это было во время сеанса с номерами, и Леда Спротт как раз собиралась взять с медного подноса последний листок. Как обычно, глаза ее были закрыты, но вдруг, неожиданно, открылись.

– Срочное сообщение, – объявила она, – для человека без номера. – Леда глядела прямо на меня. – За вашим стулом стоит женщина. Ей около тридцати, у нее темные волосы, темно-синий костюм, белый воротничок и белые перчатки. Она говорит… Что? Бедняжка очень расстроена… Я слышу имя «Джоан». Извините, плохо слышно… – Леда Спротт помолчала минуту, а затем сказала: – Она не может пробиться, слишком много статики.

– Это мама! – пронзительным шепотом воскликнула я, обращаясь к тете Лу. – Она ведь еще даже не умерла! – Я испугалась, но одновременно и возмутилась: моя мать нарушила правила игры. Либо эта Леда Спротт – шарлатанка. Только откуда ей знать, как моя мать выглядит? Если бы она тайком наводила справки, то не совершила бы такого ляпа, не стала бы говорить о ней как о покойнице.

– После, дорогая, – сказала тетя Лу.

Но вот служба закончилась, и я решила разобраться с Ледой Спротт.

– Это была моя мать, – заявила я.

– Рада за вас, – отозвалась Леда. – У меня было чувство, что она вот уже некоторое время пытается войти с вами в контакт. Похоже, она очень за вас беспокоится.

– Но она жива! – вскричала я. – Она еще не умерла!

Голубые глаза на мгновение метнулись в сторону. – Значит, то было ее астральное тело, – спокойно сказала Леда. – Такое время от времени случается, но мы это не приветствуем; все только запутывается, и прием не всегда хороший.

– Астральное тело? – Я никогда о таком не слышала. Леда Спротт объяснила, что у людей есть не только физическое, но и астральное тело, оно прикреплено к человеку чем-то вроде длинной резиновой ленты и может перемещаться на некоторое расстояние само по себе. – Думаю, она проникла через окно в ванной, – продолжала Леда. – Мы его всегда оставляем открытым, батарея слишком сильно топится. – Она добавила, что с лентой надо быть крайне осторожным; если ее порвать, астральное тело может отделиться, и кто вы тогда будете? – Овощ, вот кто, – сказала Леда Спротт. – Вы наверняка читали о таких случаях в больницах. Мы всё пытаемся объяснить врачам, что в подобных ситуациях от операций на мозге больше вреда, чем пользы. Нужно просто оставить окна приоткрытыми, чтобы астральное тело могло вернуться.

Эта теория мне совершенно не понравилась. А еще больше не понравилось, что вокруг меня прозрачной невидимой субстанцией летает моя мать, одетая, судя по всему, в старый синий костюм 1949 года. И я не желала знать о ее беспокойстве: мне это сулило одни страдания, и я отказывалась в это верить.

– Бред, – бросила я очень резко.

К моему изумлению, Леда Спротт рассмеялась. – О, такое мы часто слышим, – сказала она. – Привыкли. – И тут, ужасно меня смутив, она взяла меня за руку. – У вас великий дар, – промолвила она, глядя мне в глаза. – Огромные способности. Их нужно развивать. Вы должны попробовать Автоматическое Письмо. По средам. Не могу сказать, приемник вы или передатчик… приемник, я думаю. Буду рада помочь с обучением; вы можете намного больше, чем все мы, однако нужно будет немало потрудиться. Должна предупредить, что заниматься этим без присмотра очень опасно. Понимаете, не все духи добры. Некоторые очень и очень несчастны. Когда они слишком уж меня донимают, я переставляю мебель. От этого они совершенно теряются. – Леда похлопала меня по руке и отпустила ее. – Приходите на следующей неделе, обсудим.

Но я туда больше не ходила – так меня потряс призрак моей матери. (Кстати говоря, тем вечером она ничуть не походила на путешественницу по астралу и вела себя как обычно, только чуть напряженнее.) Обнаруженные Ледой «большие способности» испугали меня еще больше – в частности, потому, что мне вдруг захотелось стать медиумом. До этого мне никто не говорил про великий дар. Перед глазами промелькнуло восхитительное видение: я стою величественная, в белом струящемся платье с пурпурной оторочкой, источая неземную энергию. Леда Спротт ведь тоже толстая… Может быть, это – мое будущее? В то же время мне было страшно: вдруг что-то пойдет не так и я опозорюсь, громко и публично? Вдруг никакие послания не придут? Гораздо проще даже не начинать. Ужасно разочаровывать любую публику, но особенно страшно – прихожан Иорданской церкви, таких доверчивых, хрупких, с этим их кашлем и дрожащими голосами… Я не могла взять на себя такую ответственность.

Через несколько месяцев я открылась тете Лу. Она прекрасно видела, что я чем-то расстроена, но ни о чем не спрашивала.

– Леда Спротт говорит, что у меня дар, – призналась я.

– Правда, моя дорогая? – удивилась тетя Лу. – Мне она говорила то же самое. Видимо, он у нас обеих.

– Она говорит, что мне стоит заняться Автоматическим Письмом.

– А знаешь, – задумчиво произнесла тетя Лу, – я пробовала. Ты, наверно, думаешь, что я совсем глупая.

– Нет, – сказала я.

– Видишь ли, мне уже давно хочется знать, жив мой муж или нет. Мне казалось, что, если нет, он хотя бы из вежливости мог бы сообщить о себе.

– И что вышло? – спросила я.

– Нечто, – медленно начала тетя Лу, – довольно-таки странное. Леда Спротт дала мне шариковую ручку, самую обыкновенную. Не знаю, чего я ожидала – гусиного пера, наверное. Потом она зажгла свечу, поставила перед зеркалом, и я должна была смотреть на нее не отрываясь – точнее, на ее отражение. Я сидела долго, и ничего не происходило, только в ушах загудело. Думаю, я заснула, а может, задремала на минутку. А дальше подошло время уходить.

– Ты что-нибудь написала? – с жадным любопытством спросила я.

– Не то чтобы, – ответила тетя Лу. – Какие-то каракули и несколько букв.

– Может, это означает, что он жив? – предположила я.

– Наверняка знать нельзя, – сказала тетя Лу. – Если он умер, то молчать об этом – вполне в его духе. Он любил помучить меня неизвестностью. Но Леда сказала, что начало хорошее и нужно заниматься еще. Дескать, обычно им требуется время, чтобы к нам пробиться.

– Ты ходила?

Тетя Лу нахмурилась.

– Роберт хотел, чтобы я пошла. Но знаешь, уверенности, что это правильно, как-то не было. Когда я потом увидела ту бумагу… совсем не мой почерк. Совершенно. А еще было ужасно неприятно, что мной, знаешь, будто бы что-то завладело. Я решила, что лучше оставить духов в покое – и тебе, по-моему, тоже, моя дорогая. Нельзя летать на одном крыле. Такое мое мнение.

Вопреки совету тети Лу мне безумно захотелось освоить Автоматическое Письмо самостоятельно. Однажды вечером, когда родители куда-то ушли, я разыскала на первом этаже, в столовой, свечку, взяла с телефонного столика красную шариковую ручку и отрывной блокнотик матери и отнесла к себе. Зажгла свечу, выключила свет в комнате, села перед туалетным столиком, уставилась на маленький огонек в зеркале и стала ждать, что будет. Я очень старалась не шевелить рукой: хотела, чтобы все было по-честному. Ничего особенного не происходило, только огонек в зеркале стал казаться больше.

Потом я помню, как загорелась. Сама не заметив, я наклонилась слишком близко к свече. У меня тогда была челка, волосы зашипели, начали съеживаться. Прижимая руку ко лбу, я побежала в ванную; челка сильно обгорела, и мне пришлось ее срезать, из-за чего на следующий день мать устроила сцену – ведь на мою стрижку совсем недавно потратили пять долларов. Я решила впредь воздержаться от занятий Автоматическим Письмом.

Но в блокноте кое-что осталось: длинная красная линия, извивающаяся, закрученная, как червяк, как хвостик шерстяного клубка. Я не помнила, как ее нарисовала; но если это все, что имела мне сообщить Другая Сторона, стоило ли беспокоиться?

На какое-то время я вплела предложение Леды Спротт в свои школьные фантазии: если я захочу, то могу стать медиумом. Скромный дебют в неизвестной церкви; мистические откровения; быстро распространяющаяся слава; залы, набитые до отказа; тысячи людей, которым я помогла; восторженный шепот, благоговение: «Может, она и толстая, зато какая силища!» Однако спустя пару-тройку месяцев фантазии постепенно угасли. Не осталось ничего, кроме проповеди мистера Стюарта, которая навсегда отпечаталась в мозгу и неизменно всплывала в трудные минуты: гусеница-пессимистка и гусеница-оптимистка, медленно ползущие по Дороге Жизни и ведущие свой бесконечный диалог. Обычно я разделяла взгляды гусеницы-оптимистки, но в самые мрачные моменты думала: ну превратишься ты в бабочку, и что с того? Бабочки тоже умирают.