Текст книги "Война. Истерли Холл"

Глава 2

Истерли Холл, 26 декабря 1914 г.

Всю ночь шел снег, но это не помешало мистеру Оберону и Джеку присоединиться к старине Стэну, главному садовнику, в парке, чтобы выкорчевать корни нескольких старых деревьев, которые срубили за несколько дней перед Рождеством. На том, что все свободное пространство должно быть использовано для выращивания овощей, настоял капитан Ричард в своей записке, которую он передал из своей спальни собравшемуся на традиционную утреннюю встречу персоналу 23 декабря. Она оканчивалась так: «Атлантика пока относительно безопасна для передвижения торговых судов, но кто знает, надолго ли? Мы должны быть ответственными. Мы должны предупредить дефицит продовольствия».

Что касается кухни, второй день Рождества мог бы стать для Эви днем праздности и освободить ей время для Саймона, но это в идеальном мире, а сейчас он несся на всех парах перед лицом нескончаемых задач для кухни. Это было так еще отчасти и потому, что Эви вместе с миссис Мур объявили, что раненым необходима еда тогда, когда подают сигнал их желудки, а не когда затрезвонит желудок Матроны. Сначала Матрона только втягивала свой внушительный живот и пыхтела, но это был ее фирменный жест. Почти сразу же она изрекла:

– Никогда в жизни не работала с кухней, которая захотела бы ставить пациентов на первое место. Выражаю свою благодарность вам, всем работникам и волонтерам.

В одиннадцать, когда бульон из индюшатины уже закипал, а желе из телячьих ног для укрепления сил раненых было поставлено застывать, миссис Мур и леди Вероника велели Эви и Саймону явиться в зал для прислуги и присесть на обтянутые рваной обивкой кресла.

– Сейчас же, Эви, и выгони уже этих такс, пусть побегают где-нибудь. Им следует размять свои коротенькие ножки. – Леди Вероника сделала паузу. – Часы тикают. Саймону надо повидаться с остальной своей семьей, которая, как я полагаю, уже едет к его родителям в Истон на общую встречу. Ты точно уверена, что не хочешь поехать с ним? Если хочешь, то я буду следовать инструкциям миссис Мур досконально и, чтобы доказать это, прямо сейчас последую ее указанию и сделаю майонез для ланча.

– Это так необходимо? – сказала Эви, состроив гримасу. – Добавляйте масло по одной капельке, не забывайте. Нам не нужна еще одна катастрофа.

Леди Вероника фыркнула:

– Все было не так уж плохо. Что же, поедешь ты с Саймоном в Истон?

Эви мечтала об этом, но сейчас их жизни не принадлежали только им, и Саймон сказал, что ему нужно провести время с семьей, а Эви нужна была пациентам. Она покачала головой, и леди Вероника приказала:

– Ну тогда иди.

Миссис Мур открывала дверь в центральный коридор, когда Саймон уводил Эви. Она помахала им, чтобы они прошли внутрь.

– Я оставила связку морковки у задней двери для Старого Сола, этой замечательной лошадки твоего папы, парень. Как же, он проделал отличную работу, катая добровольцев туда и обратно. Там еще кое-что поставить на стол, увидишь. Ну, иди.

Саймон поцеловал кухарку, крепко прижав ее тучное тело к себе.

– Вы лучшая, миссис Мур. Если бы я не был влюблен в Эви, я бы приударил за вами. – За свои комплименты он тут же был оттаскан за уши.

Миссис Мур позвала такс, которые было устремились на кухню в поисках угощений, и, отнюдь не собираясь разминать ноги, собаки вновь устроились в креслах, копошась среди вязания. Дверь за ними захлопнулась. Эви и Саймон прошли по центральному коридору и вошли в зал для прислуги, который был пуст, – вероятно, по распоряжению миссис Мур. Но это были тщетные старания, потому что, когда Эви оказалась в объятиях Саймона, она почувствовала, что в его напряженном теле уже нет покоя.

Она подняла голову и увидела, что его взгляд блуждает от одного конского волоса, торчащего из кресла, к другому. Она ждала, уже слишком привыкнув замечать признаки душевных мук в своих пациентах, настолько, что недавно предложила доктору Николсу спрашивать новоприбывших об их любимых блюдах, чтобы их готовить. Это помогало некоторым восстановить связь с нормальным миром. Боже, благослови пищу: ее вид, ее запах, ее вкус. Она может на время вытеснить из сознания жуткие картинки и напомнить о лучших временах.

Саймон разомкнул свои объятия и уселся, наклонив голову, уперев локти в колени и попеременно сжимая и разжимая руки.

– Слезы – как раны, которые я могу почувствовать и увидеть. Мы живем среди них. Буду ли я следующим? Потеряю ли я свое лицо? Это так просто, понимаешь? Ты в траншее. Ты выглядываешь. Бах. И шрапнель снесла тебе лицо. Бах. И ты мертв.

Он встал и зашагал перед ней, и Эви задумалась, такой ли хорошей идеей было сажать этих ребят вместе с увечными накануне вечером. Она встала, взяв его за руки.

– Мы прогуляемся. Ты должен показать мне место, где старый Стэн посадил розовый куст для Берни.

Она спешно провела его через кухню, обратив внимание, что леди Вероника наливает масло по капле, а миссис Мур и Энни уже приступили к овощам. Она сорвала с крючка в коридоре свое пальто и достала его тяжелую шинель цвета хаки из тюка рядом с обувным ящиком, направляя свои шаги навстречу снежной вьюге.

Она поежилась в своем пальто, подняв воротник на шее как можно выше. Он сделал то же самое, подняв голову и глубоко вдохнув, как всегда делают садовники. Все звуки казались приглушенными, когда они шли, рука в руке, иногда поскальзываясь и прокатываясь по снегу, за дом, к французским садам. Некоторые особо морозостойкие солдаты и летчики, которые почти оправились от ран, потирали руки, чтобы согреться, и пыхтели своими трубками или запрещенными сигаретами.

Доктор Николс, который раньше был районным врачом, а потом вынужден был облачиться в форму, чтобы управлять медперсоналом в госпитале Истерли Холла, почти ежедневно распекал пациентов по поводу этой отвратительной привычки. «Засоряете свои легкие, черт бы вас побрал, после того как мы положили столько трудов на то, чтобы собрать вас заново». Он становился таким красным, когда рассуждал на эту тему, что Эви и леди Вероника боялись, что однажды он просто взорвется от возмущения, хотя Матрона полагала, что это произойдет скорее от пудинга.

Эви рассказывала все это Саймону, пока они шли к южному краю сада, и он смеялся в ответ. Сержант крикнул ей:

– Прекрасная стряпня, Эви. Женитесь на мне, и мы будем жить как короли.

На что другой, полковник Мастерс, сказал:

– Посторонись, сержант! Если она кого и выберет, то это буду я.

Эви ответила:

– Вам обоим ничего не светит. Это Сай будет нагонять жирок за моим столом.

Они дошли до клочка земли, который Саймон с Берни вскопали, удобрили и засеяли розами. Саймон обвил Эви руками и крепко прижал к себе.

– Здесь, старый Стэн посадит куст здесь. Наш Берни был экспертом по розам. Любил этих негодниц, это уж точно. Посади такой же и для меня, рядом с его, если я…

Повисла долгая пауза, потому что было мало смысла говорить ему, что ничего не случится. Внезапно она произнесла, стараясь не плакать:

– Я сделаю это для тебя, но мы должны надеяться. Мы действительно должны.

Ей было просто это говорить, ведь она только собирала войну по кусочкам, но никогда сама не была в опасности.

Они пошли дальше, вдоль стены, огораживающей тепличные растения, и обратно, через стойла, которые были переделаны в зимние хлева для свиней после того, как всех лошадей забрали для армии. Папа Эви и папа Саймона помогали за ними ухаживать, но на этот раз не кто иной, как сержант Харрис в своей маске тащил корзину с овощными очистками, вместе с парой капралов, раны которых заживали гораздо быстрее, чем им того хотелось. Саймон прижал ее к себе.

– Бедняга.

Они вернулись в тепло, на кухню, откуда Эви сразу же погнала леди Веронику в палату экстренной помощи, где та начала работать под орлиным взором главной сестры по отделению Энни Ньюсом. Понадобился пудинг с сиропом от Эви, а также угроза, исходящая от нее же, что она больше никогда не будет его готовить, чтобы Матрона позволила леди Веронике вместо обычных занятий медперсонала в виде уборки постелей, мытья полов и стерилизации приборов попробовать себя в качестве настоящей медсестры. Палата экстренной помощи была верным способом проверить ее преданность делу – так полагала леди Вероника. Вспомогательные госпитали изначально не предназначались для работы с тяжелыми случаями, но эта война заставила ситуацию измениться.

Эви крикнула, смешивая какао и молоко:

– Леди Вероника, вы опоздаете. Уже почти одиннадцать. Матрона с вас шкуру спустит.

Леди Вероника ушла.

Миссис Мур была либо в комнате, где доходила выпечка, либо у себя. Эви и Саймон уселись на стулья за столом рядом друг с другом и стали пить какао. Саймон стер усы от молока с верхней губы Эви большим пальцем и поцеловал ее. Она почувствовала какао на его губах, и все страхи, все волнения на этот миг отступили. Она открыла глаза и посмотрела на часы. Время пришло. Его родители, вместе с тетей и дядей, которые прибыли из Хоутона, будут ждать его дома.

– Поедем со мной, в конце концов, – сказал он, целуя ее руки.

Она покачала головой.

– Я бы очень хотела, но я не могу, мне надо кормить пациентов. Миссис Мур отработала две смены подряд, ей надо отдохнуть.

Он снова поцеловал ее в губы, не заметив Милли, которая проскользнула мимо них, направляясь к чайнику. Было время перерыва на чай для прачек, и пока Милли ставила чайник на горячую плиту, она проговорила:

– Значит, этой старой моли миссис Мур разрешается прикорнуть, да? Я не спала всю ночь, слушая, как твой брат кричит во сне или расхаживает взад и вперед, когда не спит, и что же, мне позволили улизнуть в мою комнату, как миссис Мур? Конечно же, нет, я была вынуждена не разгибать спины с того момента, когда ждала на перекрестке нашу повозку, запряженную старым Солом, который пробирался сквозь вьюгу, будто он чертова улитка. Я измождена – и не так, как хотелось бы. Я ждала большего от своего муженька после нескольких месяцев разлуки, скажу вам по секрету.

Руки Саймона, казалось, сильнее сжались на кружке.

– Это стрельба и… ну, и все остальное, Милли. Это тебя преследует. Ты не можешь спать в тишине, а когда засыпаешь, то слышишь ее… Ну, и все остальное. Попробуй отнестись к этому с большим пониманием.

Милли уперла руки в бока.

– А как насчет того, чтобы отнестись с пониманием ко мне, вроде как в ответ? Вся форма готова, висит в прачечной, специально подальше от кипящих котлов, чтобы на нее не шел пар и она не отсырела. Это было отвратительно – всюду копошились вши, а воняло от нее, как в сельском туалете. Мы тоже порядком устали. – И она убежала в прачечную, которая находилась дальше по центральному коридору.

Эви положила голову Саймону на плечо.

– Ну что мне сделать, чтобы ее исправить? Запереть на угольном складе на год?

Первый раз за это утро Эви задумалась, куда подевался Роджер.

Они забрали форму Саймона. Она была безупречно чистой, без единой вши, и пахла мылом. Эви почувствовала искорку благодарности к Милли. Когда Саймон ушел из прачечной, чтобы переодеться в раздевалке медсестер, Этель крикнула Эви:

– Это мы с Дотти как следует поработали над этой формой. И это было для нас честью.

Милли вспыхнула и вернулась на кухню делать чай.

Когда Саймон вернулся, он выглядел великолепно, от тяжелых сапог на онучах до козырька фуражки. Эви шла рядом, когда он катил свой велосипед из гаража через двор и стойла, где осталась только Тинкер, старая пони леди Вероники, которая фыркнула ему на прощание, под хрюканье свиней, копающихся в соломе. Сержант Харрис помахал рукой:

– Береги голову, парень. – Его голос звучал глухо из-под маски.

Эви и Саймон дошли до выездной дорожки, посыпанной гравием, и встали напротив главного входа в дом. В центре огромной лужайки стоял старый кедр.

– Такой же могучий и неподвижный, как и всегда, – тихо произнес Саймон, крепко держа Эви в объятиях.

– А ведь ему приходится вдыхать весь этот дым. – Эви тихонько засмеялась, потому что под кедром стояли ее любимцы – капитан Нив со своим почти зажившим сломанным бедром вместе с молодым лейтенантом Гарри Траверсом на костылях и без одной ноги, – которые курили во славу Англии и постоянно поглядывали, не идет ли доктор Николс.

– Ты так нервный тик заработаешь, юный Гарри, – окликнула лейтенанта Эви.

Он засмеялся:

– Береги голову, Саймон, – крикнул он.

Саймон помахал рукой, но тут же повернулся к Эви.

– Господи, я скучаю по тебе каждую секунду разлуки, – сказал он, уткнувшись в ее шею. – Я не знаю, когда у меня следующая побывка. Ты будешь писать?

– Постоянно, – сказала она. – Думай про вчерашний вечер, когда тебе нужны будут силы. Думай о болтовне, смехе, тепле и своих друзьях. Помни, как ты пел для всех нас и, самое главное, помни обо мне.

Они стояли, прижавшись друг к другу, пока он не вырвался и не укатил на своем велосипеде с опущенной головой и рюкзаком за спиной. Эви смотрела ему вслед, пока он не достиг ворот в конце дорожки и не повернул налево в направлении Истона. Она почувствовала пустоту, ноги налились свинцом. Вдалеке виднелся холм у Корявого дерева, возвышавшийся над фермой Фроггетта, рядом с которой стоял дом ее семьи. Она крепче затянула шаль на плечах, быстро помахала Гарри и Джону Ниву и поспешила назад на кухню.

Джек и Эви пообедали в зале для прислуги вместе со своими мамой и папой, Тимом с Милли и всем остальным персоналом, кроме Роджера, которого, очевидно, занял мистер Оберон, приказав отполировать ботинки, ремни и все кожаное, а также почистить всю одежду в его комнате. Может, его хозяин догадался, что Роджер не пользуется большой популярностью у народа под лестницей?

У них осталось совсем немного индюшатины, но достаточно, чтобы приготовить восхитительный суп, который подали вместе с ячменным хлебом, – с ним Эви и миссис Мур решили поэкспериментировать на тот случай, если пшеница окажется в дефиците. В дополнение шел сыр с домашней сыроварни, маринованные помидоры миссис Грин, а также остатки гуся и ветчины. Жаркое из ягненка передали пациентам вместе с пшеничным хлебом, который они предпочитали. Для двух молодых людей был выполнен специальный заказ. У одного это был омлет, а у другого – печень с беконом. Это была большая удача, потому что они оба не были внесены в списки и учтены, пока Эви не решила навестить их накануне поздно вечером, чтобы поинтересоваться, как она может воодушевить их к проявлению интереса к еде. Сегодня они оба приняли сидячее положение. Это был важный первый шаг.

Волонтеры накрыли столы в зале для прислуги под неусыпным контролем лакея. Мистер Харви попросил Арчи не спешить идти в армию добровольцем, потому что ему требовалась помощь в исполнении обязанностей дворецкого, но как долго он еще сможет оставаться, было неизвестно. Теперь Арчи расставлял на столе пиво, которое передал мистер Оберон, обедавший вместе со своей сестрой и зятем в комнате леди Вероники. Мистер Оберон встретится с Саймоном и Джеком в клубе Истон Майнерс и довезет их до станции в Госфорне на такси старого Теда. Вождение Теда оставляло желать лучшего, но каким-то образом ему удавалось довезти людей туда, куда им было нужно, причем, как правило, без остановок, несмотря на то что такси было катастрофически побитым, а все придорожные ограждения были покрыты следами от столкновений.

Эви и оглянуться не успела, как уже вновь стояла у старого кедра, махая рукой на прощание своему брату, одна, потому что Милли сказала, что не может смотреть на то, как он уходит. Ее мама с папой крепко обняли его на кухне, где он строго-настрого велел им остаться. Тим бежал за ним до самого гаража во дворе, цепляясь за его ногу и плача, пока мама Эви не уняла его и увела обратно, пообещав печенье.

Пока Джек уходил все дальше, повторяя путь Саймона, взваливая походный рюкзак на плечи, Эви тихо его позвала, решив, что он должен унести с собой немного радости, какие-то хорошие воспоминания, которые будут там с ним.

– Джек, пожалуйста, сходи к ручью, ради меня. Очень важно, чтобы ты это сделал. Поверь мне. Тебе нужна красота.

Он повернулся и махнул рукой.

– Красавица, мне нужно к Марту, чтобы рассказать его дяде и маме все, что я знаю о его гибели.

– Обещай, Джек. Сделай это для меня.

Он пожал плечами.

– Для тебя, лапушка, но ты тоже должна туда пойти. Тебе бы пошло на пользу уходить с кухни время от времени.

Он салютовал ей и пошел дальше. Эви побежала за ним и схватила его за руку, ее шаль совсем сползла с плеч. Она быстро проговорила:

– Ты вступил в стрелковый полк Северного Тайна вместе с мистером Обероном, чтобы убить его за то, что он виновен в смерти Джимми, потому что намеренно поставил его на опасный участок шахты, но он все еще с нами?

Он ухмыльнулся, глядя на нее сверху вниз и качая головой:

– У тебя память как у слона – помнишь любую ерунду, что я говорил. Он был таким же простым парнем, как все мы, отправлен управлять шахтой своим ублюдком отцом. У него не было опыта, и он допустил ошибку, позволив эмоциям управлять им, ведь я был членом союза, костью в его горле. Видишь ли, лапушка, он наказал нас за мою подрывную деятельность, ставя всех Форбсов в плохие забои, но ненависть становится привычкой… Это темная и злобная сволочь, которая захватывает все больше места в твоей душе и может… Как бы то ни было, посмотрим. Ты оставила это позади, я вижу это. Кроме того, вокруг взрывается достаточно снарядов, и мне даже не надо вмешиваться.

Она заслонила ему путь.

– Это не ответ.

Он отодвинул ее в сторону:

– Мне надо идти, Эви.

Он остановился и поцеловал ее – его глаза были такими же темными, как волосы, в кожу навсегда въелся уголь, а бровь пересекал синий шрам – и ей было почти невыносимо отпускать его, но она смогла, глядя ему вслед, видя перед собой старый кедр. Он крикнул через плечо:

– Сначала я навещу нашего паренька.

Она кивнула.

– Ну конечно.

Он помахал рукой и пошел дальше, когда услышал ее окрик:

– Я положила кое-что в твою сумку. Посмотри и отправь посылкой, когда будешь во Франции.

Он лишь снова помахал рукой.

Джек чувствовал гравий и снег у себя под ногами и слышал, как Эви добавила:

– Будь осторожен, будь удачлив.

Это шахтерская присказка, но он подумал, что она подходит и для солдата. Он несколько раз глубоко втянул воздух, но единственным, что он мог почувствовать, была Франция. Он дошел до дороги, повернул налево и почти сразу направо, вниз по проселочной дороге, покрытой заиндевевшими лужами и глубокими сугробами вдоль заборов. Ворота покрылись инеем и немного напоминали рождественский торт Эви, если дать волю воображению. Они заскрежетали, когда он открывал их, за ними навалило снега.

Кладбище располагалось через несколько участков от Истерли Холла, но все же находилось в его владениях. Здесь была деревенская церковь протестантов, и его мама ни за что бы не позволила, чтобы Тим нашел вечный покой на церковной земле. Когда настало время похорон, Джек был против хоронить Тимми на земле Брамптона, но где же еще?

Снег почти полностью скрыл множество следов, ведущих к могиле брата Джека. Он добавил к ним свои, зная, что сможет найти место с завязанными глазами. Он дошел до могилы, которую тоже занесло снегом. Он стоял, опустив голову, и, когда нашел в себе силы говорить, произнес:

– Знаешь, паренек, я и забыл, какое тут прекрасное местечко. Тихо. Немного птичьих песен, и весной здесь расцветут фиалки. Тебе это понравится. Это уж точно лучше, чем быть брошенным в эти проклятые братские могилы с кучей других, над которыми не слышно никаких птиц, только грохот чертовой артиллерии. Помнишь, ты сказал, что слышал кукушку в феврале или даже раньше. Просто здоровенный чертов голубь, да? – Он остановился, чувствуя, что его голос дрожит.

Он обернулся и поглядел на церковь, где отслужил погребальную службу и повенчал их с Милли – именно в таком порядке – пастор Мэнтон.

– Ну а что, парень, мне оставалось делать, кроме как жениться на ней, после того как Эви привела ее к нам беременную? Это уж порядком лучше, чем работный дом. Милли назвала его в честь тебя, и это помогло маме, точно говорю. Так что, как я уже сказал, что мне еще оставалось делать, да и какая, к черту, разница? Эх, Тимми, это все какой-то бардак, правда? С твоими оловянными солдатиками было проще, приятель.

Он взглянул на пейзаж, окружавший его: холмы, скрывавшие истонскую шахту Оулд Мод, холм у Корявого дерева. Он снял свой рюкзак, нагнулся и отряхнул надгробный камень от снега. Он провел рукой по надписи, высеченной отцом: «Тимми Форбс 1897–1913».

– По крайней мере, ты со своими оловянными солдатиками и своим марра. – Он кивнул, поприветствовав Тони, который лежал рядом с любимцем их семьи. Ему было приятно думать, что они вместе скачут на галловеях, своих любимых шахтерских лошадках, по полям иного мира, а не этого, сошедшего с ума. – Плохо было, да, Тони, дружище? Но они привезли тебя после Марны обратно, в Истерли Холл. Ты захотел почувствовать запах бекона в ту ночь, когда умирал, – так наша Эви сказала. И она приготовила его тебе, и ты умер, пока рядом с тобой сидела твоя мама. Я благодарю того идиота, который считает себя Богом, за это. Столько лет жизни остались непрожитыми вами двоими, эх… Может, те из нас, кто останется, смогут прожить их за вас, если… – Он остановился.

У надгробных камней стояли банки из-под джема с остролистами. Вода уже замерзла, но стекло еще не треснуло. Джек клялся, что не заплачет, но все же плакал, очищая камни от снега до тех пор, пока его руки не стали совсем красными, мокрыми и онемевшими.

Он достал оловянного солдатика, которого купил в Саутгемптоне, из кармана и положил его рядом с банкой из-под джема.

– Не похож на тех, которых ты раскрашивал, но он хотя бы точно всегда будет здесь, даже если меня не будет. Но слушай, Тимми, я должен тебе кое-что сказать, это непросто, и я не знаю, что ты об этом подумаешь, но мне сложно продолжать ненавидеть щенка Ублюдка дальше. Знаю, знаю, паренек, но думаю, что та тележка, которая убила тебя, могла бы сорваться в любом другом забое, на любом другом уклоне. Я ударил его на передовой, когда он не позволил мне пойти искать тело Марта, но он ничего не сделал, хотя мог застрелить меня. Именно тогда я почувствовал…

Он подождал секунду, ожидая разрешения отпустить ненависть, которую он чувствовал к Оберону, хотя прекрасно знал, что чертовски глупо с его стороны ждать, пока раздастся голос с небес и даст его. Он еще раз хлопнул рукой по надгробию, поднял свой рюкзак и провел ледяной влажной рукой по лицу. Ветер начал подниматься. Понял ли Тимми?

– Мы не марра, понимаешь, мы с ним, но мы что-то. Может быть, дело просто в том, что мы солдаты? Я теперь называю его Обероном, наедине. Немногие из командования допускают такое. – Он взглянул вниз, на могилу, еще раз и ушел, произнеся еще раз у ворот: – Да, мы – что-то.

Он быстро зашагал прочь, свернув к перекрестку Висельников, и взглянул на высокую ель, на которой не так давно вешали разбойников. Спустя час Джек дошел до спуска к ручью, в котором он и вся местная ребятня построили плотину, чтобы купаться в стоячей воде. Он посмотрел на часы. Время у него есть, так что почему бы и нет? Он пошел вдоль дороги, пробежавшись по вспаханному полю Фроггетта, чтобы срезать. Последний раз, когда он был здесь, с Эви, они видели зимородка. Прилетают ли они еще сюда летом? Почему бы и нет, здесь до сих пор растут деревья. Кажется, вопрос «почему бы и нет» стал звучать у него в голове слишком часто.

Он проскользнул в ворота и пошел по тропинке к запруде, вспоминая ощущение холодной воды на коже, закупоренной углем, когда они, уже взрослые, приходили сюда сразу из шахты. Он чувствовал радость погружения, потом спокойствие неба над головой, на которое он глядел, лежа на спине, рассматривая груды облаков, и, наконец, силу рук пройдохи Марта, утягивающего его под воду. Он рассмеялся. Да, он был тем еще пройдохой, это точно. Он подошел к ручью, поднял камень и бросил его в воду. «За тебя, дружище». Еще один камень. «За тебя, Тимми», – прошептал он. И еще. «За тебя, Тони». И еще один за Грейс. Боже, храни ее. Он наблюдал за тем, как расходились круги на воде, присев на корточки. Он сидел и сидел, и встал только тогда, когда ноги заболели и заныла спина. Да, здесь и правда было красиво, Эви была права. Как и всегда, впрочем.

Он снова пустился в дорогу, все его ботинки были в грязи и онучи тоже, пропади они пропадом. Он пришел в Истон, прямо к дому пастора. Он не должен был смотреть, он пообещал себе это, но, конечно же, посмотрел. Окна были темными, но такими они и должны были быть. Пастор должен сейчас быть на одном из своих обходов, а Грейс, сестра пастора, служит медсестрой во Франции. Все было правильно. Он пошел дальше, глядя перед собой. Впереди и вокруг громоздились конусы тлеющего дымящегося шлака, блестели на солнце подъемные машины, а надо всем этим разносился запах серы. Теперь он и в самом деле был дома.

Досточтимый Лейтенант Оберон Брамптон наблюдал из своей спальни за тем, как Эви машет вслед удаляющемуся Джеку. Ее шаль сползла, и один ее конец волочился по снегу. Она же совсем продрогнет. За его спиной Роджер распахнул дверь, выходя из гардеробной. Оберон обернулся. Его камердинер надел свою военную форму и таким образом снова превратился в его денщика.

– Я подготовил вашу одежду, сэр, и ботинки натерты до блеска.

Оберон кивнул. Как же глупо это – воевать в блестящих ботинках и с личным слугой для личных нужд под боком, да еще и каким слугой. Он старался не демонстрировать своего отвращения при воспоминаниях об историях, которые ему довелось услышать под лестницей. Он быстро оделся, позволив Роджеру отряхнуть свои плечи, хотя на них и так не было ни пылинки. Ремень его военной формы был начищен. Плевал ли на него Роджер во время полировки так же, как он делал с ботинками? Идея похода на войну в сопровождении слюны Роджера была настолько жутко нелепой, что ему пришлось снова отвернуться к окну, или он снова бы засмеялся тем резким, неприятным смехом, который нападал на него в последнее время все чаще. Это все было так сюрреалистично. Он шире распахнул окно и вдохнул морозный воздух. Эви ушла обратно в тепло. Джек исчез.

Роджер кашлянул за его спиной. Оберон закрыл окно. В комнате стало тихо, и она была такой странной, эта тишина. Он произнес, глядя на этот раз уже дальше садов и лугов, на холмы вдалеке, а потом вновь на кедр:

– Теперь необходимо поскорее упаковать вещи, рядовой.

Оберон не был удивлен тем, что ему удалось подслушать из разговора Эви с братом. Если бы Джек, будучи хозяином, использовал свою власть, чтобы навредить ему, и результатом стала бы смерть Вероники, он бы захотел воткнуть ему нож в живот. Но этим хозяином был он сам – высокомерным, злым, проклятым дураком, и кто мог гарантировать, что между ними все кончено? Но перемирие имел право объявить только Джек. Он подался вперед и прислонился лбом к холодному стеклу, чувствуя себя странно, как будто где-то очень далеко. Он разрывался на части, потому что одновременно и хотел вернуться туда, в эту обыденность хаоса, криков, внезапных взрывов смеха, чувства долга, товарищества и скорби, и отчаянно не желал этого.

За его спиной Роджер упаковывал свои щетки с серебряными ручками. Ради всего святого, щетки с серебряными ручками! Оберон посмотрел на свои наручные часы, сильно потрепанные в боях. Слишком много времени потеряно, и ему много чего еще нужно сделать. Он поспешил вниз на второй этаж, направляясь в кабинет своего отца, слыша отовсюду больничный шум: стоны, смех, крики, тихое «тс-с-с». Мимо него пробежала медсестра с лотком, прикрытым гофрированной бумагой. Вероника теперь работала в отделении экстренной помощи, кто вообще мог когда-то предположить такое? Ну, возможно, только его мать, благослови Бог ее доброе демократическое сердце. В каком восторге бы она была от суфражистской деятельности Вер!

Другая медсестра, сестра Мосс, вышла из Голубой гостиной, которая теперь была разделена на две зоны отдыха и досуга – для офицеров и для медсестер. У старшего медперсонала было свое помещение в зале для прислуги.

Сестра Мосс проверяла свои часы, которые были прикреплены у нее над сердцем. Он улыбнулся ее поспешному приветствию, а затем отворил дверь в кабинет своего отца – место, где он претерпел столько мучений в форме избиений, которым подвергался бессчетное число раз. Может быть, его отец и лорд, каковым его провозгласили либералы в 1907 году, а его жуткая мачеха – леди по праву рождения в своей обедневшей аристократической семье, но внутри любые мужчина и женщина остаются только самими собой.

Он тихо закрыл за собой дверь, прислонившись к ней. Дух хозяина все еще витал здесь, хотя его отец не появлялся здесь уже несколько месяцев, с тех пор как ворвался сюда последний раз, оставив пощечину на лице Вероники, посмевшей посмеяться над ним за ужином, – так, во всяком случае, она рассказала Оберону, когда они встретились на центральной станции Ньюкасла, откуда он и его люди отправлялись на фронт. Он попытался стряхнуть с себя воспоминания о синяках, которые горели на ее лице. В тот раз он не смог принять удар на себя.

Он повернул ключ в замке, проверил, что дверь надежно заперта, и прошагал по индийскому ковру к огромному столу из орешника так, как, возможно, никогда не смог бы себе позволить, не убив своими руками изрядное количество человек. Некоторых он убивал в ближнем бою, успев почувствовать их запах и дотронуться до них прежде, чем вонзал нож в их кишки, глядя прямо в глаза. Нет, больше он не позволит этому ублюдку ни на кого поднимать руку. Скорее он его убьет. Но сейчас он не будет об этом думать.

Одно окно кабинета выходило на другую стену дома, а другое располагалось во фронтальной его части. Облака сгущались. Неужели выпадет еще больше снега? Не задержит ли он Теда и его такси? Не станет ли из-за этого еще сложнее разбить чертов лагерь во Франции, стоя в траншеях, вырытых там повсюду? Он должен поторопиться.

Он достал из кармана клочок бумаги с цифрами, который мисс Вейнтон, их любимая гувернантка и подруга их покойной матери, дала ему в день перед его отъездом в Оксфордский университет. Она велела хранить его в надежном тайном месте. Это был последний раз, когда он видел ее живой. Но ему сейчас не стоит думать о Вейни. Он должен кое-что сделать.

Он обошел два массивных кресла из одного гарнитура, стоящих у камина, в который был засыпан лучший уголь Оулд Мод, но который не был зажжен. Оберон снял написанную маслом картину с изображением Лондонского моста, висевшую с правой стороны от камина, за которой был скрыт сейф. Он ввел нужную комбинацию, надеясь, что она осталась прежней. Раздался щелчок, потом еще два, и сейф был отперт. Он нажал на латунный рычажок и начал открывать дверцу. Оберон понял, что задержал дыхание. Он заставил себя втянуть воздух, потом выдохнуть, потом снова вдохнуть. Он унял дрожание в руках и достал стопку бумаг, затем отнес их к столу и отодвинул в сторону промокательную бумагу, освобождая себе место.