Текст книги "Секреты теней"

5

Хлеб Нина всё же съела. Она ненавидела саму себя за то, что подобрала всё до единой крошки и схрупала червивое яблоко до самых семечек.

Ей бы оплакивать Джейсона, бесконечно всхлипывая, как какой-нибудь отвергнутой героине из книжек тёти Ценки. Но она уже не была убита горем, она разозлилась. Еда только добавила сил для ярости.

– Вот идиотка-то, – бормотала она себе под нос. – И с именем не ошиблись.

Как он мог? Как Джейсон мог стоять ночь за ночью в свете луны, с такой любовью смотреть ей в глаза, потом отвернуться – и вот вам, пожалуйста?

Неужели он ещё месяц назад планировал её предать, когда впервые прошептал на ухо:

– Почему бы не отправить остальных назад? Побудем несколько минут вдвоём?

Он взял её за руку, ткнулся носом в шею, и у Нины подкосились ноги. Даже сейчас она все ещё ощущала его руку на своей, прижатые к её губам губы. Сколько раз она вновь переживала каждый поцелуй, каждое прикосновение. В памяти всё ещё звучал его голос:

– Я тебя люблю.

Но он её не любил. Рассказал демографической полиции, что она задумала что-то ужасное, и теперь её за это убьют.

Нина с такой силой выплюнула семечко от яблока, что оно запрыгало по полу.

С Джейсоном она выставила себя полной дурой. Она вспоминала встречи в лесу, когда с обожанием смотрела на него и несла полную чушь. Флиртовала. Вспомнила встречу, когда в компании появился новый мальчик, Ли Грант. Джейсон рассказывал Ли о митинге за права третьих детей, который устроила Джен Толбот. А Нина ничего не внесла в разговор, кроме повторения слов Джейсона: «Митинг…» Она вообще не могла сказать ничего умного, ведь и разговора толком не слышала, просто смотрела на отблески тусклого света на лице Джейсона, любуясь его строгим профилем. Изучая идеально точёный нос.

Вот дура!

Даже до этого, до их первого с Джейсоном поцелуя, она флиртовала, но по-другому, с важным видом подсмеиваясь над мальчишками.

– Ну это же мальчик! – сотни раз повторяла она с глупой жеманной улыбкой.

Она будто играла в одном из телесериалов тёти Ценки. Не хватало только бального платья и одного из тех изящных маленьких складных вееров, каким обмахивают лицо, говоря что-нибудь особенно вычурно.

Нелепо. Вот как она выглядела на самом деле – выставила себя на посмешище. Как это она забыла? Она была нескладной тринадцатилетней девчонкой с тонкими, обрамляющими лицо косичками. Будь у неё даже бальное платье и складной веер в руках, вид от них стал бы только глупее.

Чего ж удивляться, что Джейсон её предал! И что Салли с Боннер в лесу всегда держались поодаль, будто не хотели, чтобы их с ней видели.

Нине хотелось заплакать, но слёз не было. Сердце в груди словно окаменело.

Всё вокруг было холодным, застывшим и безжалостным: бетонные стены, цементный пол, железная решётка двери. Она-то надеялась, что завернётся в воспоминания, как её любят Джейсон, друзья в Харлоу, бабушка, тётушки. Но любовь Джейсона оказалась фальшивкой, друзья за неё не вступились, а бабушка и тётушки остались далеко в прошлом, и, казалось, они любили другую маленькую девочку. Некую Элоди, которую Нина едва помнила.

Нина заснула, с сухими глазами и тяжёлым сердцем, просто ещё одна ледышка в тюрьме, такая же, как всё вокруг.

6

– Дело вот в чём, – сказал мужчина.

«Наверное, сейчас за полночь», – глупо моргая и пытаясь проснуться, подумала Нина.

Лампочка над головой слепила глаза. Голова кружилась от недоедания. Две корки хлеба и одно маленькое яблоко за сколько? Полтора дня? Маловато, чтобы утолить голод.

– Мы считаем, что ты можешь принести пользу, – ровным голосом заметил мужчина и протянул руку.

Нина несколько раз моргнула и пошире открыла глаза. Следователь протягивал ей нечто совершенно невероятное – бутерброд. Не просто привычный чёрный хлеб и заплесневелый сыр, а пышную булочку, толстую, золотисто-коричневую с бледно-розовыми завитками – что это, ветчина? – со свисающей по бокам ветчиной. Такое Нина видела только по телевизору, на запрещённых каналах, показывавших жизнь до времён голода.

– Вот. Возьми, – предложил мужчина, беззаботно помахав перед её глазами бутербродом.

Нина затолкала полбутерброда в рот прежде, чем поняла, что его схватила.

– Видимо, манерам тебя никто не обучил, – с отвращением заявил мужчина.

Нина не обратила на него внимания. Божественный бутерброд! Булочка пышная, воздушная таила в себе наряду с ветчиной ломтик пикантного сыра. Там ощущались и другие ароматы, и ей на ум пришла старая реклама: «Салат, томат, пикули, лук…» Неизвестно, это ли она вкушала, но бутерброд был чудесный, не придерёшься. Она стала жевать медленнее, чтобы насладиться подольше каждой крошкой.

– Так-то лучше, – высокомерно заметил мужчина.

Нина почти забыла о его присутствии.

Он вручил ей бутылку, чтобы запить бутерброд, напиток тоже был очень хорош, сладкий с лимонным привкусом. Она жадно пила, не думая ни о чём, кроме жажды. Доев бутерброд и опустошив бутылку, Нина оглянулась на мужчину.

– Полезна? – нерешительно спросила она.

– По закону тебя казнили бы в день ареста, – пояснил мужчина. – Но иногда даже демографическая полиция может извлечь пользу, игнорируя некоторые правила.

Нина замерла в ожидании.

– Нет, мы ничего не нарушаем, – объяснил мужчина. – Принимая во внимание важность нашей цели, мы находим лазейки, написанные будто специально для нас. Скажем, перед нами преступник, которого можно при необходимости использовать. Какой смысл его уничтожать?

– Чего вы от меня хотите? – стиснув зубы, спросила Нина.

Мужчина пожал плечами.

– Ничего нового. То же, что ты с Джейсоном якобы делала.

– Джейсон будет мне помогать?

Эти слова непроизвольно сорвались у неё с языка.

– Джейсон, увы, не показался таким полезным, как ты, – ещё небрежнее заметил мужчина.

– Значит, он…

– Мёртв? Конечно, – ответил мужчина. – Наш девиз – быстрое действенное правосудие.

Нина почувствовала, как внутри неё всё рушится. У неё задрожали губы.

– Да ладно, – заявил мужчина. – Обойдёмся без фальшивого горя. Он тебя предал, не забыла? Ни секунды не колеблясь, всадил нож в спину, когда решил, что таким образом спасёт свою шкуру. Естественно, ничего не вышло. Но тот, кто предал родину, девчонку сдаст без малейших колебаний, нечего и говорить.

Нина не хотела слушать, но деваться некуда – Джейсон её предал. Она вспомнила запись: голос на плёнке был расчётлив и холоден. Её вновь охватила ярость, и она облегчённо вздохнула – теперь было за что зацепиться.

– Почему вы решили, что полезна буду я, а не он? – спросила она, изо всех сил стараясь говорить ровным, спокойным голосом.

– Кто его знает? Может, не могу представить закоренелой преступницей маленькую девочку с косичками, – небрежно сказал мужчина. – Может, те, кого тебе придётся обмануть, скорее поверят девчонке. А может, Джейсон мне просто не понравился.

Нине очень хотелось защитить Джейсона, завизжать и закричать на этого человека, как он посмел сказать, что Джейсон ему не нравится. Но защищать Джейсона было невозможно. Он наверняка знал, что его предательство приведёт её к смерти. Почему он это сделал? Почему пытался обмануть демографическую полицию?

У неё не было времени заниматься такими вопросами. Мужчина снова заговорил, объясняя задание.

– Мы арестовали группу нелегалов, – сообщил он. – «Детей-теней» с поддельными документами…

– А как же… Вы же говорили, что это невозможно. «Дети-тени» не могут достать фальшивые удостоверения личности, – перебила его Нина.

– Ну, эти документы невысокого качества. Не из тех, что одурачат власти, – сказал мужчина. – Потому дети и попались. Не удивлюсь, если они сами их сделали. Только дети молчат. У меня задание: выяснить, кто подделал удостоверения, кто ещё вовлечён в это чёрное дело. И нужно узнать, кто все годы укрывал детей. Нашли их на улице, и они отказываются открыть имена или адреса родителей. Вот такая проблема. Если немедленно уничтожить детей – других преступников, их укрывавших, подделавших документы, никогда не поймать. Мы посадим тебя к ним в камеру, ты их расположишь к себе, узнаешь правду и сообщишь мне, так мы избавимся от всех преступников сразу и сослужим хорошую службу обществу. Поняла?

Ещё бы не поняла! Прекрасно поняла! Аж затряслась от страха. Даже косички тряслись.

– А если откажусь? – спросила она.

Голос тоже дрожал.

Мужчина поднял брови.

– Как ты осмелилась даже подумать о таком? – пророкотал он. – Откажешься, – соединишься со своим чудесным дружком Джейсоном. Ум– рёшь.

Бутерброд, казавшийся таким вкусным всего несколько минут назад, забурлил у Нины в желудке.

Как можно согласиться на такой приказ?

А не согласишься – убьют.

Джейсон её предал. Друзья за неё не вступились. В этом мире все думали только о себе.

– Между прочим, с чего эти «дети-призраки» будут мне доверять? – спросила Нина.

– Они примут тебя за экснета. Ты ведь сыграешь эту роль?

«Да, конечно. Это я умею, – думала Нина. – Только как потом жить, если дети мне доверятся, а я их предам?»

Мужчина уже встал и сметал с брюк крошки.

– Значит, решено, – отметил он, будто разговор окончен и Нина согласилась помочь. – Утром мы переведём тебя в их камеру.

Он развернулся и медленно пошёл к выходу. Он, казалось, минут пять искал ключ, вставлял его в замочную скважину, поворачивал и открывал дверь. Нина твердила себе: «Крикни… Погодите! Я не буду это делать! Скорее умру, чем стану работать на демографическую полицию! Я экснет! Меня зовут Элоди, я горжусь этим…»

Но рот не открылся, язык не шевельнулся.

А потом мужчина вышел. Он щёлкнул выключателем, и камера погрузилась в темноту. Его шаги эхом отдавались по коридору, одиноким звуком в холодной тюрьме. «Здесь моё место, – подумала Нина. – Я предательница. Я зло».

7

К утру Нина думала о сказке. На этот раз не о прекрасной принцессе, влюбившейся в красавца принца. Это была сказка о Румпельштильцхене.

«Я, будто дочка мельника, – сказала себе Нина. – Король приказал ей спрясть из соломы золотую нить, иначе смертная казнь. С таким выбором она не могла возразить: «Простите, у меня не получится. Убейте меня». Так и я». Только дочка мельника никому не вредила. Ей нужно было сделать невозможное, а не зло.

А от Нины ожидали предательства.

«Может, те дети ужасные и противные, тогда я их с радостью выдам, – думала она. – Может, так им и надо?»

Но что-то не верилось.

Она сидела настороже в темноте. Вдруг дверь камеры со скрежетом открылась.

Вошёл охранник и схватил её за руку.

– Давай, пошли, – прорычал он.

– Кандалы… Я прикована. Прикована к стене, – возразила она.

Охранник выругался и пнул её в живот. Нина согнулась от боли. Это так демографическая полиция обращается с теми, кто на них работает?

Охранник вышел из камеры и через несколько секунд вернулся с ключами. Он открыл кандалы, потом поставил Нину на ноги. Нина два дня не вставала на ноги, они были ватными и не слушались.

– Пошли! – скомандовал охранник и потянул её за руку.

Нина, спотыкаясь, тащилась за ним. Они спускались по лестницам и шли по длинным коридорам мимо десятков зарешёченных дверей. В некоторые Нине хотелось заглянуть, но в темноте всё равно ничего не увидишь, да и охранник тащил её слишком быстро. Они спустились по последней лестнице, и воздух стал влажным и холодным. Споткнувшись, Нина упала, и, прежде чем встала, её голое колено коснулось воды. Она ощупала пальцами каменную стену, та тоже отсырела.

Они были в подвале. Может, даже в пещере. Дойдя ещё до одной двери, на этот раз из цельной древесины, охранник сильнее сжал руку. Он открыл свободной рукой дверь и толкнул Нину вперёд.

– А будешь ещё бузить, найдётся место и похуже! – заорал он и отпустил её руку. Нина полетела вперёд и рухнула на пол. Дверь захлопнулась.

– Привет! – нерешительно сказала она.

Она вглядывалась в окружающую её темноту, но ничего не могла разглядеть. Стены могли быть рядом с её носом или на огромном расстоянии.

– Привет, – снова позвала она. – Есть тут кто-нибудь?

Справа послышался шорох. «Наверное, мыши или крысы, только этого не хватало», – подумала она. Но вдруг в темноте загорелась спичка, и кто-то прошептал:

– Нет, она у меня…

Потом загорелась свеча. В сумрачном свете Нина различила два… нет, три лица. И это дети, которых она должна предать?

– Хоть кому-нибудь из вас исполнилось пять лет? – в ужасе воскликнула она.

8

На Нину уставились три пары недовольных глаз. Она ещё никогда в жизни не видела таких грязных, оборванных детей. После двух дней в тюрьме её платье порвалось и пропиталось кровью, лицо было испачкано слезами и грязью, ленты в косичках потерялись – что ж, её внешность была далека от обложек модных журналов. Но эти дети выглядели… и пахли, только подумайте… словно родились на одной из драгоценных свалок тёти Листры. Грязь слоями налипла у них на щеках. Их залатанная, мешковатая одежда вся была в непонятных пятнах.

Спутанные волосы рваными комьями нависали над глазами. Девочки или мальчики? Не различить. Окажись они ни теми, ни другими, а странными, доселе невиданными человекоподобными животными, и Нина нисколько бы не удивилась.

Потом они заговорили.

– Мы все старше, – сказал один из них. – Только ростом не вышли.

Самый маленький решительно кивнул.

– Маттиасу десять, Перси девять, а мне шесть.

– А тебя как зовут? – осторожно спросила Нина.

– Алия, – ответил ребёнок.

«Алия. Значит, самая маленькая – девочка. Как можно предать малышку?» – спросила себя Нина.

Когда Нине исполнилось шесть, тётушки по очереди сажали её на колени, учили читать. Бабушка отвечала за уроки математики, а тётя Рода учила правописанию. Нина до сих пор помнила, как уютно усаживалась с книжкой на тётушкиных коленях в большом кресле. И неважно, что в квартире было холодно. Нине в шестилетнем возрасте всегда было тепло.

А эта шестилетка свернулась калачиком в сырой камере в ожидании смерти.

– Если не возражаешь, – заявил старший… Маттиас? – Свечку мы сейчас погасим. Она у нас одна. Просто хотелось тебя получше разглядеть.

– Ой, да пожалуйста, – согласилась Нина, хотя ей очень недоставало света.

Два дня в темноте казались вечностью.

– Моя очередь! – весело сказала Алия, наклонилась и дунула.

Пламя погасло. Нине так хотелось, чтобы оно загорелось вновь.

«В темноте мне легче их провести. Им не удастся прочитать по лицу, когда я совру».

Будет ли она им врать? Она ещё не решила.

– Ну вот, и кто ты? – спросил в темноте незнакомый голос, наверное, Перси.

Нина растерялась. Какое назвать имя? Какими именами назвались они… настоящими или фальшивыми? Трудно представить, что кто-то назвал бы ребёнка Перси. Наверное, они сообщили имена, значившиеся в фальшивых удостоверениях.

– Зовите меня Ниной, – осторожно сказала она. – Моё настоящее имя…

– Нет! Не говори! – закричала Алия.

– Боимся, что подслушивают, – шёпотом объяснил Маттиас.

– И что? – неосторожно сказала Нина. – Всё равно убьют.

Ответом ей было потрясённое молчание с другой стороны камеры.

Даже в темноте она представляла себе три мрачных, застывших от ужаса лица.

– Нет, – возразила Алия. – Выяснят, что мы ни в чём не виноваты, и сразу отпустят.

Она сказала это бодрым голосом с надеждой, спокойствием и уверенностью. Неужели она действительно верит в то, что говорит? Неужели она такая глупышка? Из того, как трое держались вместе в те короткие мгновения, когда зажгли свечу, Нина поняла, что Маттиас и Перси осторожно присматривают за девочкой.

Может, мальчишки, не желая слушать истерик шестилетки, забили ей голову лживыми обещаниями: «Всё будет хорошо. Нас не тронут. Мы скоро отсюда выберемся».

Или Алия притворяется для полицейских, которые могут подслушать?

Может, мальчишки дали ей такое задание: «Веди себя так, словно ни в чём не виновата, глядишь, поверят». Но неужели маленькая девочка может так убедительно притворяться?

Интересно, почему они считали, что демографическая полиция их подслушивает? (Или нет… откуда им знать, что так и есть – ведь если Нина расскажет обо всём демографической полиции, то окажется, что детей подслушивали через неё?)

Нина потёрла лоб. В голове была полная неразбериха. Как добиться, чтобы дети ей поверили и их выдать? Наверное, лучше не знать их тайн.

«Можно всё выяснить и не сообщать полиции», – сказала она себе.

– Давно вы здесь? – спросила она как можно небрежнее, будто ей было всё равно, просто от скуки.

Никто сразу не ответил. Нина решила, что они перешёптывались, совещались.

– Да мы толком и не знаем. Тут не отличишь дня от ночи, – заговорил Перси.

– Еду приносили всего три раза, – подсказала Алия.

– Как же вас арестовали?

И опять ответили ей не сразу. Нине ужасно хотелось видеть их лица.

– Мы стояли в очереди за капустой. Втроём, – наконец сообщил Маттиас. – Демографическая полиция устроила проверку, у всех смотрели документы. Сказали, что наши – поддельные. И забрали…

– Но они не поддельные, – перебила Алия. – Они настоящие, демографический надзор должен знать. СЛЫШИТЕ МЕНЯ?

Крик Алии предназначался не для Нины, а для двери. Её слова так громко отдавались эхом, что Нина едва слышала, как мальчишки её увещевают.

Нина притворилась, что ничего не замечает.

– Почему за вами не пришли родители, не забрали отсюда? – спросила она.

– Нет никаких родителей, – ответила Алия.

Нина про себя отметила, как это было сказано: «Нет никаких», а не «Родители умерли» или «Мы живем с бабушкой и дедушкой», или «Ты говоришь о тёте?»

– Кто же о вас заботится? – осторожно спросила Нина.

– Мы сами по себе, сами и заботимся, – запальчиво ответила Алия.

На этот раз мальчишки наверняка шептали Алие, чтобы она больше ничего не говорила.

У Нины подкатил к горлу ком. Как бы там ни было, эти грязные ребятишки были не одиноки. Они помогали друг другу.

Нине тоже нужна была опора. Был бы здесь Джейсон… Нет, не Джейсон. Он мёртв, но всё равно он же её предал. Как это она забыла?

От воспоминаний о его объятиях по коже ползли мурашки. Вспомнив его поцелуи, она пожалела, что отвечала на них, а не врезала ему по носу.

Почему она его тогда не спросила: «Ты всё время говоришь о том, что нужно что-то сделать, как известный митинг Джен Толбот, как-то бороться за права третьих детей. Почему же мы ничего не предпринимаем?» Она ещё тогда могла его изобличить. Стала бы героиней, как Джен.

А вместо этого ей суждено стать предательницей.

9

Нина забылась печальным сном, это был единственный способ вырваться из действительности. Пусть эта троица шепчет всё, что им хочется.

Проснулась она от слепящего света, кто-то светил фонариком из-за двери ей прямо в лицо.

– Нина И́ди, – вызвал скучный голос.

Нина, спотыкаясь, поднялась на ноги. Оглядевшись, она увидела, что трое детишек тоже спят кучкой, уткнувшись друг в друга. Алия прикорнула головой на коленке у Маттиаса, чья голова лежала на плече у Перси. Свет их не разбудил. Алия повернулась лицом к ноге Маттиаса вместо руки, но её глаза были закрыты.

Нина прищурилась, снова глядя на свет. Охранник опустил фонарик к полу, и без слепящего в глаза света она стала лучше видеть.

– Пошли же, – раздражённо сказал он.

Наверное, охранник был тот же, что и раньше, но различить их было трудно. Все стражи в тёмной униформе выглядели и говорили одинаково беспощадно. Нина шагнула к двери, её цепи звякнули о каменный пол.

Оглянувшись, она увидела, что дети полностью проснулись.

Они смотрели на неё круглыми перепуганными глазами. Как она ненавидела этот взгляд!

– Тебя вызывают на допрос, – сказал охранник.

Нина шагнула вперёд, заметив, как дети переглянулись.

«Сейчас уйду, – горько подумала она. – И Маттиас скажет Алие: “Видишь, ей нельзя ничего рассказывать. Вообще нельзя доверять”».

Хорошо бы, хоть один из них пожелал ей удачи одними губами или взглянул бы с жалостью. Но они словно окаменели, сидели молча, как изваяния.

Охранник схватил её за руку и вытащил из камеры в коридор. Как только дверь за ними закрылась и они прошли немного по коридору, охранник наклонился и снял с её ног кандалы, потом выпрямился и снял наручники.

– Вы что, меня отпускаете? – недоверчиво спросила Нина.

– Ты чокнулась? – фыркнул тот.

Однако разрешил ей идти самой с ним рядом по коридору и подниматься по лестнице. На верхней площадке лестницы он свернул налево и открыл металлическую дверь. По другую сторону двери в комнате с кремовыми стенами и мягким освещением на полу лежал ковёр. В отличие от остальной тюрьмы здесь был другой мир. Совершенно другой мир, непохожий ни на одно место, где она бывала раньше. В Харлоу, в школе для девочек, было хорошо, особенно по сравнению с бабушкиной квартирой. Но и там в оштукатуренных стенах виднелись трещины, на мозаичном полу – царапины. Здесь Нина не заметила никаких недостатков, разве что ковровое покрытие местами утратило идеальный вид.

Охранник, наверное, заметил её поражённый вид, потому что снова фыркнул.

– Офицерские апартаменты, – объяснил он. – Начальству всё самое лучшее!

Он провёл её в комнату с длинным деревянным столом, украшенным резьбой – были здесь и виноградные лозы, и яблоки, и другие фрукты, названия которых Нина не знала. Она села в шикарное кресло, в каких, наверное, сидит сам Президент.

– Следователь скоро придёт, – сообщил охранник и вышел.

Нина, восхищённо моргая, оглядывалась. На стенах в изящных золочёных рамах висели портреты. А впереди, словно огромные глаза, смотрели на Нину два окна.

Про окна она почти ничего не знала. В школе по какой-то странной причине окон не было. В бабушкиной квартире приходилось всё время задёргивать шторы из страха, что кто-нибудь снаружи увидит Нину и донесёт в демографическую полицию.

«Поверь мне, мы ничего не теряем, – уверяла её тётя Ценка. – За окнами переулок и мусорные баки. Ты, можно сказать, оказываешь нам неоценимую услугу. Насколько лучше смотреть на занавески и притворяться, что за ними прекрасные виды – реки, горы, сады роз и высокие леса. Я так себе представляю».

Теперь Нина не боялась, что её увидят. Демографическая полиция уже её поймала. Что может быть хуже? Она дерзко встала и прошла к окну. С той стороны окно обрамляли кусты. В лицо бил яркий дневной свет, нечто невиданное Ниной раньше, поскольку в день приезда в Харлоу и в день отъезда лил дождь.

Небо сейчас было прекрасного ярко-голубого цвета, от которого защемило в груди. Высоко над головой плыли белые перистые облака. За рядом кустов к озеру сбегала зелёная лужайка, а на горизонте виднелся лесок.

Такой пейзаж могла представить себе только тётя Ценка.

– Нравится вид? – раздался голос за спиной Нины.

Нина ахнула и повернулась – ненавистный человек. Она отступила от окна.

Но мужчина не сердился. Он подошёл к окну и посмотрел наружу.

– Рядом с тюрьмой обычно такого не ожидают, да? – задумчиво сказал он.

Казалось, мужчина разговаривает сам с собой.

– Когда думаешь о тюрьме, представляешь высокий забор с колючей проволокой, охранников с оружием… И это так, в той части, где находятся арестанты. Но, что касается этой части здания, нам, офицерам, нравится иногда смотреть на красоту. Наша работа в основном жестокая и неприглядная. Понимаешь?

Нина не знала, отвечать или нет. Через мгновение ненавистный человек уже отошёл от окна.

– Благодарю вас, – кивнул он через плечо и повернулся к Нине:

– Пообедаем?

Пока она смотрела в окно, охранник молча поставил на стол поднос – там было всё для пира: жареная курица, тарелки с картошкой и горошком, корзинка с воздушными булочками…

Мужчина отодвинул для Нины стул. Она неожиданно вспомнила, какая она грязная, таким вряд ли предлагают стул, и машинально откинула со лба волосы.

– Ну-ну, – заметил он. – Понимаю твоё страстное желание принять горячий душ, однако нужно быть в образе.

Нина села. Словно во сне, она достала булочку, съела курицу, положенную им на её тарелку, отправила вилкой в рот горошек, проглотила вкусное молоко.

– Это лучший обед моей жизни, – услышала она свой голос.

– Ну, в сотрудничестве с демографической полицией есть свои преимущества, – со смехом ответил мужчина.

Нина перестала есть.

– Сыта? – спросил мужчина.

– Да, типа того, – ответила Нина, хотя это было не так. Она могла бы съесть ещё столько же.

– Минуточку, – сказал мужчина.

Он встал, подошёл к двери и, казалось, что-то обсуждал с охранником. Нина уставилась на стоявшую перед ней корзинку с булочками.

Перед глазами плыл образ худого, голодного лица Алии. Она вспомнила, как девочка храбро сказала: «Нас кормили только три раза». Мужчина не смотрел. Что будет, если она утащит булочку для Алии? Могла бы взять и три, по одной на каждого, спрятать их в рукаве платья.

Никто не заметит.

Нина вспомнила, как смотрели на неё дети, когда за ней пришёл охранник. Они не сказали ни единого слова, ни успокаивая, ни подбадривая. Вспомнила… и не взяла булочку.

Вскоре охранник вернулся и убрал еду. Ненавистный человек уселся в кресло напротив Нины. Он откинулся на спинку и положил ноги на стол.

– Что ж, – небрежно заметил он, – я понимаю, что ты не приобрела друзей и ни на кого не повлияла. Держу пари, тебе совсем нечего мне сказать.

– Вы подслушивали! – обвинила его Нина.

Мужчина весело фыркнул.

– Ну-ну, подозрительность зашкаливает? Нет, мы не подслушиваем. Для этого есть ты. Я просто считываю язык жестов. Мак… это охранник. Вас не знакомили? Мак рассказывает, что, когда он за тобой пришёл, ты спала на одной стороне камеры, а трое других, свернувшись вместе, лежали далеко от тебя. Так что не похоже, что вы подружились.

– Они друзья, все трое, – возразила Нина. – Знали друг друга ещё до ареста. Я для них чужая.

– Ну, так стань родной, – сказал мужчина. – Жить разве не хочешь?

Нина вздохнула.

– Они голодные, замерзшие и напуганные. Это не располагает к разговору, – возразила Нина. Даже самой себе она казалась хнычущим ребёнком. – И они считают, что вы подслушиваете. Дети не станут ни о чём рассказывать, потому что думают: демографическая полиция всё слышит. Дело совершенно безнадёжное!

Мужчина неодобрительно цокнул языком.

– Я считал, ты умнее, – покачал он головой. – Заставь их говорить. Ты работаешь на демографическую полицию. Тебе и карты в руки!