Текст книги "Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую"

Были налицо и другие признаки того, что расслоение в британском обществе все усиливается. Снова обострился «ирландский вопрос», и местные националисты требовали самоуправления или даже независимости. Росло влияние профсоюзов – к 1900 г. в них состояло около 2 млн человек (а к 1914 г. это число еще удвоилось), причем сильнее всего профсоюзы были именно в ключевых отраслях британской экономики: в горнодобывающей индустрии и в портах. Забастовки становились дольше и часто сопровождались столкновениями. А с расширением избирательного права рабочие и их сторонники из числа представителей среднего класса приблизились и к политической власти. После выборов 1906 г. в палате общин появилась Лейбористская партия, получившая двадцать девять мест. Популярный писатель Уильям ле Кё успешно опубликовал роман «Вторжение 1910 г.», в котором Германия вторгалась в Англию, тогда как социалисты в это время агитировали за мир, а толпы на улицах призывали остановить войну. Daily Mail стала печатать эту книгу по частям и в целях рекламы даже отправила на улицы Лондона специальных людей в германских «пикельхельмах» и прусской военной форме. Кроме того, по настоянию Нортклиффа ле Кё любезно изменил предполагаемый маршрут германского вторжения так, чтобы он прошел через места, где у Daily Mail было больше всего читателей[291]291
  Thompson, Northcliffe, 134.


[Закрыть].

Правительство, сначала консервативное, а с 1905 г. уже либеральное, обнаружило, что находится в затруднительном, хотя и привычном, положении, требовавшем соизмерять потребности оборонного бюджета с финансовыми возможностями страны. Все были согласны с тем, что Германия представляла собой растущую угрозу, и Королевский флот должен был быть готов противостоять ей, а также и более привычным противникам в лице Франции и России. Отметим, что британская армия получала из бюджета в два раза меньше средств, чем военно-морские силы. Однако новые технологические достижения – более прочная броня, улучшенные силовые установки, более тяжелые орудия – обходились недешево. За пятнадцать лет между 1889 и 1904 гг. стоимость линейных кораблей-тяжеловесов удвоилось, а для более легких и быстрых крейсеров возросла в целых пять раз. Вдобавок широко раскинувшаяся Британская империя требовала размещения военных кораблей на удаленных базах по всему миру. За двадцать лет перед войной затраты на оборону составили приблизительно 40 % от всех расходов британского правительства – наибольшая доля среди всех великих держав. Да и налоги на душу населения в Англии были значительно выше[292]292
  O'Brien, «The Costs and Benefits of British Imperialism, 1846–1914», 187.


[Закрыть].

Одновременно росли и социальные расходы правительства. Подобно своим коллегам на континенте, британское руководство тревожилось из-за возможных внутренних волнений и рассчитывало, что введение страхования от безработицы и пенсий по старости поможет устранить эту опасность. Кроме того, сформированный в 1906 г. либеральный кабинет включал в себя таких радикалов, как Дэвид Ллойд Джордж, для которых эти социальные расходы были не просто мерой предосторожности, а моральным долгом. Могла ли британская экономика одновременно позволить себе и пенсии, и линкоры? Целый ряд канцлеров казначейства высказывал опасения, что это невозможно – если бы правительство попыталось повысить налоги, это могло бы вызвать недовольство, особенно среди беднейших слоев населения. Чарльз Т. Ритчи, который в 1903 г. руководил финансами в составе консервативного правительства, формулировал это так: «Одна из наибольших опасностей состоит в том, что при подоходном налоге в один шиллинг с фунта (то есть при пятипроцентном) безработица и значительное увеличение цен на хлеб могут привести к восстанию»[293]293
  Wilson, The Policy of the Entente, 11.


[Закрыть].

До самого начала войны сменявшие друг друга правительства пытались найти способ наполнить военный бюджет так, чтобы найти «золотую середину» в отношении налоговой нагрузки. При этом они старались одновременно добиться экономии и повышения эффективности затрат. В 1904 г. был сформирован Комитет обороны империи, призванный координировать задачи военного планирования и, как многие надеялись, военные расходы. После окончания Англо-бурской войны были проведены столь необходимые реформы в армии, а флот был обновлен и начал соответствовать стандартам своего времени. Лорд Селборн, возможно, не был умнейшим из людей – его свояченица (представительница рода Сесилов, так как он был женат на одной из дочерей маркиза Солсбери) говорила о нем: «Вилли наделен простым английским чувством юмора… Его шутки немудрены, душевны и постоянно повторяются»[294]294
  Roberts, Salisbury, 109.


[Закрыть]. Однако он был человеком энергичным, преданным своему делу и – что было важнее всего – готовым во всем поддержать реформаторов, особенно адмирала Джона Фишера.

Джона Фишера обычно называли «Джеки», и в истории британского флота (а равно и в истории предвоенных лет в целом) он выделялся, как сорвавшееся с оси огненное колесо, которое рассыпает во все стороны искры и заставляет одну часть зрителей разбегаться в ужасе, тогда как другая замирает в восхищении. Перед Великой войной он перетряс британский флот сверху донизу и бомбардировал свое «гражданское» начальство различными требованиями до тех пор, пока оно не сдавалось. А уж своих оппонентов на флоте он обычно и вовсе раскатывал, как паровой каток. Мысли свои он выражал в своей собственной неподражаемой манере, называя своих противников «скунсами», «ископаемыми», «сутенерами» и «испуганными кроликами». Фишер был человеком суровым, упорным в своих начинаниях и почти неуязвимым для критики, что, пожалуй, было не очень удивительно для того, кто, имея довольно простое происхождение, сделал себе карьеру на флоте, где служил с самого детства. Он также был крайне самоуверен. Король Эдуард VII как-то пожаловался на то, что Фишер не желает смотреть на проблемы с разных сторон. «Почему я должен тратить на это время, – отвечал адмирал, – если я и так знаю, что моя сторона – правильная?»[295]295
  Gardiner, Pillars of Society, 53.


[Закрыть]

Фишер мог при желании быть очарователен – он мог заставить рассмеяться даже королеву Викторию, что было непросто. Его частенько приглашали в ее поместье Осборн на острове Уайт. Российская великая княгиня Ольга писала ему: «Надеюсь, дорогой адмирал, я еще окажусь в Англии, чтобы снова станцевать с вами вальс»[296]296
  Massie, Dreadnought, 404.


[Закрыть]. Кроме того, Фишер был злопамятен, и ему не стоило переходить дорогу. Известный журналист Альфред Гардинер говорил о нем так: «Он может шутить, смеяться, сердечно разговаривать с вами, но за этими милыми манерами морского волка скрываются его основные принципы ведения войны – «беспощадность, безжалостность и непреклонность»[297]297
  Gardiner, Pillars of Society, 54.


[Закрыть] – и его три артиллерийских правила: «Бей первым, бей как следует и продолжай бить». Фишер не искал столкновений ни со своими политическими оппонентами, ни с враждебными нациями, но если уж такие столкновения случались, то тогда он признавал лишь тотальную войну. Его героем, как и многих офицеров британского флота, был Горацио Нельсон, который взял верх в морской войне против Наполеона. Более того, в 1904 г. Фишер отложил свое вступление в должность первого морского лорда[298]298
  В отличие от первого лорда адмиралтейства эта должность подразумевает оперативное командование силами флота и на нее назначаются не политики, а профессиональные военные моряки.


[Закрыть] до 21 октября, годовщины смерти адмирала Нельсона в битве при Трафальгаре. Он часто цитировал слова Нельсона: «Дураком является тот, кто дерется с противником при соотношении сил десять к одному, если он может сражаться при соотношении сто к одному»[299]299
  Там же, 56.


[Закрыть].

Этот наследник Нельсона родился в 1841 г. на Цейлоне, где его отец сначала служил в чине армейского капитана, а потом безуспешно пытался выращивать чай. По словам самого Фишера, его родители, которых он едва знал, были очень хороши собой: «Почему я такой урод – вот настоящая неразрешимая загадка природы»[300]300
  Massie, Dreadnought, 408.


[Закрыть]. И верно, в его лице было нечто странное, дикое и загадочное. Гардинер говорил: «Большая радужка с удивительно крошечными зрачками, широкий рот, полные губы, уголки которых сурово стремились книзу, выдающаяся нижняя челюсть – все это выдавало человека, который не просит и не дает пощады». Много лет ходили слухи о том, что Фишер был отчасти малайцем, что могло бы, с точки зрения германского военно-морского атташе, объяснить его хитрость и неразборчивость в средствах[301]301
  Marder, From the Dreadnought to Scapa Flow, 14.


[Закрыть].

Ключевыми объектами поклонения Фишера были Бог и страна. Он был убежден в том, что Британия может и должна править миром. Господь защищал его страну так же, как и легендарные потерянные колена Израилевы, которые в свой черед должны будут триумфально возвратиться. «Знаете ли вы, – сказал он однажды, – что ко всему миру есть пять ключей? Пролив Па-де-Кале, Гибралтар, Суэцкий канал, Малаккский пролив и мыс Доброй Надежды. И все эти ключи в наших руках. Разве мы после этого не можем называться потерянными коленами?»[302]302
  Gardiner, Pillars of Society, 57.


[Закрыть] Его любимой книгой была Библия – особенно Ветхий Завет, где рассказывалось о множестве сражений. При каждом удобном случае он посещал проповеди. Одним воскресным утром некто позвонил Фишеру домой и ему ответили:

– Капитан ушел в часовню Беркли.

– А днем он будет? – спросил звонивший.

– Нет, он сказал, что собирается послушать каноника Лиддона в соборе Святого Павла.

– Ну а вечером?

– Вечером он будет в церкви баптистов-реформистов[303]303
  Там же, 57.


[Закрыть]. Кроме того, Фишер любил танцы, а также свою жену и родных – но его главной страстью был флот. Во имя благополучия военно-морских сил он боролся с неэффективностью, ленью и другими помехами. Фишер был знаменит тем, что с ходу выгонял со службы некомпетентных работников. Один из них вспоминал: «Никто из нас не мог быть уверен в том, что сохранит работу на следующий день»[304]304
  Marder, From the Dreadnought to Scapa Flow, 15.


[Закрыть]. Когда Фишер стал первым морским лордом, ему принесли огромную папку с материалами по поводу тяжбы, возникшей между армией и флотом из-за того, кто должен заплатить за гетры шотландских горцев, испорченные морской водой при выгрузке на берег. Он немедленно бросил всю кипу бумаг в камин[305]305
  Там же, 18.


[Закрыть]. Он также решил, что нуждается в собственной станции беспроволочного телеграфа. Это вызвало препоны со стороны почтовый службы, и в итоге однажды полдюжины моряков просто явились в здание адмиралтейства и установили все необходимое оборудование[306]306
  Gardiner, Pillars of Society, 55–6.


[Закрыть].

Личность Фишера неизбежно должна была вызвать различные оценки как внутри флота, так и в среде людей, интересующихся морским делом. Его обвиняли в фаворитизме, а также в том, что он проводит свои реформы слишком быстро и заходит в них слишком далеко. И все же перемены были необходимы. Пусть даже Черчилль на самом деле и не произносил фразы про то, что «плеть, ром и содомия» являются ключевыми традициями британского флота, – эти слова были не так уж далеки от реальности. В течение десятилетий мирного времени британский флот закоснел в своих привычках, цепляясь за старые порядки – ведь они были освящены победами Нельсона. Дисциплинарные взыскания были суровыми – кошка-девятихвостка, как называли используемую на флоте плеть, могла за пару ударов сорвать кожу со спины. Когда в 1854 г. Фишер, которому тогда было тринадцать, стал свидетелем порки восьми моряков, он потерял сознание[307]307
  Massie, Dreadnought, 410.


[Закрыть]. (Этот род наказания был упразднен в 1879 г.) Рядовые матросы все еще спали в гамаках и получали рационы из сухарей, которые частенько были изъедены долгоносиком, а также мяса неопределенного происхождения – впрочем, все равно высоко ценившегося. Тренировочные программы также оставляли желать лучшего и должны были быть обновлены – в частности, не было уже никакого смысла тратить так много времени на обучение матросов работе с парусами, ведь практически все корабли уже были оснащены паровыми двигателями. Образование, даже в офицерской среде, воспринималось как необходимое зло и подразумевало лишь передачу самых основных знаний. Молодые офицеры не были должным образом подготовлены, и никто не подталкивал их к тому, чтобы проявить хоть какой-то интерес к материям столь низменным, как даже артиллерийская стрельба, – не говоря уже о тактике и стратегии. Сам адмирал так вспоминал свои ранние годы на службе: «Поло, скачки и развлечения считались более важными, чем обучение стрельбе». Многие старшие офицеры вообще были против учебных стрельб, поскольку осадок от порохового дыма портил вид кораблей[308]308
  Marder, From the Dreadnought to Scapa Flow, 7–9.


[Закрыть]. Флот не располагал своим высшим учебным заведением, где можно было бы обучать искусству войны на море, а о международных отношениях и внешней политике офицеры и вовсе не имели понятия. Высшее флотское руководство не тратило время на военное планирование, хотя изрядно преуспело в подготовке своих кораблей к морским парадам и хитроумным маневрам… Хотя в одном скандальном случае адмирал сэр Джордж Трайон и подставил свой флагманский корабль «Виктория» под удар броненосца «Кампердаун», вследствие чего флагман затонул вместе с 358 моряками, включая и самого адмирала. Фишер начал реформировать флот еще до того, как стал первым морским лордом. Будучи командующим средиземноморской эскадрой, а потом и начальником кадровой службы флота, он многое сделал для того, чтобы повысить уровень образования морских офицеров, и заложил основы для создания в будущем высшего военно-морского учебного заведения. Он настоял на проведении постоянных упражнений в артиллерийской стрельбе и помог продвинуться по службе целому ряду талантливых молодых офицеров. Он докладывал руководству, что «увеличивающийся средний возраст наших адмиралов просто пугает»: «Через несколько лет они переоденутся в мягкие тапочки из-за подагры и будут всюду таскать с собой грелки!»[309]309
  Там же, 33.


[Закрыть] Заняв в 1904 г. высший командный пост в ВМС, Фишер положил начало еще более масштабным переменам. «Мы не должны халтурить! – писал он одному из своих соратников. – Не должны поддаваться чувствам! Мы обязаны наступать на больные мозоли и никого не щадить!»[310]310
  Там же, 36.


[Закрыть] Более 150 устаревших кораблей были беспощадно разобраны на металлолом вопреки протестам служивших на них офицеров. Фишер уменьшил и преобразовал верфи, чтобы сократить стоимость их содержания и повысить эффективность. Он также позаботился о том, чтобы корабли морского резерва, которыми прежде пренебрегали, всегда имели на борту ядро будущей команды, что позволило бы им в случае кризиса быстро занять место в строю. Самым смелым шагом в его реформах было решение отозвать большую часть флота с удаленных станций и сконцентрировать в метрополии самые современные боевые корабли. Он также объединил отдельные небольшие эскадры, так что возникло несколько крупных флотов: восточный с базой в Сингапуре, еще один у мыса Доброй Надежды и один в Средиземном море. А два флота: атлантический и флот Канала – находились прямо под рукой. Организованное Фишером перераспределение военно-морских сил Великобритании привело к тому, что три четверти этих сил могли при необходимости быть сосредоточены против Германии. Еще Нельсон указывал на то, что учиться надо там, где предстоит сражаться, – и потому оба ближайших к Британским островам английских флота начали постоянно проводить учения в Северном море.

Заняв пост первого морского лорда, Фишер создал особую группу, которая начала работу над самой важной из внедренных им новинок – новым суперброненосцем. Эта же группа разработала и проект нового линейного крейсера «Инвинсибл». Идея линейного корабля, который совмещал бы скорость, тяжелую броню и мощные дальнобойные орудия, уже носилась в воздухе – отчасти потому, что техника того времени позволяла построить такой линкор. Например, новые паровые турбины давали возможность разгонять тяжелые корабли до сравнительно больших скоростей. В 1904 г. компания Cunard поставила такие турбины на свои лайнеры «Лузитания» и «Мавритания» – крупнейшие пассажирские суда того времени. В 1903 г. один итальянский кораблестроитель опубликовал статью, где описал возможный проект «идеального броненосца для Королевского флота» – да и другие державы, включая Японию, Германию, Америку и Россию, тоже, как было известно, планировали создание броненосца нового поколения[311]311
  Herwig, «Luxury» Fleet, 55.


[Закрыть].

Ошеломляющий успех японского флота, который в мае 1905 г. разгромил русскую эскадру в Цусимском проливе, казалось, подтвердил, что будущее войны на море связано с развитием быстрых линкоров, современных фугасных снарядов и крупнокалиберных орудий, которые доставляли бы их к цели. Японцы использовали 12-дюймовые орудия (305 мм) – это обозначение описывало диаметр канала ствола и означало, что снаряды этих пушек были поистине очень тяжелыми[312]312
  Там же, 54–5.


[Закрыть]. И пусть Фишера часто критикуют за то, что он вывел гонку морских вооружений на новый уровень, создав корабль, который одним своим появлением сделал все прочие броненосцы устаревшими, – но трудно себе представить, как можно было бы избежать этого рывка.

Комитет Фишера работал в большой спешке, и уже 2 октября был заложен киль будущего «Дредноута». В феврале 1906 г. корабль был официально спущен на воду в присутствии короля и в окружении ликующих толп. К концу года «Дредноут» был полностью готов к службе. Первый представитель принципиально нового класса кораблей был морским эквивалентом Мохаммеда Али – крупным, быстрым и смертоносным. Крупнейшие броненосцы того времени имели водоизмещение порядка 14 тыс. тонн, а у «Дредноута» оно составляло 18 тыс. тонн. Вместо привычных 18 узлов его паровая турбина позволяла разгоняться до 21. Это была турбина конструкции того самого Чарльза Парсонса, который во время празднования бриллиантового юбилея королевы Виктории так шокировал моряков демонстрацией своего судна «Турбиния». Фишер считал, что скорость защищает корабль даже более надежно, чем броня, но и с броней у нового линкора было все в порядке – на нее приходилось около 5 тыс. тонн массы как выше, так и ниже ватерлинии. И – подобно Мохаммеду Али – корабль мог не только порхать как бабочка, но и жалить как пчела. «Дредноут» нес десять 12-дюймовых орудий и батареи пушек поменьше. Поскольку орудия располагались в бронированных башнях, то линкор и все последующие корабли этого типа был способен вести практически круговой обстрел. Справочник Jane's Fighting Ships от 1905 г. сообщал: «Не будет преувеличением сказать, что при такой скорости, огневой мощи, дальности и таком сокрушительном эффекте от концентрации огня тяжелых орудий «Дредноут» по боевой ценности соответствует двум или даже трем современным броненосцам»[313]313
  Massie, Dreadnought, 485.


[Закрыть].

Хотя непосредственным стимулом к разработке дредноутов и тяжелых крейсеров был, вероятно, страх перед объединенной силой французского и русского флотов, но постепенно офицеры британских морских штабов начали рассматривать уже Германию в качестве основного вероятного противника в будущем[314]314
  Herwig, «The German Reaction to the Dreadnought Revolution», 276.


[Закрыть]. Отношения с Францией и Россией начинали улучшаться, но с Германией дела шли все хуже. Британские офицеры предполагали, что вопреки любым официальным заявлениям Берлина германский флот предназначался для действий в Северном море. Например, у германских кораблей был ограниченный запас хода, а помещения для экипажа были очень тесными, что также затрудняло дальние путешествия. То, что кайзер в письме своему второму кузену, русскому царю, неблагоразумно назвал себя «адмиралом Атлантики»[315]315
  Marder, From the Dreadnought to Scapa Flow, 107.


[Закрыть], тоже говорило о многом. Фишер определенно не испытывал никаких сомнений – в 1906 г., когда англо-германская гонка морских вооружений стала набирать обороты, он сказал: «Нашим единственным вероятным противником является Германия. Германия держит весь свой флот сосредоточенным на расстоянии нескольких часов хода от наших берегов. Следовательно, нам нужен в два раза более сильный флот на таком же расстоянии от берегов Германии»[316]316
  Herwig, «Luxury» Fleet, 50.


[Закрыть]. Начиная с 1907 г. военные планы адмиралтейства были посвящены почти исключительно возможности столкновения с германским флотом в водах, омывающих Британские острова. Комитет обороны империи, созданный для координации работы различных ведомств и консультирования премьер-министра, пришел к согласию и в 1910 г. утверждал: «Чтобы не подвергать наши эскадры опасности поражения по частям, военно-морская активность в отдаленных морях должна быть отложена до тех пор, пока обстановка в водах метрополии не прояснится. Лишь тогда можно было бы выделить дополнительные силы»[317]317
  O'Brien, «The Titan Refreshed», 153–6.


[Закрыть].

Для того чтобы облегчить себе финансовую нагрузку, связанную с содержанием флота, британское правительство решило поискать поддержки у колоний. Спускаемые на воду новые боевые корабли сразу получали «колониальный» колорит, а вместе с ним и говорящие названия – например, «Индостан» или «Добрая Надежда»[318]318
  Rüger, «Nation, Empire and Navy», 174.


[Закрыть]. Самоуправляющиеся «белые» доминионы: Канада, Австралия, Новая Зеландия, а позже и Южная Африка – остались удивительно равнодушны[319]319
  Gordon, «The Admiralty and Dominion Navies, 1902–1914», 409–10.


[Закрыть]. В 1902 г. они совместно пожертвовали около 150 тыс. фунтов, и даже после серьезного нажима со стороны английского правительства это число удалось в последующие годы увеличить лишь до 328 тыс.[320]320
  O'Brien, «The Titan Refreshed», 150. 52. Там же, 159.


[Закрыть] Канада, будучи старейшим доминионом, вообще не хотела ничего давать, утверждая, что у нее нет непосредственных противников. Фишер писал: «Это жадные, непатриотичные люди, которые верны нам лишь потому, что рассчитывают на вознаграждение». Для того чтобы переломить такие настроения в империи, понадобилась гонка вооружений с Германией. В 1909 г. Австралия и Новая Зеландия заложили каждая по дредноуту, а в 1910 г. Канада начала предпринимать осторожные шаги по созданию собственного флота, для чего ее правительство приобрело в Англии два крейсера.

В самой Британии другая ключевая часть правительства, а именно – министерство иностранных дел – тоже постепенно начинала разделять мнение моряков насчет того, что Германия является угрозой. Дипломаты старшего поколения, выросшие в годы «блестящей изоляции», все еще надеялись сохранить нормальные (или даже дружеские) отношения со всеми державами – но в рядах молодого поколения крепли антигерманские настроения. Сандерсон, бывший постоянным заместителем министра иностранных дел с 1894 по 1906 г., писал в 1902 г. сэру Фрэнку Лессельсу, британскому послу в Берлине, что среди его коллег распространяется тревожная склонность к негативному восприятию Германии: «Немцы вызывают прочную неприязнь – считается, что они готовы и с нетерпением ждут возможности подложить нам свинью. Такое положение вещей создает неудобства, поскольку доброе согласие между нашими странами необходимо для решения множества вопросов»[321]321
  Steiner, «The Last Years», 77.


[Закрыть]. Действительно, Германия вызывала глубочайшие подозрения у восходящих звезд британской дипломатии: у Френсиса Берти (посол в Париже в 1905–1918 гг.), Чарльза Хардинга (постоянный заместитель министра с 1906 по 1910 г.) и Артура Николсона (посол в России в те же годы, а потом заместитель министра), который приходился отцом знаменитому Гарольду Николсону. Чиновники, не разделявшие общей антигерманской точки зрения, за десять предвоенных лет ушли в отставку или сделались маргиналами[322]322
  Там же, 76, 85.


[Закрыть]. Финальным аккордом стало то, что в 1908 г. сэр Фрэнк Лессельс, работавший послом в Берлине с 1895 г. и горячо защищавший идею дружбы с Германией, был заменен на сэра Эдварда Гошена, который был убежден во враждебных намерениях немцев.

Странно, но человек, который полностью сформулировал опасения министерства по отношению к Германии, сам был отчасти немцем по происхождению и был женат на немке. В министерстве иностранных дел проще всего было встретить представителя высших классов британского общества, и Айра Кроу заметно выделялся на их фоне своими привычками и интересами. Он восхищался великими германскими историками, ценил музыку, сам отлично играл на рояле и был одаренным композитором-любителем. Добавьте сюда легкий немецкий акцент и огромную трудоспособность – и станет понятно, почему этот человек сразу бросался в глаза. Он был сыном немки и английского консула и вырос в Германии, в среде образованных представителей высшего среднего класса – такой же среде, какая породила и Тирпица. Его родители были знакомы со злосчастным императором Фридрихом-Вильгельмом[323]323
  Имеется в виду император Фридрих III, отец Вильгельма II, который был болен раком и правил всего несколько месяцев.


[Закрыть] и его супругой, кронпринцессой Викторией. Они разделяли либеральные воззрения этой пары, а потому, хотя сам Кроу и был глубоко привязан к Германии и германской культуре, он также глубоко сожалел о том, что воспринимал как триумф «пруссачества» с его авторитарными и милитаристскими замашками. Кроу также критически относился к «беспорядочному, заносчивому, а иногда и прямо агрессивному духу», который, по его мнению, пронизывал жизнь германского общества. То, что Германия искала для себя в мире место, сопоставимое с ее новым потенциалом, Кроу понять мог – он даже искренне симпатизировал этому стремлению. Но он решительно осуждал методы, с помощью которых германское руководство шло к достижению этой цели, – например, готовность требовать для себя колонии за счет других держав и склонность угрожать соседям военной силой. Как он писал матери в 1896 г., Германия привыкла считать, что может обращаться с Англией скверно, «как будто пиная дохлого осла»: «Но если животное очнется и внезапно окажется львом, то это может несколько смутить наших охотников»[324]324
  Otte, «Eyre Crowe and British Foreign Policy», 27.


[Закрыть]. Кроу увидел свою миссию в том, чтобы подтолкнуть свое начальство к сопротивлению «германскому шантажу».

Незадолго до начала 1907 г. Кроу был назначен руководить тем направлением работы министерства иностранных дел, которое касалось Германии и других стран Западной Европы. 1 января 1907 г. он направил сэру Эдварду Грею, тогдашнему министру, свой самый знаменитый меморандум. По напористости содержавшихся там аргументов, охвату истории вопроса и стремлению понять мотивацию Германии этот меморандум можно сравнить с «Длинной телеграммой» Джорджа Кеннана, которую тот составил в начале холодной войны, чтобы попытаться прояснить причины тех или иных шагов советского правительства и предложить возможные меры сдерживания. Кроу, как впоследствии и Кеннан, утверждал, что его страна имеет дело с противником, который, если ему не препятствовать, все время будет стараться завладеть любым преимуществом, каким сможет. Он писал: «Подчинение шантажисту обогащает последнего, но на опыте давно доказано, что хотя это и может подарить жертве небольшую передышку, но непременно приведет к скорому возобновлению угроз и выдвижению еще больших требований, тогда как периоды отсрочки будут становиться все короче. Но планы шантажистов обычно разрушаются после первого же решительного отпора, когда становится очевидна ваша готовность скорее столкнуться со всеми рисками, которыми чревата конфликтная ситуация, чем и дальше двигаться по пути бесконечных уступок. Но в случае, когда жертве не хватает решимости, отношения между двумя сторонами будут, вероятнее всего, неуклонно ухудшаться»[325]325
  BD, т. III, Appendix, 397–420, 417.


[Закрыть].

Кроу также указывал на то, что внешняя и военная политика Великобритании определялась географией: расположением страны на периферии Европы и наличием у нее огромной заокеанской империи. То, что Британия предпочитала поддерживать на континенте баланс сил, который не позволял бы никакой отдельной дер жаве полностью его контролировать, было вполне естественно и являлось едва ли не «законом природы»[326]326
  Там же, 403–4.


[Закрыть]. Точно так же Британия не могла бы уступить какой-либо державе господство на море – этим она подвергла бы опасности само свое существование. Германская политика военно-морского строительства могла быть проявлением обдуманного стремления подорвать позиции Британии в мире, а могла быть и следствием «неуверенного, путаного и непрактичного подхода к управлению государством, руководство которого не отдавало себе отчета в том, что творит»[327]327
  Там же, 415–16.


[Закрыть]. Но с точки зрения Британии это не имело никакого значения. В обоих случаях ей пришлось бы принять брошенный Германией вызов, причем делать это надо было решительно и спокойно. Сорок лет спустя Кеннан дал аналогичный совет относительно СССР. «Ничто, – утверждал Кроу, – так не убедит Германию в безнадежности бесконечной гонки военных кораблестроительных программ, как подкрепленная очевидными доказательствами уверенность в том, что в ответ на каждый германский корабль Англия неизбежно заложит два своих, тем самым поддерживая существующее в настоящий момент относительное превосходство»[328]328
  Там же, 419.


[Закрыть].

Когда англичане сделали свой ход и построили первый дредноут, Тирпиц, кайзер и их сторонники встали перед очевидным выбором: отказаться от соперничества и начать налаживать отношения с Британией – или принять вызов и постараться не отставать в постройке дредноутов собственного производства. При выборе второго пути Германия неизбежно столкнулась бы с проблемой существенного роста расходов: использование новых материалов и технологий, удорожание эксплуатации и ремонта, более многочисленные команды – все это вместе вело к тому, что дредноуты обходились в два раза дороже, чем существовавшие тогда броненосцы. Кроме того, для работы над такими кораблями нужно было переоборудовать доки, а также расширить и углубить Кильский канал, который позволял строить корабли в безопасности балтийских верфей, а потом спокойно перебрасывать их в германские порты на побережье Северного моря[329]329
  Stevenson, Armaments, 101.


[Закрыть]. Наконец, тех средств, которые теперь требовались флоту, лишалась армия – а ведь она должна была как-то уравновешивать растущую опасность со стороны России. При всем этом принципиальное решение о выборе пути развития нельзя было слишком долго откладывать, ведь англичане просто могли вырваться слишком далеко вперед.

В начале 1905 г., за несколько месяцев до того, как был заложен «Дредноут», германский военно-морской атташе в Лондоне сообщал в Берлин, что англичане планируют построить линейный корабль нового типа, более мощный, чем любой из уже имеющихся[330]330
  Epkenhans, Tirpitz, Kindle version, loc. 695–9.


[Закрыть]. В марте 1905 г. лорд Селборн выступил перед парламентом с докладом о намерениях военно-морского ведомства в наступающем году. Эти планы и правда включали один новый линейный корабль, но Селборн не раскрыл никаких подробностей. Он лишь упомянул о работе комитета Фишера, но добавил, что распространение этой информации не будет полезным для общего дела. Тем летом Тирпиц, как и обычно, уехал к себе домой, в Шварцвальд. Там, среди елей и сосен, он обдумывал ситуацию вместе с рядом своих самых доверенных советников. К осени они приняли решение – Германия будет строить линкоры и линейные крейсеры и ответит на вызов англичан. Хольгер Хервиг, ведущий исследователь германской военно-морской программы, заметил: «Это очень многое говорит о механизмах принятия решений в Германии времен Вильгельма. Британский вызов был принят, но при этом вопрос не обсуждался ни с аппаратом канцлера, ни с министерством иностранных дел, ни с министерством финансов, ни даже с двумя структурами, прямо ответственными за морское стратегическое планирование, – Главным морским штабом и командованием Флота открытого моря!»[331]331
  Herwig, «The German Reaction to the Dreadnought Revolution», 278.


[Закрыть] Тирпиц сформулировал новую итерацию закона о развитии флота и обеспечил рост финансирования на 35 % по сравнению с показателем 1900 г. Это должно было покрыть затраты на постройку новых линкоров, а также и шести новых крейсеров. Предполагалось, что Германия каждый год будет спускать на воду по два дредноута и одному тяжелому крейсеру.