Текст книги "Изгои"

Глава 10

Раздался звонок в дверь. Было поздно, и Рикмен никого не ждал. Он посмотрел в глазок на фигуру, переминавшуюся с ноги на ногу под фонарем на крыльце, и, начиная раздражаться, открыл дверь.

– Чего тебе, Фостер?

Фостер, не отвечая на вопрос, задал свой:

– Зачем тебе телефон, если ты забываешь его включать?

Рикмену сейчас не хотелось видеть никого из коллег, Фостера в том числе.

– Если ты хочешь обсудить что-то, относящееся к делу, то обращайся к старшему инспектору Хинчклифу.

Фостер и совет пропустил мимо ушей.

– Почему ты мне ничего не сказал?

– О чем вы, сержант? – перешел на официальный тон Рикмен.

– О том, что за твои грешки Хинчклиф наладил тебя в помойное ведро, хотя помойка не лучшее слово при данных обстоятельствах. – Фостер сознательно его провоцировал.

Рикмен промолчал.

– Может, попробуем вдвоем закрыть дверь с внутренней стороны, босс? – задал вопрос Фостер. – Здесь снаружи чертовски холодно.

– Ну а если я скажу нет, ты уберешься?

– Не раньше, чем ты объяснишь, что же все-таки происходит.

Рикмен вздохнул:

– Ну что ж, входи… Я как раз собирался приступить к увлекательнейшему рассказу о событиях.

– У-у, лицемер! – Фостер потер руки. – Так я войду?

Рикмен вместо ответа одарил его таким тяжелым взглядом, что Фостер поежился.

– Я вышел за рамки приличия? – спросил он, протискиваясь мимо Рикмена и продолжая болтать, чтобы заполнить неловкую паузу. – Ну, если я это сделал, а я почти уверен, что да, приношу свои извинения, сэр.

Рикмен перевел дыхание. Он не знал, поколотить Фостера или рассмеяться. В конце концов удовлетворился тем, что заметил:

– С такими манерами, сержант, будет чудом, если ты когда-нибудь получишь повышение.

Фостер осклабился:

– Возможно, но держу пари, что жизнь моя намного веселее, чем у большинства сослуживцев.

Рикмен закрыл дверь и пошел на кухню. Следом за ним топал Фостер.

– Мы как раз собирались поесть, – сказал Рикмен, вводя его в столовую.

– Привет, док! – завопил Фостер и заграбастал Грейс в свои медвежьи объятия.

Грейс рассмеялась, отводя руку с разливательной ложкой в сторону, чтобы не закапать соусом одежду сержанта.

– Рада видеть тебя, Ли, – сказала она, полузадушенная, отодвигаясь от него.

Держа Грейс на расстоянии вытянутой руки, он серьезно посмотрел ей в лицо:

– Как ты после… ну… – Он опустил голову. – Сама понимаешь…

Грейс ответила так же серьезно:

– Все нормально, Ли.

Она заметила, что он машинально перевел взгляд на еду на столе. Дубовый стол, буфет, навощенный деревянный пол поблескивали, отражая огоньки свечей. Тихонько играл джаз в стиле кул.

– Славно, – сказал Фостер и жадно оглядел тарелки. – Думаешь, все это съедобно? Чуть ланч не пропустил и обедать, вижу, предстоит жрачкой, купленной в дешевой забегаловке.

– А тебе некогда задерживаться, чтобы поесть, – сказал Рикмен.

Грейс прошла к буфету и достала еще одну тарелку и приборы.

– Тебе придется простить его, – обратилась она к Фостеру. – Он добрый, просто у нас нет собаки, чтобы было кого пинать.

– Да все в порядке, док, – отозвался Ли. – Я вообще никогда не обращаю на него внимания.

Грейс положила ему порцию лазаньи.

– Налей вина сержанту, – сказала она, вручая Рикмену бокал и взглядом давая понять, что не допустит никаких возражений. – Накладывай салат, угощайся, – добавила она, подбадривая Фостера.

– Не стоит и пробовать эту дрянь, – пробормотал Фостер с выражением деланного испуга на лице. Он потыкал лазанью вилкой. – Впрочем, это великолепные объедки.

– Благодарите шеф-повара, – улыбнулась Грейс.

– Никогда не поверю, что он, – Фостер головой указал в сторону Рикмена, – умеет готовить. Ты еще расскажи мне, что он отлично поет.

Грейс покатилась со смеху. Рикмен, однако, не нашел в этом ничего смешного. Он сердито вперился в Фостера, но сержант был так увлечен поглощением еды, приготовленной Рикменом, что тот смог тихо сообщить новость Грейс. Поняв, что от Фостера скоро не отделаться, он наполнил свой бокал до краев и сел за стол.

Какое-то время они молча ели, нарушая тишину лишь просьбами передать хлеб или салат с одного конца стола на другой.

И именно Фостер, человек, никогда не смущавшийся в подобных ситуациях, начал обсуждение непростого предмета своего визита.

– Итак, – сказал он, – продолжим интереснейший рассказ, к которому вы без меня уже было приступили.

Рикмен посмотрел на Грейс.

– Ну что ж, ответь на мой вопрос, почему тебя временно отстранили, – попросила Грейс.

– Он не временно отстранен, док, – поправил Фостер с набитым ртом. – Он в отпуске по семейным обстоятельствам.

– Не видел ты лица Хинчклифа, – сказал Рикмен. – Еще как отстранен!

В кабинет старшего инспектора Хинчклифа Рикмен прибыл прямо с вечернего совещания. Начальник потребовал для ознакомления записи Рикмена обо всех шагах расследования, предпринятых с начала ведения дела. Хинчклиф сидел за рабочим столом и выглядел серым и уставшим.

Хинчклиф был высокий, чуть нескладный и немного стесняющийся своей нескладности человек. При этом он отличался прямо-таки патологической аккуратностью, чем вызывал зависть всего Мерсисайдского полицейского управления. Вся его документация, от момента заведения дела и до передачи его в суд, была безукоризненно оформлена: зафиксированы малейшие улики, строго по форме изложена последовательность доказательств, зарегистрированы все произведенные опросы, логически обоснован каждый важный вывод. Того же он требовал и от своих подчиненных.

Недостаток внешнего изящества он с лихвой компенсировал остротой и тонкостью ума. Рикмен знал, что предстоит доскональное обсуждение совещания, доклад по ходу расследования на настоящий момент и обоснование его, Рикмена, решений.

– Присаживайся, Джефф, – пригласил Хинчклиф.

Входя в кабинет, Рикмен заметил Мэйли, державшегося в тени. Джефф кивнул ему, а Мэйли вздернул подбородок и отвел глаза.

«Странно, – подумал Рикмен. – Очень странно».

– Мы только что получили результаты анализов следов крови на одежде жертвы, – сказал Хинчклиф.

– Ну и?… – Рикмен посмотрел на Мэйли, но тот хранил молчание. Очевидно, говорить собирался Хинчклиф.

– Это не кровь жертвы, и информации по этому образцу нет в полицейской базе данных ДНК.

– Черт! – Рикмен устало потер ладонями лицо. – Мы преследуем неизвестного, напавшего на неизвестную, – сказал он. – Это не лучшим образом повлияет на боевой дух личного состава.

– Это еще не все, – сказал Хинчклиф вкрадчиво, но Рикмен услышал в его голосе нотки гнева и удивленно поднял глаза.

Хинчклиф кивнул Мэйли.

– Как вы знаете, – начал Мэйли, – мы регулярно прогоняем образцы ДНК через антивирусную базу данных на случай выявления заражения.

Рикмен внимательно смотрел на него. Почувствовав взгляд Хинчклифа, повернулся к нему, но тот сидел с каменным выражением лица.

– Криминалисты получили точное соответствие, инспектор… с твоим ДНК-профилем, Джефф. – В голосе Мэйли прозвучало горькое сожаление. Рикмен продолжал смотреть на старшего инспектора.

– Идеальное совпадение, – сказал Хинчклиф.

– Это какая-то ошибка. – Рикмен прокрутил в голове события и свои действия за последние двадцать четыре часа, отчаянно пытаясь понять, где он допустил нарушение.

– Никаких ошибок.

Мэйли заговорил громче:

– Мы подумали, может, ты, когда осматривал место преступления, случайно оставил эту улику.

– Я лично проверил журнал регистрации, – сказал Хинчклиф, кладя на стол две прошитые тетради. – Запись о том, что ты побывал хотя бы где-либо поблизости, отсутствует. У тебя же как-никак репутация, инспектор! Ты, как положено, дал возможность криминалистам выполнить работу без своего вмешательства.

– Все верно, – подтвердил Рикмен спокойным голосом, хотя чувствовал себя препаршиво. – Меня там не было. Ни вчера, ни когда-нибудь еще.

– Тогда каким образом твоя кровь попала на одежду жертвы?

– Понятия не имею… – Рикмен лихорадочно соображал: «Что, черт возьми, происходит?» Внезапное воспоминание: старая церковь, запах ладана, кровавое жертвоприношение. – Несколько дней назад я сдавал кровь, – сказал он, стараясь подавить нотки безысходности в голосе. – Возможно…

– Ты предполагаешь, тебя подставляют, инспектор? – Хинчклиф не скрывал скепсиса.

Рикмен ответил ему злым пристальным взглядом.

– Ты можешь это как-то объяснить? – требовательно спросил Хинчклиф. – Последние полгода ты работал на операции «Безопасные улицы», и что же, ты полагаешь, что один из несовершеннолетних разбойников решил тебе отомстить?

Все пришедшие Рикмену в голову объяснения еще больше усугубили бы его вину, поэтому он не сказал ничего.

– Отправляйся домой, – приказал Хинчклиф.

– Вы временно отстраняете меня? – задал вопрос Рикмен.

– Мы можем обойтись без ненужной огласки, – ответил Хинчклиф. – У тебя серьезно болен брат.

– Как быстро разносятся новости, – прокомментировал Рикмен, не в силах скрыть горечь в голосе.

Хинчклиф поднял бровь:

– Это полицейский участок. Сделать личный звонок отсюда все равно, что разместить его содержание на сайте в Интернете: через считанное время все кому не лень будут обсуждать и высказывать свое мнение. Поскольку пресса проявляет к делу повышенный интерес, ты вынужден будешь проводить время со своим братом. Я лично возьму на себя управление и контроль на период твоего «отпуска».

– А все-таки проверьте сданную кровь, вдруг что-то пропало, – попросил Рикмен.

Терпение Хинчклифа иссякло, он встал.

– Я расследую это… событие так же тщательно, как я проверяю каждую версию следствия, – сказал он. – Ну а тебе тем временем придется побыть дома.

Рикмен стащил себя со стула, остро чувствуя каждый натруженный мускул и каждую минуту недосыпа.

Грейс смотрела на него, ее поднятая бровь ясно говорила: «Ну, я жду».

– Мою ДНК обнаружили на одежде жертвы, – сказал Рикмен.

Грейс мигнула и положила вилку с куском на тарелку:

– На ней вообще не было никакой одежды.

– Одежду нашли в квартире.

– Но как?…

– Я не знаю, Грейс. – Он хотел сказать больше, но не знал, с чего начать.

Грейс, не отводя взгляда от его лица, спросила:

– Хорошо. Ты не знаешь как. Но ведь должно же у тебя быть какое-то предположение – зачем?

Он начал рассказывать ей о сдаче крови, Грейс слушала не перебивая. Когда он закончил, она повторила:

– И все-таки ты не ответил: зачем?

Рикмен с Фостером переглянулись.

– У меня есть кое-какие идеи, – ответил Рикмен.

– Да-а? А ты посвятил шефа в эти «идеи»?

– Есть вещи, о которых инспектор-детектив с амбициями стать старшим инспектором не докладывает своему начальнику.

– Например?… – Грейс сдерживалась, но он чувствовал ее раздражение и видел холод в глазах.

Он не ответил.

– Что же ты будешь делать? – настаивала Грейс.

Рикмен взглянул на Фостера.

– Ладно. Я ненавижу влезать в ваши игры, мальчики. – Грейс начала убирать со стола.

Рикмен видел, что она сердита и задета его молчанием. Как, черт возьми, он вляпался в эту грязь? Он подождал, пока не услышал, как она закрыла за собой дверь, затем сделал глоток вина.

– Она не знает? – спросил Фостер.

– Нет.

Фостер запустил пятерню в волосы:

– Черт возьми, старик! Тебе надо было ей рассказать.

– А как, Ли? Как я объяснил бы ей, зачем я… – Он не смог закончить.

Они оба знали, что он натворил. Ведь Фостер помогал ему избавиться от неприятностей.

– Я не убивал эту девку, – сказал Рикмен.

– А то я не знаю?! – Фостер был оскорблен тем, что ему пришлось это сказать.

Рикмен почувствовал закипающий стыд:

– Ну извини, Ли.

– Я и предположить такое не могу, дружище. Знаю тебя с моего первого важняка. Когда ж это было, пять лет назад, что ли? Уже два года, как мы делим один кабинет. Ты помогал мне пройти сержантскую комиссию. Надрался со мной, когда умерла моя мама. Организовал все эти похороны, когда я не в состоянии был ни о чем думать. Я знаю, что ты лучше, чем даже сам о себе думаешь, старик. Ты соблюдаешь правила, не терпишь беспорядка и страстно увлечен криминалистикой. Как же ты мог оставить такую большую жирную улику на месте преступления?

Рикмен рассмеялся:

– Может, ты так старательно изображал меня чуть ли не ангелом, чтобы уверить самого себя, что я не способен переспать с проституткой, а потом убить ее?

Брови Фостера дернулись:

– Да ладно, ты сам говаривал, босс: «В тихом омуте…»

Рикмен досадливо цыкнул.

– Сам напросился… – отреагировал Фостер.

– Что говорят в команде?

– Хинчклиф выдал нам по полной программе официальную версию: твой брат тяжело болен и все такое. Тут народ начал интересоваться, почему до сих пор не пришли результаты ДНК-тестов. – Фостер, смутившись, сцепил руки на затылке. – А потом кто-то, знающий кого-то в лаборатории, пустил слух, а вечером в пабе это стало уже почти и не сплетней.

– Черт! – Рикмен провел рукой по глазам. Он налил вина в бокал Фостера и попросил: – Помоги мне, Ли.

Фостер криво улыбнулся:

– А зачем же я здесь?

Глава 11

Люди не любят смотреть на трупы. Фотолаборатория сделала цифровую обработку фотографий так, чтобы глаза девушки казались открытыми. Но даже и с открытыми глазами она выглядела мертвой. Детектив Харт предъявляла фотографию множество раз, и большинство людей пугалось: «Господи, она что?…»

Да, это труп, хотелось ей ответить. А как иначе можно установить личность убитой? Они что, ожидали увидеть праздничный снимок? Желательно на вечеринке. И чтобы девица нетвердо стояла на ногах. Столкнувшись с ужасной реальностью, все начинали нервничать и злиться на себя за собственное легкомыслие.

За пять часов беготни она встретилась с четырьмя членами Ассоциации глухонемых, завучами всех школ Ливерпуля с классами для глухих детей и, конечно же, с директором школы для глухонемых. Председатель Ассоциации согласился отсканировать фотографию и посмотреть, сможет ли он чем-то помочь.

Харт не питала по этому поводу особых надежд. Девушка появилась неприметно в этом городе, и он ее поглотил – она исчезла так же тихо, как и возникла.

В отделе кто-то писал рапорты, некоторые офицеры звонили по телефону, еще несколько тихонько болтали за чашкой кофе. Доска все еще выглядела полупустой: только фото места преступления и убитой – это было почти все, что они имели, не считая адреса жертвы. Кэрри – они все теперь ее так называли, поскольку Рикмена не было поблизости, чтобы сделать втык, – оставалась бесформенной как тень. Рикмен осудил бы употребление данной ей клички, но для команды имя делало жертву более реальной, более материальной, позволяло говорить о ней как о человеке.

Когда Харт заканчивала рапорт, просигналил ее почтовый ящик. Заправив белокурую прядь за ухо, она схватила «мышку» и открыла электронную почту:

Дж. Мак-Кормак детективу Наоми Харт.

Тема: Поиск по базе данных.

Я проверил по различным параметрам: цвет глаз, приблизительный возраст, цвет волос и т. д., затем произвел визуальное сличение с имеющимися в картотеке фото.

К сожалению, в нашей базе она не значится.

Сообщите, чем еще я могу быть вам полезен.

Джейсон.

– Ну что ты будешь делать! Не везет, – пробормотала Харт и вернулась к своему рапорту.

– Облом?

Она повернулась в кресле и посмотрела на сержанта Фостера. Он, видимо, стоял за ее спиной уже какое-то время.

– Да, сержант, – сказала она, отворачиваясь от него хорошо продуманным движением.

– Возможно, это тебя подбодрит. – Он сделал шаг к столу и положил факс поверх ее рапорта. – Лабораторные результаты.

Детектив Харт взяла листок. Большую часть занимали технические подробности, ей не интересные, но выводы были понятны. Кэрри определяли как представительницу одной из ближневосточных национальностей, возможно, полукровку.

– Это поможет, – согласилась она.

– Объясняет, почему она не больно-то трепалась?

Она одарила его таким тяжелым взглядом, что он спросил:

– Ты чего?

– Это предложение мира, сержант? – Гнев ее давно прошел, но просто так отделаться она ему не даст.

Брови Фостера слегка приподнялись, и он спросил:

– Ты еще не перестала злиться на меня за ту маленькую шутку?

Она не ответила, и он продолжил:

– Да ну, Наоми, это было всего лишь что-то вроде сигнала сбора войск и все такое…

– Ты хотел сказать «сигнал сбора парней»?

Брови Фостера от удивления поднялись еще выше, и Харт уже ожидала от него какой-нибудь ремарки по поводу того, что она феминистка.

Фостер открыл было рот, но снова закрыл.

– Возможно, я был несколько не в себе, – наконец сказал он.

– То, как она погибла… – начала Харт. Несколько секунд она смотрела сквозь него. – Это было отвратительно…

– Смерть никогда не бывает симпатичной.

– Да, – согласилась она и пристально посмотрела на него. – Мы уже не можем ничего поправить. Но, как сказал босс, мы должны оказать погибшей хоть чуточку уважения, разве нет?

Он медленно кивнул:

– Д-да, должны…

Оба замолчали, и неловкая пауза грозила затянуться.

– Одному из нас следует уйти, – произнесла Харт. – Но этот стол – мой.

Фостер очнулся:

– Верно.

Он потянулся к факсу, но Харт остановила его.

Она никогда не видела его присмиревшим. И посчитала, что это ему больше подходит, чем его обычный имидж крутого парня.

– У меня есть кое-какие наметки, – сказала она. – Благотворительные учреждения для беженцев, еще кое-что. Оставь, я посмотрю, что можно сделать.

– Ты молодчина! – оценил Фостер. – Сдай это в комнату команды «Холмс» вместе со своим рапортом, когда закончишь. Расскажи диспетчеру все, что говорила мне. Может, захочешь связаться с НСПБ и иммиграционной службой. Национальная служба поддержки беженцев отвечает за финансовое обеспечение и временное расселение иммигрантов на период рассмотрения их заявлений о предоставлении убежища – это может быть полезно. И посади кого-нибудь из стажеров на обзвон. Ты же не хочешь попусту тратить время, прослушивая музычку, пока тебя целую вечность будут переключать с одного болтуна на другого.

Харт не смогла сдержать улыбки.

– Чем это я тебя так развеселил? – настороженно спросил Ли Фостер.

– Я просто увидела тебя по-новому.

Такого Ли Фостера, подумала Наоми, она смогла бы научиться любить.

Глава 12

Стоянка рядом с госпиталем была забита машинами. Приехавшие на дневной прием амбулаторные больные и посетители, явившиеся к госпитализированным знакомым и родственникам, конкурировали за ограниченное пространство. Если его еще не заперли бампер в бампер между двумя другими машинами, подумал Рикмен, то лучше повернуть назад. Потом настала его очередь платить, и Рикмен удивился: «Какого черта?» – когда он приезжал к Грейс, с него платы не требовали.

Время растянулось до бесконечности в часы вынужденного безделья. Он загрузил себя работой по хозяйству. До обеда сгребал листья на лужайке позади дома, чинил садовую калитку и мыл машину. И все это время пытался придумать, как рассказать Грейс о том, о чем не смог доложить старшему инспектору. Преуспел только в придумывании оправданий, как не рассказывать ей вообще. В то утро они не сказали друг другу ничего, кроме вежливого «до свидания». Он понимал, что причиняет ей боль своим молчанием, но не нашел слов, чтобы утешить ее и исправить ситуацию.

Рикмен прослушал новости на Радио-4, жуя сандвич с ветчиной и не чувствуя вкуса. Постоял у окна, наблюдая, как листья снова покрывают лужайку. Деревья долго сохраняли летнюю зелень, но две морозные ночи разожгли осенний костер. Листья тлели золотым и кроваво-красным ложным жаром в этот унылый октябрьский день. Промокшие, опадали с клена и березы догнивать за изгородь. Грейс не вернется домой до половины седьмого, от расследования он фактически отстранен, а читать не хватает терпения. Он прошел в гостиную и сердито пощелкал по телеканалам. Похоже, все передачи предназначались исключительно для несчастливых семей. Дневной фильм, беседы со знаменитостями, мыльные оперы – всё, казалось, погрязло в семейных неурядицах.

Так что у него оставалось два выхода: закатиться в паб и мертвецки напиться или поехать к брату в госпиталь. Ни то, ни другое особенно не привлекало. Но Рикмен, всегда испытывавший отвращение к пьяницам и пьянству, все же выбрал второй вариант.

Облака толпились низко над землей, окутывая город неверным сумраком, поэтому в центр он поехал в мрачном расположении духа. Повернул на стоянку под шлагбаум и еле втиснулся между тяжелым джипом и стареньким «рено», припаркованными под невообразимым углом.

Рикмен спустился по бетонным ступеням к входу и по выложенному серой плиткой коридору прошел к лифту в центре здания. Он считал, что со смертью матери порвались все семейные узы. Ему едва исполнилось двадцать, когда он сдал выпускные экзамены и был зачислен на службу в полицию. С этого момента полиция стала его семьей, его жизнью, центром его мироздания. Неужто он и в самом деле хотел приобрести новую семью с полным набором старых чувств – вины, зависти, неустроенности?

Он не знал ответа на этот вопрос. А пока обдумывал варианты ответа, поднялся на лифте на пятый этаж и пошел в отделение. Вышедшие вместе с ним из лифта посетители несли больным цветы и фрукты. Дальше по коридору шумел телевизор. Медсестры теснились в стеклянном «аквариуме», служившем им сестринской, недоступные для пациентов и требовательных родственников.

В одной из палат двое мужчин сидели, сгорбившись над шашками. Они подняли на него глаза, и Рикмен увидел по их беспокойному и разочарованному выражению, что те и не думают, как сделать следующий ход. Правила этой простой игры, как и все правила жизни, были сейчас далеко от них. Самое печальное было то, что они об этом знали.

Рикмен отвел взгляд и слегка ускорил шаг. Он услышал громкий возбужденный голос брата, в котором звучало маниакальное убеждение, что необходимо говорить без остановки, что его жизнь или рассудок зависят от этого. Рикмен иногда наблюдал что-то подобное у жертв насилия, а чаще у свидетелей страшных преступлений. Они снова и снова переживали ужас, обвиняя себя за то, что не вступились, осуждая свое невмешательство. И все снова и снова, по кругу, пока он не прерывал их, чтобы успокоить. Вы поступили правильно. Вы все равно ничего бы не сделали. В большинстве случаев это была правда, приносившая людям некоторое утешение.

Он остановился, не доходя палаты, пытаясь расслышать, что же говорит Саймон. На него тоже давит бремя вины, не дающей ему покоя? Как только Рикмен появился в проеме, тот повернулся, сердитый и решительный. Увидев его, Саймон замолчал и встал как вкопанный. Несколько минут он вглядывался в Рикмена, словно пытаясь сфокусировать свой взгляд на его лице.

Он продолжал говорить, но они не хотели слушать. Он твердил, что они совершили ошибку, но они, похоже, были уверены в своей правоте. И эта женщина, Таня, все приходила, словно она была одной из них. Все часы бодрствования громадная черная дыра в его памяти, страх того, чего он не помнил, грозили перевернуть всю жизнь вверх тормашками.

Таня его пугала: ее ожидания, ее эмоциональные вопросы – этого было слишком много, рассудок не справлялся. Он говорил им снова и снова, что в этом кресле должен сидеть Джефф, а не какая-то незнакомка. Маленький Джефф с пачкой комиксов про Супермена, потому что это его любимый герой. Саймону всегда больше нравился Бэтмен из-за его технических прибамбасов, а еще он казался более взрослым, более реальным, чем Супермен. Бэтмен был человеком и использовал собственные мозги, чтобы победить всяких гадов, что и привлекало Саймона. Он называл маленького Джеффа Робином[3]3
  Робин (в пер. с англ. – малиновка) – в комиксах и фильмах о Бэтмене – друг героя, мальчик-гимнаст.


[Закрыть], а Джефф бесился, потому что хотел быть большим и сильным, как Супермен, а не каким-то тощим мальчишкой, как Робин. Хотя он, конечно же, и был им, этим худым пацаненком. Он был маленьким и слабым и ненавидел это, ненавидел быть слабым. Но он был мужественным. Саймон помнил, что Джефф всегда был мужественным.

Он остановился. Попытался сосредоточиться. Что-то силилось всплыть, какое-то воспоминание. Но он не знал, на чем именно нужно сосредоточиться. Осталось только ощущение, что он забыл что-то важное…

Затем он увидел Джеффа. Джеффа постарше, Джеффа-мужчину. Ему твердили, что он забыл многое – годы и годы, – но он не верил. Однако сейчас, глядя на этого возмужавшего Джеффа, ему волей-неволей приходилось верить. И хотя это печально, что Джефф постарел, а он и не заметил, Саймон был рад его видеть. Джефф пришел, он знал, что так будет. Он почувствовал, как его лицо расплывается в улыбке, и шагнул вперед:

– Джефф!

Рикмен не подал брату руки и вопросительно посмотрел на Таню.

– Он не помнит, – объяснила она. – Он забыл, что вы здесь уже были.

– Я не забыл! – неожиданно завопил Саймон, задрожав от ярости. – Я помню то, чего вы никогда и не знали!

Таня вжалась в кресло, испуганная и подавленная.

Рикмен заговорил мягко, зная, что его голос дойдет до Саймона:

– Что же ты помнишь, Саймон?

Саймон обернулся. Он казался потрясенным и сбитым с толку, словно не понимал причины своего возбуждения. Неужели его память повреждена настолько, что он уже забыл, почему накричал на Таню?

Он начал рассказывать про их детские игры, про шалаш, который они построили в чаще Крокстет-парка, про запруду, которой перегородили ручей, как исследовали ночные улицы, пока все спали… Рикмен почувствовал, как участился его пульс. Эти воспоминания имели власть над ним. Он обнаружил, что реагирует вопреки своему желанию, понял, что готов все простить брату.

Саймон рассказывал с мельчайшими деталями, вспоминая начало лета в парке. Как однажды они, лежа на влажной траве, пытались сосчитать сверкающие капли росы, нагрузившие кончик каждой изогнувшейся травинки, и желали, чтобы они превратились в алмазы. Тогда они набьют ими карманы и принесут домой. Он начал успокаиваться, излагая в подробностях их детские фантазии. Когда он замолчал, на губах блуждала легкая улыбка, а сияние тех летних дней светилось в голубых глазах. Рикмен с потрясением осознал, что Саймон не просто успокоился, забыв, почему он был в ярости на Таню, он вообще забыл, как страшно только что разъярился.

– Я попал в аварию, – вдруг сказал Саймон. – Нет, не так. Не было аварии.

– Да нет, Саймон, – поправил его Рикмен, тронутый переживаниями брата. – Все так. Ты побывал в аварии.

– Я ведь знаю. Знаю, что был.

Саймон попытался сосредоточиться. Джефф смотрит на него, будто на сумасшедшего. Боже… почему же он не может объяснить? Это неверно, что он попал в аварию, потому что он хотел сказать не это: он имел в виду, что впал в кому, а слово «авария» просто вырвалось, как будто он не контролирует свой язык. Слова по-прежнему ведут себя странно: либо их совсем не находишь, либо выскакивают не те. Это плохо – не контролировать материальный мир – так считают врачи и люди, которые приходят навестить его. Это наполняло Саймона ужасом: его разум отказывает, а значит, он… он…

Слово, которое наконец пришло к нему, было «безумен».

Он внимательно смотрел, как вылетают слова изо рта Джеффа, потому что очень трудно услышать, что говорят, если не видишь губ. Джефф объяснял: он знает о том, что случилось, ведь он приходил навестить его накануне. Саймон верил Джеффу, он просто не мог вспомнить.

– Кома, – сказал он, когда окончательно рассортировал слова в голове. – Не авария.

А Джефф по-прежнему смотрел на него как на придурка.

Саймон все хотел узнать о тех вещах, которые забыл, но у Джеффа, похоже, тоже не все в порядке с памятью: тот все твердил, что не знает. А потом Джефф сказал: «Спроси у жены». Спроси у жены! Но он не может и представить Таню своей женой. О чем он будет ее расспрашивать?

– Ты зол на меня, Джефф? – спросил он.

– Нет, Саймон. – То была правда. Рикмен был зол на кого-то еще – на того, другого Саймона, который знал, что делал, и помнил это.

Брат начал задавать Джеффу вопросы о его жизни: где работает, женат ли он, сколько у него детей. Тут эта женщина достала фотографии и сказала, что это снимки его детей на каникулах. Сначала он подумал, что она говорит о детях Джеффа, потому что один из мальчиков необыкновенно похож на Джеффа. Но это были цветные снимки, а их папочка делал только черно-белые, значит, это точно был не Джефф. Но мальчик выглядел в точности как Джефф, когда тот был маленьким, только в цвете. Спутанные каштановые кудри, настороженные карие глаза, худые локти и коленки – это был Джефф. Юный Джефф. Не этот взрослый с суровым взглядом. Таня сказала, что его зовут Фергюс и он их ребенок, ее и Саймона. Он больше не мог ни о чем думать, ему пришлось попросить ее помолчать, потому что ему показалось, что сейчас голова расколется.

Джефф уже долго здесь сидит, хотя он полицейский и произошло убийство, которое он… Как же это?… Ну, когда полиция беседует с людьми, задает вопросы и находит того, кто совершил преступление. Короче, Джефф этим и занимается. Боже, как унизительна эта потеря языка!

– Итак, – сказал Саймон. – Ты легавый.

Именно так они называли копов, когда были детьми.

– Мне больше нравится «офицер полиции», – поправил Джефф, но при этом слегка улыбнулся, как будто на самом деле не обиделся.

– Я имею в виду… – Саймон пожал плечами, почувствовав его усмешку. – Ты все-таки стал Суперменом: борешься со злом, защищаешь невинных.

«Хотелось бы, чтоб все было так просто», – подумал Джефф.

Джефф немногословен, но если он что-то говорит, то в его словах скрыт глубокий смысл. Только трудно разобраться какой. Джефф всегда лучше умел слушать, чем говорить. Он слушал так, как будто ожидал и от тебя весомых слов, большего, чем просто слова, и порой Саймону казалось, что он видит под мужским лицом брата образ юного Джеффа, всегда солидного и серьезного. Он запишет, что приходил Джефф, и в следующий раз уже будет помнить.

– Я называл его своей маленькой проблемкой, – обратился Саймон к Тане, чтобы доказать, что он вспоминает что-то, а не потому, что хотел, чтобы она знала об их с братом прошлом. – А он сказал, что устроит мне большую проблемищу.

Он рассмеялся, и почему-то слезы навернулись ему на глаза. Потрясенный, он отвернулся от них и подошел к окну. Таким слезливым он стал после катастрофы, и ему было неловко.

Наконец Джефф сказал, что ему надо идти. Саймон смотрел, как он выходит из палаты, и чувствовал легкую дрожь, как будто небольшое землетрясение расшатывает фундамент здания и вот-вот превратит бетон в кашу. Джефф больше не казался слабым и нуждающимся в Бэтмене и его поддержке.