Текст книги "Великая. История «железной» Маргарет"

Морис Макмиллан сказал нам, что хотя скорое голосование о забастовке кажется маловероятным и, даже если будет проведено, не обеспечит необходимого большинства для проведения забастовки, все равно запрет на сверхурочную работу резко снизит производство угля. Общим чувством в кабинете было то, что правительство не могло пойти на уступки в свете недавно введенного кодекса оплаты труда. Вместо этого нам следовало сделать особое усилие, чтобы продемонстрировать, чего можно добиться в его рамках. Шахтеры не были единственной угрозой. Пожарники, электрики и инженеры выставляли свои требования.

Общеизвестно, что угроза эмбарго на ввоз нефти и рост цен на нефть, последовавшие за арабо-израильской войной, очень сильно ухудшили ситуацию. Когда последствия забастовки шахтеров усилились, возникло чувство, что мы больше не контролируем происходящее. Как-то надо было прорываться. Поэтому скорые парламентские выборы выглядели привлекательными. Что бы мы делали, если бы нас переизбрали, это сложный вопрос. Тед, возможно, пошел бы дальше по пути контролируемой экономики. Другие захотели бы найти способ выплатить шахтерам их дань. Кит и я, а также большая часть членов парламентариев-консерваторов постарались бы избавиться от атрибутов корпоративного и государственного контроля и постарались бы вернуться к свободному рынку, от которого позволили себе уйти в 1972 г.

Заседание кабинета во вторник 13 ноября было мрачным, поскольку кризис усилился на всех фронтах. Тони Барбер сказал нам, что октябрьская торговая статистика в тот день снова продемонстрировала большой дефицит. Дальновидным шагом со стороны Теда в начале декабря стало то, что он перевел Уилли Уайтлоу из Министерства по делам Северной Ирландии на пост министра по вопросам трудоустройства, заменив Мориса Макмиллана. Уилли был способен к соглашательству, качество необходимое, когда нужно найти выход из сложной ситуации с шахтерами. Сила правительства держалась на том, что по опросам общественного мнения мы опережали лейбористов, так как общественность была возмущена действиями шахтеров. Тогда все, кроме самых агрессивных профсоюзных активистов, убоялись бы конфронтации, могущей ускорить парламентские выборы.

В четверг 13 декабря Тед объявил о введении трехдневной рабочей недели с целью экономии энергии. Тем вечером он также выступил по телевидению. Это создавало впечатление сложившейся кризисной ситуации. Сначала объем промышленного производства оставался более или менее таким же, что само по себе было признаком неэффективности и раздутости штатов на столь многих предприятиях британской промышленности. Но мы этого тогда не знали. Мы не знали, как долго мы продержимся даже на трехдневной неделе. Консерваторы поддерживали предпринятые меры. Также с пониманием была воспринята необходимость сокращения государственных расходов на 1,2 миллиарда, о котором было объявлено несколько дней позже.

На этом этапе мы верили, что можем положиться на лидеров делового мира. Незадолго до Рождества Дэнис и я пошли на вечеринку в доме друга в Ламберхерсте. У них были перебои с электричеством, так что, чтобы подняться по лестнице, дорогу освещали свечками, помещенными внутрь банок из-под варенья. Это создавало впечатление военного времени. Все присутствующие бизнесмены говорили в один голос: «Нужно противостоять. Ведите борьбу до конца. Выпроводите их. Мы не можем так продолжать». Это очень воодушевляло. В тот момент.

Казалось невозможным найти достойный или удовлетворительный выход из этого конфликта. Предложение правительства о немедленном расследовании проблем горной промышленности и вопросов о зарплате шахтеров при условии, что Национальный профсоюз горняков вернет шахтеров на работу, приняв сегодняшнее предложение, было категорически отвергнуто.

Было ясно, что, если и когда мы сможем пройти через данный кризис, нужно будет ответить на фундаментальные вопросы о направлении политики правительства. Шахтеры, в разной степени поддерживаемые другими профсоюзами и Лейбористской партией, попирали закон, принятый парламентом. Профсоюзные активисты явно хотели свалить правительство и продемонстрировать раз и навсегда, что Британией можно управлять лишь с согласия профсоюзного движения. Это было невыносимо не только для меня, как члена консервативного кабинета министров, но и для миллионов других людей, которые видели, что фундаментальные свободы страны находятся под угрозой. Дэнис и я, наши друзья и большая часть моих партийных коллег чувствовали, что теперь мы должны поднять перчатку и что единственным способом это сделать было созвать и выиграть парламентские выборы. С этого момента именно к этому я призывала при каждом удобном случае.

Я была удивлена и разочарована отношением Теда Хита. Он, казалось, утратил ощущение реальности, погрузившись в будущее «Стадии 3» и в нефтяной кризис, нежели в насущные вопросы о выживании правительства. Заседания кабинета министров концентрировались на тактике и деталях и никогда на фундаментальной стратегии. Такие обсуждения, должно быть, проводились на других совещаниях, но я даже в этом сомневаюсь. Странным образом ему это не казалось срочным. Подозреваю, что Тед тайно и отчаянно хотел избежать выборов и не хотел серьезно о них думать. В конце концов, как некоторые из нас думали, потому что его внутренний круг разошелся с ними во мнении по этому вопросу. Тед наконец пригласил некоторых из нас прийти к нему, несколькими маленькими группами, в понедельник 14 января в его кабинет на Даунинг-стрит.

Несколько дней оставалось до 7 февраля, наиболее удобной «ранней даты» выборов. На встрече нашей группы в доме номер 10 в основном говорили Джон Дэвис и я. Мы стремились заставить Теда признать тот факт, что мы не можем позволить профсоюзам попирать закон и политику демократически избранного правительства. Нам следует организовать досрочные выборы и открыто сражаться под девизом «Кто правит Британией?». Тед мало что сказал. Я ушла в подавленном состоянии, до сих пор верю, что, если бы он согласился на внесрочные выборы, мы бы выкарабкались.

В следующую среду, 30 января, все еще под угрозой голосования о забастовке, было созвано заседание кабинета. Тед сказал, что получил доклад комиссии по оплате труда. Вопрос был в том, стоит ли нам принять доклад и запустить новый механизм расследования заявлений об «относительности». Шахтеры всегда требовали улучшения своей относительной зарплаты, отсюда их отказ от предложения оплаты «неудобных часов», которая применялась ко всем шахтерам, работающим посменно.

Комиссия по оплате труда могла бы предоставить основание для их урегулирования в рамках политики о доходах, потому, что это четко подтверждало идею, что изменения в промышленности также могли быть приняты в расчет благодаря «внешним событиям», когда будет решено платить. Быстро растущие цены на нефть были как раз таким «внешним фактором». Мы знали, что у правительства нет иного выбора, кроме как запустить механизм. Если мы этого не сделаем, это будет выглядеть так, как будто мы стараемся избежать соглашения с шахтерами. А в связи с грядущими выборами следовало иметь в виду общественные настроения. Выборы стали неизбежными, когда во вторник 5 февраля мы узнали, что 81 % принявших участие в голосовании Национального профсоюза горняков поддержал забастовку. Слухи о выборах достигли крайней точки, откуда уже не было пути назад. Два дня спустя Тед сказал кабинету, что он решил распустить парламент. Выборы были назначены на четверг 28 февраля.

Уилли предложил направить требования шахтеров Комиссии по оплате труда для исследования требований. Он сформулировал свои доводы так: это даст нам возможность что-то сказать во время выборов в ответ на неизбежный вопрос: «Как вы решите конфликт с шахтерами, если победите?» Тогда кабинет принял роковое решение согласиться на предложение Уилли. Из-за того, что выборы проходили в такой спешке, я не принимала участия в создании чернового проекта манифеста даже по разделу образования. Трудно было сказать нечто новое, а главная тема документа – необходимость твердого и честного правительства во время кризиса – была очевидна. Главным обещанием было изменить систему, в соответствии с которой семьям бастующих выдавались пособия социального страхования.

Почти все время кампании я надеялась, что мы победим. Сторонники Консервативной партии, отвернувшиеся от нас из-за разворота на сто восемьдесят градусов, стали возвращаться. Разочарование в нашей слабости заставило их вернуться к нам теперь, когда, как они видели, мы восстали против воинственности профсоюзов. Гарольд Вильсон представлял подход Лейбористской партии в контексте «общественного договора» с профсоюзами. Те, кто стремился к тихой жизни, могли на это польститься. Думаю, что если бы не уходили от главной темы, которую можно выразить вопросом «Кто правит?», мы бы выиграли выборы.

С трудом я поверила, когда услышала по радио об утечке данных, рассматриваемых Комиссией по оплате труда. Там прозвучало, что шахтеры смогут получать больше в рамках «Стадии 3», а значит, выборы были не нужны. Попытки правительства это отрицать были сбивчивыми и никого не убедили. С того момента все покатилось вниз.

Два дня спустя Пауэлл призвал людей голосовать за лейбористов, чтобы гарантировать референдум по вопросу об Общем рынке. Я могла понять его логику, основанную на том, что членство в Общем рынке аннулировало британский суверенитет, а потому важнейшим политическим вопросом было его восстановление. Но меня шокировала его манера поведения.

Кэмпбелл Адамсон, генеральный директор Конфедерации британской промышленности, публично призвал аннулировать Закон о промышленных отношениях. Это был жест, типичный для лидеров британской промышленности: храбриться до начала битвы и не иметь мужества в бою.

Ко дню выборов мой оптимизм сменился предчувствием беды. Это чувство росло, когда в то утро из Финчли и других мест по всей стране стали приходить новости о неожиданно большой явке избирателей на избирательные участки. Мне бы хотелось верить, что это все были рассерженные консерваторы, вышедшие продемонстрировать свой протест против силы и шантажа профсоюзов. Но было вероятнее, что это были избиратели из округов, где преобладали лейбористы, которые вышли, чтобы преподать тори урок. Результаты показали, что нам нечему было радоваться. Мы потеряли тридцать три места и получили «подвешенный» парламент, где ни у одной партии не было подавляющего большинства голосов. Лейбористы получили 301 место, им не хватило семнадцати до большинства. Нам досталось 296 мест, либералы завоевали почти 20 процентов голосов и четырнадцать мест, а маленькие партии заняли двадцать три места. Мое собственное преимущество упало с 11000 до 6000 голосов, что отчасти объяснялось изменениями границ избирательного округа.

В пятницу вечером мы собрались, измученный и подавленный остаток правительства, и Тед Хит спросил наше мнение о том, что следует делать. Было несколько мнений. Тед мог посоветовать королеве обратиться к Г. Вильсону, лидеру партии, набравшей большее число голосов. Или правительство могло созвать парламент, чтобы узнать, может ли оно рассчитывать на поддержку своей программы. Еще Тед мог попытаться договориться с маленькими партиями о совместных действиях по преодолению проблем страны. Из-за нашей политики в Северной Ирландии «Юнионистская партия Ольстера» с нами бы сотрудничать не стала, но мы могли бы вступить в союз с либералами, хотя это не дало бы нам большинства.

Мне казалось, что партия, занявшая в Палате большинство мест, имела все права ожидать, что им предложат сформировать правительство. Но Тед возразил, что, поскольку Консервативная партия завоевала большинство голосов, он обязан использовать возможность коалиции. Так что он предложил лидеру либералов Джереми Торпу место в коалиционном правительстве и обещал созвать конференцию о реформе избирательной системы. Торп ушел совещаться со своей партией. Мне не хотелось, чтобы Консервативная партия лишалась возможности сама формировать правительство, ведь введение пропорционального представительства, которое потребовали бы либералы, могло к этому привести. К тому же я думала, что из-за этого торга мы выглядели нелепо. Британия не любит тех, кто не умеет проигрывать. Пришла пора уйти.

Когда мы снова собрались в понедельник утром, Тед дал нам отчет о своих переговорах с либералами. Они не согласились с предложением Дж. Торпа. Было очевидно, что Теду придется подать в отставку. Последнее заседание кабинета было созвано в 16.45 тем же днем. К тому моменту был получен ответ от Торпа. Становилось ясно, что возникла идея создания национального правительства, где были бы представлены все партии. Мне, конечно же, это совершенно не нравилось. В любом случае либералы не собирались участвовать с нами в коалиционном правительстве. Я покинула Даунинг-стрит с грустью, но и с некоторым облегчением, не думая о будущем. Но в глубине души я знала, что пришло время не только для смены правительства, но и для перемен в Консервативной партии.

Глава 8
Уловить момент

Перевод Резницкая Т.В.

Парламентские выборы в октябре 1974 года и кампания за лидерство в Консервативной партии

Всегда нелегко уйти из правительства в оппозицию. По ряду причин это было особенно трудно для консерваторов правительства Теда Хита. Во-вторых, сам Тед отчаянно хотел остаться на посту премьера. Он был бесцеремонно выставлен с Даунинг-стрит и в течение нескольких месяцев вынужден был жить на квартире старого друга и личного парламентского секретаря Тима Китсона, поскольку своего дома у него не было. Несколько лет спустя я приняла решение: когда придет мое время покинуть Даунинг-стрит, у меня должен быть дом, куда уйти. Страстное желание Теда остаться премьер-министром объясняло разговоры о коалиции и национальном правительстве, так обеспокоившие партию. В-третьих, и это хуже всего, наследством разворота на сто восемьдесят градусов было то, что у нас не было твердых принципов и достижений, на которых мы могли бы строить свои аргументы. А в оппозиции аргументы, – это все.

Я была рада, что Тед не предложил мне место в департаменте образования, а дал пост теневого министра по вопросам окружающей среды. Я была убеждена, что проблема налогов и жилищных условий – в особенности последнее, способствовала нашему поражению. Меня привлекала задача разработать здравую политику в этой сфере. Многое было неясно из-за досрочных выборов, способных дать Лейбористской партии значительный перевес голосов, потому едва ли имело смысл теперь менять лидера.

Но были и другие причины. Тед все еще провоцировал нервозность, резкие повороты проводимого им политического курса создавали некую ауру вокруг него. Парадоксальным образом и те, кто поддерживал подход Теда, и те, кто думал совершенно иначе, были согласны, что политика подкупа избирателей, проводимая теперь Лейбористской партией, неизбежно ведет к экономическому краху. Но было много мечтателей-тори, веривших, что это может каким-то образом вернуть Консервативную партию к власти в роли «доктора», Тед не сомневался в своих «медицинских полномочиях».

Однако он не пошел на уступки своим критикам в партии. А между тем он защитил бы себя от неопределенности своей позиции, изменив подход к некоторым вещам. Он мог бы продемонстрировать стремление правительства признать ошибки, мог бы пригласить критиков из числа рядовых членов парламента присоединиться к нему и участвовать в пересмотре курса, мог бы изменить состав теневого кабинета.

Но он ничего этого не сделал. Он заменил Э. Барбера Р. Карром, человеком еще более преданным политике экономического вмешательства, принесшей нам столько проблем. В течение года он привел в теневой кабинет таких членов парламента, как М. Хезелтайн и П. Ченнон, которые были его последователями и не представляли мнение большинства парламентариев. Только Джон Дэвис и Джо Годбер, ни один из которых не был идеологически яркой фигурой, вышли из состава кабинета. Тед отказался признать, что экономическая политика, осуществляемая его правительством, была ошибочной.

Когда Кит Джозеф сказал, что не хочет никакого поста, но намерен сконцентрироваться на поисках новой политики, это оказалось опасным для Теда и плодотворным для партии. Электорат явно желал чего-то нового. Исполнительный комитет теневого кабинета министров был сформирован в угоду Теду. Меня и тех, кто подобно Дж. Хау, могли противостоять желаниям Теда, туда не пригласили.

Вплоть до октябрьских выборов 1974 г. большую часть времени я занималась проблемами жилищных условий и ипотечных ставок. В этих вопросах я сотрудничала с Хью Росси, соседом по избирательному округу, оказавшимся прекрасным экспертом по жилищным вопросам, а также с Майкл Лэтхем и Джон Стэнли, хорошо разбиравшимися в строительной промышленности. У Найджела Лоусона, нового члена парламента, всегда были собственные идеи. Нам помогали люди из строительных обществ и строительной промышленности. Этими яркими людьми приятно было руководить.

В качестве приоритета мы избрали, конечно, низкие ипотечные ставки. Технической проблемой было, как их можно достичь. В правительстве мы ввели ипотечные субсидии, и шли разговоры о том, чтобы захватить контроль над ипотечными ставками. Лейбористское правительство быстро предложило свою собственную схему, разработанную Гарольдом Левером, предложившим давать большие и дешевые краткосрочные займы строительным обществам. Наша задача состояла в том, чтобы придумать что-либо более привлекательное. Я всегда верила в демократию собственников и свободное домовладение. Гораздо дешевле помочь людям покупать дома в ипотеку, субсидируя ли ипотечные ставки или помогая с депозитными вкладами, или просто делая налоговые послабления на ипотечный процент, нежели строить новые муниципальные жилые здания или покупать частные дома и передавать их в собственность муниципалитетов.

Я часто цитировала результаты исследования, проведенного Исследовательским фондом по жилищным вопросам: «В среднем каждое новое муниципальное жилое здание сегодня обходится приблизительно в £900 в год в виде налоговых субсидий и ставок (включая субсидии для очень старых муниципальных жилых зданий)… Налоговая скидка на обычный ипотечный кредит, если рассматривать его как субсидию, в среднем составляет £280 в год». Моя группа по жилищным вопросам регулярно собиралась по понедельникам. Эксперты жилищного строительства и представители строительных обществ давали свои советы.

Было очевидно, что Тед был настроен сделать наши предложения по жилищным вопросам и, возможно, ипотечным ставкам центральным пунктом на следующих выборах. Поэтому на заседании теневого кабинета в пятницу 3 мая мы целый день обсуждали политические стратегии нашего предвыборного манифеста. Я сделала доклад о жилищных вопросах, и мне поручили создать группу для работы над политикой ипотечных ставок. Но самым важным на этом заседании было большое и безрезультатное выступление Кита о широком «монетаристском» подходе к решению проблем инфляции.

Вопрос о налогах был сложнее любого аспекта жилищной политики, там мне помогала другая группа. Реформа налогов намечала серьезные последствия для отношений между центральной и местной властью и для разных служб местных органов власти, особенно в сфере образования. Я полагалась на советы экспертов. Тут муниципальные казначейства оказались наилучшим их источником. Но работать из-за нехватки времени и под внимательным взглядом Теда и других, ожидавших чего-то радикального, доступного и способного обеспечить защиту, было нелегко.

Группа по жилищной политике провела уже свое седьмое заседание, наши предложения были хорошо разработаны к моменту, когда группа по ипотечным ставкам только начала работу. Я знала, что Тед и его советники ждут обещания, что мы отменим налоги. Но я не хотела давать такого обещания, пока не будет ясно, чем их заменить. В любом случае, если осенью пройдут выборы, было мало шансов найти жизнеспособную идею для представления в предвыборном манифесте.

В течение лета 1974 г. меня как никогда часто упоминали в прессе. Иногда это получалось случайно. Предварительный доклад о работе группы по жилищным вопросам, который я направила в теневой кабинет, появился на первой полосе «Таймс» в понедельник 24 июня. Перед этим теневой кабинет обсудил четвертый вариант черновика предвыборного манифеста, и главные линии предлагаемой мной жилищной политики были согласованы. Ипотечная ставка понижалась на некий неопределенный уровень за счет уменьшения составной ставки налога, выплачиваемого строительными обществами на счета вкладчиков, другими словами, субсидия представала в виде налоговой скидки. Субсидия выдавалась бы людям, покупавшим жилье впервые и хранившим деньги на счету в банке, хотя и здесь цифры не были определены. Планировалось проведение серьезного исследования в строительных обществах, эту идею я смоделировала для моего предыдущего исследования по поводу тренингов для учителей. Я надеялась, это станет долговременным ответом на проблему высоких ипотечных ставок и при этом убережет нас от бессрочной субсидии.

Последний пункт касался права жильцов покупать дома, находящиеся в собственности муниципалитета. Из всех предложений это могло стать самым популярным. Предвыборный манифест 1974 г. предлагал жильцам муниципальных домов возможность покупать свое жилье, но сохранял право муниципалитетов отказаться от продажи и не предлагал скидки. Мы все хотели пойти дальше этого. Питер Уокер настаивал, что «право на покупку» должно распространяться на жильцов муниципальных зданий при максимально низкой цене. Я старалась быть осторожной.

Я опасалась отчуждения семей, уже находящихся в затруднительной финансовой ситуации, экономивших ради покупки дома по рыночным ценам в новых частных владениях и наблюдавших рост ипотечных ставок и падение цен на жилье. Эти люди составляли фундамент, на котором стояла Консервативная партия и к которым я испытывала естественную симпатию. Они, мне казалось, будут возражать, что жильцы муниципальных домов, не пройдя через трудности, которые пришлось преодолеть им, получили бы от правительства то, что, по сути, стоило крупной суммы денег. В итоге мы бы потеряли их поддержку.

В конечном итоге предвыборный манифест 1974 г. предлагал жильцам муниципальных зданий, проживавших в этих домах от трех и более лет, право купить дом на треть ниже рыночной цены. Если жилец продавал этот дом в течение ближайших пяти лет, он возвращал часть выгоды. Также мы определили размер материальной помощи, оказываемой тем, кто впервые покупал в частное владение дом или квартиру. Мы предлагали дотировать один фунт за каждые два фунта, сохраненные на депозитном вкладе, до определенной суммы.

Оставался, однако, вопрос, какую максимально низкую ипотечную ставку мы можем пообещать в предвыборном манифесте, именно он стоил мне больших хлопот. Когда в среду 28 августа я ехала в машине по пути из Лондона в Тонбридж на запись предвыборного политического выступления от имени партии, пришло сообщение на пейджер, требующее, чтобы я срочно позвонила. Тед подошел к телефону. Он попросил меня по телевидению объявить цифры снижения ипотечных ставок. Я сказала, что понимаю психологический эффект цифры ниже 10 %. Эта необходимость была бы удовлетворена цифрой в 9,5 %, при всем желании я не могла сделать ее меньшей. Снизить ее еще больше было бы ошибкой. Мне не нравилась тенденция брать цифры с потолка ради политического результата. Так что я остановилась на 9,5 %.

Сходной была история с налогами. Когда мы обсуждали этот вопрос на заседании теневого кабинета в пятницу 21 июня, я старалась избегать твердых обещаний и предложила, чтобы нашей линией были реформы, установленные для всех партий посредством специального комитета. В этой сфере нельзя было давать торопливых обещаний. Тед категорически не согласился и сказал, что мне нужно еще раз подумать.

Весь июль Чарльз Беллерс из исследовательского отдела Консервативной партии и я работали над черновиком раздела по налогам для нашего манифеста. Мы мыслили в терминах схемы облегчения налогов. Я вынесла наши предложения на обсуждение в исполнительном комитете теневого кабинета. Я высказалась за перевод учительской заработной платы, основного расхода местного бюджета, из муниципальных органов в казначейство. Можно еще было заменить налоги системой целевых субсидий, при этом местные органы сохраняли свободу действий по поводу расходов в рамках, установленных центральным правительством. Ни один из вариантов не был привлекательным.

В субботу 10 августа в речи, произнесенной в Сент-Стивенс на конференции кандидатов в парламент, я обнародовала нашу политику. Я выступала за всеобщую реформу налоговой системы, принимающей во внимание индивидуальную платежеспособность, и предложила перевод заработной платы учителей и временное ослабление налогов как пути к ее достижению. Это было хорошее время года – период новостного затишья, – чтобы выдвинуть новые предложения, и мы завоевали благосклонное внимание прессы. Казалось, это доказывало, что мы можем провести удачную кампанию, не представляя более конкретной информации. На самом деле, оглядываясь назад, я вижу, что мы уже были слишком конкретны.

Я надеялась провести отпуск с семьей в Ламберхерсте вдали от политики, но этому не суждено было случиться. Телефон беспрестанно звонил, и Тед и другие побуждали меня еще подумать над новыми схемами. Затем меня вызвали на еще одно совещание в пятницу 16 августа. Тед, Роберт Карр, Джим Прайер, Уилли Уайтлоу и Майкл Волфф из Центрального офиса – все были там. Было ясно, что их целью было силой заставить меня озвучить в предвыборном манифесте отмену налогов на время работы парламента.

Я возражала против этого по все той же причине, что выступала против обещания 9,5 % в ипотечных кредитах. Но контуженные своим неожиданным февральским поражением Тед и его окружение так хотели быть переизбранными, что хватались за любые соломинки, точнее, «изюминки» манифеста.

Было несколько способов увеличить доходные статьи расходов на местные нужды. Нам всем очень не хотелось смещаться к системе, посредством которой центральное правительство просто обеспечивало местное правительство целевыми субсидиями. Поэтому я сказала нашему кабинету, что реформированный налог на недвижимость будет наименьшим из всех зол. Но из глубины сознания родилась еще одна идея о сопровождении налога на недвижимость местным налогом на бензин. Конечно, было много возражений против обоих, но это было лучше, чем повышение подоходного налога.

Для моих коллег первостепенное значение имело обещание отменить налоги, и Тед на этом настаивал. Я была расстроена и возмущена тем, что меня снова толкали к непродуманной политике. Но я подумала, что если совместить осторожность в деталях с репрезентативной бравадой, на которую я способна, то я смогу заставить нашу программу налоговой и жилищной политики завоевать голоса. На этом я и сосредоточилась.

Вечером в среду 28 августа на пресс-конференции я представила пакет мер, основанных на ипотечных ставках в 9,5 % и отмене налогов, который, как описал бывалый журналист «Ивнинг Стандард» Роберт Карвел, «был принят тертыми репортерами почти так же хорошо, как и шерри», предоставленное Центральным офисом. По общему мнению, это был лучший эффект, произведенный партией в период после провала на февральских выборах.

Ассоциация строительных обществ приветствовала ипотечные ставки в 9,5 %, но сомневалась в моих расчетах. Я возмущенно сказала, что это их расчеты неверны, и они отступили. Среди рядовых членов партии, которых мы должны были заново завоевать, наше ипотечное предложение было чрезвычайно популярно. То же было и с обещанием по налогам. Лейбористская партия была в замешательстве, и, что было для него необычно, Тони Кросланд отреагировал эмоционально, назвав эти предложения моим «Безумием в летнюю ночь». Вся эта шумиха была хороша и для меня лично. Хотя я не знала об этом тогда, этот период и кампания в октябре 1974 г. позволили мне произвести благоприятное впечатление на всех консерваторов, без чего моя будущая карьера, несомненно, была бы совершенно другой.

Хотя обязанности представителя теневого кабинета по вопросам окружающей среды отнимали большую часть моего времени и энергии, с конца июня я стала частью проекта, имевшего серьезные последствия для Консервативной партии, страны и меня лично. Организация Центра политических исследований (ЦПИ) – это скорее дело рук Кита Джозефа. После краха правительства Хита Кит был уверен в необходимости основательно переосмыслить нашу политику. Для этого Кит подходил идеально. Он глубоко интересовался экономической и социальной политикой, имел опыт работы в правительстве. При этом у него была удивительная способность завоевывать дружбу и уважение людей с разными взглядами. Он производил сильное впечатление своей убежденностью и мог смело высказывать непопулярные взгляды враждебной аудитории, хотя от природы был очень застенчив. Он был почти слишком хорошим человеком для политики, а ведь без некоторого числа таких людей политика была бы просто невыносима.

Я бы не стала лидером оппозиции и не достигла бы многого в качестве премьер-министра, если бы не Кит. Справедливости ради надо сказать, что и Кит не смог бы достичь многого, если бы не ЦПИ и Альфред Шерман. Помимо того, что Альфред был евреем, он и Кит имели очень мало общего, и на первый взгляд трудно было поверить, что они в принципе могут работать вместе. Альфред был по-своему очень ярок. Он внес свой пыл новообращенца (сначала он был коммунистом), свою начитанность и свой талант азартного спорщика в дело создания нового типа консерватизма свободного рынка. Как мне казалось, он больше интересовался философией, лежащей в основе политики, нежели в самой политикой. Ему лучше удавалось опровергать небрежно построенные аргументы, нежели разрабатывать оригинальные идеи. Сила и ясность ума, полное безразличие к тому, что люди о нем думают, делали его совершенным дополнением и антиподом Кита. Альфред помог Киту превратить ЦПИ в электростанцию, производящую альтернативный консервативный образ мышления по экономическим и социальным вопросам.

Вначале я не принимала участия в этой работе. В марте Кит добился одобрения Теда на создание группы по исследованию экономики других стран Европы, особенно так называемой социально-рыночной экономики, существовавшей в Западной Германии. Тед посадил в совет директоров ЦПИ Адама Ридла, своего советника по экономике со времен Департамента консервативных исследований, но в остальном Кит был предоставлен самому себе.