Текст книги "Эпитет к человеку"

Эпитет к человеку
Маргарита Чертова

© Маргарита Чертова, 2023

ISBN 978-5-0060-4960-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От Автора

Я не знаю, что есть «человек». Это не глаза, не жесты и не действия. Если «человек» что-то совершенно новое и несбыточное, то может ли каждый им гордо называться? Но и обратная сторона медали чересчур губительна, ведь если каждый – человек, то мы слишком непохожи друг на друга, чтобы называться как-то мертвенно одинаково.

Поднимая взгляд куда-то глубоко на небо, мы видим птиц и облака, что бывают похожи друг на друга. Стоит крепко зажмуриться, так виднеется то радуга, то вязкие бензиновые лужи. Но смотреть в чужой юный мир, несравнимый со всем вокруг, становится настоящим человеческим страхом, ведь только там можно утопнуть навечно и не вынырнуть.

«Человек» есть слово. Оно тянет свое существование, пустое и безжизненное, многие столетия, заставляя всех нас верить в свою искреннюю принадлежность. Руки и ноги, шея и плечи, волосы и глаза – не найдя полных точек соприкосновения, мы продолжаем искренне верить. Слово свело и приковало, заставило верить так сильно, как никто и ничто не заставит во век.

У всех есть свой эпитет. Красивый, жестокий, нежный, ненавистный, ревнивый…. Свой. Это наш очаровательный ярлык любви к миру вокруг. Не существует человека без своего уникального эпитета, даже если он соскакивает с пути и меняется. Каждый взгляд, каждый жест, каждый малейший шанс на спасение из этой живой судьбоносной рулетки приводит лишь к одному, где в упор смотрит кто-то, не сумевший подобрать слово получше.

«Человек» – разумный, прямоходящий, древний, современный – ничего не ускользает от зорких, порой совершенно незрячих глаз. Это система и ценность, целый мир и его крохотная часть, переплетающиеся воедино. Бесцельно холодная жестокость к своему эпитету рождает сопротивление самого сердца, подверженному звучному слову серьезнее, чем любое другое.

Навечно сдаваться не будет честно. Счастливый конец станет тем же эпитетом, что идет рядом с направленным глубоко в себя взглядом. Наверно, наше собственное проклятье от рождения вдруг перекинулось на будущие поколения, но, будучи бесконечно на виду, скрыть этот прискорбный факт, как это получилось раньше, не представилось возможным. Никто не реагирует жестоко и абсолютно никто не сочувствует, ведь таких нас целый легион.

Без своего собственного эпитета мы не проживем и дня. Холодные пальцы Смерти, протянутые из самого забвения, жестоко заставляют смотреть на любование собой – человеком с новым красивым именем, без которого не удалось бы прожить и короткого мгновения.

Но если однажды «человек» станет лишь словом, пусть это слово будет «я».

Слова на память
Человек опомнившийся

Настоящие захватывающие истории никогда не начинаются с самого начала. Они, безусловно, будут его иметь, как и конец, но какой будет смысл, если в самом начале я буду говорить о своей наискучнейшей истории рождения или детства. Главная история всегда начинается задолго после того, как в год встал на ноги, а затем, преодолевая самый большой страх малого ребенка без какого-либо опыта в проживании жизни, сделал свои первые шаги навстречу будущему, где таких первый шагов будут сотни, а то и тысячи.

Я много раз читал, что самые красивые истории о любви остаются на самом первом плане, когда же жизнь, о которой кто-то все-таки захотел почитать, уходит куда-то далеко, как любил говорить мой давний приятель, «за Ленинградское небо». И вся трагедия жизни буквально отходит за это самое темное по обыкновению небо, где никто не желал бы оказаться.

Множество лет всегда сбегает куда-то от меня, в мое былое «я», пока уже вполне реальный я несмело разглядываю свое слегка разбитое временем лицо в затертом зеркале. Но не могу не признать, что мне нравится видеть себя возмужавшим за столь долгое время пребывания на этом необъятном свете. За это время начинаешь понимать, что твоя жизнь когда-то не прошла мимо, а очень даже прошлась рядом, под руку, взяв однажды себе в помощники славного рыжего котофея с большими темными глазами, в которых утопаешь не меньше, чем в глубоком теплом море или, на крайний уж случай, горячей приятной ванне.

Но о своей жизни я рассуждал множество раз, но так и не нашел точного ответа ни на один вопрос о ней. Наверно, в этом и была вся прелесть моего существования: незнание красит время не хуже дешевых красок молодого художника на улице. Самым главным упоением нравится находить, что мне есть, собственно говоря, о чем помнить на старости своих лет. Когда время медленно кончается, а сила сердца только крепнет, словно бы снова шестнадцать, душа пылает тем жаром, который так любила видеть во мне мать. Он пробивался из груди на волю и зажигал глаза не унимаемым пламенем жизни.

Самое яркое событие, как и у всех, о чем готов спорить, – любовь. Что может быть красочнее нее? Она внезапна, скромна и услужлива с теми, кто легко идет по жизни, но почему-то со мной она обошлась иначе. Впрочем, это осталось яркой вспышкой, о которой я с упоением вспомню перед самым отходом на покой. Ее образ навсегда остался в моей голове, в моем сердце, в моей душе. В тот самый день и до сегодняшнего момента она – и только она! – наполнила мою жизнь невероятнейшим смыслом. Таким смыслом наполнены мальчишки, крадущие у дачной соседки кислые яблоки, или девочки, впервые ослепленные доблестным рыцарем на белоснежном коне.

Мне было двадцать пять. Стояли теплые майские деньки, и я снова опаздывал на работу. Как много в этом «снова»! Ну никак я не мог себя заставить поднять голову от подушки, приготовить завтрак, даже просто выглянуть в окно на восторженные детские смешки – настолько безразличие пропитало своим отравляющим мироощущение нектаром. Город казался самым худшим местом, где только можно оказаться в самый расцвет своей бурной молодости, ведь именно из-за всего этого она стала скучной и совершенно не имела этого нескромного момента кипения.

Я вечно опаздывал по часам, но всегда приходил вовремя, запыхавшийся и потерянный. Эти долгие моменты казались поистине бесконечными. Единственное ощущение, преследовавшее постоянно, – проходящие мимо секунды, минуты, часы… Я чувствовал, как каждая крупица из этих огромных песочных часов сыплется на голову, спадает на плечи и оседает неподъемной горой, наглухо приклеившейся к спине и полностью покрывшей волосы и уши.

Хотелось ли что-то поменять? Безумно. Впрочем, это было единственное безумие, которое охватывало до самых кончиков пальцев и побуждало хоть к какому-то действию. Но происходило это слишком поздно, чтобы резко что-то делать. Гулять по ночному городу прекрасно и романтично, даже если ты один, но не лучшая идея, ведь завтра рано вставать и снова опаздывать. Вечный цикл одного актера с большими мечтами и амбициями за чашкой почти полуночного чая.

Одним утром я проснулся с неожиданным для себя знанием: я уже не тот, что ложился вчера спать. Мои мечты о лучшем не остались где-то в молчаливом монологе с далекими звездами, а воскресли, стоило только открыть глаза. Я огляделся. А может, я – уже не я? Сумасшествие! Значит, нужно что-то несомненно предпринять, и чем скорее, тем лучше.

Это было первое утро в городе, когда я не торопливо шел по улице, разглядывая проходящих мужчин, женщин и детей. Все они показались такими родными, что я невольно улыбнулся, словно увидел мою родственную душу в каждом из них. Эти женщины, красивые и ухоженные, так похожи друг на друга: все спешат куда-то с потерянными дома улыбками и гордо поднятым носом. Эти мужчины, солидные и спокойные, такие одинаковые для меня: все бегут куда-то со строгими лицами и забытыми на губах словами любимым домочадцам. Эти дети… О милые дети! Неужели вы станете такими же, как и ваши погрустневшие родители!

Я никогда не замечал маленькой кофейни около офиса. Если бы в тот майский четверг не проснулся новым человеком, никогда бы не заметил это уютное здание! Я никогда не заметил бы ее…

Несомненно, она была чудесна, лучше любой другой женщины в моей жизни. Когда я впервые увидел ее, понял, что мы непременно, просто несомненно никогда не будем вместе! Эти ее приятные взгляду формы, чувственные тонкие губы, тронутые прозрачным блеском, большие смеющиеся серые глаза, короткие, торчащие во все стороны пепельные волосы, чуть пухлые щеки… Я впервые увидел ее за чашкой самого горького черного кофе, которые не предпочитает совершенно никто в городе.

Я остановился. Нет, не просто остановился – застыл на одном месте, пораженный стелой Купидона. Одно небольшое острие вошло прямо в сердце, кольнув его чистой любовью. Только взгляда хватило, чтобы вдруг понять весь ужас и всю прелесть произошедшего.

Завидев меня, она хитро улыбнулась, будто поняла мысли, и, посмеиваясь, отвернулась. Смех в глазах был устремлен на газету, что уютно устроилась подле самого прекрасного создания на потертом столе. Мои губы стали расплываться в наиглупейшей улыбке. Но что я мог поделать! Это было настолько выше моих сил, что противиться был не в состоянии.

Она заполнила всего меня собой, а ведь я даже не знал ее имени, ее души, ее сокровенных мыслей… Мое воображение уже рисовало ее другой, будто таковой она была на самом деле. И каждый раз наша встреча представлялась иной. Я был так влюблен в нее, что это ослепило. И я помню ее каждой частичкой своей души. Наверно, так запоминают важнейших людей.

У меня в памяти до сих пор хранится самая красивая наша история. Мы познакомились в Петербурге, когда на небе закрытое чернотой солнце било по глазам сильнее обычного. Она всегда была одета в небесные цвета, что так прекрасны рядом с ее полными грустного счастья серыми глазами. Когда мы стали ближе и я обнимал ее или целовал прелестное белое личико, чувствовал тонкий мятный запах ее кожи, словно бы вдыхал аромат молодых зеленых листочков. Пепельные волосы пахли тем дорогим розовым мылом, что вечность желала достать моя мать и всегда ощущать ее любимые цветы, вдыхая этот запах в минуты глубокой грусти. Но приятнее всего на ощупь мне была одежда, ведь, когда я касался ткани, сразу нос улавливал тонкие ноты свежеиспеченного хлеба, того, что пекла еще моя бабка в далеком детстве.

Но только дело доходило до разговора, тут же все разбивалось. Не было ни единого слова в моем придуманном мире. Это погружало в глубокую печаль больше, чем некогда скучная молодость в этом городе. Каждый день я проходил мимо той кофейни, смотря на ее утренний ритуал, и улыбался самой грустной из всех счастливых улыбок. Мне казалось, что одним своим видом я уже спугнул свое счастье…

В чем моя главная ошибка? Все просто: ведь я так люблю ошибаться! Я не мог спугнуть своего счастья. Не мог спугнуть этого хитрого взгляда так просто! Я подсел к ней за столик, не спросив разрешения, и задал самый глупый вопрос, который только можно было задать такой женщине: «Не знаете, почем нынче билеты на трамвай до города мечты?»

Одарив меня своей счастливой улыбкой, она взяла газету, подложила под блюдце небольшую купюру и ушла. Мне не нужна была смелость, чтобы ринуться за ней в эту же секунду. Мне нужна была великая отвага, чтобы не двинуться с места, пока она сама не остановится и не обернется в мою сторону, как это когда-то сделал я. Будучи до ужаса гордой, она этого, конечно, не сделала. Этот поступок ранил меня в самое сердце! Это ранило так сильно, что даже пришлось залезть под блюдце, чтобы проверить наличие хоть крошечной бумажонки с телефоном или адресом моей неразделенной любви. Ни первого, ни второго там не оказалось – глупо было надеяться… Но нежные «В три, завтра» на купюре сделали меня самым счастливым на свете.

Этого часа так и не случилось. Она так и не пришла.

Мы совершенно точно не могли быть вместе! В тот момент я понял это наверняка и с тех пор в этом абсолютно уверен. Думаю, она тоже почувствовала это. Жаль, эта глупость нам двоим не дала покоя: скорее всего, мы бы испортили друг другу жизнь, нервы и понимание нормальности, зато потешили такого хитрого Купидона, что ловко влюбил нас в прекрасного незнакомца на улице.

Наверно, это была ее великая миссия, которой она не могла поделиться с кем-то другим, кроме самой себя. Это тяжелые тайны, которыми ты не можешь обмениваться, ведь нет ничего тяжелее, чем нести на тонкой шее невыносимый камень молчания – даже немые не молчат. А она молчала. И до сих пор ее слова на той купюре звучат в моей голове без звука. Они делают меня самым счастливым из всех глупо и бездарно влюбленных. Если бы не эти слова когда-то, я бы остался тем грустным мальчишкой, потерявшим надежду и силы, запутавшимся в сетях собственного воображения.

Призрак
Человек боящийся

– Что ж за мерзкая ложь получается… Цирк какой-то.

Напарник засмеялся, уловив иронию сказанного. Работа под прикрытием всегда казалась самой забавной из всех на свете, но именно сейчас все переходило какие-то рамки. Бэла лишь сплюнула в песчаный уголок, выступающий из-под шатра, зубочистку, все это время зажатую в зубах, и недовольно фыркнула: ведь это ей по итогу скакать по натянутым канатам и прикидываться мальчишкой-беспризорником, сбежавшим от родителей.

В бродячем по стране цирке, из-за которого постоянно случались какие-то беды в стояночном городе, жила легенда, что раз в пятьдесят лет к ним просится мальчик с большими зелеными глазами и мастерски с первой же попытки ходит по канату, рассказывая о прошлых жизнях, проведенных в разных городах и странах. Этот ребенок не знает ничего существенного, но его рассказы о свершенных деяниях, хоть они и мелочны, а прекрасны и завораживают. Воспользовавшись этой легендой, удалось проникнуть в саму труппу.

Больше всех возмущалась Бэла с доставшейся по характеристике невысокого роста и странно подходящего внешнего сходства роль этого самого мальчика. Фырчать и изворачиваться можно было сколько угодно, но ощущение настоящего страха перед выступлением было – и не малое. Попасть в истории прошлых детей и рассказывать грустную историю собственной жизни, сочиненной по делам ребят из неблагополучных семей, что стояли на учете, оказалось меньшей из проблем. Говорить и скрываться было чуть сложнее.

Но на сегодняшнем выступлении не стоило облажаться искрометно и быстро, как то приснилось прошлой ночью. Вот именно это и было главной проблемой. Юная акробатка с красивым псевдонимом Аври проснулась от мимолетного вскрика, выдававшего немальчишеское рождение своего соседа по шатру, но значение придала лишь жуткому страху в зеленых глазах, что отражал опыт прошедших страшных испытаний. Бэла в тот момент впервые поняла, как же сильно обманывала саму себя, решившись на такое дело.

Получив странный псевдоним «Деф», она вдруг начинала его осознавать. За кулисами было жарко и нервно, от чего тряслись руки, болела голова. Она уверена, что помнит свой текст, хотя бы примерно, но улавливать взгляды вокруг становилось сложнее. «Дефектный» – вот о чем говорится повсюду, даже если не имеется ввиду. Мальчик, помнящий прошлые жизни, неисправен, потому его можно выставить напоказ, рассказывая всем и каждому, как прекрасно и ущербно он жил когда-то.

Аври держит за руку нежно и по-сестрински, подбадривает прежде чем подтолкнуть на арену, где уже натянули два каната на разной высоте. И вдруг мысль в голове: а успеют ли ее поймать или хоть подставить что-то? Плана разбиваться у нее не было, страдать по итогу – тоже. Эта мысль парализовала голос, потому на невысокий тонкий канат, походивший на нить, она взобралась в тишине и, только сделав несколько шагов, смогла проглотить сковывающую мысль.

– Помнить свою прошлую жизнь отвратительно. Вот, к примеру, Джонатан, мальчишка, которого тоже воспитала улица, убил одну даму из какого-то борделя. Согласитесь, если ему удосужилось помнить об этом сейчас, то он не слишком был бы доволен. Но это просто мои предположения: может, сейчас он убивает их каждый день, просто всем наплевать, – Бэла усмехнулась, понимая, что, возможно, несет полнейшую чушь. Хотя на зал это уже произвело огромное впечатление. – Так вот, войдем в мое положение. Особенно ярко каждый из вас помнил бы свою смерть. О, не надо удивляться! Это всегда оставляет неизгладимый отпечаток в памяти. Я расскажу вам, как я умер.

Бэла вслушивалась, как все вокруг нее замерло, и только собственные шаги разбивали тишину под куполом черт пойми какого цирка. Тонкая ниточка, натянутая в метре от пола, уже ждала подставного мальчика с наполовину подставной историей.

– Рассказывать с самого начала все не имеет смысла. Думаю, каждый может себе представить лондонского мальчишку, росшего на улице, во времена Великой Королевы Виктории. Еще с тринадцати лет я думал, что мне не суждено жить. И я так часто ходил по лезвию, стал забывать, как жить иначе, – она так смело наступала на тонкую нить ногами в больших ботинках, а нить почти не прогибалась, что казалось фантастичным. – Я любил высоту. Мне казалось это единственным счастьем в мире. Наверно, глупо, но это было все, что могло принадлежать именно мне.

За кулисами все дернулись, когда девушка в полной тишине спрыгнула с нити, не дойдя до ее конца пары метров, чтобы спокойно сойти по лестнице. Мэйги, укротительница тигров, что только явилась к номеру Юной Легенды, пыталась что-то спросить, но на это получила многочисленные шиканья в свою сторону. Но они ей были уже не нужны: она уставилась на Дефа, уже поставившего ногу на одну из ступеней лестницы, ведущей на самый верх.

– Но я так мечтал о Тауэрском мосте… Это была заветная, голубая мечта, которая должна была однажды осуществиться. Я много раз падал на самое дно…

Бэла случайно оступилась и чуть не сорвалась вниз, но быстро ухватилась за перекладины чуть выше. Тревожно сердце бухнулось в самый низ, готовое оказаться на полу и столь же пугливо прокатиться перед любопытным зрителем. Внеплановые инциденты, угрожающие единственно важной сейчас сохранности тела, сильно сбивали с бесконечной болтовни. Удалось собраться не сразу, а только крепко поднявшись на позицию, откуда и соскользнула.

– Но я не сдавался и шел дальше и дальше, желая достичь своей мании.

Конец пути был ближе и ближе, что пугало все больше и больше, но это было просто необходимо ради выполнения рабочей цели. Пути отступления вдруг не оказалось. Люди вскинули головы под купол цирка, нервно хватаясь друг за друга. Глазами Бэла окинула присутствующих, выискивая своего напарника. Еще не вернулся; вероятно, доказательство еще не найдено, раз слишком тихо и спокойно.

– Мне было четырнадцать, когда мост из мечты превратился в реальность. В моей голове было сотни вариантов эпитафии, но лишь некоторые из них мне нацарапал мой старинный друг, что умело держал в руках перо. Вода… Мне было страшнее всего утонуть, но она тянула меня к себе.

Девушка сглотнула и неосторожно сделала свой первый шаг на тончайшую нить, с которой в любой момент можно было сорваться туда, где никто предательски не ждал. Сетки внизу не было, только твердое покрытие, на котором можно и жизнь оставить. Никто не суетился, значит и ждать было некого.

Первые шаги были неаккуратными, но на вид до жути смелыми, отчего перехватывало дыхание у всех. Внутренние уговоры, что это будто на службе, – простая физическая подготовка. Спрыгнет и окажется по уши в грязи и глине, и придется драить не только свою форму, но и случайно заляпанных ей студентов-отличников.

– Каждый сюжет чего-то стоит, – как-то сдавленно прозвучала Бэла. Нить под шагами становилась особенно непрочной и пугающей. – Поэтому у меня не было страха, когда эта бездна почти полностью меня подчинила. И вода уже ждала меня…

Не в силах идти дальше, она просто опустила руки, думая, что больше ничего не может сделать. Она не обещала дойти до конца, не должна была прыгнуть, не знала, что ей нужно сделать, поэтому просто остановилась ровно в центре и чуть опустила голову, давая себе возможность в очередной раз оценить расстояние. Голова кружилась от нервов, но блеснувший фонарик в толпе подал долгожданный сигнал.

– Вокруг не было ничего, но у меня все равно оставался весь мир. Было страшно, но это не сковывало. Лондон был как на ладони… Казалось, что весь город замер и смотрел только на меня, юного и глупого, не оценившего свою жизнь верно. Но я чувствовал свою правоту! Впереди не было ничего… И я просто закрыл глаза.

На этих словах Бэла упала вниз спиной вперед. Летела она словно в бездну: бесконечно и видя только темноту. Ей думалось, что даже если она откроет глаза, то и там будет темнота, жестокая и полная неизвестной жизни. Она чувствовала, как купол вертится колесом вместе с завывающими мыслями, пока ее тощее тело летит к полу. Девушка думала, как она безмерно медленно падает, словно лист, оторвавшийся от дерева безветренным днем.

Где-то за спиной шумела вода. Она била в воображении яркими воспоминаниями с первых попыток плыть самой. Течение уносило, в горле застыла соль, а руки тряпицами волоклись за ней, не в силах противостоять. Безвольно слышались с поверхности голоса, несущиеся таким же ярким воспоминанием. Подушечки пальцев немели. Что-то мысленно уже ударило по спине: то ли руки, то ли пол.

Из-под кепочки вылезли пару черных локонов и нагло щекотали лицо. Потертая кофточка чуть задралась, показывая немного свежие бинты. Было ощущение, что ботинки вот-вот слетят. Все в зале перешептывались, не отводя взгляда от маленького тела, летевшего на свою погибель.

– Он разобьется! – закрыв ладошками глаза, быстро проговорила Аври и крепко поджала плечи.

Погас свет, и под куполом стало совершенно темно. Не открывая глаз, Бэла вдруг почувствовала, что будто за ворот кто-то утягивает в глубину. Тишина затягивалась, все вокруг шуршало в панике и непонимании. Откуда-то звучал сонливый отцовский вскрик, следом холодный упрек начальника. «Все получилось», – прозвучал ярче всех, словно на ухо знакомый голос напарника. Нервный вздох, и с плеч ощутимо упал груз ответственности. Что произошло? Это сон? – ведь пока только шуршание ее одежды немного всколыхнуло зрителей опять.

Лежа в чужих руках и не открывая трусливых зеленых глаз, Бэла молчала. Ни жива не мертва, оставшаяся в гуле течения. Запись голоса разрушила миф неудачного падения: «А внизу меня ждала вода, из которой меня так и не вытащили».

С секунды зал молчал, но вдруг посыпались свист и аплодисменты, звучавшие как буря, шторм на бывшем спокойном море. Успех был сокрушителен. Но сколь долго он продлится, если показать полицейский значок?..