Текст книги "Русская современная драматургия. Учебное пособие"

М. И. Громова
Русская современная драматургия. Учебное пособие

© Издательство «ФЛИНТА», 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Введение

Учебное пособие «Русская современная драматургия» является обобщением многолетней работы автора по данной теме со студентами филологами МПГУ в спецкурсах и спецсеминарах. Создание книги продиктовано рядом причин.

Во-первых, анализ действующих ныне программ и учебников по литературе для средних школ убеждает, что современная драматургия в них по-прежнему остается «белым пятном»: она либо представлена 3–4 авторами (А. Арбузов, В. Розов, А. Вампилов) и их пьесами, написанными в 60—70-е годы, либо отсутствует вовсе. Непростительно мало внимания уделяется этому жанру и в вузовском преподавании.

Во-вторых, процесс развития драматургии с середины 60-х годов до наших дней, достаточно рассмотренный в идейно-тематическом плане, еще не нашел столь же полного освещения в литературоведении и театроведении со стороны эстетических исканий. А между тем в этой области происходит немало интересного, что подтверждают диссертационные литературоведческие и театроведческие исследования последних лет, а также самостоятельные студенческие курсовые и дипломные работы.

Наконец, не мешает лишний раз напомнить о двойном адресате драматургического жанра (читатель и зритель) и о том, сколь велика роль театра в эстетическом и нравственном воспитании. Поэтому и важно, чтобы будущие учителя знали о жизни современного театра и состоянии его репертуара.

Союз театра и драматурга-современника – великая традиция русской театральной культуры. О важности такого союза, о преимуществе отечественных пьес перед переводными полтора столетия назад говорил А. Н. Островский, «отец русского репертуара»: «Наша сценическая литература еще бедна и молода – это правда; но с Гоголя она стала на твердой почве действительности и идет по прямой дороге. Если и мало у нас полных, художественно законченных произведений, – зато уж довольно живых, целиком взятых из жизни типов и положений чисто русских, только нам одним принадлежащих…» И далее: «Переводные пьесы нам нужны, без них нельзя обойтись; но не надо забывать также, что они для нас – дело второстепенное, что они для нас – роскошь, а насущная потребность наша – в родном репертуаре» (Полн. собр. соч. М., 1952. Т. XII. С. 8–9).

Театр силен непосредственным контактом со зрительской аудиторией, являющейся сотворцом той эмоционально-нравственной атмосферы, которая рождается во время спектакля. Эта духовная связь возникает прежде всего благодаря слову, звучащему со сцены. Вот почему современность предъявляет высокий счет драматургии, требуя от нее не просто тематической злободневности, но прежде глубинного, высокохудожественного постижения жизни.

Русская драма имеет богатую историю и прочные традиции. Главная из них – утверждение на сцене «правды жизни» (М. Щепкин), «жизни человеческого духа» (К. Сганиславский), воплотившаяся прежде всего в классических пьесах Фонвизина и Грибоедова, Пушкина и Гоголя, Тургенева и Островского, Л. Толстого и Чехова. Традиция эта жива, развивается и обновляется в творчестве современных драматургов, в соответствии с их индивидуальностью, с их эстетическими и идейными поисками, направленными на осмысление и художественное воссоздание образа нашего бурного века.

Понятие «современная драматургия» очень емкое и в хронологическом (60—90-е годы), и в эстетическом плане. Здесь мы имеем дело уже с нашими новыми классиками (А. Арбузов, В. Розов, А. Володин, А. Вампилов), обновившими традиционный жанр русской реалистической психологической драмы и проложившими путь к дальнейшим открытиям. Свидетельство этого животворного процесса – творчество драматургов «новой волны» 70—80-х годов (Л. Петрушевская, А. Галин, В. Арро, А. Казанцев, В. Славкин, Л. Разумовская и др.) и постперестроечная «новая драма» с ее экспериментами в области художественной формы (Н. Коляда, М. Арбатова, Е. Гремина, М. Угаров, А. Шипенко, А. Слаповсккий и др.).

Как всякое живое явление, современная драматургия представляет очень сложный, многоаспектный художественный мир, главное в котором – преодоление шаблонов, стандартов, выработанных за многие годы «нормативной эстетикой» социалистического реализма и идеологией застойного времени.

Настоящее учебное пособие имеет целью сориентировать читателя в этом непростом мире. Автор отдает себе отчет в том, что события, свершающиеся на наших глазах, трудны для осмысления, ибо не завершены, скоротечны, порой непредсказуемы. Однако бурные волны не улягутся вдруг, до спокойной глади цивилизованного правового и экономически благополучного рая, когда можно «итожить то, что прожил», далеко. Поэтому важно не упустить, не потерять из виду ничего, каким бы малосущественным оно ни казалось: что-то, может быть, действительно лишь мелькнуло сиюминутно и уйдет навсегда, а что-то, возможно, спроецируется в будущее, станет новой устойчивой тенденцией. Отсюда наш интерес к «не шедеврам».

Кроме того, русская культура сильна своими традициями. Реализм, психологизм русского театра и драматургии, несомненно, должен выстоять в нынешней атмосфере беспредельной свободы «разрушения старого и строительства нового театра». Поэтому чрезвычайно интересно, какие формы, неожиданные и причудливые, принимают эти традиции сейчас, в творчестве современных драматургов; в какой степени их эстетические и идейные поиски коснулись традиционных драматургических категорий (жанры, конфликты, развитие сценического действия, построение диалога, «речевой язык» героев, характер «авторского присутствия» в пьесе); в каком направлении идет переоснащение драматургического и театрального языка? Все эти и многие другие вопросы подсказали структуру книги: она состоит из двух частей.

Первая часть «Русская драматургия накануне перестройки» посвящена трудному для художников времени несвободы в искусстве, периоду унизительной для театра реперткомовской политики запретов. Но, как ни парадоксально, 60—70-е и начало 80-х годов в нынешней, постперестроечной атмосфере нет-нет, да и вызовут ностальгические воспоминания как «удивительно театральное время». Основу репертуара составляли тогда советские пьесы, которые раньше других литературных жанров дали почувствовать необходимость перемен во всех сферах жизни общества.

Не случайно, что наиболее заметные явления в области драматургии и театра становились объектами широкого обсуждения читателей и зрителей. Драматургия и театр «пробивались к тому уровню правды, который нужен народу, а значит – к полной правде», – говорилось позже, на VIII съезде советских писателей. (Литературная газета. 1986. 2 июля).

Надо отдать должное и гражданскому мужеству театральных режиссеров (Ю. Любимова, Г. Товстоногова, О. Ефремова, А. Эфроса, М. Захарова и др.), чьими колоссальными усилиями в театрах, где-то раньше, где-то позже пробивались на сцену «перестроечные спектакли». Все это было в то время, когда митинги запрещались, как и любое свободное волеизъявление, поэтому зрители шли на «Таганку», в «Современник», БДТ, «Ленком», как на митинг. «Протокол одного заседания» А. Гельмана, «Человек со стороны» И. Дворецкого, «Серебряная свадьба» А. Мишарина, «Святая святых» И. Друцэ, «Говори…» А. Буравского, «Статья» Р. Солнцева, «Последний посетитель» В. Дозорцева, документальные драмы М. Шатрова («Синие кони на красной траве», «Диктатура совести», «Так победим!») – составляли ядро предперестроечного, так называемого «съездовского сезона» в театре.

В эти годы прошло немало дискуссий в периодике по проблемам театра и драматургии: «Современный герой на сцене» (Литературное обозрение. 1974–1975); «В чем сегодня современность театра?» (Театральная жизнь. 1975–1976); «Как живешь, комедия?» (Литературная газета. 1978); «Пьеса, спектакль, зритель» (Литературное обозрение. 1979–1980); «Герой 80-х» (Театральная жизнь. 1980); «Драматургия 80-х» (Литературная газета. 1983) и др. В этих незатихающих заинтересованных спорах как раз и вырисовывались ведущие тенденции, идейно-эстетические искания драматургии, точно так же, как вырисовывались и позиции официальной критики, направленной против чрезмерной остроты пьес, раскрывающих пороки системы, призывающих к активной гражданственности, к борьбе с мещанской самоуспокоенностью, конформизмом, лозунговым оптимизмом.

В эти годы особенно ощутима была общественная роль театра, а современное драматургическое искусство было активно востребованным. В учебном пособии предпринята попытка высветить главные тенденции развития драматургии 70-80-х годок это ярко выраженное публицистическое направление; опыты в создании пьесы-притчи философского звучания; споры о герое-современнике; обновление традиционных жанровых структур. Особое внимание уделяется судьбе социально-психологической драмы в творчестве А. Вампилова, А. Арбузова, В. Розова, драматургов «новой волны».

Лучшие пьесы застойного времени вполне заслуживают определения «современная драматургия». Злободневность их очевидна и сегодня, а художественные достоинства их продолжают быть предметом литературоведческих исследований.

Во второй части книги – «Русская драма на современном этапе (80—90-е годы)» – основное внимание уделяется процессам, происходящим в театре и драматургии «перестроечного» периода.

Когда речь заходит о современной драме, неизменно возникает вопрос: а существует ли она вообще? И если существует, то где? Действительно, на театральных афишах сегодня, как правило, два-три современных отечественных имени, а остальное – русская классика или зарубежные «абсурдисты» и «парадоксалисты»… Не отсутствием ли современных пьес объясняется «тиражирование» спектаклей по пьесам Чехова (в репертуаре московских театров значатся одновременно несколько «Чаек» и «Вишневых садов» и далеко не все из них являются «новым прочтением», «сенсационным открытием») и очевидное пристрастие к драматургии Э. Ионеско, С. Беккета, С. Мрожека, Т. Уильямса, У. Гибсона, Т. Стоппарда, Э. Олби, А. Миллера и др.? Ведущие режиссеры не скрывают, что в их ближайших планах – опять-таки Чехов, Достоевский, Гоголь… В ответах на анкету «Как поживаете, режиссер?», предложенную журналом «Театральная жизнь», не был назван ни один современный драматург. Почитать современную пьесу негде. Главный театральный журнал «Театр» закрылся, не вписавшись в рыночные условия; интересно задуманный альманах «Драматург» переживает сейчас не лучшие времена. Пока держится «Современная драматургия». Издавать собственные сборники большинству драматургов не по карману. «По всему поэтому» так называемый массовый читатель и зритель мало или почти ничего не знает об истинном положении дел с современной драмой. Не способствуют знакомству с сегодняшней драматургией и некоторые критики, часто высокомерно отмахивающиеся от новых имен и пьес.

Однако новая драматургия существует и все более активно заявляет о себе на театральной сцене: это Н. Коляда, М. Арбатова, В. Гуркин, В. Малягин, М. Угаров, Е. Гремина, А. Слаповский, О. Ернев, А. Шипенко, Н. Птушкина, А. Железцов и мн. др. Далеко не все из них москвичи И петербуржцы. География рождения новой русской драматургии очень широка, а художественный облик ее чрезвычайно многообразен и интересен для исследователя.

Выделение в книге двух хронологических периодов чисто условно, как любая историко-литературная периодизация. Делить на «отрезки» литературный процесс столь же безнадежно, как и речной поток. В настоящее время многое «перетекает» из предыдущего. В современной драматургии «задействованы» писатели разных поколений: может быть, не столь активно, как прежде, но выступают с новыми пьесами В. Розов, Л. Зорин, А. Володин, А. Гельман, Э. Радзинский, И. Друцэ; несколько «поутихла» плеяда «новой волны», находя в современном искусстве другие «ниши»; пробиваются к театральной сцене молодые. Конечно, есть в творчестве драматургов второй половины 80—90-х годов и специфические черты, связанные не только с творческой индивидуальностью, но и с новой культурной ситуацией после перестройки. Обо всем этом и идет речь во второй части книги.

Эмпирический подход к исследованию живого, «дымящегося» материала за два с лишним десятилетия, разумеется, исключает установление истины в конечной инстанции, однако наталкивает на размышления по поводу происходящих в современной драматургии процессов.

Часть I. Русская драматургия накануне перестройки

Глава 1. Публицистическое начало в драматургии 70-80-х годов

На протяжении всей истории советской драматургии ее преследовало, как правило, одно главное обвинение со стороны критики: «отставание от жизни». Драматургия 70—80-х годов меньше всего заслуживает этого упрека. Более того, одно из ее общепризнанных достоинств в том, что она смело «Заглядывает в будущее, вступая на стезю футурологии, философских этюдов или социологической драмы. Но, главное, всегда откликается на актуальные, животрепещущие события и проблемы жизни и общества»[1]1
  Пименов В. Из биографии драмы // Лит. обозрение. 1982. № 2. С. 30.


[Закрыть]. Г. Боровик, утверждавший с трибуны VIII съезда писателей, что советская драматургия первой из литературных жанров откликнулась на необходимость нравственной и экономической перестройки нашей жизни, имел в виду прежде всего пьесы 70—80-х годов с ярко выраженной публицистической интонацией.

Публицистичность, как острая злободневность, открытость и страстность авторского голоса, в застойные 70—80-е годы становится неотъемлемой чертой искусства, его новым качеством. Об этом шла речь в полемике «Начинается с публицистики» на страницах «Литературной газеты» в самом начале 1986 г. Открывая дискуссию, критик В. Соколов утверждал как примету обновления всех литературных жанров стремление писателей «перевести эмоциональный подтекст предыдущего творчества в прямые программные обобщения», иллюстрируя это положение такими произведениями, как «Пожар» В. Распутина, «Имитатор» С. Есина, «Фуку!» Е. Евтушенко и пьесы А. Гельмана. «В лучшем из нынешней публицистики, – писал он, – два крыла: новое прочтение драматургии фактов, помноженное на новую, более глубокую и последовательную философию истории… Два слова – выбор и память… – доминируют, когда литература поворачивается к такому пониманию своей миссии»[2]2
  Лит. газета. 1986. 15 января.


[Закрыть].

Что касается драматургии, то чертами публицистичности окрашены прежде всего пьесы на производственно-экономическую, а также героико-революционную и политическую темы. При отсутствии гласности, запрете на собственно публицистический жанр, критикующий пороки тоталитарной системы, роль эту взяли на себя художественные произведения. С завидным упорством и мужеством многие драматурги 60-х – начала 80-х годов и их герои демонстрировали с театральной трибуны пороки системы, преступно разрушающей страну, ее природу, деформирующей человеческое сознание, представление о нравственных ценностях.

Быть может, ярче всего это выразила так называемая «производственная» драматургия. Всплеск производственной темы в литературе 70—80-х годов был вообще феноменальным. Определилось целое тематическое направление, связанное с эпохой НТР. В русле остроконфликтной прозы, драматургии, кинодраматургии складывалась аналитическая тенденция литературы, выдвигались социально-нравственные проблемы, давно назревшие, ждущие своего разрешения. Проблема стиля руководства, нового типа руководителя, взаимоотношения народа и власти, личности и государства, поднималась в творчестве Ф. Абрамова, С. Залыгина, В. Тендрякова, Д. Гранина, Г. Николаевой, В. Липатова, В. Шукшина, В. Распутина. Ю. Трифонова и многих других замечательных прозаиков.

В драматургии среди множества проблем особо выделилась производственная, о чем свидетельствует театральная афиша 70—80-х годов. В репертуаре московских театров этих лет значатся «Протокол одного заседания» А. Гельмана и «Сталевары» Г. Бокарева во МХАТе, «Человек со стороны» И. Дворецкого в театре на Малой Бронной, «Ситуация» В. Розова и «Из жизни деловой женщины» А. Гребнева в театре им. Е. Вахтангова, «Дарю тебе жизнь» Д. Валеева в театре им. Ермоловой, «Мои надежды» М. Шатрова в Ленкоме и многие другие произведения. «Производственная» пьеса вышла со сцены на кино– и телеэкраны, питая искусство, имеющее самого многочисленного зрителя. Заслуга авторов этих пьес в том, что термин «производственная тема» перестал ассоциироваться, как это было прежде с конъюнктурными, бесцветными поделками, где наличествовали персонажи-схемы с нарочито полярными качествами (передовик и ретроград, новатор и консерватор), где за бесконечными разговорами на узко технические темы и за чисто производственным декорумом терялся живой человек. Одним словом, это было не только социально значимое явление, но и художественное открытие, удостоенное высокой оценки даже в отчетном докладе Л. И. Брежнева XXV съезду КПСС («Ныне эта тема обрела подлинно художественную форму…»). Производственная тема возродилась в драматургии застойного времени на новом уровне, в конфликтах сложных и напряженных.

Возрождение началось с «Марии» А. Салынского (1969), о которой много спорили при ее появлении на сцене театра им. Маяковского и потом, после выхода на экран фильма «Сибирячка». Рассказ о секретаре Излучинского райкома партии, ведущийся в романтическом ключе, поднимал животрепещущие вопросы и среди них – главный: что значит «строить коммунизм» – на деле, конкретно, в нашей повседневной жизни? Уже в этой пьесе наметилось русло будущих споров «о старых стенах» и новых, «деловых людях». Мария Одинцова убеждает своего оппонента, начальника строительства крупной электростанции Анатолия Добротина, человека напористого, живущего «в ощущении постоянного штурма», что «жизнь человеческая не согреется огнем даже самых сильных лампионов, если не будет душевного тепла»(7,132)[3]3
  Здесь и в дальнейшем цифры в скобках означают: 1-я – порядковый номер пьесы в «Списке пьес к теме»; 2-я – страница указанного издания.


[Закрыть], что «люди ждут ответственного понимания их души, внимания и любви ждет от нас природа» (7, 140).

Однако в ткани пьесы эта проблема нашего времени не нашла достаточно глубокого художественно-психологического решения. Согласно замыслу написать романтическую драму-песню о человеке одержимом и самоотверженном, для которого партийная работа – святое дело, «наука о будущем», Салынский укрупнил образ героини, поднял ее на пьедестал и противопоставил ей столь же укрупненный, ортодоксально заостренный образ. Конфликт вследствие этого сделался лобовым, категоричным, утратил жизненную достоверность, психологическую убедительность, превратился, по существу, в непримиримый поединок двух упрямцев с явно надуманным эффектным финалом. В начале пьесы Добротин размышляет: «Станцию надо пускать на год раньше, а не позже на год. Подумать только, все может испортить одна маленькая женщина. Фанатическая преданность родным местам. Скалой стала на пути, мраморной». – В конце Мария, так и не сумевшая убедить Добротина в необходимости вести дорогу в обход скалы, чтобы спасти излучинский розовый мрамор, сама бросается под взрывы… буквально «скалой становится на пути». И все же пьеса волновала самой заявкой на острые социально-нравственные проблемы.

Своеобразным «взрывом» в развитии «производственной темы» явилась пьеса И. Дворецкого «Человек со стороны» (1972). Она приглашала к спору о современном руководителе производства. Каким он должен быть в эпоху НТР? В названии пьесы заключен и драматургический прием, ход: дать свежий взгляд на привычное, примелькавшееся. Инженер Чешков вступает в конфликт с коллективом литейного цеха Нережского завода, где давно сложились домашние, дружеские отношения; доброта «без кулаков», всепрощение и попустительство стали нормой взаимоотношений в производстве. Вот почему этот блестяще технически оснащенный цех уже три года не выполняет план, а победные рапорты создавались здесь ценой лжи, приписок, «накачиваний» в конце кварталов. Чешков вызывает симпатии как человек знающий и любящий технику, чувствующий в себе силы и способности на большее, чем то, чего добился на прежнем месте. А между тем развитие конфликта держит в напряженном ожидании: уживется или нет герой в Нереже? снимут его или не снимут?.. Действительно, уж очень сух он и категоричен, неконтактен на первых порах. Многие специалисты не захотели с ним работать и ушли из родного коллектива, спаянного боевыми днями войны, потому что оскорблены манерой Чешкова работать с инженерно-техническим составом. Здесь отвыкли от требовательного тона, а речь нового инженера – вся из реплик-приказов, афоризмов-команд, нацеленных прежде всего «на дело». «Благотворительность не может являться традицией промышленного производства»; «Я больше не могу допустить, чтобы рапорт превращали в словоговорильню, лишенную смысла»; «Пора нам перестать разговаривать на пальцах. Все считать! Все подвергать анализу!»; «В систему накачек я не верю. План делается другим способом. Нужны – ритм, которого пока у нас нет, график по минутам…». «Ложь неэкономична» – один из главных его девизов. «Обман дезорганизует производство. Наш бич – вранье, нельзя обещать и не выполнять. Лучше вовремя сказать: не могу! не успеваю! Но мужественно сказать. И тогда мы начнем разбираться – почему» (4, 297). По существу в его речи автор с публицистической страстностью заострил самые злободневные требования к руководителю производства нашего времени: «Почему управлять должны те, кто не умеет управлять?» (4, 286). «Человек со стороны» – в хорошем смысле публицистическая драма, отразившая жизненно важные конфликты и проблемы, вызвавшая широкий резонанс. Произведение литературы стало фактом общественной жизни. Достаточно вспомнить, какие жаркие споры вызвал образ Чешкова. Несколько гипертрофированно заостренная в нем одна страсть «делового» человека давала повод к обвинению его в бездушии и черствости, а его восторженным защитникам – материал для таких категоричных выводов, что эпоха НТР – эпоха руководителей не «отцов родных», а техников-интеллигентов, «белых воротничков», узких, как рапира, четких и жестких. Спор этот вышел за рамки пьесы в жизнь и продолжен был в целом ряде последующих пьес.

Столь же повышенный интерес к «производственной теме» был вызван пьесой А. Гельмана «Протокол одного заседания» (1974). Уже в самом названии пьесы (в другом варианте – «Заседание парткома») автором утверждалась жизненная достоверность, документальная точность происходящего, заявлялась публицистическая жанровая форма.

В основе сюжета – ЧП на производстве (бригада строителей отказалась получать премию) и обсуждение этого неординарного случая на внеочередном заседании парткома треста. Драматургическое время практически совпадает с реальным. На сцене не происходит никаких иных событий, кроме заседания, дискутирующего неслыханно дерзкий факт. Частный случай на конкретном строительном объекте становится, однако, поводом для страстного публицистического разговора о современном производстве вообще, о просчетах в его организации и руководстве, о труде как категории нравственной. Не случайно бригадир Потапов определяет случившееся как «научно-техническую революцию», начавшуюся в тресте. Ведь по существу отказ от премии – это протест против многочисленных пороков в руководстве производством, вызванных местническими, узко ведомственными интересами, психологией «группового эгоизма» (А. Гельман).

Достоверность ситуации, узнаваемость персонажей в данном случае – залог действенного влияния пьесы на зрительный зал. Рассуждения рабочего Потапова захватывают всех членов парткома, разгорается диспут, в котором нет равнодушных. Как свидетельствуют отклики на спектакли МХАТа и БДТ, равнодушных не было и в зрительном зале. Кирилл Лавров, исполнитель роли секретаря парткома Соломахина, вспоминал, что на его реплику: «Кто за предложение (Потапова. – М.Г.) – прошу поднять руки. Голосуют члены парткома» – руки поднимались не только на сцене, но и в зале.

Текст пьесы составляет диалог-спор, одновременно развивающий остроконфликтное драматургическое действие и раскрывающий характеры – позиции персонажей. Интересны мысли Г. Товстоногова, постановщика пьесы в БДТ, о его работе над этим необычным диалогом: «Особенность анализа позиции каждого – в его публицистичности и сиюсекундности. Это делает ситуацию особенно острой. Решать надо сейчас, здесь, и решать надо самому. Нет времени на раздумья, отнята надежда на спасительные декларации и протоколы с обязательствами. Нельзя спрятаться за другого, переложить ответственность, уйти от решения. Человек оставлен наедине со своей совестью»[4]4
  Товстоногов Г. Необычное заседание парткома//Премия: Киносценарий. М., 1976. С. Ч.


[Закрыть].

Мастерство А. Гельмана проявляется в емкости каждой реплики, являющейся одновременно и поступком, и дополнительным штрихом к характеру. Публицистический пафос пьесы усиливается сочетанием диалога-действия с монологами секретаря парткома Соломахина, играющими в разных случаях разную роль, то направляющую спор, то резюмирующую. В них автор открыто становится публицистом, обращаясь непосредственно к залу.

В критике производственные пьесы 70—80-х годов называли «социологическими» (А. Свободин), аналитическими драмами, сила которых – в документальной достоверности, а слабость – в психологической «непроработанности» характеров. Правда, на следующем этапе авторы «производственных» пьес уже не удовлетворялись тем, чтобы, по выражению драматурга М. Рощина, «быть или не быть?» нашего героя относилось главным образом к внедрению новой поточной линии или увеличению надоев молока «(что, скорее всего, справедливо по отношению ко множеству эпигонских пьес на производственную тему). Конечно же, „правда обстоятельств“ – это еще не вся правда. Важно исследовать поведение героя в этих обстоятельствах, психологически обосновать ту или иную позицию, нравственный выбор. Именно в этом направлении эволюционировало творчество А. Гельмана. Экономист Вязникова („Обратная связь“), Леня Шиндин („Мы, нижеподписавшиеся“), диспетчер Зинуля из одноименной пьесы – это уже характеры, жизненные типы, люди неспокойные, самоотверженные Дон-Кихоты, одержимые, уверенные в своей правоте, хотя и не всегда умело проявляющие свою гражданскую страстность. То есть в дальнейшем откровенная публицистичность приглушалась более традиционными чертами социально-психологической драмы. Но тогда, когда „производственная драматургия“ только заявила о себе как сценическая публицистика, возник и литературоведческий спор о том, можно ли отказывать в „художественности“ этому направлению. Можно ли требовать от публицистической пьесы черт психологической драмы? „Есть пьесы, которые надо разгадывать, а есть, я уверен, такие, которые надо быстро ставить, заботясь больше всего о точной расстановке сил и прямом – да, прямом – донесении смысла. Это один из способов исследования общественно важных проблем, нельзя его отрицать…“, – заявил О. Бфремов в диалоге с критиком Н. Крымовой по поводу этого спора»[5]5
  Лит. газета. 1978. 30 августа.


[Закрыть].

Производственную драматургию 70—80-х годов можно назвать поистине подвижнической, так как она приняла на себя роль острой социологической публицистики, и не ее вина, что усилиями застойной критики и чиновников от искусства ей отводилась роль борца лишь с «отдельными недостатками», роль «пьес-однодневок». Невозможно игнорировать феномен общественного резонанса вокруг лучших производственных драм. Их авторы открыли новый тип конфликта эпохи НТР, высветили новый характер елового человека, нащупали болевые точки в разных частях общественного организма, пробивались к правде. А что касается «расчетов на вечность», то А. Гельман, например, говорил о том, что писал свои пьесы «Протокол одного заседания», «Обратную связь» и другие не для вечности и что будет счастлив, если затронутые в них конфликты, противоречия, проблемы скорее уйдут в прошлое.

70—80-е годы – это активизация политической драмы, имеющей большую историю и определенные художественные традиции в нашем искусстве. В числе типологических черт политической драматургии одна из главных – прямая связь со временем, актуальность, предполагающая использование не только материала современности, но и прошлого, а также активизация авторского голоса и вытекающая отсюда публицистичность, острая конфликтность, опора на документ. Все это присуще пьесам Мих. Шатрова на тему Великой Октябрьской социалистической революции. Он выступил в 60-е годы с первым опытом «документальной драмы» «Шестое июля». Суть самого обращения к революционному прошлому нашей страны, по мысли драматурга, – в стремлении осмыслить в свете исторического опыта животрепещущие проблемы наших дней, понять, что мы должны сделать, чтобы наше «завтра» было похоже на то, о чем думали «вчера»; «помочь современнику ощутить это сердцем и душой – значит идейно и нравственно обогатить его»[6]6
  Лит. газета. 1980. 15 октября.


[Закрыть]. Его пьесам о революции, о Ленине присуща аналитичность, документальность, задолго до того, когда начался процесс демифологизации нашей революционной истории во всех жанрах современного искусства.

«Написать настоящего Ильича» было заветной мечтой М. Шатрова, обратившегося в 60-е годы к ленинской теме прежде всего через документальный материал. М. Шатров не раз говорил о драматургической насыщенности иного, внешне бесстрастного исторического документа: «Никто из нас, какой бы мерой таланта, фантазии и знаний ни обладал, не смог бы придумать конфликты и события столь же острые, яркие и неповторимые, какие встают из архивов со страниц стенограмм и воспоминаний. Я имею в виду в данном случае не историю вообще, а историю нашей революции».

«Опытами документальной драмы» называет он многие свои пьесы, посвященные, как правило, одному конкретному дню в революционной буре. Так, «Шестое июля» воспроизводит драматический эпизод в жизни молодой республики Советов, связанный с заговором левых эсеров против советского государства. Драма «Большевики» («30-е августа») рассказывает о трагических днях революции, когда было совершено покушение на жизнь В. И. Ленина и когда в Совнаркоме дискутировались вопросы о преемственности и коллегиальности руководства, о революции и терроре. Им создан кинороман «Брестский мир» и серия телевизионных сценариев на основе документов, исполненных драматической напряженности: «Новый адрес Совнаркома», «Поименное голосование», «Выстрел Каплан», «Воздух Совнаркома», «Юбилей» и другие. Главное, на что прежде всего надо обратить внимание, это «бытование» документа в произведениях М. Шатрова. Автор не фетишизирует, не компилирует исторические факты, а подчиняет их идейно-эстетической концепции произведения, законам драматургического жанра. При этом документ не просто дает конкретную, живую информацию о прошлом, но и помогает ощутить пульс, дыхание, характер времени в его исторической протяженности. Каждая последующая пьеса, основанная на документах, является новым шагом в развитии жанра «документальной драмы»: «Синие кони на красной траве (Революционный этюд)» (1977), «Так победим!» (1981), «Диктатура совести» (1986). Основная их особенность – открытое обращение к заботам сегодняшнего дня, что подчеркнуто в жанровом определении каждой из трех пьес: «опыт публицистической драмы», «публицистическая трагедия», «споры и размышления восемьдесят шестого года».