Текст книги "Гептамерон"

II
О двух влюбленных, кои ловко предавались
любовным утехам, завершившимся вполне благополучно[254]254
  О двух влюбленных… – В издании Кл. Грюже эта новелла заменяла 44-ю.


[Закрыть]

Жили в городе Париже два довольно обеспеченных человека – чиновник и торговец шелками и сукнами; с незапамятных времен они дружили между собою и часто навещали друг друга. Ничего удивительного, что сын чиновника, по имени Жак, молодой и вполне благовоспитанный человек, нередко бывал вместе с отцом в доме у купца, причем делал он это из-за его пригожей дочери Франсуазы, которую горячо полюбил. Ухаживания Жака продвигались успешно, и вскоре он понял, что тоже любим. Между тем в Провансе разразилась война с Карлом Австрийским[255]255
  Карл Австрийский. – Речь идет о германском императоре Карле V, который вел нескончаемые войны с Франциском I. Поход императора в Прованс относится к лету 1536 г. Французская армия под командованием коннетабля Анна де Монморанси (1493–1567) оказала войскам Карла успешное сопротивление.


[Закрыть], и Жак по своему положению был вынужден туда отправиться. Едва началась кампания, как его отец отдал Богу душу, и это известие вдвойне опечалило молодого человека: во-первых, из-за утраты родителя и, во-вторых, из-за невозможности по возвращении часто встречаться со своей возлюбленной, на что он весьма надеялся. С течением времени, впрочем, первая печаль была забыта, однако вторая только усилилась: ведь смерть, тем более смерть престарелого отца, – дело естественное, и вызванное ею горе мало-помалу проходит. Но любовь, дарующая не смерть, а жизнь, дает нам возможность продлить себя в потомках и обрести таким образом бессмертие; оттого-то по преимуществу мы так страстно и желаем женщину. Вот почему после возвращения в Париж у Жака была лишь одна мечта и забота: начать снова запросто навещать торговца и под прикрытием бескорыстной дружбы заставить его продать свой самый дорогой товар. Нужно сказать, что во время отсутствия Жака руки Франсуазы домогались многие, поскольку девушка была пригожа, умна и уже давно на выданье, однако отец ее не спешил исполнить свой долг – то ли из скупости, то ли из желания получше пристроить свое единственное дитя. Это, однако, не наносило чести девушки ни малейшего урона, хотя нынче многих хлебом не корми, только дай позлословить безо всякого к тому повода, особенно если при этом затрагивается целомудрие хорошенькой девушки или женщины. Отец, понятное дело, не оставался слеп и глух ко всяческим пересудам и, не желая уподобиться мужчинам, которые, вместо того чтобы встать на пути у порока, лишь поощряют его в своих женах и детях, держал дочь в такой строгости, что даже те, кто якобы стремился к браку с Франсуазой, виделись с нею очень помалу, да и то в присутствии ее матери.

Нет нужды говорить, что Жак страдал из-за этого невыносимо, будучи не в силах представить, что подобная суровость не имеет под собой достаточно веских оснований, и непрестанно терзался то любовью, то ревностью. Наконец он решил во что бы то ни стало выяснить, как обстоят дела в действительности, и прежде всего, дабы узнать, питает ли к нему девушка прежнюю приязнь, простоял однажды рядом с нею утреннюю мессу, после чего по кое-каким признакам понял, что она так же рада его видеть, как и он ее. Тогда, зная, что мать Франсуазы менее строга, нежели отец, Жак отважился несколько раз как бы ненароком встретить девушку с матерью по дороге в церковь и запросто, но учтиво заговорить с ними, впрочем, без особой для себя пользы, а исключительно с целью подготовить почву на будущее. Короче, когда прошел уже год после смерти отца, он решил снять траур и взяться за ум, дабы не посрамить своих предков. Жак рассказал о своих намерениях матери, и та одобрила их, желая, чтобы он удачно женился, поскольку, кроме него да дочери, вышедшей замуж за порядочного человека, других детей у нее не было. Как женщина весьма достойная, она принялась склонять сына на путь добродетели, приводя бесчисленные примеры того, как молодые люди сами добились преуспеяния на радость своему семейству. Оставалось лишь решить, где им сделать необходимые покупки, чтобы справить Жаку новое платье. И тут мать сказала:

– Я полагаю, Жак, что нам следует отправиться к куму Пьеру, – (так звали отца Франсуазы), – уж он-то нас не надует, ведь мы друзья с ним.

Жак втайне порадовался словам матери, однако виду не подал и ответил:

– Мы будем покупать там, где товар подешевле и получше. Но раз кум Пьер – знакомый покойного отца, я не премину зайти к нему в первую очередь.

На том и порешили. И вот однажды утром мать с сыном отправились к куму Пьеру, который встретил их крайне любезно, – сами знаете, купцы на это горазды. Он развернул перед ними множество штук сукна и шелков и предложил выбирать. Но мать с сыном никак не могли сойтись на чем-то определенном: Жак намеренно привередничал, потому что матери его подружки в лавке в тот час не оказалось. Так ничего и не купив, они пошли поискать нужную материю в других лавках. Однако Жак нигде не нашел такого замечательного товара, как у отца Франсуазы, к коему они в конце концов и вернулись. На сей раз в лавке была мать девушки, которая встретила их необычайно любезно. Пускаясь на всякие уловки, какие в большом ходу в подобных заведениях, она стояла на своей цене еще тверже мужа, так что Жак сказал ей:

– Слишком уж вы крутеньки, сударыня! Я понимаю, в чем тут дело: мы потеряли отца, и вы не желаете больше с нами знаться.

С этими словами он сделал вид, что заплакал, и стал утирать притворные слезы. А его почтенная матушка, приняв все это за чистую монету, добавила:

– После его смерти мы с вами вовсе не видимся, будто вы и знать нас не хотите. Вот как вы относитесь к несчастной вдове!

Тут, конечно, жена купца принялась любезничать и заявила, что теперь они будут видеться чаще, чем прежде. В это время в лавку вошло несколько других покупателей, и хозяин повел их в заднее помещение. А молодой человек, продолжая гнуть свою линию, сказал матери:

– Знаете, матушка, я не раз видел, как эта почтенная дама навещает разные святые места неподалеку от нашего дома, в особенности монастыри. Вот если бы она зашла как-нибудь к нам по пути на стаканчик вина – какая была бы для нас радость и честь!

Жена торговца, не усмотрев в том ничего дурного, сказала, что уже недели две намеревается выбраться в их края и, если ближайшее воскресенье выдастся погожим, она так и сделает и по дороге зайдет к ним. После этого Жак с матерью накупили сукна и шелка, поскольку молодой человек не хотел, чтобы из-за его скупости дело расстроилось.

Когда они обо всем условились и унесли товар, Жак, понимая, что в одиночку ему не справиться, открылся одному своему верному другу. Они хорошенько все обсудили, и теперь оставалось лишь выполнить намеченный замысел. И вот в воскресенье жена торговца, возвращаясь с дочерью с богомолья, зашла к вдове и увидела, что та беседует в саду с соседкой, а дочь вдовы прогуливается по аллеям в обществе Жака и его приятеля Оливье. Завидя возлюбленную, молодой человек напустил на себя сообразную обстоятельствам мину, ничем не выдав своего волнения. С этой любезной миной он и встретил мать с дочерью, а поскольку старики обычно тянутся к людям своего же возраста, три дамы уселись на скамейку спиною к саду, тогда как возлюбленные не спеша дошли по аллее до того места, где расположилась вторая парочка. Обменявшись с нею любезностями, Жак и Франсуаза стали прогуливаться по саду, и молодой человек так разжалобил девушку своими стенаниями, что она, не имея возможности предоставить ему просимое, но и не осмеливаясь наотрез отказать, пришла от того в сильное расстройство. Однако прошу заметить, что, беседуя таким образом, они то и дело проходили мимо скамьи, где сидели три пожилые дамы, чтобы у тех не могло возникнуть и тени какого-либо подозрения, причем, приближаясь к ним, молодые люди заговаривали на самую невинную тему, после чего быстро скрывались в саду. Примерно через полчаса, когда славные дамы уже перестали обращать на них внимание, Жак сделал знак Оливье, и тот немедля завел столь увлекательный разговор со своею собеседницей, что она не заметила, как влюбленные скрылись в вишеннике, окруженном высокими кустами роз и смородины, сделав вид, что хотят в этом тихом уголке полакомиться вишнями, хотя Жак имел в виду лакомство совершенно иного рода. Опрокинув свою подружку на траву, он незамедлительно лишил ее девственности, да так быстро, что она не успела опомниться и лишь сильно побледнела. «Полакомиться вишнями», которые, надо сказать, уже вполне созрели, Жаку удалось настолько ловко, что даже Оливье ни за что бы в это не поверил, не заметь он, что девушка от стыда уставилась в землю; по этому-то признаку он и понял, что произошло: раньше она ходила с высоко поднятой головой, а теперь боялась, что кто-нибудь обратит внимание на бледность ее лица, обычно отличавшегося румянцем. Жак тут же принялся утешать возлюбленную, и вскоре она снова порозовела. Они опять стали прогуливаться по саду, однако Франсуаза со слезами и вздохами непрестанно восклицала:

– Увы! Вот, значит, зачем вы клялись мне в любви! Как я могла предположить такое? Теперь я пропала! Разве вы станете после этого меня уважать? Я уверена, что теперь вам до меня и дела нет – если, конечно, вы из тех мужчин, что ищут в любви одни наслаждения. Увы, лучше б мне умереть, чем так опозориться!

Все эти слова сопровождались целыми потоками слез. Однако Жак принялся осыпать девушку обещаниями и клятвами, да так успешно, что, еще раза три обойдя сад, он дал сигнал своей спутнице, и они уже другой дорожкой снова зашли в вишенник, причем на сей раз то, чем они там занимались, понравилось Франсуазе настолько, что она стала обсуждать с Жаком, как бы им встречаться почаще и без хлопот, пока отец не даст согласия на их брак. Вскоре им помогла в этом одна молодая женщина, соседка кума Пьера, которая приходилась дальней родственницей молодому человеку и пользовалась любовью Франсуазы. И так продолжалось – причем, насколько мне известно, вполне тихо и мирно – вплоть до свадьбы молодых людей, которую сыграли с большой пышностью, так как Франсуаза была единственной дочерью купца. После его смерти Жак получил значительное наследство, поскольку папаша при жизни был крайне прижимист и крепко держал в руках каждый попавший к нему грош.

– Вот, благородные дамы, пример дружбы, которая удачно началась, не менее успешно продолжилась и еще лучше завершилась: ведь среди вас, мужчин, принято презирать девушку или женщину, после того как она щедро отдаст вам то, чего вы более всего от нее добиваетесь, а вот сей молодой человек, движимый прекрасной и подлинной любовью и найдя в своей подружке то, что любой мужчина хотел бы видеть у своей невесты, то есть хорошее происхождение и ум, совершил грех, однако не пожелал остаться прелюбодеем или сделаться причиной чьего-то неудачного брака, и это, по-моему, весьма похвально.

– А по-моему, – отозвалась Уазиль, – эти двое достойны порицания, да и третий тоже, поскольку послужил по меньшей мере пособником при изнасиловании.

– Почему же вы называете это изнасилованием, – удивился Сафредан, – когда все произошло с обоюдного согласия? Разве союзы, коими завершаются подобные связи, не самые прочные? Ведь не зря говорит пословица, что браки заключаются на небесах. Однако это не относится к союзам вынужденным или заключаемым ради денег, хотя многие весьма их одобряют, поскольку молодые вступают в них с согласия родителей.

– Можете говорить что угодно, – возразила Уазиль, – однако без родительской власти – а за неимением таковой, власти других родственников – никуда не деться. Ведь если бы молодым людям позволяли жениться по своему усмотрению, сколько рогов было бы наставлено в таких браках! Разве молодой человек или девушка лет двенадцати – пятнадцати знают, что им нужно? Ежели хорошенько присмотреться к счастливым бракам, то мы увидим, что среди них гораздо меньше таких, которые стали завершением неправедной любовной связи, нежели заключенных насильственно. Молодые люди, еще не сознающие, что им нужно, вступают в брак с первым попавшимся, затем постепенно начинают понимать, какую совершили ошибку, и делают из-за этого все более и более серьезные промахи, тогда как подавляющая часть тех, кто подчиняется воле родителей, поступает согласно мнению людей более сведущих и рассудительных, нежели они сами, и в результате, когда им удается вдруг почувствовать неведомое дотоле блаженство, они вкушают его с большею жадностью и наслаждением.

– Но согласитесь, моя милая, – вмешался Иркан, – что девица была в самом соку, на выданье, и знала, что сквалыге-отцу проще позволить ей заплесневеть в девах, чем самому счистить плесень со своих денежек. Разве вы не знаете, насколько хитроумна натура? Девушка любит, любима, ее счастье рядом – ну как тут не вспомнить пословицу: «Раз отказался – в другой не дадут»? Все произошло так стремительно, что она даже не успела и охнуть. Вы же помните: сразу после случившегося по ее лицу было видно, что в ней произошли какие-то важные перемены. Скорее всего, она досадовала, что не успела как следует разобраться, хорошо это или плохо, потому-то ее и не пришлось долго уговаривать попробовать еще разик.

– А вот я, – проговорила Лонгарина, – не видела бы для Жака никаких оправданий, если бы он не сдержал слово, но он повел себя как честный человек, не бросил девушку, а взял ее в жены такою, какою сам ее сделал. И это кажется мне достойным всяческих похвал, особенно если принять во внимание растленность нынешней молодежи. Это не значит, что я оправдываю его первый проступок, – нет, я осуждаю Жака за то, что он обманом овладел девушкой и сделал мать своей пособницей.

– Ничего подобного, – возразил Дагусен, – не было ни обмана, ни пособничества, поскольку все совершалось добровольно – как со стороны матерей, которые не мешали влюбленным, хотя и были введены в заблуждение, так и со стороны девушки, которая осталась довольна и никому не пожаловалась.

– Все это произошло, – сказала Парламанта, – только из-за простодушия и доброты жены торговца, которая без всякой задней мысли довела дочь до кровопролития.

– До свадьбы, – не согласился Симонто, – и такое простодушие бывает полезным для девушек, но огорчительным для тех, кто позволяет мужу себя обманывать.

– Ну, раз вы знаете в этом толк, – заключила Номерфида, – я передаю вам слово: расскажите нам свою историю.

– Непременно, – согласился Симонто, – только обещайте, что не станете плакать. Тем, мои благородные дамы, кто утверждает, что вы, женщины, куда лукавее мужчин, было бы неплохо послушать мой рассказ, в котором я выведу не только весьма хитрого мужа, но и крайне простодушную и добрую жену.

III
О некоем кордельере, считавшем большим
преступлением, когда мужья бьют своих жен[256]256
  О некоем кордельере… – В издании Кл. Грюже эта новелла заменяла 46-ю.


[Закрыть]

В городе Ангулеме, где часто останавливался граф Карл[257]257
  Граф Карл Ангулемский (1459–1496) – отец Франциска и Маргариты; принадлежал к так называемым Валуа-Ангулемам, боковой ветви королевской семьи (она восходит к Людовику Орлеанскому и его жене Валентине Висконти, младшему сыну короля Карла V и брату короля Карла VI). Карл Ангулемский был сыном графа Иоанна Ангулемского и внуком Людовика Орлеанского и Валентины Висконти.


[Закрыть], отец короля Франциска, жил некий кордельер по имени Валле, человек ученый и прославленный проповедник, который однажды на Рождественский пост удостоился чести читать проповедь в присутствии графа Карла, чем немало упрочил свою и без того добрую репутацию. Случилось так, что некий вертопрах, женатый на молодой и привлекательной женщине, по наступлении Рождественского поста продолжал развлекаться как ни в чем не бывало, ведя жизнь не менее, если даже не более распутную, нежели холостяки. Узнав об этом, его молодая жена не сумела смолчать, хотя не раз уже расплачивалась за скандалы, правда не так, как ей того хотелось бы, и принялась причитать и бранить супруга, который, придя в раздражение, отдубасил ее как следует, отчего она стала вопить пуще прежнего. Не стали молчать и соседи: проведав, в чем дело, они выскочили на улицу и принялись кричать:

– Да разве ж это муж? К черту такого мужа!

В это время по улице проходил кордельер Валле; услышав вопли соседей и осведомившись, что случилось, он решил сказать в своей завтрашней проповеди несколько слов об этом недостойном подражания примере. И вот, говоря о браке и дружбе, которая должна процветать между супругами, он стал превозносить ее, заклеймил позором тех, кто ее разрушает, и даже сравнил супружескую любовь с родительской. Проповедуя таким образом, он среди прочего отметил, что для мужчины гораздо опаснее избивать свою жену, чем даже отца или мать, поскольку это чревато более серьезной карой.

– Ведь если, – заявил он, – вы исколотили мать и отца, вас пошлют на покаяние в Рим, а вот излупцуй вы свою жену, то она сама и все ваши соседи пошлют вас к дьяволу, то есть в ад. Сами посудите, есть ли разница между этими наказаниями: из Рима люди, как правило, возвращаются, но из ада – никогда, nulla est redemptio[258]258
  Ничем не откупишься (лат.).


[Закрыть].

Вскоре после этой проповеди монаху стало известно, что жены до невозможности укрепились его словами и мужья никак не могут с ними сладить, и он решил положить сему конец, поскольку непослушание женщинам не пристало. С этою целью в одной из следующих проповедей он уподобил жену дьяволу и заявил, что оба – два самых заклятых врага рода человеческого, поскольку непрестанно вводят людей в искушение и избавиться от них невозможно, в особенности от жены.

– Покажи дьяволу крест, – сказал он, – и дьявол убежит, женщину же крест притягивает, она стремится к нему, чем доставляет мужу бесконечные страдания. Но знаете, как вам следует поступать, мои дорогие? Когда жена станет по своему обыкновению досаждать вам, снимите крест с рукоятки и гоните ею жену прочь от себя; проделав этот опыт несколько раз, вы найдете способ весьма действенным и увидите, что как дьявола можно изгнать посредством креста, так и жену можно утихомирить посредством рукояти от оного, ежели, конечно, крест не прикреплен к ней намертво.

– Вот одна из тем, на которые проповедовал достопочтенный Валле, из жизни которого я при случае расскажу вам кое-что еще, однако при всем том он, насколько мне известно, держал сторону женщин.

– Если это и так, – отозвалась Парламанта, – то сие отнюдь не вытекает из его последней проповеди, где он советовал мужьям дурно обращаться с женами.

– Да вы просто не поняли его уловки, – возразил Иркан. – Вы не искушены в военном искусстве и не знаете всех его хитростей, среди коих одна из самых главных – это разжечь в лагере противника гражданскую войну, после чего с ним гораздо проще совладать. Славный монах прекрасно понимал, что злоба и ненависть между супругами – основная причина того, что жена пускается во все тяжкие, забывает о своей добродетели и оказывается в руках у всяких сплетниц даже раньше, чем сама поймет, что сбилась с пути истинного.

– Как бы там ни было, – проговорила Парламанта, – мне не понравилась бы женщина, которая своими речами внесла бы такой раздор между моим мужем и мною, что дело дошло бы до кулаков; ведь там, где дерутся, не любят. А между тем, как я слышала, эти сплетницы такие ханжи и ведут такие прельстительные речи, когда хотят чего-то добиться, что, по-моему, гораздо опаснее слушать их без свидетелей, чем получить прилюдно выволочку от мужа, который во всем остальном добрый человек.

– Воистину, – согласился Дагусен, – происки подобных доброжелательниц настолько коварны, что люди опасаются их не без причин, хотя мне кажется, что человек, в котором нет подозрительности, достоин всяческих похвал.

– И все же, – заключила Уазиль, – беда всегда готова обрушиться на того, кто сдуру верит таким людям.

IV
О весьма мерзком завтраке, приготовленном
слугой аптекаря неким адвокату и дворянину[259]259
  О весьма мерзком завтраке… – Этот вариант 52-й новеллы был опубликован Кл. Грюже в его издании «Гептамерона».


[Закрыть]

Жил в городе Алансоне во времена последнего герцога Карла некий адвокат, прозывавшийся метром Антуаном Башре, – добрый собутыльник и большой любитель позавтракать. Стоя однажды утром у своих дверей, он увидел проходящего мимо дворянина, по имени де ла Тирельер[260]260
  Тирельер. – небольшой городок близ Алансона, персонаж новеллы – сеньор этого города.
  .


[Закрыть], который, выходя из дому в город, не забыл по причине сильного мороза надеть свою лисью шубу. Увидев, что они с адвокатом схожи по телосложению, Тирельер сказал тому, что уже сделал в городе все свои дела и теперь остается лишь плотно где-нибудь позавтракать. На это адвокат ответил, что, дескать, найти где позавтракать – не штука, но было бы неплохо, если бы кто-нибудь за них заплатил, после чего, взяв собеседника под руку, добавил:

– Пойдем, куманек, быть может, нам удастся найти простофилю, который заплатит за нас в трактире.

В это время позади них проходил слуга аптекаря, человек изобретательный и лукавый, с которым адвокат постоянно пребывал в контрах. Шустрый малый тут же решил досадить своему недругу и, пройдя шагов десять, нашел за домом славную кучку замерзшего дерьма, которую он подобрал и завернул в бумагу так ловко, что она стала похожа на небольшую сахарную голову. Догнав двух приятелей, он прошел мимо них и поспешно вбежал в какой-то дом, уронив при этом из рукава, словно по недосмотру, эту самую «сахарную голову». Адвокат с радостью поднял ее с земли и заявил господину де ла Тирельеру:

– Сегодня в трактире за нас заплатит этот пройдоха. Только пойдем отсюда скорее, пока нас не застукали на краже.

Придя в трактир, он обратился к служанке:

– Разожги-ка получше очаг и дай нам хорошего вина, жаркого и хлеба, нам есть чем заплатить.

Служанка подала им все, что они просили. Пока они пили и ели, в комнате стало тепло и «сахарная голова», лежавшая у адвоката за пазухой, начала оттаивать, распространяя вокруг такое зловоние, что адвокат, никогда не думавший, что служанка может напакостить в подобном месте, сказал ей:

– Ну и смрад же у вас в заведении! Ваши дети тут наложили, что ли?

Господин де ла Тирельер тоже почувствовал этот дивный аромат, однако промолчал, но служанка разгневалась на такие поносные слова и вскричала:

– Клянусь святым Петром, здесь у нас порядочное место и дерьма нет, если только вы с собой не принесли!

Сотрапезники, сплюнув, встали из-за стола и уселись перед очагом, чтобы погреться; немного взопрев, адвокат достал из-за пазухи свой платок, весь пропитавшийся растаявшим «сахаром», и наконец-то разглядел, что к чему.

Нетрудно себе представить, как насмехалась над ними служанка, которую они оскорбили, и как пристыжен был адвокат, превзойденный слугою аптекаря в искусстве надувательства, в коем он сам упражнялся всю жизнь. Однако служанка не сжалилась над ними и заставила заплатить за все сполна, добавив, что они, должно быть, здорово нализались, поскольку пили как бочки.

Бедняги отправились восвояси, опозоренные и расставшиеся со своими денежками, но едва они вышли на улицу, как увидели слугу аптекаря, который спрашивал у всех прохожих, не находили ли они завернутую в бумагу сахарную голову. Не успели они свернуть куда-нибудь, как он закричал адвокату:

– Сударь, если моя голова сахару у вас, прошу покорно вернуть ее мне, ведь я бедный слуга и позволить себя обкрадывать мне не по карману!

На шум сбежалось чуть ли не полгорода. Когда все выяснилось, слуга аптекаря остался весьма доволен, что его обворовали, а собутыльники приуныли из-за столь неудачной кражи, однако в надежде отплатить обидчику в другой раз постепенно успокоились.