Текст книги "Сестра"

Женька не сразу понял, что Лара занимает в классе особое место – между девочками, с которыми она обменивалась многозначительными взглядами и улыбками на уроках, и мальчиками, принимающими ее за свою и даже позволяющими себе ругаться и неприлично плеваться в ее присутствии.

Лара обладала удивительной некукольной красотой. Узкое скуластое лицо, большие синие глаза, в которых плясали искры не то безобидной веселости, не то насмешливости. Вся окружена свечением золотистой кожи и меди волос… Женька перекатывал на языке ее имя, пытаясь понять, как же к ней подступиться. Бросить ей на парту записку, как делали другие мальчишки, чтобы пригласить девочку на свидание, казалось ему глупым. Лара была другая, без кокетства и жеманности, раздражавших его в девчонках. «Что же придумать?..»

Хрупкая хрустальная тишина за окном дрожала в ожидании голосов первых птиц, и дрожь эта передавалась Женькиному телу. Он жил на улице Лермонтова в новом районе, за парком. По дороге в школу, проходя мимо дома Гринбергов на Балтийской, он каждый день видел, как Лара с братом идут на занятия. Борю Гринберга Женька знал только в лицо, в прошлом году они учились в параллельных классах. Высокий, смуглый, с таким же, как у сестры, скуластым лицом и большими серыми глазами, он пользовался успехом среди девочек. Женя не входил в число Борькиных друзей, но при встрече они обменивались короткими кивками-приветствиями. Заговорить с Ларой по дороге в школу в присутствии брата Женька не мог. В классе она тоже почти никогда не оставалась одна. Единственным вариантом было подойти к ней после уроков. Занятия у Бори обычно заканчивались позже, чем у них, и Лара возвращалась домой одна.

Войдя в класс, Женя увидел ее, сидящую верхом на стуле, спиной к своей парте. На столе лежала ее раскрытая тетрадь и несколько человек, расположившись вокруг, списывали «домашку». Это была еще одна Ларина особенность. Кроме математики, по которой у нее была съезжающая к тройке четверка с минусом, она училась на отлично по всем предметам и при этом не страдала снобизмом и заносчивостью, как это бывает с отличницами, а была веселой, умела смешно, не плоско, шутить и давала списывать всем, кто об этом просил.

– Только не слово в слово, – говорила она, – а то ведь все по паре схлопочем.

Сегодня на Ларе была персиковая вязаная кофточка с вырезом буквой “V”, волосы собраны в высокий хвост, в ушах маленькие жемчужные сережки. Все это Женька успел заметить с одного беглого взгляда. Он прошел мимо и сел за последнюю парту, поймав краем глаза посланную Ларой улыбку. Но чем являлась эта улыбка – знаком внимания или просто приветствием – было не понятно.

За весь учебный день Женька не написал в тетради ни одного слова и совершенно не слышал объяснений учителя. Повезло, что его не вызвали отвечать. Он, не отрываясь, смотрел на Лару, то и дело для приличия, опуская глаза в учебник. А сегодня посмотреть было на что. Собранные волосы открывали тонкую шею, а вырез позволял увидеть линию ключиц с маленькой ямочкой в месте их соединения. Кофточка была ей немного велика и чуть сползала с левого плеча, оголяя часть предплечья с белой лямочкой бюстгальтера, при виде которой Женьку словно током прошибало. Он жалел, что не умеет ни рисовать, ни писать стихи, и никак не может запечатлеть чувство, подбрасывающее его под самый потолок, заставляя сжиматься все тело.

Уроки закончились, и Лара долго прощалась с одноклассниками на пороге школы. Женька ждал в стороне, ему не хотелось подходить к ней при всех, тем более что уверенности в успехе не было. Ребята разошлись, а Лара уже ушла довольно далеко по школьной аллее. Он бегом бросился за ней, и когда расстояние между ними сократилось почти до ста метров, Лара неожиданно обернулась, вероятно, услышав за спиной его шаги. Женька резко остановился. Все получалось как-то глупо и совсем не так, как он планировал.

– Можно я тебя провожу? – произнес он, делая большие паузы между словами из-за сбившегося при беге дыхания.

– Что, и портфель понесешь? – спросила Лара, уже стаскивая с плеча лямку рюкзака.

Этого Женька не ожидал, он неловко подхватил рюкзак, чуть не уронив его на землю, и они продолжили путь вместе.

Говорить с Ларой оказалось очень легко. Из болтовни об уроках и учителях разговор перетек в обсуждение книг, которых, к Лариному удивлению, Женька прочел огромное множество. Он называл незнакомые ей имена авторов и обещал принести в школу что-нибудь почитать.

– Уверен, тебе понравится Мураками, – говорил он.

Приноси, посмотрим.

Они уже подошли к крыльцу Лариного дома, и Женька протянул ей рюкзак.

– Ну, что… Завтра повторим? – спросила она.

Женька не смог сдержать улыбку.

– Хорошо, – сказал он, – ну, пока.

Домой Женька бежал. Невероятная легкость освободила его от собственного веса, и он летел, подхваченный порывом ветра, задевая руками ветви деревьев и возносясь все выше и выше, к бестелесным облакам. «Получилось! Получилось!»

Лара стояла в темных сенях. Сердце бешено скакало, кровь приливала к лицу.

«Ну почему я вечно как пацан?! Никогда по-нормальному не могу… и с рюкзаком этим… «Завтра повторим», это ж надо было такое сказать! Феноменальная дура! Только бы не спугнуть». Но досада на себя вытеснялась чем-то другим, огромным, не помещающимся внутри, хлещущим через край, еще не имеющим определения, но уже охватившим ее целиком.

На следующий день Женька принес в школу «Норвежский лес» Мураками. Он сел рядом с Ларой и положил книгу на стол.

– Как и обещал.

– Спасибо. Я половину учебников не взяла сегодня, чтоб тебя не слишком нагружать после уроков, – она приподняла одной рукой полупустой рюкзак. Оба рассмеялись. Лара смотрела на Женьку. Чуть выше нее ростом, руки худые, а ладони как будто к ним велики, русые волосы падают на лоб, глаза серые с прямыми, как у коровы, ресницами. Ларе до сих пор не верилось, что она могла понравиться этому взрослому молчаливому мальчику. Привыкшая быть «своей» среди ребят, она теперь совсем не знала, как себя вести.

События прочитанных книг происходили в ее собственной жизни, и это казалось ей слишком невероятным и восхитительным, чтобы быть правдой.

Теперь Женька встречал ее на перекрестке Балтийской и Ткаченко каждое утро. Лара ненадолго задерживалась у крыльца, кормила мальчиков. «Мальчиками» были двое подросших котят, Барсик и Мурзик, превратившиеся в здоровенных уличных котов с совершенно уголовного вида мордами, но когда Лара выносила им миску с супом или котлетами, задирали тощие хвосты и ластились к ее ногам совсем как домашние. Потом Лара и Женя вместе шли в школу, а после уроков он провожал ее домой. Они не могли наговориться, насмотреться друг на друга, и времени, проведенного вместе, все казалось мало. Любимые книги были забыты, да и вообще все было забыто.

Борька все это видел, но пока не мог решить, как к этому относиться. Собственные «любовные» похождения казались ему естественными, а отношения не затягивались дольше, чем на месяц. С сестрой было иначе, он видел, как горят ее глаза, как тщательно она выбирает одежду каждое утро. Ему очень не хватало прежних вечерних разговоров с Ларой и прежнего безоговорочного доверия между ними, без секретов и стеснения. Хотелось как-то сократить все увеличивающееся разделяющее их расстояние, уже превратившееся в настоящую пропасть. Наверное, нужно было подружиться с Женькой, хотя все его нутро и противилось этому.

На перемене между биологией и математикой Борька подошел к кабинету литературы, где у Лары было два урока подряд. Сестра сидела рядом с Женькой, державшим ее за руку. Борьку передернуло. Он подошел к ним и, коротко поздоровавшись с Ларой, обратился к Женьке.

– Поговорить надо. Выйдем?

Сестра метнула в него гневный взгляд.

– Борь, ну что за глупости! – раздраженно сказала она.

– Да, нормально все. – Женька встал из-за парты.

Когда они вышли, Борька оглядел Женю с ног до головы. Ростом ниже, но телосложение плотнее, взгляд прямой.

– И что, это у вас серьезно? – спросил он в лоб.

– Ну, вроде, да.

– В каком смысле «вроде»?! – вспылил Борька.

– Серьезно, не волнуйся.

Женькино спокойствие раздражало.

– Ну, ты, кажется, неплохой парень, – справился с собой Боря, – но учти, обидишь сестру, я тебе ноги сломаю.

Женька выжидательно молчал, глядя ему прямо в лицо.

«Подружиться ведь собирался, а выходит черт те что, – подумал Боря. – Ну ничего, пускай знает». Он вдруг почувствовал, что все сказал правильно, и остался собой вполне доволен. Рассмеялся с облегчением и похлопал Женьку по плечу.

– Да не боись, это я так, – прибавил он.

– А я и не боюсь, – с улыбкой ответил Женька и вернулся в класс.

Придя домой после занятий, Боря застал сестру за приготовлением уроков.

Увидев его, Лара подняла глаза и отложила ручку.

– Ты что ему сегодня сказал? Он такой довольный вернулся, говорил, что ты предложил дружить, – с недоверием спросила она.

– Ну да… – неопределенно ответил Боря, а сестра вдруг вскочила со стула и, подбежав к нему, крепко обняла за шею.

– Борька, родной! Спасибо! Я всегда знала! – Лара целовала его в щеки, взъерошивала руками жесткие волосы и смеялась с повизгиванием совсем как маленькая.

После этого отношения их с братом наладились. Лара рассказывала ему про Женьку, а он советовался с ней по поводу своих многочисленных девочек.

– Ну, ты прям Казанова! – смеялась сестра.

Иногда он говорил ей, что в определенное время будет идти по променаду с новой девушкой. Лара ждала его на набережной, и когда брат, пройдя мимо нее, оборачивался, показывала ему поднятый вверх большой палец или корчила смешную брезгливую гримасу. Вернулись разговоры по вечерам, а связь между ними стала еще крепче, чем прежде.

У Лары в жизни наступило полное, всеобъемлющее счастье. Доверительные отношения с братом возобновились, а Женька не отходил от нее ни на шаг и бесконечно делал комплименты, учеба давалась удивительно легко и даже математика, с Борькиной помощью, подтянулась к твердой четверке. Все, абсолютно все было хорошо.

В один из весенних дней у Лары с Женькой отменили два последних урока из-за болезни учителя.

– Пойдем на море погуляем или, если хочешь, можно ко мне, у меня кино хорошее есть, а мать до шести на работе, – сказал Женя.

– А какое кино?

Кино было, конечно, про любовь, «Красотка». Женька уже третий раз брал его в видеопрокате, главная героиня, сыгранная Джулией Робертс, казалась ему почти, Ларой.

В зашторенном полумраке гостиной Женька впервые ощутил на своих губах вкус Лариной улыбки. Нежность ее дохнула ему в лицо, и он, запустив руку в тепло под ее кофтой, касался прохладными пальцами маленькой девичьей груди с напряженными штычками сосков.

Фильм был досмотрен, и после того как Лара ушла с раскрасневшимся лицом, Женька стыдливо отстирывал в раковине свои трусы, испачканные липким.

В следующем году Лара перешла в девятый класс калининградского лицея № 49, а Боря поступил в десятый физико-математический того же лицея. Учебное заведение было платным и считалось одним из престижных в городе. Попасть туда было нелегко, по слухам половина мест покупалась состоятельными родителями. Завучем в лицее был Гершон Аронович Штайхман, студенческий приятель Ефима Ильича Гринберга, когда-то их обоих не приняли на иняз из-за графы «национальность» в паспорте.

Встретились, Ефим Ильич обнял сильно раздавшегося, подслеповатого друга в очках с толстыми стеклами.

– Фима! Сколько лет!

– Да, Гришка, а проскочили-пролетели, как и не было их.

Сидели в учительской, распили какой-то взяточный коньяк. Вспоминали молодость, капустники, походы, литературный театр.

– Время-то какое было, веселое… Как будто и не мы жили, – Гершон Аронович, приподняв одной рукой очки, тер толстым пальцем слезящиеся от спиртного глаза. – Так ты насчет деток пришел?

– Да, Гриша, сам знаешь, положение мое денежное не лучшее, но они поступят, ты только место придержи, если в твоих силах.

– Придержу, какой разговор! Если надо, и без экзаменов проведу.

– Обижаешь, они у меня ого-го! Не надо им никакого блата.

Боря с Ларой действительно оказались «ого-го» и были приняты на придержанные Гершоном Ароновичем места.

* * *

Лара очень волновалась по поводу перехода в новый класс и уже смирилась с прозвищем «рыжая», которым, как она предполагала, ее сразу наградят. Но, к огромному ее удивлению, класс принял ее дружелюбно и даже радушно. Их круглый отличник Макаров был, как выразился один из ребят, «сука редкая, одна штука», списывать не давал, да еще и мог подсказать неправильный ответ, а Лара училась хорошо и списывать давала всем подряд. Девочки относились к ней благосклонно, из-за рыжих волос конкуренткой они ее не считали, а в остальном общительная и веселая Лара им вполне нравилась.

Борьку же, нисколько не переживавшего и, как всегда, уверенного в себе, уже в первую неделю окрестили Дон Жуаном, поскольку девочки млели от каждого его небрежно брошенного взгляда в их сторону. Что, впрочем, ему совершенно не мешало и даже льстило.

Освоившись в новом классе, Лара заметила девочку, как будто не участвующую в общей жизни. Ира Шабарова всегда сидела за партой одна, без соседа. Полноватая, одетая в какие-то бесформенные свитера и джинсы, она казалась странной, то ли отверженной, то ли отшельничающей по собственному желанию. Училась она середина на половину, как и большинство, но стихи читала, на Ларин взгляд, лучше всех. Голос у нее был чуть надколотый с легкой хрипотцой, голос взрослой женщины, совершенно не вязавшийся с нелепой внешностью девочки.

– А чего она все время одна? – спросила как-то Лара.

– Шабарова-то? Так она же Швабра! – девочки дружно захохотали.

Ларе прозвище показалось жестоким, и она заинтересовалась этой невзрачной девочкой. Наблюдая за ней изо дня в день, Лара все больше проникалась к ней симпатией и жалостью. Ира молча сносила неприязнь класса, несправедливые обиды, а когда кто-нибудь отпускал особенно язвительную шутку в ее адрес, улыбалась, глядя поверх головы обидчика, словно сказанное не имело к ней ни малейшего отношения. На переменах Ира стояла у окна в рекреации, вперив отсутствующий взгляд в школьную спортплощадку. Лара не поддерживала насмешников, но и не останавливала их. Со временем в ее душе стало формироваться сложное чувство стыда и неприязни к самой себе. Ее прочные моральные принципы, словно термит, точила и разъедала трусость, боязнь потерять положение в классе. Не смотря на то, что ей претили грубые шутки над Ирой, она молча оставалась в стороне. Собственное бездействие казалось Ларе неприемлемым. Она пыталась соблюдать нейтралитет, не принимая ни чью сторону, но разве наблюдая за утопающим и не пытаясь его спасти, не становишься косвенным виновником его гибели? Или будучи свидетелем убийства и не позвав на помощь, не превращаешься в молчаливого соучастника убийцы?

Как-то Лара завела об этом разговор с Борей.

– Почти в каждом классе есть изгой, – сказал брат, – кто-то, кого чмырят и унижают, но, сестра, не лезла бы ты в это, если не готова стать второй Шваброй.

– Да с чего бы мне ею становиться? Ко мне все хорошо относятся.

– Может, и не станешь, но если не готова, не лезь. Мнение толпы переменчиво, сегодня они тебя на руках носят, а завтра будешь стоять у позорного столба и каждый, кто не плюнет в тебя, бросит камень. – Боря помолчал. – Ну это я так, образно.

– Ну и образы у тебя!

Образы образами, а стоять оплеванной у позорного столба Лара готова не была и пока не совалась. Угрызения совести ее не оставили, но поблекли рядом с ярко нарисованной братом картиной возможного развития событий.

Женька встречал Лару на вокзале каждый день. Она приезжала двухчасовой электричкой, и они вместе шли домой или гуляли по набережной. Женьке Лара про Иру не рассказывала – и не потому, что считала, что он не поймет, а потому, что рядом с ним ничего другого не существовало, тревожащие душу мысли испарялись, и настроение взвивалось вверх. Хотелось смеяться, говорить чепуху и тонуть в обволакивающем чувстве его близости…

Ноябрьским утром, примерно через неделю после разговора с Борей, Лара ехала в лицей в беспричинно хорошем настроении. Выйдя на Северном вокзале в Калининграде, она пешком отправилась в школу. Из-под тонкого напыления перистых облаков сквозила голубая эмаль неба, и в бледном утре проступало юное лицо приближающейся зимы. Лара вдыхала холодный воздух и улыбалась непонятно чему.

Войдя в лицей, она предъявила охраннику пропуск и поднялась на четвертый этаж, где находился кабинет географии, которая сегодня была первым уроком. Еще в коридоре она услышала смех, доносившийся из открытой двери. «Наверное, учительница опаздывает, интересно, что они там устроили?» Но веселость ее исчезла, как только она вошла в класс. Взрывы хохота одноклассников оказались реакцией на жестокую «игру», устроенную для Иры. Ее сумку с учебниками забросили на высокий шкаф с картами, и низкорослая Ира прыгала, силясь дотянуться до свисающей лямки. Свитер задрался, оголив нависающий над джинсами белый живот, волосы растрепались, но она упорно пыталась схватить сумку. Каждый ее прыжок сопровождался бурным весельем ребят. Лара, остолбенев, наблюдала за происходящим.

– Прыгай-прыгай, Швабра толстозадая! Глядишь и похудеешь! – выкрикнул кто-то. Остальные поддержали его дружным хохотом.

«Перестань! – твердила про себя Лара. – Не развлекай их!», но Ира не слышала обращенной к ней бессловесной мольбы и продолжала пытаться достать сумку. Лара стояла позади всех, все внутри у нее сжалось в твердый комок. Ей хотелось убежать, ничего не видеть, не участвовать в разворачивающемся омерзительном представлении. «Уже участвуешь, одним своим молчаливым присутствием поддерживая их всех. Трусиха! Ссыкуха беспомощная!» Тряпка для вытирания доски взметнулась в воздух мокрой летучей мышью и угодила Ире прямо в раскрасневшееся лицо.

– Прекратите! – крикнула Лара в спины гогочущих одноклассников.

Смех стих, и на нее обернулись двадцать семь удивленных лиц.

– Злые! Жестокие! Нелюди! Как вы можете!?

В наступившей тишине она, расталкивая локтями ребят, пробралась к Ире, которая перестала наконец прыгать и в недоумении смотрела на нее. Лара обняла вспотевшую, тяжело дышащую девочку.

– Всё, Ирка. Всё…

Произнесенные слова скорее были обращены к ней самой. «Готова – не готова, будь, что будет, хоть бы и столб позорный», – додумала она уже про себя.

После произошедшего Лара демонстративно пересела к Ире за парту, а класс на несколько дней притих, как будто обдумывая случившееся и пытаясь понять, как теперь себя вести. Ей не придумали обидной клички и не осыпа́ли насмешками, но Лара словно оказалась под прозрачным саркофагом, не позволяющим одноклассникам подойти и заговорить с ней.

Через некоторое время все мало-помалу, становилось на свои места. Ребята снова стали здороваться с ней, а девочки посвящать в ежедневные сплетни и приглашать вместе провести выходные.

– Приходи, только без своей новой подружки, – говорили они, оглядываясь на стоящую в стороне Иру.

Школьная рутина разделилась теперь для Лары надвое, как река, огибая препятствие, разделяется на два русла, и дружба с Ирой протекала обособленно от возобновившегося общения с классом. Ира, в свою очередь, оказалась очень интересной собеседницей. Она занималась в кружке журналистики в Доме Пионеров на берегу Нижнего озера и имела удостоверение журналиста, благодаря которому могла бесплатно посещать различные выставки и культурные мероприятия. Однажды девочки даже прошли без билета в приехавший на несколько дней в ДК моряков террариум. На входе Ира ткнула в лицо билетеру своим удостоверением в синей корочке.

– Пресса! – уверенно заявила она, и билетер отступил, пропуская их.

В конце декабря Лара получила два предложения провести Новый год. Одноклассницы звали ее в недавно открывшийся ночной клуб «Матрица», а Ира приглашала к себе домой, обещая хорошую компанию. Ларе безумно хотелось в клуб, но она была почти уверена, что родители не отпустят ее на всю ночь с полузнакомыми девочками. К тому же, она чувствовала, что Ира нуждается в ней.

Тридцать первого числа Лара приехала в Чкаловск. Встретив ее на остановке, Ира деловито посмотрела на часы.

– Успеваем. Ну, поехали, – она взяла Лару за рукав и потащила на другую сторону улицы.

– А куда мы едем? Отсюда же автобусы обратно в город идут.

– Увидишь, когда приедем, – хитро улыбнулась Ира.

– Погоди, так я родителям твой домашний оставила.

– А я тебе Санин номер дала вместо своего. Как говорится, все на мази, – за пределами школы у Иры появлялся незнакомый выговор с проскакивающими блатными словечками.

Подошел автобус, и девочки запрыгнули внутрь.

– Да не бойся, нормально все будет, – подбодрила Лару подруга.

В сумерках за окном мелькали голые деревья, и с той же скоростью в голове у Лары проносились недодуманные обрывки мыслей. «Родителей, что ли, обманула?.. Сама ж не знала…»

– Так, куда мы едем-то? – спросила она.

– Едем к Сане на хату. Интереснейший человек, музыкант. Тебе понравится.

По мере того, как автобус удалялся от Чкаловска, растерянность Лары сменялось веселым авантюрным настроением. Они вышли на улице Дзержинского, в глухом районе, соседствующим с промзоной, где даже зимой чувствовалась какая-то тесная духота. Но сейчас, когда ночь уже распахнула над городом темный плащ с фиолетовой подкладкой звездного неба, грязный снег сверкал в свете фонарей, отливая голубым и серебряным и навевая праздничное веселье.

– Нам сюда, – сказала Ира, входя в один из подъездов длинного дома, огромным зверем притаившегося во мраке.

Поднялись на третий этаж и позвонили в дверь, обитую дерматином. Открыл длинноволосый парень в кожаной жилетке поверх клетчатой рубашки. Увидев Иру, он широко улыбнулся, обнажив очень белые зубы.

– Тебя хоть сейчас в рекламу зубной пасты, – вслух подумала Лара, тут же ощутив неловкость от того, что сказала это абсолютно не знакомому человеку.

– Молодец, Ирка, новые лица к нам подтягиваешь, да еще и с юморком! – рассмеялся парень. – Ну, проходите, а то холод запускаете.

Лара шагнула вслед за Ирой через порог. В квартире пахло оливье и пылью с батарей. Пока они раздевались, щурясь после темноты подъезда, хозяин дома разговаривал с Ирой.

– Что это за ундина рыжеволосая с тобой сегодня?

– Одноклассница моя, а что?

– Красивая, чертовка!

– Ну, Сань, ты как всегда! Пойдем, Лара, – сказала она, обернувшись.

Они прошли из прихожей в небольшую гостиную. Ира перецеловалась с гостями, а потом села рядом с Ларой.

– Сейчас я тебе расскажу, кто есть кто.

Компания оказалась очень разношерстная и разновозрастная. Саня, хозяин дома, был гитаристом андеграундной группы, солистка которой, Геля, тоже присутствовала за столом. Был среди гостей Миша, начинающий актер одного из Питерских театров, учившийся раньше в их сорок девятом лицее в театральном классе и закончивший впоследствии Щукинское училище. Нескладно высокий, он показался Ларе очень забавным. Говорил много и со всеми сразу, мотая в разные стороны кудрявой головой. Необхватного вида Марлен, студент философского факультета КГУ, которого в компании называли Марля (Лара так и не поняла, прозвище это или уменьшительно-ласкательное от имени), оперировал в разговоре заковыристыми терминами. Некоторые из приглашенных занимались в кружке журналистики вместе с Ирой. Лара смотрела на этих людей и начинала понимать, почему Ира так спокойно воспринимала происходящее в школе. Она просто была выше этого, умнее и вращалась в кругу совершенно другого уровня.

К середине вечера Лара со всеми перезнакомилась и, осмелев, шутила и смеялась. Слушали Цоя, Никольского и Макаревича. Курили на балконе. Геля пела под Санину гитару удивительно красивым голосом с переливами. А подвыпившие Марля и Миша затеяли философский спор.

– Мораль – врожденное качество, отличающее нас от животных, – говорил Миша.

– Не-е… – Марля оперся всем своим грузным телом на хлипкий подоконник, который умоляюще заскрипел, силясь не переломиться под его весом, – от животных нас отличает умение творить, а мораль поощряется вследствие своей полезности.

– Так это что же, ты хочешь сказать, что морален тот поступок, который принесет наибольшую пользу?

– Да ты, я смотрю, на лету схватываешь! – Марля оглушительно рассмеялся.

– Тогда вот тебе задачка: плывешь ты на лодке и видишь двух тонущих женщин. Обе просят о помощи, но спасти ты можешь только одну. Ты знаешь, что одна из них, скажем, какая-нибудь Мать Тереза. Ну, помогает всем подряд и пользу приносит, а вторая – просто себе женщина. Кого спасать будешь? – Миша, прищурившись, смотрел на собеседника.

– Теоретически – Терезу, исходя из принципа наивысшей полезности. В чем подвох, говори уже!

– Ну, а если вторая, та, что не Тереза, – твоя мать?! Теперь, что скажешь? – Миша был явно доволен собой.

– Ты со своими школьными задачками еще бы про племя индейцев меня спросил!

Миша не успел ответить, так как подошедший сзади Саня хлопнул обоих по плечам.

– Ну, философы доморощенные, заканчивайте! Я вообще за старого доброго Фридриха!

– Нет в природе хорошего и плохого, есть реальность, а выдумывая мораль, человек идет против природы! – проговорили нараспев все трое.

– Пойдемте лучше выпьем, – подытожил Саня. – За старый год, пропади он пропадом!

Водка непривычно обожгла Ларе горло. Она наблюдала за происходящим, раскрыв рот. Раньше ей казалось, что вся молодежь слушает попсу и говорит о разной ерунде, вроде клубов и шмоток, а тут молодые люди обсуждали по-настоящему интересные вещи. И ей горячо захотелось стать частью этой компании.

Наутро, вернувшись домой первой электричкой, Лара восторженно рассказывала брату о новых знакомых. У Бори после ночной попойки с Тузиком, Юркой и парой бывших одноклассников сильно болела голова. Звонкий голос сестры усиливал шум в ушах и смысл ее слов с трудом до него доходил.

– Слушай, Лар, не тараторь. Завтра все расскажешь, – с усилием выговорил он и, отвернувшись к стене на своей кровати, зарылся с головой под одеяло.

За два последних учебных года Санина квартира превратилась для Лары практически во второй дом. После школы они с Ирой заскакивали к нему и, перекусив принесенными с собой пельменями, неслись в художественную галерею или в историко-художественный музей на очередную выставку. А бывало, просто сидели, болтая на разные темы до самого вечера, а потом вместе отправлялись на премьеру спектакля в Дом Искусств. Иногда Ларе удавалось уговорить Борю сходить вместе с ними на концерт или поучаствовать в одном из тематических вечеров, устраиваемых у Сани. И тогда вся красочность новых ощущений, проживаемых вместе с родным человеком, наполняла ее трепетным ликующим чувством.

Отношения с Женькой в этот период усложнились. Он обижался на Лару за то, что она много времени проводит с новыми друзьям, а с ним – только остаток дня. Он встречал ее на вокзале возбужденную от впечатлений, энергичную, гибкую. Лара обнимала его, и он чувствовал, как дрожит ее тело под одеждой, то ли от вечерней прохлады, то ли от встречи с ним. И все его существо устремлялось к ней. А она озорная, веселая, принималась рассказывать о прожитом без него дне.

Ребята в классе каждый день бахвалились своими «подвигами» с девочками, а он все ждал ее. Однажды сказав Ларе, что не тронет ее, пока она сама не решится, он теперь мучился своим обещанием и невозможностью приблизить долгожданный момент.

Выпускной в обеих школах устраивали в один день. Договорились, что Женька пойдет на торжественную часть в Зеленоградске, а после получения аттестатов приедет к Ларе в Калининград. Лицей арендовал клуб «Ольштын» на всю ночь и Женька мог пройти бесплатно как Ларин спутник.

Лара приехала на автобусе вместе с Ирой, они были единственными в классе, кому родители еще не купили машину. Одноклассницы, правда, предлагали подвезти Лару, но без подруги она ехать не согласилась. На ней было маленькое золотое платье, завязывающееся на шее двумя лентами, падающими на спину, а на Ире – серый брючный костюм, очень ей шедший.

– Ты сегодня одна или с кем-нибудь? – спросила Лара, когда они поднимались к входу в клуб.

– Куда ж я без своего мужчины?

– Без своего кого?!

– Да ладно тебе, только не говори, что не знала. А вот, кстати, и он.

По ступенькам поднимался Саня. С собранными в низкий хвост волосами, в вельветовой жилетке поверх белой рубашки он был похож как минимум на графа или барона из костюмированного фильма. Поздоровавшись с Ларой, он склонился перед Ирой в театральном поклоне, выставив вперед ногу.

– Моя королева, – произнес он и поцеловал протянутую Ирой руку, а потом обнял ее, бесцеремонно положив ладонь ниже Ириной поясницы.

У Лары язык застрял в горле, и она ошеломленно смотрела на парочку.

– Выдыхай, бобер! – весело сказала Ира и легонько потрясла подругу за плечо.

– Да я просто… Ну, ничего себе!

– Ну, ты пока переваривай это дело, а мы внутрь пойдем, – сказал Саня, прижав к себе млеющую в его объятьях Иру.

Женька шел пешком от Южного вокзала. Подойдя к «Ольштыну», он увидел стоящую на ступеньках Лару. Она еще не успела его заметить, и он остановился перевести дух. Лара стояла к нему вполоборота, переливаясь чешуей пайеток дразняще короткого платья, глядя в противоположную сторону. В бутафорском свете рекламных вывесок она на миг показалась Женьке мифическим существом, по ошибке оказавшимся в приземленной городской обстановке.

Всю ночь Лара танцевала только с ним и ни словом не обмолвилась о калининградской компании, хотя обычно говорила о них без умолку. Женька смотрел, как двигаются ее бедра, как переступают босые ступни, освободившиеся от сброшенных босоножек на высоком каблуке. Глаза прикрыты, руки описывают в воздухе причудливые фигуры. Она целиком отдавалась музыке, ритму, и тело ее плыло внутри звука и казалось неразделимым с ним. А где-то около половины четвертого утра она вдруг схватила его за руку и сказала, что хочет уехать.

Зеленоградск встретил их тишиной и безлюдностью раннего утра. Когда они подошли к Лариному дому, Женька притянул ее к себе.

– Не могу сейчас просто так с тобой расстаться.

Она молчала, глядя ему прямо в глаза.

– Я тебе кое-что покажу. – Лара ловко высвободилась из его рук и побежала вперед по Балтийской. Женька шел за ней. В конце улицы они свернули за краснокирпичную стройку и оказались посреди дикого заросшего сада, без входа и выхода, без забора и границ.

– Куда ты меня привела? – спросил Женька, удивленный открывшейся ему панорамой.

– Давай за мной! – Лара сняла босоножки и, держа их в руке, пошла босиком по мокрой от росы траве. Она двигалась быстро и уверенно, как грациозная лань, безошибочно ступая по ей одной известной тропе. Женька следовал за ней, он уже точно не знал, где они находятся, а Лара бежала впереди, расплескивая вокруг себя медные отблески волос и блики пайеток. Неожиданно она остановилась и обернулась.