Текст книги "Красная помада"

Женщина открыла глаза и увидела побеленный потолок. С него свисала шарообразная люстра из голубого матового стекла, похожая на огромный чупа-чупс.

«Интересно, сколько нужно времени, чтобы схомячить леденец такого размера?» – подумала было Алиса Гущина, но резкая головная боль накрыла внезапно и практически ослепила.

Алисе захотелось стиснуть гудевшую, как прибывающий на станцию поезд, голову руками, но они лежали бревнышками по бокам обездвиженного тела, накрытого белой казенной простыней. Что происходит?!

Превозмогая боль, Гущина повернула голову вправо и увидела пожилую женщину на соседней кровати, а рядом с ней медицинский прибор, соединявший человека и машину проводами и шлангами. Бабушка не шевелилась и, по всей видимости, была в глубокой отключке.

«Это больница,» – догадалась Алиса, но никак не могла вспомнить, как здесь оказалась.

В палате кроме Гущиной и ее спящей соседки – никого. Алиса попыталась приподняться и представила, как с удовольствием свесит с кровати ноги и поболтает ими, разгоняя застывшую кровь, но не смогла пошевелиться. Тело позывы мозга игнорировало и, казалось, вообще существовало отдельно от хозяйки, во всяком случае от головы с шеей точно.

Алиса отвернулась от бабушки и уперлась взглядом в стену, выкрашенную в голубой цвет. Опущенные жалюзи на единственном окне не давали понять, какое за пределами больничной палаты время суток – день или ночь?

«Это просто сон, – решила Алиса. – Скоро я проснусь и побегу шуршать. Надо только встать!»

Боль в голове начала затихать и удаляться, веки налились свинцом, и Гущина провалилась в темную пропасть тяжелых сновидений, вызванных сильнодействующими лекарственными препаратами…

Когда Алиса снова открыла глаза, бабушка-соседка все еще лежала без движения, стена с окном были на месте, а гнетущая тишина давила на уши.

«Значит не сон,» – призналась Гущина сама себе и еще раз предприняла попытку соединить разум с телом. И снова не смогла этого сделать.

Пока она спала, рядом с кроватью появился стул, на котором, сложив руки на круглом пузике, дремала старшая сестра Нина.

«Она-то здесь что делает?!» – удивилась Алиса.

Увидеть подле себя первой именно Нинку, она никак не ожидала. Дело в том, что сестры уже несколько лет не общались. Причина разлада – унизительная и скандальная дележка отцовского гаража.

После смерти Василия Карповича дочерям осталось наследство – однокомнатная квартира и гараж. Мама сестер Варвара Петровна ушла в мир иной раньше мужа на восемь лет. Родители принципиально не составляли завещание и вообще были против таких буржуазных сделок.

– Вот помрем, все вам и достанется, – упрямо повторяла Варвара Петровна в последние годы своей жизни.

– Чтобы мы потом поубивали друг друга, – бурчала под нос склочная Нинка, лучшим другом которой был телевизор и бесконечные передачи про судебные тяжбы.

Когда пришло время, и сестры вступили в права наследниц, то в опустевшую квартиру родителей въехал единственный сын Нинки – Николай – большой, неуклюжий холостяк с высшим техническим образованием.

Алиса не препятствовала этому, тем более что у нее с мужем Виктором была просторная двухкомнатная квартира в девятиэтажном доме с видом на лес. Квартиру завещала Алисе бабушка по отцовской линии, за которой Гущина, будучи еще студенткой, ухаживала четыре года.

А у племянника жилья не было вовсе и в свои 37 он практически прирос к матери, словно чага к березе. После развода с мужем у Нинки осталась крохотная однушка, и делить столь незавидную жилплощадь пусть с обожаемым, но давно выросшим сыном, женщина устала. Хотелось элементарного простора и свежего воздуха. А вместо этого – бесконечные кружки да тарелки, оставленные в каждом углу после перекусов Николаши, коричневые круги на журнальном столике от им же пролитого кофе и мужские носки с трусами в стиральной машине.

Сын ютился на кухне, где у него имелся продавленный диванчик, а мать аки барыня спала на двуспальной кровати в единственной комнате. После похорон отца Нинка решительно заявила сестре, что Колька переедет в квартиру деда.

Дети Гущиной – дочь Катя и сын Алексей жили отдельно со своими семьями, поэтому Алиска согласилась. Не звери же – родня! И увалень Колька, как ни крути, племянник. Но когда Нинка засобиралась и половину гаража оттяпать, то тут младшая сестра взбунтовалась. Да, у Гущиных уже был гараж, но ведь Лешка с Катькой тоже внуки. Пускай и им что–то от дедов останется!

Продадут гараж, а деньги поделят.

– Вот еще! – заявила наглая Нинка. – Половина гаража моя по праву.

– По какому такому праву? – встрепенулась Алиска. – Ты ведь квартиру себе забрала.

– Я старшая дочь, – безапелляционно выдала сестра. – И мне папа половину гаража обещал!

Ни стыда, ни совести у этой Нинки! Варвара Петровна за глаза называла старшую дочь бульдозером, мол, такая и по головам пойдет не задумываясь, если надо.

Мирно сестры не договорились. Каждая стояла на своем, пришлось судиться. В конце концов, гараж все-таки продали, деньги поделили, благодаря чему родственные связи оборвались окончательно и бесповоротно…

Нинка открыла глаза и увидела, что младшая сестра на нее смотрит.

– Лиска, Лиска, – тотчас запричитала женщина и заплакала.

– Что? – хотела спросить Гущина, но не смогла разлепить засохшие губы.

– Как же так, – покачала головой Нинка и осторожно погладила ноги младшей сестры.

Алиска увидела это, но не почувствовала. Нинка запахнулась больничным халатом, вышла из палаты и вернулась с медсестрой – коренастой брюнеткой восточной внешности. Механическим движением медсестра поправила подушку, на которой покоилась голова Гущиной, попросила не волноваться и пообещала, что все будет хорошо, а затем покрутила колесики на капельнице. Только в этот момент Алиска заметила, что сама, как и ее соседка, подключена к аппарату.

Нинка молча наблюдала, то и дело утирая слезы.

– Где Витя? – хотела спросить Алиса, но вместо этого почувствовала дикую усталость.

Голова закружилась, глаза заволокло пеленой. Очередная порция лекарства впрыснулась в кровь и Гущина полетела на Марс, а может и дальше…

В следующий раз, когда Алиса очнулась, у кровати сидел Виктор. Мужчина был бледный, как простыня, а на лбу его зиял свежий розовый шов.

– Привет! – тихо сказал муж и склонился над Гущиной.

Коснулся губами ее щеки, уколол щетиной.

Женщина выпучила глаза, давая понять, что хочет узнать, как и почему она оказалась в больнице. Виктор погладил Алису по голове и прошептал: «Тебе сейчас нельзя волноваться!»

– Что случилось? – металась женская душа. – Расскажи, что со мной?

Но Виктор ничего не успел рассказать, пришел врач. Точнее пришла. Стройная, с высокой грудью шатенка. У доктора была стильная стрижка и идеально накрашенные красной помадой губы.

«Наверное, это «КисКис» от Герлен, – решила Алиса».

В одном глянцевом журнале Гущина читала, что «КисКис» – самая дорогая помада в мире и стоит 62 тысячи долларов. Такая цена обусловлена футляром, который выполнен из золота и мерцающих бриллиантов. Соавтор данного шедевра Эрве Ван дер Стратен утверждал, что «помада просто волшебная, потому что никто не знает, каким образом она преобразится, после того как со временем первый слой сойдет».

Какой из слоев лег на губы медика, было неясно, но сочный красивый цвет помады – возможно и не от Герлен вовсе – женщине шел. По внешнему виду Снежаны Андреевны (Алиска прочитала имя на бейдже) было заметно, она за собой следила и выглядела прекрасно – лет на 35 или чуть больше. А ее алые губы в безликой больничной палате были единственным ярким пятном, за которое хотелось зацепиться взглядом. И Гущина зацепилась, как утопающий за соломинку!

– Вы родились в рубашке, – обратилась врач к Алиске и сдержанно улыбнулась.

Гримаса докторши означала только одно – больше от меня вы ничего не узнаете.

«Сволочь, – мысленно обозвала Алиса Снежану Андреевну и потеряла сознание».

Прошло еще несколько дней, которые Гущина пребывала в бреду и полудреме. Из внешнего мира то и дело до нее долетали обрывки фраз про автомобильную аварию, плачь дочери Кати, медицинские термины и неутешительные прогнозы врача на вопросы родственников: «Что теперь будет?»

– Наверное, я уже умерла, – решил кто–то, находящийся внутри Алисы. – Черт, а как же мои цветы?

– Какие цветы? Ты умираешь или уже умерла! – возмутился кто-то еще.

– Если я умру, они тоже умрут, – постарался объяснить первый голос.

– Ну и хрен с ними! – резюмировал голос второй. – Подумай уже о себе, дура!

Думать о себе Алиска давно разучилась. Половина жизни прожита – неминуемо приближался полтинник. Животные страсти сменились монотонными обязанностями. Для себя любимой остались только личные маленькие радости – кофе по утрам, вовремя пришедший автобус, прогулки в лесу и цветы.

Дети выросли и отпочковались, муж давно стал соседом по квартире и постели.

Раз в месяц, а то и реже Гущина просыпалась от незатейливых мужских ласк – Витька, как шпион, желающий остаться незамеченным, пристраивался сзади. Алиска вроде как в процессе не участвовала, в основном делала вид, что спит, но телом воспользоваться позволяла. Мужа обижать не хотелось. Не чужой ведь!

Другого секса у пар с 25–летним стажем скорей всего не бывает, успокаивала себя Алиска. Хотя, иногда волна возбуждения накатывала и тогда Гущина, представляя себя в объятьях горячего испанского идальго, доводила себя до оргазма сама, пока муж смотрел в соседней комнате телевизор. Так и жили.

После сорока Алиса Гущина перестала быть женщиной. Во всяком случае желанной мужем. Как будто чья–то невидимая рука щелкнула такой же невидимый тумблер, установив его из положения «Женщина» в «Просто человек».

Виктор больше не смотрел на жену так, как делал это раньше – с интересом и вожделением. Огонь в мужских глазах угас. Алиска и сама все прекрасно понимала, ведь с каждым годом не молодела, а возрастные носогубные складки, сделали ее похожей на куклу–конферансье из театра Образцова. Груди уже не были упругими, зубы начали крошиться, а на новые – белоснежные и фарфоровые – денег, разумеется, не было.

Некогда модную и яркую одежду заменила практичная неброских цветов. На смену каблукам пришли кроссовки. Из косметики только дезодорант, увлажняющий кожу рук крем, да бесцветный блеск для губ. Правда седые корни Алиска регулярно подкрашивала и еще делала стрижку в парикмахерской, потому как органически не переваривала баб с неухоженными головами. Ей казалось, что этого вполне достаточно. Да и, собственно, для кого хорошиться? Виктор, как мужчина, ее больше не волновал, а искать кого-то на стороне, так сказать для здоровья, Алиса считала предательством. Хотя, в школе, где Гущина почти 20 лет трудилась заведующей по хозяйственной части, бывали случаи и похлеще, чем в бразильских сериалах. Коллеги изменяли мужьям или женам, заводили новые семьи, рушили многолетние браки. Не все, конечно, но многие.

Алиса старалась никого не осуждать, но не всегда получалось. Бывало, что возмущение от того или иного поступка сослуживца буквально душили примерную по всем показателям Алису Васильевну, причем с такой силой, что даже по ночам не спалось. Приводило в чувство женщину только одно – в собственной семье все было ровно. Ни тебе измен, ни искушений, сплошное взаимоуважение и порядок. Этакое умиротворенное болотце. Но зато свое – родное.

С годами Алиса и Виктор Гущины стали соратниками, практически как Владимир Ильич Ульянов и Надежда Константиновна Крупская. С разницей только, что сплотила их не социалистическая революция, а обычная среднестатистическая семья. Жили в одной квартире, исправно платили по счетам, помогали детям, работали в огороде.

– Серьезных травм у нее нет, – услышала Алиса женский голос извне.

– Но она же не может двигаться! – возмутился Виктор.

Гущина узнала голос мужа.

– Вполне возможно, что это реакция организма на произошедшее, – прозвучало в ответ. – Стрессовая ситуация. Шок! Так бывает и в этом случае восстановление зависит от индивидуальных ресурсов самого пациента. Грубо говоря, если человек сам не захочет, то не встанет.

– Это точно? – тихо спросил Виктор, опешив от озвученных перспектив.

– Нет, конечно, – ответила Снежана Андреевна. Внутренние голоса в голове Гущиной пришли к консенсусу, что это именно она. – Но еще раз повторяю – ваша жена родилась в рубашке. Вылететь через лобовое стекло на проезжую часть и отделаться небольшим смещением позвонков и переломом ребер… В моей практике такого еще не было.

И в этот момент слова Снежаны Андреевны запустили механизм в Алискиной голове, и она вспомнила. И то, как они с мужем поехали в воскресенье на дачу. И то, как во время движения машины Алиска отстегнула свой ремень, чтобы дотянуться до сумки, лежащей на заднем сиденье. И визг автомобильных тормозов, когда Виктор пытался избежать столкновения с летящей по встречке иномаркой. И страшный удар, и как Гущину, словно щепку, выбросило из салона. И даже то, как ее грузили в карету скорой помощи. Вот, оказывается, что произошло. А теперь Алиска лежит, словно египетская мумия, не двигаясь, и выясняется, что сама этого хочет. Оригинально, ничего не скажешь! Ушлая Снежана Андреевна просто пытается выгородить себя и администрацию больницы, чтобы семья очередной тяжелой пациентки по судам не затаскала. В медицинской среде – обычная практика.

Гущина сделала неимоверное усилие и открыла глаза. Первое, что она увидела – красные губы докторши, а потом бледное и растерянное лицо мужа.

– Привет! – попытался улыбнуться мужчина.

– Пить, – кое-как разлепила сухие губы Алиса. – Пить…

Снежана Андреевна пробуждению пациентки обрадовалась, а тому, что она заговорила – тем паче.

– Вот и речь вернулась, – констатировала медик. – Значит, мозг не поврежден.

– Конечно, не поврежден, – зло подумала Алиса. – Как только встану, так сразу тебе это докажу!

Виктор поднес ко рту жены бутылку с водой, из горлышка которой торчала соломинка. Гущина сделала глоток и почувствовала, как вода мгновенно побежала по жилам, возвращая к жизни. Еще глоток, потом еще один. Вода была теплой, и в пятилетнем возрасте сын Алешка называл такую воду сухой, но ничего вкуснее Гущина никогда не пробовала. Все познается в сравнении.

Напившись сухой воды, Алиска попыталась пошевелиться. Тело осталось неподвижным. Из уголка левого глаза Виктора выкатилась крупная слеза и покатилась по небритой щеке. Через две недели Алису Гущину выписали из больницы.

***

В народе говорят – дома и стены лечат. Поэтому Алиска полагала, что, оказавшись в квартире, среди любимых монстер, кротонов и диффенбахий, она тотчас встанет, и как ни в чем не бывало, пойдет варить суп. Привычная жизнь перешла в режим ожидания – в огороде давно пора высаживать перцы, у внучки Алечки скоро день рождения, а в школе на носу инвентаризация, о которой Гущина тоже вспомнила. Но процесс улучшения остановился на частичном возврате речи и памяти. У Алиски по-прежнему не двигались ни руки, ни ноги. Ничего вообще не двигалось, кроме головы и шеи. А словарный запас некогда общительной женщины теперь состоял из нескольких коротких слов, каждое из которых давалось непосильным трудом. И это было страшно!

«Нужно подождать, – успокаивала себя Гущина. – Организм вспомнит. Самый сложный период уже позади».

Но она ошибалась. Самый сложный период «новой» жизни только начинался…

Первый день после выписки женщина старалась вести себя как обычно. Как будто ничего серьезного не произошло, просто легкое недомогание.

Алиса улыбалась мужу, и детям, забежавшим проведать мать. Вечером приперлась Нинка и практически с порога обрушилась с обвинениями на Виктора за то, что тот даже не догадался заглянуть под одеяло жены, где ее тело самопроизвольно справляло естественную нужду.

Сестра принесла с собой две упаковки памперсов для взрослых, подмыла Алиску, и с помощью Виктора переодела. После первой неудачи мужчина начал учиться ухаживать за женой. За своей больной лежачей женой.

Несколько недель Гущин исправно менял простыни и памперсы, кормил Алиску, давал лекарства, рассказывал новости. Но дни шли, жена оставалась неподвижной, вдобавок стала часто плакать или становилась агрессивной.

В болезнях обостряются самые темные стороны человеческого характера. Далеко не каждый способен принять свой недуг и смириться с теми ограничениями, которые он принес. Алиса Гущина не была суперменом – она тоже не смогла. В своих снах женщина бегала и прыгала, а, проснувшись, каждое утро с ужасом осознавала, что не может двигаться.

Терапия и массажи не помогали, лекарства тоже. Долгожданного исцеления не произошло ни через месяц, ни через три. Медики, которые вели историю болезни Алисы, разделились на два лагеря. Одни предлагали Виктору запастись терпением и не сдаваться, другие пророчили жене паралич до конца дней.

Коллеги по работе тоже давали советы. Те, что потактичнее говорили, мол, это судьба – нужно нести свой крест, другие – более бесцеремонные– советовали определить жену в хоспис и приводили страшные примеры из жизни.

Виктор старался не поддерживать разговоры на эту тему, в основном отмалчивался, но вода камень точит. Все труднее ему становилось совладать с обидами, которые неожиданно повылазили на белый свет, хотя на самом деле мужчина просто не мог справиться с внутренней болью. Чтобы ухаживать за больным с любовью, нежностью и терпением, нужно быть человеком определенной душевной широты и щедрости. А именно с этим у Гущина всегда возникали проблемы.

Витька был хороший и добрый мужик, но не орел, как говорила героиня Нонны Мордюковой в одном фильме. Поэтому чувственный запас, балансирующий на поверхности, иссяк быстро, и образовавшаяся пустота в мужской душе наполнилась упреками и агрессией.

После автомобильной аварии Алиса из удобной и привычной жены превратилась в препятствие в достижении желаемого – покоя и беззаботной жизни.

Мужчина оказался к этому не готов. Да и кто к такому готовится?! Что если и у вас низкий порог терпения, и воля развита слабо? Пока не бахнет, не узнаешь наверняка.

Люди не рождаются милосердными, они таковыми становятся в силу тех или иных обстоятельств. Или не становятся. Не каждое сердце способно на подвиг, а кто без греха, пусть первый бросит камень.

Несколько месяцев Виктор убеждал себя, что поступает правильно, поступает по-человечески. Он даже считал себя немножко героем, ведь не бросил супругу в беде, заботился, многому научился.

– Я люблю жену, – твердил Гущин, – и не хочу с ней расставаться, каких бы жертв мне это не стоило.

Но с каждым днем жертв требовалось все больше. Чтобы преодолеть проблему ее нужно принять, и разумно подойти к ее решению. Так говорят. Но как это сделать, если не хватает ресурсов, чтобы поддержать даже самого себя? Когда ты опустел и выгорел эмоционально?

Первое время мужчина ухаживал за Алисой бережно. Осторожно переворачивал ее, следил, чтобы на теле не появлялись пролежни, кормил, пытался шутить. Иногда отца сменяла на посту дочь Катя, или приходила на подмогу Нинка. Алешка тоже приходил, но к матери не прикасался. Она понимала – сын всегда был брезгливым.

Поначалу Гущиной было неловко и стыдно, за то, что родным приходится ее полностью обслуживать. Но человек – та же скотина, ко всему привыкает. И Алиска смирилась, да и выбора у нее не было – женщина во всем зависела от своих помощников.

Через полгода Виктор выдохся. Устал мужик! Силы, в основном моральные, покидали и таяли, как прошлогодний снег под вешними лучами солнца.

И хотя за это время Гущин поднаторел и набрался опыта, опыт без сантиментов – штука опасная. Доброе слово и кошке приятно, оно – особенно для больного человека – словно глоток воды. Живой воды, не сухой.

В какой–то момент мужчина начал делать все машинально. Достаточно грубо, словно мешок с мукой, он кидал Алиску из стороны в сторону, обтирал одной и той же тряпкой ей и лицо, и ягодицы, забывал покормить или поменять на ночь памперс.

Женщина не могла сделать этого самостоятельно, поэтому билась затылком о подушку, мычала, когда хотела пить или есть. Но Виктор не приходил.

Алиса злилась, ненавидела мужа и жалела себя. До смерти! Она перестала говорить, не реагировала на вопросы родственников, плакала. То, что с ней произошло, женщине казалось несправедливым и непереносимым, она постоянно пребывала в состоянии безвыходности и тоски.

– Я в гробу, – обреченно считала Гущина, часами рассматривая белый потолок. Больше над головой ничего не было. Сплошное белое полотно, и никуда от него не деться. Алиска даже повернуться не могла, просто лежала, смотрела и думала, думала, думала…

Ежедневно она прокручивала в голове один день. Тот самый чертов день, когда закончилась ее жизнь, и началось существование.

Почему это случилось именно с ней? Что если бы она не полезла тогда за сумкой или вообще не поехала на дачу?

Садовый участок Гущиных находился за городом, и Алиска трудилась там, как одержимая. Копание в земле, культивирование и заготовки на зиму наполнили ее жизнь смыслом, приносили утраченные с годами женские радости и удовлетворение.

Участок супруги приобрели еще в начале 90–х и в свое время, когда в стране не платили денег, и элементарно не хватало продуктов, картошка-маркошка спасли Гущиных от голодной смерти. Теперь же поездка на дачу служила бегством от домашних хлопот, обязанностей и людей.

– К земле меня тянет, – шутила женщина, когда Катька советовала матери не упахиваться на грядках до гипертонии.

– Хочешь, я куплю тебе мешок картошки? – предлагала дочь.

– Не надо, – отмахивалась Гущина. – У нас своя.

Катька злилась, не понимала подобной одержимости.

– Ну хоть ты ей скажи! – наседала тогда она на отца.

– Да пускай возится, – пожимал плечами Виктор.

Мужчине было все равно. Он с удовольствием бы полежал на диване перед телевизором, но подкупали свежий воздух и природа. Участок Гущиных – на самой окраине, за забором – сосновый лес. А это грибы да ягоды, по которые Виктор ходить любил.

– Да вы как дед с бабкой! – негодовала дочь. – Съездили бы куда–нибудь, отдохнули. Хотя бы в кино сходите!

– Чем выше от земли живет человек, – объясняла Алиса дочери. – Тем более он склонен к психическим расстройствам. Это не мое мнение, так ученые определили.

– Ой, как хотите! – сдавалась Катька и остывала до очередного разговора с родителями.

Сейчас, лежа в кровати – голодная, холодная и обозленная на весь мир – Гущина думала, что, называя своих родителей стариками Катька во многом была права. Перешагнув 45-летний рубеж, Алиса решила больше не жить, а доживать. Старость – это не возраст в паспорте, это состояние души. Конечно, болячки и изношенность организма никто не отменял, но все-таки…

Можно оставаться молодым и в 80, а можно состариться в 20. Каждый этот возраст определяет сам. Своими мыслями, поступками и родительскими установками. Куда же без них!

Варвара Петровна всегда говорила, что настоящая жизнь – это когда тебе 30, а дальше начинается процесс дожития – а попросту ожидание неизбежного конца.

Не то чтобы Алиска поддерживала мамины взгляды, многие из которых были достаточно спорными, но данное утверждение прижилось и поселилось в душе. Правда теперь, когда женщина пролежала в кровати почти год, это казалось ей неправильным. Просто чудовищно неверным!

Что если бы жизнь дала Алиске еще один шанс? Прямо сейчас, вот сию минуту, Гущина скинула бы с себя одеяло и неожиданно поднялась. Сразу же поспешила бы мыть полы и пропалывать огородные грядки? Нет!

Гущина была уверена, если бы такое чудо с ней произошло, она бы купила себе легкое летнее платье с цветочным принтом, чтобы в пол! Алиска бы надела туфли на каблуках и прошлась по улицам города, виляя бедрами. Хотелось именно повилять бедрами, как непристойная женщина! Ах, если бы к ней снова вернулась способность двигаться! Алиса прожила бы каждый отведенный ей день осмысленно, каждый час провела в гармонии с природой и самой собой.

Женщина зажмурилась и попыталась пошевелиться. Потом попробовала еще раз…и еще.

– Эй, я все поняла! – беззвучно кричала она кому-то, глотая слезы. – Я хочу жить! Слышишь?!

Но никто не слышал парализованную женщину, небесный свет не озарил комнату, и ангелы с целью поднять Гущину под белы ручонки с постели в окно не влетели.

Вместо этого Алиса услышала, как хлопнула входная дверь.

– Витька пришел, – догадалась женщина. – Сейчас хотя бы покормит.

Последний раз она еле вчера утром – холодную овсяную кашу, а сейчас уже вечер следующего дня. Гущина определяла время по электронным часам на комоде, которые еще показывали и дату.

Но в комнату никто не зашел, а за дверью раздались голоса. Разговаривали двое. Алиса узнала тембр голоса мужа, другой голос был женским. Говорили тихо, видимо, чтобы Гущина не услышала.

Может Катька пришла? Хотя та сразу бы у матери появилась, да и голос был не дочкин. У Катьки он низкий, а этот высокий, более звонкий.

– Наверное, сиделку прислали из собеса, – предположила Алиса. – Есть же такие социальные работники, которые за лежачими ухаживают. А может Витька даже нанял кого?

Через час раздумий и догадок в комнате все-таки появился муж. Он был один, без сиделки. Мужчина подошел к кровати, в руках он держал тарелку. Алиса уловила запах пищи. Это был плов и, разумеется, снова холодный. Привычным движением Виктор Гущин приподнял жену на подушках и начал кормить. Женщина жадно проглатывала куски холодной курицы, жуя их через раз, но, даже не смотря на испытываемый голод, она заметила, что Витька старается на нее не смотреть. Из-за этого он несколько раз провел ложкой Алисе по щеке, а затем вообще попал в ухо, высыпав рис на лицо.

К тому, что Витька больше не говорил с ней, Гущина начала привыкать. Но до этого момента он никогда не отводил взгляд, смотрел на жену, как на стол, или стул, или какой другой неодушевленный предмет. А в этот раз, что-то изменилось, и Алиса это почувствовала.

– М-м-м-м-м, – вопросительно промычала женщина, что означало «Кто там пришел?!»

Виктор не отвечал. Резким движением он скинул с жены одеяло, надел перчатки и начал менять ее одноразовое белье, которое не меняли уже больше суток. Отяжелевший подгузник грохнулся на пол, словно тугой футбольный мяч, а комната наполнилась характерным запахом.

– М–м–м–м–м! – снова замычала Алиса, лежа на боку.

Мол, кто там? Ты что меня не слышишь?!

Ответа не последовало. Закончив неприятные процедуры, Виктор снова положил жену на спину, накрыл тело одеялом и высыпал в рот вечерние таблетки со своей крупной и шершавой ладони. Алиске захотелось прижаться к ней щекой, потереться, как кошке. Захотелось, чтобы мужские руки коснулись ее грудей, чтобы погладили их, а потом сжали. Господи, как же давно они с Витькой не были близки! Словно это было в другом веке или вообще не с ними!

К сожалению, ни первому, ни второму не дано было осуществиться. Да, Виктор и Алиса стали чужими людьми, но разделила их вовсе не больничная койка, хотя и она в какой-то мере поставила точку в этой печальной истории. Но все-таки имелась и другая более веская причина того, что Виктор не смотрел жене в глаза и больше не собирался прикасаться к ней как мужчина. Никогда! Дело в том, что уже несколько месяцев как примерный семьянин и любящий муж Гущин Виктор Сергеевич гладил и сжимал в постели груди совсем другой женщины. Своей коллеги – 38-летней бухгалтерши Ларисы Петренко, с которой у него случился служебный роман.

***

Все началось на корпоративе, посвященном 20-летнему юбилею фирмы, в которой трудился Виктор. Виктор Гущин руководил отделом закупок. На роль героя-любовника мужчина никогда не претендовал, все его коллеги женского пола знали – Витька в этом плане бесперспективный – инфантильный и безнадежно женатый. Хотя внешние данные Гущина дамы всегда отмечали – высокий рост, отсутствие живота и практически полное сохранение волосяного покрова на голове. Немногие мужчины в его возрасте могли похвастаться таким богатством!

Когда на горизонте появилась широкобедрая и белокожая Лариса Петренко, Виктор Гущин потерял покой и сон. Всюду ему мерещилась новая бухгалтерша, которой начальник отдела закупок овладевал практически на любой ровной поверхности. От представления эротических картин страстного совокупления, сердце Виктора начинало стучать в голове и пальцах, а кровь с радостным возгласом «Ёхоу!» устремлялась в детородный орган хозяина, и Виктору Сергеевичу приходилось ретироваться в туалет – доводить себя до финала.

– Блин, как пацан какой-то, – злился Гущин и не знал, что делать. Уволиться, может?

Лариска Петренко по натуре своей была хищницей и к сорока планировала выйти замуж. По-настоящему! Она всегда пользовалась популярностью среди мужского пола, но на своем пути постоянно встречала каких-то сволочей. Первый гражданский муж бросил ее с маленьким сыном Данькой, второй сожитель ревновал к каждому столбу и поднимал на нее руку, третий изменял, а четвертый вообще обокрал. Игроком оказался!

Каждый раз Лариса, словно птица Феникс, восстанавливалась из пепла, и начинала жизнь с чистого листа. Данька давно вырос, превратился в 17-летнего дылду с 43-м размером ноги.

Жили мать с сыном в однокомнатной хрущевке. В тесноте, как говорится, да не в обиде. Иных перспектив купить или снять жилье попросторнее у Петренко не было. Последний Ларискин муж украл все ее сбережения – около 800 тысяч рублей, которые она откладывала на покупку новой квартиры несколько лет. Накопить такую сумму снова – нереально, тем более что женщине приходилось выплачивать кредиты, чтобы погасить долги мужа-игрока, определенные ей судом.

Очередное предательство едва не добило Ларису, но неожиданно ей предложили хорошую должность с приличной и стабильной зарплатой. Петренко без сожаления оставила свое предыдущее место работы – фирму–однодневку – и устроилась в компанию, в которой трудился Гущин. Женщина моментально оценила, какой эффект она произвела на Виктора Сергеевича. И спустя какое–то время перешла в наступление – специально прикасалась к нему – то коленом в буфете, то рукой, когда приглашала к себе за расчетным листком или какой–то справкой. Тугая кофточка, с правильно расстегнутой на груди пуговкой, обтягивающая упругие бедра юбка-карандаш и чувственные губы бухгалтерши свое дело сделали быстро. Петренко нашла себе кандидата в мужья. Плевать, что женатый! Ларису этот факт никогда не смущал.

– Жена не стенка – можно и отодвинуть! – часто говорила она.

– На чужом счастье – своего не построишь, – пытались образумить ее подруги. Замужние, в основном.

– Многие пары живут вместе из-за многолетней привычки, – утверждала хищница Петренко. – Так разве это счастье?!