Текст книги "Повеса с ледяным сердцем"

– Чтобы что? – Рейф понимал, что он несправедлив к ней, но не мог ничего поделать с собой. Что-то в ней выводило его из себя. Глядя на нее, хотелось вытряхнуть ее невинность, но в то же время им завладевало противоположное чувство – защитить ее. Рейф ничего не понимал. Да и не пытался. – Что же в моем джентльменском поведении оскорбило вас, мисс Маркхэм? Вам хотелось, чтобы я поцеловал вас?

Лицо Генриетты густо покраснело.

– Я этого совсем не хотела. Мне было приятно, что вы не нашли во мне ничего привлекательного.

– Тут вы ошибаетесь. Совсем наоборот.

Рейф говорил насмешливо, на лице появилось почти хищное выражение. Как он оказался так близко к ней? Генриетта почувствовала его тепло даже сквозь складки пальто и платья. Хотя он и брился сегодня утром, она заметила небольшую щетину на его подбородке. Почувствовала, как стало трудно дышать. Или же дыхание участилось. У нее запершило в горле. Пульс забился с бешеной скоростью. Ей стало страшно. Точнее, опасения смешались с волнением. И по неведомой причине такое ощущение было приятным.

Генриетта не поняла, когда разговор успел принять такой оборот, лишь думала о том, что Рейф Сент-Олбен находит ее привлекательной. Хотя совершенно точно знала, что она не красавица. Мама была красивой и считала благом, что Генриетта не пошла в нее, ибо красота опасна. Она привлекает к себе непорядочных мужчин. Таких, как Рейф Сент-Олбен. Генриетта не была опасной красавицей, но Рейф Сент-Олбен все равно проявил интерес к ней.

– Потеряли дар речи, красноречивая мисс Маркхэм?

Граф оказался в такой близости, что она чувствовала его дыхание на своем лице. Надо бы отстраниться, но она не смогла этого сделать. Не хотела.

– Я не…

– Коль скоро вы считаете меня дурным повесой, – хрипло сказал Рейф, – будет справедливо, если я оправдаю свою репутацию. А вы, моя прелестная спутница, расплатитесь за то, что воспользовались мною. Уже второй раз вы не оставляете мне выбора, лишь спасать вас. Я заслуживаю хотя бы какого-то вознаграждения.

Рейф не хотел так поступать, но, похоже, уже не мог сдержаться. Он даже не осознал степень соблазна, пока не поддался ему и не поцеловал ее. А ведь собирался лишь упрекнуть ее, слегка пожурив, но она на вкус казалась такой приятной, от слез и солнца источала такой аромат, а он еще не видел уст, так напрашивавшихся на поцелуй, что сам был наказан вспышкой непрошеного желания. Непреодолимого желания. Ее губы были пухлыми, розовыми и мягкими, точно созданными для поцелуев. Рейф скользнул своими губами по ее устам и снова поцеловал ее, точно разжигая аппетит. Когда же Генриетта не отстранилась, он игриво раскрыл ее губы языком и опять поцеловал, на этот раз очень-очень долго. Он совсем забыл, где находится, при каких обстоятельствах они встретились, и отдался простому удовольствию.

Для Генриетты время остановилось, хотя птицы все еще пели, а ветер над их головами шелестел листьями дерева. Ее сердце, очевидно, тоже замерло. Она боялась шевельнуться, чтобы не развеять чары. Ее первый поцелуй. И какой поцелуй. Его уста совсем не такие, как у нее. Его прикосновение к ее плечам, спине, плотное соприкосновение тел. Генриетта не сопротивлялась. Ей это начало нравиться, хотя следовало бы ужаснуться, но… Она была зачарована.

Когда Рейф отпустил ее, она лишь смотрела на него, вцепившись в его плащ, от удивления прикрыв рот рукой.

– Меня раньше никогда не целовали, – выпалила Генриетта и тут же густо покраснела.

– Я это понял, – ответил Рейф.

– Да? Это было… я была?..

– Все было приятно.

Слишком приятно. Лишило самообладания. Рейф, гордившийся умением владеть собой, почувствовал, будто поддался неожиданному порыву чувств. Не вожделению, а чему-то более примитивному, более чувственному. Он сместился на некоторое расстояние, чтобы скрыть очевидные признаки своего возбуждения.

– О!

– С другой стороны, я не очень-то добр. Генриетта, имейте это в виду.

В его голосе отчетливо прозвучало предостережение. Смеясь, он выглядел совсем другим человеком, однако завеса снова опустилась, ресницы закрыли глаза, губы сжались.

– Думаю, вам хочется, чтобы я так думала, – смело ответила Генриетта.

– Мне показалось, вы так и подумали.

Наступила зловещая тишина. Генриетта отчаянно пыталась собраться с мыслями.

– Я так и подумала, – наконец призналась она, – но сейчас у меня в голове все перепуталось.

Рейф был восхищен ее честностью, хотя и не собирался следовать ее примеру. Он и сам смутился. Не стоило целовать ее. Он лишь хотел наказать девушку, но его намерение обернулось против него самого. Генриетта пробудила в нем давно уснувшие чувства. Он не хотел этой страсти так же, как не собирался решать вопрос, что делать с ней.

– Я остановился здесь, чтобы перекусить, – сказал Рейф, быстро вставая. – Наверное, вы тоже проголодались. Возможно, на сытый желудок мы найдем выход из этой весьма неприятной ситуации, в которую вы меня втянули.

Генриетта, точно в тумане, смотрела, как Рейф большими шагами подошел к фаэтону и стал вытаскивать большую плетеную корзину, которую она прежде не заметила, поскольку спряталась позади дорожной сумки. Она коснулась своих губ, которые еще покалывало от его поцелуев. Боже, он поцеловал ее! Рейф Сент-Олбен! Целовал ее! А она отвечала. Генриетта совсем потерялась от стыда.

Неужели это она так себя вела? И не чувствовала никакого стыда. Да она и понятия не имела, что чувствовала. Не понимала, на голове или ногах она стоит. Будто весь мир перевернулся вверх дном и она очутилась в неизвестной стране. Будто она выпила слишком много вишневой наливки, которую один из деревенских жителей дарил папе на Рождество. Будто грезила наяву, ибо все, что случилось в течение последних нескольких часов, никак не походило на ее обычную жизнь. И уж точно так ее целовали впервые.

Генриетта снова прикоснулась к своим губам, пытаясь вернуть недавно испытанное ощущение. Поцелуй кружил голову, точно вино, сладкий как мед. Неудивительно, что поцелуи сбивают людей с верного пути. Еще один такой поцелуй, и она сбилась бы с пути истинного. Оказалась неизвестно где. Наверное, там, где обитают повесы, охотящиеся на ничего не подозревающих женщин. Генриетта еще раз напомнила себе о том, что надо быть начеку. Только вот незадача, частично Генриетта была наделена бунтарским духом, и поцелуи Рейфа пробудили этот дух, а тот и не думал проявлять осторожность. Мама намекала, что повесы заставляют невинных дев терпеть всякие неприятные вещи. Но то, что пережила Генриетта, пробудило совсем другие чувства. Неужели мама ошибалась?

Рейф поставил корзину на одеяло у ее ног.

– Я часто останавливаюсь здесь, когда разъезжаю между Вудфилдом и Лондоном. Здесь мне нравится больше, чем на постоялом дворе, где останавливаются почтовые экипажи.

Рейф раскладывал еду. В корзине оказался пирог с дичью, золотисто-коричневые слоеные кондитерские изделия, цыпленок, зажаренный целиком и начиненный ароматным луком и шалфеем, перепелиные яйца, холодная заливная семга, сыр и корзиночка с ранней земляникой.

– Боже мой, этим можно накормить небольшую армию, – заметила Генриетта, с благоговением глядя на соблазнительные яства.

Рейф возился с бутылками и стаканами.

– Правда? Знаете, мы ведь не обязаны есть все. Что вы хотите – кларет или бургундское? Я бы посоветовал кларет, бургундское вино слишком крепкое для трапезы под открытым небом.

Генриетта расхохоталась.

– Мне кларет, пожалуйста.

– Что тут смешного?

– Все это. То, что вы и я, граф и гувернантка, устроили пир на берегу Темзы. Никогда в жизни не бывала на столь превосходном пикнике.

– Это довольно скромная еда.

– Возможно, для вас. Дома я привыкла к более простой пище.

Рейф отрезал щедрый кусочек пирога.

– Расскажите мне больше о своей семье.

– Тут нечего рассказывать.

– Вы единственный ребенок?

– Да.

– У вас нет других родственников?

– У меня есть тетя, но я никогда не видела ее. В семье мамы считали, что папа недостоин ее. Родственники мамы не одобрили их брак, еще меньше им понравилось то, что папа собирается посвятить себя благополучию других, вместо того чтобы заняться этим в собственной семье.

– Вы восхищаетесь своим отцом?

Генриетта задумалась.

– Да, в некотором смысле. Я не обязательно согласна ни с тем, что он делает, ни с тем, что он считает первоочередными задачами. Однако он верен себе. И маме.

Ее рука остановилась над чашечкой с земляникой. Рейф достал одну ягоду и положил ей в рот. Земляничный сок засверкал на ее губах. Рейф наклонился к ней и смахнул его большим пальцем. Она машинально облизнула его палец. Рейфа будто стрелой пронзило, и он тут же напрягся, наклонился к ней и подставил свои уста. Их губы на мгновение соприкоснулись, больше ничего не произошло, но ее глаза округлились, губы уже предвкушали поцелуй, а его мужское достоинство напряглось.

Этого оказалось и достаточно, и недостаточно.

– Генриетта Маркхэм, знайте, я еще никогда не встречал таких сочных губ. Расценивайте это как предостережение. Вы уже насытились?

– Насытилась? – Генриетта уставилась на него непонимающим взглядом. Неужели он чувствовал, как бьется ее сердце? Как она покрылась гусиной кожей, и ее бросает то в жар, то в холод?

– В смысле уже наелись? Если да, думаю, самое время решать сложный вопрос, как мне поступить с вами.

– Со мной? Вам ничего не надо делать. Только высадите меня в Лондоне, если угодно.

– Что вы собираетесь там делать? Скрываться? Знаете, об этом происшествии так просто не забудут. Изумруды Ипсвичей – не безделушки.

– Я знаю. Неужели вы меня считаете не только воровкой, но и идиоткой?

– Я много чего думаю о вас, но не считаю, что вы способны украсть. Вы слишком честны.

– О!

– Вы очень торопитесь делиться своими мнениями, но еще больше торопитесь судить. Делаете неожиданные предположения, основанные лишь на слухах, видите мир черно-белым и не хотите признавать серых тонов. Подозреваю, вы, как и ваш отец, верны себе. Но думаю, вы не воровка.

Только сейчас Генриетта поняла, сколь важны эти слова. Плохое мнение о ней задевало ее за живое. Несмотря на то что он – повеса.

– Значит, вы верите мне?

– Бедная Генриетта, вы много пережили за эти последние часы.

– Всегда найдутся люди, которым повезло меньше, чем мне, – решительно сказала Генриетта. – Так говорит мой папа.

Рейфа такая мысль не обрадовала. Он не знал, что подумал бы ее отец, отрешенный от всего земного, о переделке, в которую угодила его дочь.

– Их не так уж много. Вы отдаете себе отчет в том, что сильно осложнили свое положение, когда решили сбежать?

– Я знаю, но…

– Ваше поведение лишь подтверждает вашу вину.

– Знаю, но я не смогла ничего придумать, как…

– По правде говоря, мне следовало бы передать вас в руки властей, пусть они решают вашу участь. Все же вы невиновны. Дело в том, что вы вели себя как преступница и, более того, втянули меня в это дело.

– Но ведь никто не заметил, как я забралась в ваш экипаж и…

– Стало известно, что я обнаружил вас, а потом отослал назад к Хелен Ипсвич. Когда выяснится, что я покинул Вудфилд примерно в то же время, когда вы исчезли, даже сыщик с Боу-стрит сообразит, что к чему. Вы поставили меня в безвыходное положение. Я не могу донести на вас в полицию, поскольку в этом случае сам рискую быть обвиненным в сообщничестве, однако совесть мне не позволяет просто так бросить вас.

Рейф был не склонен к благородству, отваге и необдуманным действиям, но трогательная смелость Генриетты Маркхэм, охвативший ее неподдельный ужас, когда она услышала выдвинутые против себя обвинения, нешуточные опасности, угрожавшие ей, подвигли его и на благородство, и на импульсивные действия. Вольно или невольно он стал участником этого фарса. Однако во всем этом был и свой маленький плюс – ему не придется вести с бабушкой малоприятную откровенную беседу.

– У меня нет выбора. Я помогу вам, – сказал Рейф и кивнул, как бы соглашаясь с собой.

– Чем вы мне поможете?

– Найти этого вора. Найти изумруды. Это позволит вам восстановить доброе имя.

– Я вполне справлюсь с этим сама, – с негодованием возразила Генриетта, но лишь каприза ради, ибо ее сердце подскочило от радости в тот миг, когда он предложил свою помощь.

– Каким образом?

– Что вы имеете в виду?

– У вас есть связи в преступном мире?

– Нет, но…

– Вы имеете хотя бы малейшее представление о том, как искать украденные вещи?

– Нет, но…

– Генриетта, признайтесь, что вы и понятия не имеете, что делать. Верно? У вас нет никакого плана.

– Нет. Сейчас нет.

Рейф едва сдержал улыбку. Он испытал непомерное удовольствие от ее признания. Одержал маленькую победу, которая оказалась весомой. Ему понравилось, что Генриетта не ушла от прямого ответа, пусть даже с трудом.

– Тогда вам повезло, ибо у меня такой план есть, – сказал он. Он с удовольствием наблюдал, как она расплывается в улыбке.

– У вас он есть?

– Вам же нужен человек, способный помочь, – сказал Рейф, улыбаясь все шире. – Человек, имеющий связи в преступном мире, который может найти украденные драгоценности, выследить вора.

– Разумеется, – ответила Генриетта, немного удивленная таким поворотом. – Затем вы расскажете, что мне предстоит делать, чтобы найти такого человека?

– В этом нет необходимости. Вы уже нашли его. Это я.

Глава 4

– вы? – спросила Генриетта, не веря своим ушам. Она смотрела на Рейфа, словно на сумасшедшего. Ему снова пришлось прикусить губу, чтобы скрыть улыбку.

– У меня в Лондоне есть знакомый со связями в подобных кругах, – пояснил Рейф. – Найти такой крупный улов, как изумруды Ипсвичей, для знающего человека не составит труда.

– Должно быть, вы шутите. Как вам удалось познакомиться с таким человеком? И даже вы его знали… я хотела сказать, знаете… то есть я ничего не понимаю. Для чего вам это понадобилось?

– Повторяю, вы не оставили мне иного выбора, как помочь вам расхлебать эту кашу.

Удивительно соблазнительная перспектива, правда, Рейф предпочел не делиться своими секретами. Он вообще редко говорил об этом.

К его досаде, Генриетта весьма решительно покачала головой:

– Весьма признательна вам за столь щедрую помощь, однако мои неприятности – это моя забота.

– С вашей стороны весьма опрометчиво отвергать мою помощь.

Генриетта прикусила губу. Действительно, был ли у нее иной выбор? Хуже нет – отдаться во власть повесы, который, возможно, имеет виды на ее целомудрие. Хотя казалось, он намеревался бескорыстно восстановить ее доброе имя, рискуя угодить за решетку. Какой толк от целомудрия, если ее вышлют или она умрет? О боже, она вовсе не собиралась расставаться со своим целомудрием. Во всяком случае, пока речь не шла о том, что ей придется расплачиваться подобным образом. Разве не так? Неужели поцелуи считались платой за помощь? Неужели он надеется получить больше?

Она просто смешна. Каковы бы ни были надежды Рейфа, Генриетта не уступит ему, к тому же она уверена: он не возьмет то, что ему не предлагают. Сего дня утром он мог бы добиться этого. Он не представлял для нее никакой опасности. При условии, если она не потеряет уверенность в себе. Генриетта не сомневалась в себе.

Она кивнула, словно ободряя себя. Рейф Сент-Олбен явно был наименьшим из двух зол. Единственный разумный выбор. Генриетта сглупит, если не примет его предложения.

– Вы правы, у меня нет выбора, – сказала она.

– Весьма разумно, мисс Маркхэм.

– Приятно слышать.

– Значит, вы доверяете мне?

Генриетта заколебалась, настороженная неким намеком, скользнувшим в его голосе.

– В том, что вы поможете мне. Полностью полагаюсь на вас.

– Весьма предусмотрительно и умно, Генриетта. Вы уклонились от ответа.

– Лорд Пентленд…

– Зовите меня Рейфом. Думаю, мы перешагнули тот рубеж, когда соблюдают подобные любезности.

– Рейф. Вам это подходит.

– Спасибо. Позвольте мне ответный комплимент. Раньше я не был знаком ни с одной Генриеттой, и это имя, похоже, создано для вас.

– Спасибо. Я тоже так думаю. Мне дали имя отца.

От его взгляда ее бросило в дрожь, будто накануне важного события. Неужели она действительно думала связать свою судьбу с ним, невероятным, потрясающе красивым незнакомцем с незавидной репутацией?

– Разве вас в городе никто не ждет?

Рейф задумался. Его ждала бабушка со списком завидных невест. Ей хотелось узнать, кого из них он выберет. На его столе уж точно лежит куча позолоченных приглашений, поскольку сезон в полном разгаре. Несмотря на печально известный затворнический, исключительный, по выражению Лукаса, образ жизни, присутствие лорда Пентленда на любой встрече или званом балу повышало акции хозяйки, потому приглашения ему присылали кучами.

– Честно признаться, я думаю, кроме Лукаса, вряд ли кто меня хватится. Встреча с ним доставила бы мне истинное удовольствие.

– Кто этот Лукас?

– Достопочтенный Лукас Гамильтон. Один из моих давних друзей. Мы познакомились у водопада Тиволи[5]5
  Тиволи – городок в Центральной Италии.


[Закрыть], совершая поездку по Европе. Видите ли, рядом находится вилла Адриана, поэтому посещать это место обязательно, хотя, должен признаться, я был разочарован тем, что увидел. Обнаружилось, мы оба направляемся в Грецию, где снова встретились. Древнегреческий язык Лукаса посрамил меня. Он больше ученый, чем я, хотя и относится к этому обстоятельству очень спокойно. Он предпочитает, чтобы его знали на ринге.

– Он дерется на кулаках?

Рейф рассмеялся.

– Он не профессионал… хотя, весьма вероятно, готов им стать, если представится такая возможность. Нет, что бы о нем ни говорили, Лукас – джентльмен. Он боксирует в клубе «Джексон» только с равными соперниками. И фехтует с равными себе в клубе «Анджело». И пьет с любым джентльменом, готовым спорить на то, кто кого перепьет.

– Очевидно, яркая личность, – заметила Генриетта.

– Действительно, он ввязывается в потасовки, когда меня нет рядом и я не могу проследить за ним.

– Ему очень повезло, что у него есть такой знакомый, как вы.

Рейф перестал улыбаться.

– Я друг Лукаса, а не его охранник. По известным только ему причинам Лукас, похоже, с дьявольским усердием стремится погубить себя, независимо от того, рядом я с ним или нет. Не понимаю, зачем рассказываю это вам. Как бы то ни было, потребуется всего несколько дней, чтобы разобраться в деле с кражей изумрудов. До тех пор Лукас сам сможет позаботиться о себе.

– Откуда вы знаете, что это займет всего несколько дней?

– Заметные изумруды и очень заметный вор-взломщик должны были оставить заметные следы. Надо лишь знать, где их искать. Я почти уверен, что мы очень быстро обнаружим либо изумруды, либо вора. По крайней мере, мой друг с этим справится.

– Я очень благодарна вам за помощь. Искренне признательна.

– Я рад, что смог предложить вам свою помощь, – сказал Рейф, удивившись такой откровенности.

Генриетта была одета просто ужасно: платье неудачного покроя, местами заштопанное коричневыми заплатами. Рейф никогда не видел столь косой бант на шляпке. Но она смотрела на него так, будто от него зависела ее жизнь. Он предположил, что в данный момент все так и есть.

– Искренне и честно.

Что бы им ни сулили несколько предстоящих дней, вряд ли обоим придется скучать. После того как Рейф связал себя обязательствами, ему не терпелось продолжить путь. Он начал отвязывать лошадей.

Устроившись рядом с Рейфом на узком сиденье фаэтона, Генриетта остро ощущала его присутствие. Его нога касалась ее бедра. Она по ошибке подтолкнула руку, в которой он держал хлыст. Разве это не безумие, вот так отправиться в путь вместе с ним? Она почти ничего не знала о нем, кроме того, что он богат, имеет титул, слывет повесой и здорово умеет целоваться. Наверное, поэтому он повеса. А она сидит беспечно… почти беспечно… рядом с ним. Не иначе, лишилась рассудка! Генриетте следовало так думать, но она не прислушивалась к внутреннему голосу, обнаружив, что ей все легче игнорировать его предостережения.

Они, должно быть, странно выглядят со стороны – она в старом пальто, вышедшей из моды шляпке, и он – воплощение моды. Перчатки из самой мягкой дубленой кожи, лосины прилегали слишком плотно, казалось, будто Рейфа зашили в них. Черные сапоги со светло-коричневыми отворотами – последний писк моды. Она насчитала не меньше шести складок на его сюртуке наездника и с ужасом подумала о своем потрепанном наряде, плотнее укутавшись в одеяло, чтобы скрыть его.

– Вам холодно?

– Нет. Нисколько. Я просто подумала, как было бы хорошо, если бы моя одежда больше вписывалась в ваш элегантный фаэтон, – ответила Генриетта. – К сожалению, гувернантки не привыкли носить шелка и кружева.

– Нравится вам это или нет, но думаю, шелка и кружева вам очень подошли бы, – заметил Рейф и удивился своим словам.

Перед его взором предстала приятная картина. Его мысли возвращались к плотским удовольствиям. Может быть, пора завести любовницу из числа тех, кто только того и дожидается. От этой мысли повеяло тоской.

У Генриетты, чье воображение скорее занято шелковыми платьями, нежели кружевными пеньюарами, на лице блуждало задумчивое выражение.

– У меня никогда не было шелкового платья, я даже на балу не бывала. Не то чтобы я не умела танцевать. Но мама говорит, что не одежда красит женщину.

– Ваша мама явно не бывала в клубе «Алмак» вечером по четвергам, – сухо заметил Рейф. – А папа… каково его мнение на этот счет?

Генриетта рассмеялась.

– Он ни разу не затрагивал подобную тему. – Несколько часов назад такой вопрос вывел бы ее из себя, но теперь она уже так не нервничала и распускала язык, хотя ее состояние было далеко от умиротворения.

– Ни разу? – спросил Рейф с притворным удивлением. – Разве папа не мечтает о том, чтобы найти вам мужа?

Раздосадованная тем, что ей показалось косвенной критикой, Генриетта ощетинилась:

– Мужа, найденного на танцах, папа не считал бы особенно завидным.

– Оригинально, – с иронией в голосе заметил Рейф, – но, впрочем, соответствует мнениям всех других известных мне отцов.

– Только поэтому нельзя утверждать, что он не прав, к тому же нельзя быть столь невежливым.

– Прошу прощения. У меня и в мыслях не было оскорбить вашего отца.

– Вы уже оскорбили, – откровенно возразила Генриетта.

Рейф не привык к тому, чтобы люди говорили то, что они думают, и особенно женщины, правда, Генриетта совсем не похожа на тех, кого ему доводилось встречать.

– Верно, постараюсь больше так не делать.

– Спасибо.

– Не за что. Теперь понятно, почему вы достигли преклонной старости. Сколько вам – двадцать один год?

– Двадцать три.

– Двадцать три, и вы все еще одна. Большинство барышень в этом возрасте считали бы себя старыми девами. Генриетта, вам пора учиться танцевать, пока еще есть время.

Она понимала, что Рейф дразнит ее, видела, как дергаются его губы, будто сдерживая улыбку.

– Вы совершенно превратно восприняли мое положение, – беспечно ответила Генриетта. – Папа с мамой уже знакомили меня с несколькими завидными молодыми людьми.

– И что же произошло? Разве никто из них не проявил готовность выполнить свой долг?

– Хотите знать, предлагали ли они мне свою руку? Отвечу утвердительно. Причем каждый из них был достойнее и искреннее предыдущего.

– И следовательно, невыразимо тупым и скучным.

– Да! Вот видите, на какие мысли вы меня навели.

– Генриетта Маркхэм, вам должно быть стыдно.

– Да, мне стыдно. – Генриетта прикусила губу, но удержалась от смеха, когда Рейф взглянул на нее как-то особенно. – О боже. Знаю, мне следует стыдиться, но…

– Но вы романтичная натура и сокрушаетесь о том, что женихи вас не увлекли, более того, вам не стыдно, что вас разочаровали достойные юные джентльмены, которых вам представил отец.

– А что тут плохого? Каждая женщина желает, чтобы ее увлекли. Я хочу сказать, уважение и достоинство – очень приятные качества, но…

– Вам хочется влюбиться.

– Да, конечно. Кто этого не хочет?

– Все так говорят, хотя редко так думают. Словом, говоря: «Я люблю тебя», люди думают, что эти слова принесут им то, чего они хотят.

На его губах застыла улыбка.

– Как цинично, вы не находите? – отозвалась Генриетта, вспомнив красивую женщину на портрете. Она сочувственно коснулась его рукава. – Я знаю, вы так не думаете. Наверное, вы все еще скорбите.

– О чем вы?

– Миссис Питерс рассказывала мне о вашей жене.

– Что именно она рассказала?

– Только то, что она умерла молодой. Трагически. Миссис Питерс показала мне ее портрет. Она была очень красивой.

– Я не желаю говорить о ней, – отрезал Рейф. – Вижу, мне придется принять меры, чтобы моей экономке напомнили о том, сколь я ценю осмотрительность.

– Право же, она ни в чем не виновата. Виновата я. Удивилась, что вы не упомянули… я не знала, что вы женаты, а она ответила, что вы вдовец, а затем… О боже, простите меня, я не хотела навлечь на нее неприятности, лезть в чужие дела.

– Но вы уже влезли. Я не потерплю людей, которые судачат за моей спиной.

– Я не судачила. Просто полюбопытствовала. Задала самый невинный вопрос. Вы ведь тоже интересовались моей семьей.

– Это не одно и то же, – резко ответил Рейф.

– Хорошо, впредь буду молчать. – Генриетта надула губки, сложила руки, села удобнее и принялась разглядывать мелькавшие мимо пейзажи. – Вести себя очень тихо, – сказала она несколько минут спустя.

Ясное дело, она снова сказала не те слова, но откуда ей было знать, что говорить? Что с ним произошло, если он не может говорить о своей покойной жене? Красивой жене с безжизненными глазами, которая, вероятно, знала его, прежде чем он спрятался за маской цинизма.

Ерзая, Генриетта украдкой наблюдала за крупным задумчивым мужчиной, сидевшим рядом с ней. Рейф не любил, когда его расспрашивали, когда ему противоречили. Рассказывать о себе он тоже не любил. Разве такой мужчина способен влюбиться? Но ведь все эти годы он, наверное, был совсем другим человеком. Но точно не счастливым. Что же ввергло его в такое состояние? Вопрос, готовый сорваться с ее уст почти сразу, как она впервые увидела его, так и повис.

Генриетта продолжала изучать его, скрывая лицо в тени шляпки. Он уже пять лет как вдовец. Пять лет – большой срок. Естественно, граф Пентленд мог сделать выбор среди дочерей на выданье. Почему он не женился вторично?

– Что вы сказали?

Лишь когда он нарушил молчание, Генриетта, к своему ужасу, поняла, что задала вопрос вслух. И уставилась на него с таким испугом, что не смогла ответить.

– У меня нет желания жениться еще раз.

– Вы хотите сказать, что больше никогда не женитесь? – спросила Генриетта, не веря своим ушам.

– Никогда, – ответил Рейф ледяным тоном.

Она была так поражена, что ничего не заметила.

– Я подумала, что вам стоило бы жениться еще раз только ради того, чтобы произвести на свет наследника, чтобы передать ваш титул. Если только… о боже, как это мне не пришло в голову? У вас уже есть ребенок?

Генриетта задала довольно естественный вопрос, он ведь был женат, но она заметила, что он не разделяет этого мнения.

– Вам не пришло в голову, что ваша дерзость переходит всякие границы? – негодовал Рейф.

Граф щелкнул хлыстом и пустил лошадей галопом. Прошел час. Генриетта все острее ощущала напряженное молчание и гнев мужчины, неподвижно сидевшего рядом с ней. Она с ужасом почувствовала, что затронула личную и больную тему. Он явно забыл о ней. Генриетта почти явственно видела темную тучу, нависшую над ним, была подавлена тем, что невольно стала причиной такого поворота, не могла собраться с силами и предпринять что-либо. Боялась получить новый отпор.

Когда они подъехали к Лондону, уже вечерело. Движение стало заметно оживленнее, что заставило Рейфа уделять дороге все внимание. Телеги, подводы и кабриолеты пытались объехать грохочущие дилижансы, городские экипажи и другие средства передвижения, кучера которых были готовы рисковать. Мимо прогромыхала почтовая карета, подняв облако пыли.

Шум транспортных средств, следовавших в сторону города, волновал и давал ей полную возможность любоваться мастерством, с каким Рейф правил лошадьми, но ее одолевали более приземленные мысли. Во-первых, у нее почти не осталось денег. Одно дело – согласиться на помощь Рейфа, и совсем другое – стать его должником. Генриетта понятия не имела, во сколько обойдется ночь, проведенная в лондонской гостинице, но подозревала, что ее скудных накоплений вряд ли хватит больше чем на один или два дня.

Она откашлялась.

– Я хотела спросить, встретимся ли мы сегодня вечером с вашим… вашим другом?

Рейф не отрывал взгляда от дороги.

– Будем надеяться.

– А когда мы переговорим с ним, мы… что вы намерены делать потом?

Найдя безопасное место между подводой, груженной бочками, и небольшим кабриолетом, Рейф позволил себе взглянуть на нее:

– Я не собираюсь бросить вас, если вы волнуетесь именно об этом.

– Не совсем. Хотя, конечно, волнуюсь частично. Но вы ведь пожелаете отправиться в свой лондонский дом? Не так ли?

– Я никого не предупреждал. К тому же пока не могу поехать туда, ведь сыщик, не застав меня в Вудфилд-Манор, решит приехать в Лондон, чтобы поговорить со мной в моем доме на Маунт-стрит. Напав на след, сыщики не отступят. Как видите, у меня нет иного выбора, как составить вам компанию.

– Надо полагать. Раз дела обстоят именно так, как вы сказали… – вздохнув, заметила Генриетта, соглашаясь с ним.

Уже смеркалось, когда они пересекли реку. Совсем стемнело, когда экипаж остановился у постоялого двора «Мышь и полевка» в Уайтчепеле[6]6
  Уайтчепел – бедный район Восточного Лондона.


[Закрыть]. Постоялый двор был небольшим, но в удивительно хорошем состоянии. Окна спален выходили на центральный двор. В прохладной ночи из просторной многолюдной пивной доносился гул мужских голосов. Рейф направил экипаж к конюшням, ловко спрыгнул с высокого сиденья, помог Генриетте спуститься на землю, забрал ее картонку и свою дорожную сумку. Затем передал вожжи ожидавшему груму, сунул ему монету и повел девушку не к парадному входу, а к маленькой боковой двери, ведущей, видно, в сбруйную и еще дальше вдоль тускло освещенного коридора.

– Осмелюсь заметить, что это довольно странное заведение для такого человека, как вы.

– От такого человека, как я, вполне можно ожидать, что он водит дружбу с низами общества.

На этот раз Генриетта не клюнула на наживку, охваченная волнением после прибытия в Лондон. Из пивной доносились обрывки песни. Мимо них пробежала служанка, неся большое ведро с углями. Рейф толкнул небольшую дверь под лестницей и, резко приказав ей ждать и не уходить до его возвращения, не говорить ни с кем, бросил вещи рядом с ней и ушел, больше не сказав ни слова.

По сравнению с открытым экипажем, в отдававшей плесенью небольшой гостиной было тепло. Расстегнув пальто и сняв перчатки, Генриетта прижалась лбом к пыльному оконному стеклу. Она слышала стук лошадиных копыт в конном дворе. В коридоре раздался приглушенный смех, мужской голос стал кричать какой-то Бесси, чтобы та принесла швабру. Где Рейф? Генриетта лениво вывела на стекле вопросительный знак. Почему она так несчастна? Она вывела еще один вопросительный знак. Почему он не желает говорить о своей жене? Она нарисовала еще один вопросительный знак. И почему?..