Текст книги "Тайна Агаты Кристи"

Глава 13
Рукопись

23-24 декабря 1914 г.

Клифтон, Англия

В дверь спальни робко постучали. Этот еле слышный звук пробудил меня от дремы, в которую я едва успела погрузиться. Я села на кровати и обвела взглядом чужую мне спальню. Ах, ну да, вспомнила я. Ведь я же в Клифтоне, в доме родителей Арчи, куда приехала встретить Рождество. Три дня назад ему внезапно дали небольшой отпуск, и мы встретились в Лондоне, где провели пару дней, испытывая постоянную неловкость, поскольку мама в качестве моей компаньонки не отступала от нас ни на шаг. После этого – уже без нее – мы сели на клифтонский поезд, где бутылка вина заметно подняла нам настроение.

Война изменила нас обоих – суть этих перемен мы еще до конца не осознали. В предыдущее увольнение – после мобилизации его отпускали лишь дважды – мы лишь крепко и нежно обнялись при встрече, а потом еще несколько минут вели себя, словно незнакомцы – толком не знали, о чем говорить и какие интонации выбрать. Меня обескуражило и даже встревожило, что Арчи рассказывает о войне и своих переживаниях как-то слишком непринужденно, почти небрежно. Как может он так легко и бойко болтать о столь чудовищной катастрофе? Дело не в том, что военная реальность была мне непривычна, и ему, мол, следовало как-то оберегать меня, ведь я ежедневно сталкивалась с ней в больничных палатах, о чем он прекрасно знал. Наверное, мои эмоции были куда глубже, чем у той беспечной девушки из прошлого, и нам потребовалось несколько дней, чтобы полноценное общение возобновилось. Но все же некая связь между нами оказалась утраченной – подобно тому, как в переводе с иностранного языка теряется часть смысла, – и с момента нашей той встречи во время его отпуска она так и не восстановилась. По крайней мере, пока.

Поплотнее закутавшись в халат, я открыла дверь. Ведь я уже была в курсе, как мать Арчи относится к воротникам Питера Пэна на моих платьях, и мне ни в коем случае не хотелось в очередной раз ее шокировать, если за дверью, конечно, именно она. Но это была не Пег. Там стоял Арчи.

Он шагнул в спальню и тихо прикрыл за собой дверь. Потом обнял меня за талию и страстно поцеловал. Его губы – на моих, этот запах одеколона, – у меня сразу закружилась голова. Мы продолжали целоваться, ласкали друг друга – меня охватила дрожь. Я почувствовала, что меня ведут к кровати, и все, чего я желала, – это уступить, но стоило мне вспомнить о его матери и о приличиях, как я сразу пришла в себя.

– Тебя здесь быть не должно. Представь, что скажет мать, – прошептала я, нежно отстраняя его.

Арчи притянул меня к себе, но к кровати больше не подталкивал.

– Агата, нам надо пожениться. Немедленно. Завтра же. – Он тяжело дышал.

– Но ты же сам сказал… – Нынче, еще в поезде, он заявил, что жениться во время войны – неправильно и эгоистично, хотя сотни молодых пар мчатся к алтарю, да и сам он уже не может дождаться этого дня. Но это все равно эгоизм – бросаться сломя голову в брак, чтобы, случись что, оставить после себя вдову, а то еще, чего доброго, и осиротевшего ребенка. Но брак оставался темой, объединявшей нас.

– Я был неправ, – перебил меня Арчи. – При подобных обстоятельствах свадьба – это единственное разумное решение. И я не могу больше ждать того момента, когда ты станешь моей.

– Арчи, я и так твоя, – заверила я его.

– Нет – чтобы целиком моя, – прошептал он мне в ухо и прижал меня к себе еще крепче. – Сама подумай, до моей отправки у нас два дня. Завтра утром мы поженимся и после рождественского обеда с моими родителями сразу сядем на поезд до Торки, где поделимся нашей новостью с твоей семьей, и у нас все равно останется еще время на медовый месяц в «Гранд-отеле».

– Неужели мы сможем так быстро все это провернуть?

– Вот завтра у викария и уточним. А когда отдадим должное родственникам, – добавил он, уткнувшись лицом в изгиб моей шеи, – я не выпущу тебя из номера в «Гранд-отеле» до самой последней секунды, пока мне не пора будет отбывать на службу.

Но наутро реальность нас отрезвила: надеждам Арчи быстро предстать перед алтарем и получить родительское благословение, судя по всему, не суждено было сбыться. Узнав о наших планах, Пег вышла из себя: одна лишь мысль о той бешеной скорости, с которой мы летим к созданию семьи, ввергла ее в истеричные рыдания, хотя, по совести говоря, наш путь к этому решению длился уже не первый год, и едва ли справедливо называть нашу скорость «бешеной». Но я все же понимала, о чем она говорит, и не чувствовала твердой почвы под ногами – пусть даже мы с Арчи и знакомы уже больше двух лет. Но Уильям Хемсли, славный отчим моего жениха, взял ситуацию в свои руки, успокоил Пег и выразил нам свою полную поддержку. Вдохновленные, мы носились по Клифтону, оформляя необходимые документы, и кипучий энтузиазм Арчи полностью развеял все мои опасения о том, не чересчур ли поспешно мы действуем и не слишком ли грубо нарушаем протокол.

Сперва мы попытались упростить дело – наведались к духовнику школы, где работал Уильям – вдруг у того есть полномочия нас обвенчать, – но полномочий не было. В мэрии нас ждал холодный душ в виде презрительной отповеди: заявление надо подавать за две недели, а без него проводить церемонию они не имеют права. Когда на крыльце мэрии мы оплакивали свое невезение, в дверях появился чиновник отдела, где мы только что были, и его не оставил равнодушным наш удрученный и подавленный вид.

Он пригляделся к Арчи, и в его глазах промелькнула искра узнавания.

– Мой дорогой мальчик! Ты же, кажется, здешний, из Клифтона?

– Да, я отсюда.

– Ты ведь из семейства Хемсли – это твоя мать и твой отчим?

– Да, сэр, это так.

– В их доме наверняка хранятся хоть какие-то твои вещи, а коли так, Клифтон явно можно считать твоим родным городом. А значит, вам не требуется подавать заявление за две недели. Нужно лишь оплатить простую лицензию – так называется этот документ, – а потом венчаться в своей приходской церкви – хоть сегодня.

Арчи издал ликующий возглас, сердечно поблагодарил заботливого чиновника и закружил меня в воздухе. Кинувшись выполнять его инструкции, мы заняли требуемые восемь фунтов у отчима Арчи. С лицензией в руках мы разыскали викария, которого застали за чашечкой чая в гостях у друга, и тот согласился провести церемонию прямо сегодня.

Но даже поднимаясь по ступеням приходской церкви, мы не были еще уверены, что свадьба состоится. Как мы узнали из лицензии, для церемонии требовался второй свидетель. Первым согласился стать отчим Арчи, а вот Пег наотрез отказалась вставать с кровати, на которую она в отчаянии рухнула, услыхав наши новости.

Может, оно и к лучшему, что сегодня со свадьбой никак не ладится, – втайне думала я. Ведь маму ужасно огорчит, если она пропустит такое событие, не говоря уже о Мадж и нашей бабушке, которую мы называли «тетушка-бабуля». Венчание Мадж было настоящим пышным торжеством – не меньше дюжины человек только в свите молодоженов, и потом – несколько дней празднований со всеми родственниками и друзьями семьи. Сейчас, в годы войны, никто подобных пиршеств от нас не ждал, но все же по меньшей мере мама, Мадж и тетушка-бабуля предпочли бы присутствовать на свадьбе, в каком бы виде она ни проводилась.

Но когда я высказала эти мысли, Арчи был категорически не согласен.

– Решение принято! – отрезал он. – На что это будет похоже, если не прошло и одиннадцати часов, а наши планы вдруг изменятся?

Он потащил меня из церкви обратно на улицу искать помощи у случайных прохожих – не согласится ли кто-то выступить вторым свидетелем. И в этот момент я вдруг услышала, как меня кто-то окликает. Я оглянулась, и с изумлением увидела Ивонну Буш, мою давнюю подругу, у которой я несколько лет назад гостила здесь, в Клифтоне, еще задолго до нашего знакомства с Арчи.

– Мы спасены! – воскликнул Арчи, схватив меня за руку. – Вот видишь, я же говорил, что наша свадьба предначертана судьбой. Спроси у подруги, сможет ли она нам помочь?

Я кинулась к ней и, не успев даже толком поздороваться, изложила свою просьбу. Ивонна отважно взяла на себя импровизированную роль подружки невесты, вместе с Уильямом Хемли они заняли места рядом с нами, и викарий провел свадебный обряд. Покорившись неизбежности нашего поспешного бракосочетания, я чуть не вслух смеялась над тем, какая вышла из меня невеста – в будничном платьице, пальтишке и единственной нарядной вещи – лиловой шляпке. Но какая разница?

Ведь с этой минуты я уже больше не Агата Миллер. Я стала Агатой Кристи.

Глава 14
Исчезновение. День второй

Воскресенье, 5 декабря 1926 г.

Озеро Сайлент-Пул, Суррей, Англия

Арчи хорошо известна скорость распространения новостей в суррейской глуши, но он все равно поражен, сколь молниеносно слухи о пропаже жены охватили Шир, Гилфорд и Ньюлендз-Корнер. На следующее утро об исчезновении Агаты известно каждой живой душе в этих местах, и мало того, уже объявилась масса добровольцев, желающих помочь в поисках. Арчи видит их исполненные предвкушения лица – к тому же, памятуя о догадках полицейских и строгих наказах в письме, ему ничего не остается, кроме как присоединиться к волонтерам.

Напоминая с виду отряд плохо обученных новобранцев, они вступают в чащу, окружающую Сайлент-Пул, и шагают сквозь заросли. Под руководством полиции они разделяются на организованные группы и, держась за руки, цепочками, прочесывают высокую траву и кусты во всех направлениях. Ведь подлесок здесь рослый, местами доходит до пояса, и достаточно густой, чтобы надежно скрыть тело женщины. Поиски охватывают всю территорию от юго-востока, включая Ньюлендз-Корнер, Шир и дебри вокруг Сайлент-Пула, до северо-запада, где расположен лесок под названием Рафс. Арчи, разумеется, шагает в одиночестве. Ему было бы неприлично браться за руки с этими обычными людьми – по крайней мере, в его теперешней ситуации.

Хотя «Моррис Каули» обнаружили в некотором отдалении от Сайлент-Пула, поисковиков все равно тянет к берегам этого неприятного застойного водоема, словно в нем кроется некий инфернальный магнетический соблазн. Что в нем находят местные? – дивится про себя Арчи. Старые жестокие легенды? Может, они надеются увидеть, как из мутных глубин всплывает тело его жены? Иных объяснений у него нет, поскольку ни один из имеющихся фактов не связывает автомобиль с этим прудом.

Вчера, когда обнаружили машину, Арчи тоже участвовал в предварительных поисках вместе с полицейскими и специальными констеблями – жителями Суррея, зарегистрированными в полиции для оказания помощи в особых случаях. Кенворд счел полезным проверить версию о том, что Агату – возможно, раненую – выбросили из автомобиля в густой подлесок, и она заблудилась в чаще или лежит без сознания где-нибудь в зарослях. Но проверка не дала никаких результатов, и вот сегодня они снова в поисках, только на этот раз сеть раскинута пошире благодаря разношерстной команде волонтеров. Час проходит за часом, и шансы на подтверждение теории Кенворда неумолимо снижаются.

Арчи не хотел присоединяться к сегодняшнему прочесыванию. Он предпочел бы остаться в Стайлзе, но стоило намекнуть об этом Кенворду, сразу стало ясно, как будет воспринято такое решение. Не говоря уже о том, что его преследуют слова из проклятого письма. Четко следуй моим инструкциям, если хочешь, чтобы первый этап прошел гладко и завершился благополучно.

И вот он снова апатично тычет тростью в заросли и заглядывает за кусты, обуреваемый тем временем жуткими мыслями. А что, если Шарлотта проболтается? Полиция уже допрашивала ее вместе с остальной прислугой, но пока она держалась молодцом. Может, стоит пригласить эту ее чертову сестрицу Мэри, о которой она вечно твердит, намекая, чтобы ей позволили погостить в доме, – это бы ее отвлекло и держало бы подальше от полицейских. Это как раз то, что надо! Тут и еще один плюс – развлечение для бедняжки Розалинды.

Слегка приободрившись от своего плана, Арчи возвращается к делу – бредет сквозь заросли мимо речушек и ручейков, делая вид, что не пропускает ни единой веточки, и прислушиваясь, о чем говорят волонтеры. Судя по их репликам, им, похоже, здесь нравится – такая вот безумная, нездоровая забава. Что заставило этих людей бросить свои обычные воскресные дела ради поисков совершенно чужой женщины? Он бы точно никогда не стал этим заниматься. Да и сейчас бы не стал, будь у него хоть намек на альтернативу.

Арчи не видит волонтеров, а они не видят его, но он слышит их болтовню. Повседневные дела, деревенские сплетни – но вдруг какой-то молодой парень произносит: «Хертмор-коттедж», и сердце Арчи начинает бешено колотиться. Ведь он-то полагал, что его местонахождение с вечера пятницы до утра субботы останется тайной – надо же быть таким идиотом. С чего он решил, что полицейские благоразумнее сельских жителей? Чертов болван! Ведь полиция здесь – это та же деревня.

Он замирает, пытаясь расслышать, о чем еще говорит тот парень со своими приятелями. Ему удается разобрать только слово «Джеймсы», и он потихоньку расслабляется, прокручивая в голове услышанное. Ну и что? – думает он. Почему человек не может провести уик-энд без жены за гольфом у друзей? Ведь здесь все считают, что именно таковы были его планы.

Арчи готов богом поклясться, что все, к чему он стремится, – это оградить Джеймсов, Хертмор-коттедж и Нэнси от всего этого бедлама. Можно себе представить, что она думает теперь, после того как сегодня всплыли новые подробности. Вчера вечером, когда полиция была увлечена оперативным совещанием на кухне, он позвонил Сэму и Нэнси. Он по очереди обрисовал им положение дел (те и сами уже все знали из местных сплетен), и они согласились воздержаться от дальнейших контактов, пока ситуация не разрешится. Но теперь Арчи сожалел об этом решении. Как бы он был рад услышать родные голоса!

Вместо этого он вынужден бродить здесь, имитируя поиски и терпя жуткий предвечерний холод. Лишь когда начинает смеркаться, Кенворд объявляет наконец отбой, находит Арчи и направляется к нему. Под ногами грузного главного детектива-констебля трещат ветки и хрустят сухие листья.

– Мне неприятно сообщать это, полковник, – говорит он, тяжело дыша от физической нагрузки, – но полагаю, у нас сильно снизилась вероятность того, что с вашей женой случилось не слишком серьезное происшествие – например, что она потеряла сознание или заблудилась.

Кенворд внимательно смотрит на Арчи, оценивая его реакцию. Каких именно слов, скажите на милость, ожидает он от Арчи? Тщетность этих поисков очевидна даже последнему деревенскому простаку.

– Мне очень жаль это слышать, главный детектив-констебль Кенворд, – все же произносит он.

– Главный детектив-констебль! Главный детектив-констебль! – кричит Кенворду один из полицейских, и к ним подбегают двое офицеров. Арчи отмечает про себя, что Кенворд даже не предлагает своим людям обращаться к себе как-то покороче, он наверняка хочет, чтобы название его высокой должности звучало как можно чаще и напоминало всем присутствующим, кто тут главный.

– Ну, выкладывай! – рявкает Кенворд на запыхавшегося полицейского.

– Новости из Олбери. – Полицейский называет мелкую деревушку неподалеку с таким видом, будто это должно объяснить, зачем такая спешка.

– И?

– Работница местной гостиницы видела женщину, похожую по описанию на супругу полковника. У нас появился след.

Глава 15
Рукопись

14 октября 1916 г.

Эшфилд, Торки, Англия

Я неспешно поднялась в гору и, как обычно, свернула налево, в переулок, ведущий к Эшфилду. Я брела мимо домов, где в дни моего детства буквально кипела жизнь. Крокет у Макгрегоров, танцы у Браунов, идиллические летние пикники и бадминтон у Льюси – почти каждый дом на моем пути навевал воспоминания о беззаботном веселье и о жителях Торки – как они толпами высыпали из дверей на улицу. А сегодня эти дома, виллы и улочки погружены во тьму и безмолвие – их ставни тем или иным образом заперла война. Я гадала, каким могло бы быть мое будущее, выйди я за Реджи, а не за Арчи, а ведь это случилось – страшно представить – уже два года назад. С одной стороны, как будто только вчера, а с другой – словно полвека минуло.

Дойдя до вершины холма, где стоит Эшфилд, я окинула взглядом открывавшиеся оттуда морские виды, но мысли мои были не о юности и прогулках под парусом, а о флоте, который сейчас сражается с немцами. В госпитале я насмотрелась на моряков с ужасными ранами, полученными в бою, и теперь, глядя на барашки штормящего океана, не могла не думать о несчастных, оставшихся лежать на песчаном морском дне. Хотя я непрерывно тревожилась за Арчи, воюющем в европейском небе, но одинокая смерть моряка – это страх, о котором я никогда не задумывалась прежде.

Всякий раз, стоило мне открыть входную дверь Эшфилда и окунуться наконец в аромат его гостиной, я чувствовала, будто шагнула в прошлое. Каждый предмет, каждая поверхность, каждый коврик, каждая половица – все они возвращали меня в дни отрочества, и я вновь ощущала себя, словно мне двенадцать.

Я провела пальцем по фигурке собаки, которую особенно любил папа, и осознала, насколько по-иному смотрится эта фарфоровая собачка, когда ее ласкает рука с обручальным кольцом, в сравнении с той же статуэткой, когда ее каждый вечер гладил ничем еще не украшенный палец двенадцатилетней девочки. Я разглядывала эту руку – руку женщины, ожидающей, когда же начнется настоящая жизнь.

– Агата, это ты? – разнесся по Эшфилду родной голос.

– Да, мама! – откликнулась я и направилась в заднюю часть дома.

– Ну как прошел день, дорогая? – Звук ее голоса усиливался по мере того, как я приближалась к солнечной веранде, где мать с бабушкой проводили почти все дни, сидя бок о бок в мягких креслах, – два полуинвалида, и каждая делает вид, будто сиделка здесь именно она. Застекленная веранда продувалась насквозь, но они обе всегда предпочитали ее другим комнатам, стараясь не упустить ни единого луча света, словно пара тропических птичек.

Я выглянула из-за угла, и – да, все как я себе и представляла.

– Правда, милая, расскажи нам, – поддерживает бабушка своим дрожащим голосом, поворачивая ко мне морщинистое лицо. Катаракта почти лишила ее зрения, и она наклоняет голову на звук моего голоса.

Мне захотелось поставить свое кресло между ними и свернуться на нем, как котенок. Или как маленькая девочка. Но вместо этого я села напротив и спросила:

– Поведать ли мне вам о ядах, что разносила я сегодня?

Тетушка-бабуля прыснула после моей театральной реплики, даже мама немного хохотнула. Истории о том, как мне приходится иметь дело со смертельными жидкостями и порошками в аптеке – при том, что риск на самом деле минимален, – создавали ощущение ненастоящей опасности, и она щекотала им нервы, не вызывая при этом настоящего страха, сопровождавшего разговоры о войне. Ведь мой брат Монти, который долгое время жил – и далеко не по средствам – в Африке, проматывая чужие деньги, занятые якобы на постройку судна, – так вот, он сейчас вернулся в армию, и теперь мы все трое постоянно тревожились за его жизнь.

Они смотрели выжидающе, и меня вдруг поразило, насколько они похожи друг на друга. Может, это игра света? – подумала я. Ведь они – мать и дочь не биологически, а только юридически, хотя кровное родство у них имеется. Тетушка-бабуля удочерила маму еще совсем маленькой девочкой, когда ее биологическая мать, младшая сестра тетушки-бабули, которую мы называли бабуля Б, переживала очень трудные времена. После смерти мужа бабули Б, морского капитана, никакой пенсии ей не полагалось, и пришлось жить одной с пятью детьми на руках. Тетушка-бабуля была замужем за зажиточным вдовцом с детьми, но общего ребенка им завести не удалось, и она предложила сестре отдать кого-нибудь из детей в их семью на воспитание. Бабуля Б выбрала маму, единственную дочь. Ощущение, что ее бросили, у мамы так до конца и не прошло, рана не затянулась, даже когда, выйдя замуж за пасынка тетушки-бабули, моего папу, она стала жить обеспеченнее, чем братья.

Все превратившись в слух, мама с бабушкой ждали подробного отчета о моем рабочем дне. В прошлом году я ушла из сестер милосердия и работала в аптеке после того, как тяжелый грипп приковал меня к эшфилдской постели, сделав временно нетрудоспособной. Выздоровев, я узнала, что моя давняя подруга Эйлин Моррис держит аптеку, и она взяла меня к себе; заработок там был выше, а рабочий день – короче, оставляя больше времени для помощи по дому, что немаловажно, поскольку за год до того к нам в Эшфилд переехала тетушка-бабуля. В работе, поначалу выбранной из-за ее удобства с распорядком, обнаружились уникальные преимущества. Я влюбилась в науку и в подспудную опасность аптечного дела.

– Утро началось с заказа от врача на раствор Донована, – приступила я к рассказу, – для раненого солдата, больного диабетом. Этот препарат содержит высокий процент мышьяка, который, как вам известно…

– Весьма ядовит, – перебила мама. – Но я же надеюсь, Агата, ты была осторожной?

– Я всегда осторожна, – заверила я и похлопала ее по руке. – Но когда я закончила со своим препаратом, то заметила, что фармацевт, который занимался раствором для свечей, ошибся с десятичной запятой в весе главного ингредиента. Готовые свечи получились бы ужасно токсичными.

Тетушка-бабуля потрясенно приоткрыла рот, а мама спросила:

– И как же ты поступила?

– Укажи я на ошибку впрямую, фармацевт принялся бы отнекиваться и выдал бы порцию опасных для жизни свечей. Поэтому я сделала вид, что споткнулась, и уронила весь поднос со свечами на пол.

– Гениально, дорогая! – воскликнула мама, хлопнув в ладоши, и я насладилась лучами домашней славы. Работа в аптеке монотонна, дни там тянулись медленно, и инциденты, подобные сегодняшнему, вкупе с моей собственной фантазией скрашивали тоскливые часы безделья в ожидании заказов. Но мне и в голову не приходило жаловаться на скуку военного времени, когда большинство людей жило перед лицом невообразимой опасности.

Тетушка-бабуля тоже захлопала.

– И что же это за мелкий фармацевтишка такой?

– Да, бабуля, ты нашла правильное слово. Это мелкий человечек с эго и защитными реакциями мелкого человечка. Но ему присуща одна нетрадиционная черта – легкая склонность к острым ощущениям.

– И в чем же она выражается? – перебила меня мама.

– В первую же неделю нашего знакомства он поведал, что носит в кармане смертельную дозу кураре. И признался, что ему это нужно ради ощущения власти.

Было заметно, как маму передернуло, а бабушка, прицыкнув, произнесла:

– Вряд ли я когда-нибудь пойду к нему со своим рецептом.

Свое новообретенное – и давшееся с большим трудом – знание лекарств и ядов я считала одним из самых интригующих плюсов аптечной работы. Сначала мне пришлось сдавать серьезный экзамен в Ассоциации фармацевтов. Несколько месяцев я проводила все уик-энды в занятиях с репетиторами-химиками, повторяла за фармацевтами технические приемы изготовления препаратов, зубрила целые тома по медицине и заучивала наизусть различные системы измерения. Я не посмела бы ставить свой опыт вровень с опытом настоящих образованных фармацевтов, но определенно узнала достаточно, чтобы считаться опасной.

Мать и бабушка всегда стояли на моей стороне и беззаветно меня поддерживали – так почему же мне так упорно не хотелось обсуждать с ними свою вторую работу, которой я предавалась в аптеке, когда мы часами сидели без дела, ожидая заказов от врачей и больниц? Почему я не могла решиться рассказать им, что написала роман? И не просто роман – за прошедшие годы я бралась за несколько романов и один из них даже завершила причем, они обе это знали и всячески поощряли мое занятие, – а роман вполне конкретный – детективный.

Может, дело было в истории замысла этой вещи? Мне нравилось думать, что вдохновение являлось ко мне исключительно из рядов склянок с ядами на аптечных полках и питалось знаниями о том, как их можно тайно применить для убийства, но на самом деле первопричину следовало искать в том вызове, что когда-то бросила мне Мадж. Я была полна решимости доказать своей самонадеянной сестрице, что она ошибается, что я могу сочинить историю с неразрешимой тайной. Элегантные, обманчиво соблазнительные пузырьки на полках – хитрые изгибы их силуэтов с ярким разноцветным содержимым – лишь раздували из искры пламя; в моем распоряжении – и буквально, и фигурально – имелись все необходимые орудия, чтобы ответить на вызов. Пожалуй, именно потому я и не решалась рассказать маме о романе – мне не хотелось, чтобы она поняла про сестринское соперничество. У нее никогда не было сестер, и она отчаянно желала видеть, как мы с Мадж любим и поддерживаем друг друга.

– Тебе еще не пора собираться? – прервала мама мои мысли. – Ведь надо успеть подготовиться к вашей с Арчи завтрашней встрече в Нью-Форесте. Только не говори, что у него снова проблемы с отпуском.

В прошлый раз отпуск Арчи отменили вечером накануне запланированной встречи, и я была безумно огорчена тем, что не увижу мужа, хотя, по правде говоря, в глубине моей души мерцало еле заметное чувство облегчения. В его последних письмах все сильнее сквозила тоска – а порой даже злость, – и хотя я прекрасно понимала, как на его нервах и физическом состоянии может отразиться ежедневное чувство опасности – не говоря уже о том, что ему все время приходилось видеть гибель товарищей, – меня все же беспокоило его душевное здоровье. Я колебалась между двумя желаниями – броситься к нему и отогревать, пока он не придет в себя, и защититься самой от его нарастающего гнева.

– Нет, мама, пока все в силе. Пожалуй, пойду уложу вещи.

Я заставила себя встать с кресла, но прежде чем уйти с веранды, окинула женщин внимательным оценивающим взглядом. Что и говорить, мне не терпелось увидеться с мужем, но меня по-прежнему тревожило состояние его психики, а мама с тетушкой-бабулей выглядели особенно хрупкими. Я боялась бросать их одних. После того как нашу верную Джейн сменила Люси, у нас началась бесконечная ротация прислуги. Девушки одна за другой уходили в женский добровольческий резерв – кто мог их за это упрекнуть? Они, как и я, исполняли свой патриотический долг. В итоге их места заняли две пожилые служанки (забавно, что их обеих звали Мэри), которые помогали ухаживать за мамой и тетушкой-бабулей, и я теперь беспокоилась за всех четверых.

– Вы уверены, что сможете обойтись без меня пару дней? Я волнуюсь.

– Не говори глупости, Агата. Мы же справляемся, пока ты на работе.

– Да, но работа – всего несколько часов. И случись что – это тут совсем рядом.

Мать встала и вонзила в меня сердитый взгляд. При всей ее доброте она порой могла быть удивительно грозной.

– Агата, сколько раз тебе повторять? Ты должна ехать к мужу. Джентльмена нельзя оставлять одного надолго.