Текст книги "Лики ревности"

Онорина Маро заправляла всем в доме – готовила еду, стирала, ухаживала за огородом. Веселая, смешливая женщина, умевшая самым чудесным образом, за пару минут, приготовить детям что-то сладкое.

«Теперь она любит Йоланту, – еще больше помрачнела Изора, останавливаясь у стойла с лошадью – одной из нескольких тягловых, которых отец держал на ферме. – Я бы и рада относиться к ней по-хорошему, к этой польке, но не могу! Я просто ненавижу ее!»

Она прижалась лбом к деревянной подпорке. По щекам потекли крупные слезы. «Тома, Тома, Тома… – как молитву, повторяла она. – Ты сейчас под землей, но завтра мы с тобой увидимся. Не может быть по-другому…»

Слегка склонив набок голову, Изора Мийе с чемоданом в руке медленным шагом вернулась в родительский дом, не надеясь найти там сочувствие. Она мечтала только об одном – о тарелке рагу, которая подарит ей почти животную радость насыщения.

Едва она ступила на порог, как в голове прозвучал голос – нежный, низкий и бархатистый. Таким голосом говорил Тома, когда хотел утешить, потому что знал, что ей приходится терпеть от родителей. «Не плачь, Изоретта-Изолина! Когда-нибудь мы вместе поедем к морю! Там так красиво! Волны разбиваются о скалы, на пляже полно ракушек… Будем бегать по берегу, взявшись за руки… Не плачь, Изора, не надо!»

Глубоко дыша, она кое-как смогла унять слезы. Ни отец, ни мать не увидят ее плачущей.

Феморо, Отель-де-Мин, на следующий день, воскресенье, 14 ноября 1920 г.

Чуть не плача от радости, Тома Маро смотрел на лампу на белоснежном потолке. Казалось бы, самая обычная колба, источающая желтоватый свет, и самое обычное отштукатуренное перекрытие – а он никак не может насмотреться… Два часа назад его, наконец, вытащили из расселины, где он просидел три ночи и два дня, и перевезли сюда – в лазарет, расположившийся в Отель-де-Мин.

Он знал, что у него останутся только жуткие воспоминания о той единственной ночи, – череде бесконечных часов! – которая прошла в полнейшей темноте. Онорина Маро сидела у постели сына и держала его за руку.

– Сынок, милый мой сынок! – шептала она. – Страшно подумать, что я могла тебя лишиться… Я так молила Господа, чтобы он мне тебя вернул!

– Я знаю, мам. Твои молитвы не дали мне пропасть. Я все время думал о тебе, веришь? И в худшие моменты сомнений и страха говорил себе, что сейчас ты призываешь на помощь Господа и что он тебя услышит. Я и с войны, с этой мерзкой бойни, вернулся только благодаря твоим молитвам, твоему стремлению нас всех защитить!

Молодой угольщик повернулся к матери и ласково улыбнулся, отчего в уголках глаз появились морщинки.

– Тебе столько пришлось пережить, сынок! – приговаривала Онорина, поглаживая его исцарапанный лоб.

– Мне грех жаловаться. Как бы я хотел, чтобы и Пьер вышел оттуда невредимым! Бедный паренек – потерять ногу в его возрасте!

– Ему выделят небольшую пенсию и закажут протез. То, что он жив, – уже большое везение, при том, что у него начиналось заражение крови.

– Везение? Что ж, может, оно и так, – вздохнул Тома. – Зато теперь Пьер будет жить на свежем воздухе. Он так любит деревья, и небо, и звезды… Правда, придется расстаться с любимой лошадкой – с Датчанином. Мама, знала бы ты, как мальчик хорошо держался! Как только мне разрешат встать, я наведаюсь к нему в больницу.

– Я бы предпочла, чтобы ты подождал, пока тебя самого как следует не осмотрят. Надо проверить, в порядке ли легкие – ведь сколько времени пришлось дышать пылью!

– Доктор хотел отправить меня в больницу, но я отказался. Не беспокойся, мне нужно одно – отдохнуть. И если можно, пускай теперь ко мне зайдет Йоланта. Я так хочу ее повидать!

Онорина улыбнулась и поспешно встала.

– Уступаю ей место! И она – не последняя посетительница на сегодня, Тома. Твои товарищи по работе тоже хотят тебя увидеть, не говоря уже об отце и брате. Дождаться не могу, когда ты вернешься домой. Я помою тебе голову – волосы кажутся серыми от грязи!

Она наклонилась, расцеловала сына в щеки и вышла. Юноша смежил веки, наслаждаясь окружающим его благополучием. Тело расслаблено, пальцы руки касаются теплой простыни, приятно пахнущей свежестью…

Таким его и увидела Йоланта – вытянувшимся во весь рост, с закрытыми глазами. Решив, что Тома спит, девушка хотела уйти, но он ощутил ее молчаливое присутствие – вздрогнул и посмотрел на нее.

– Это ты, Йоланта! Подойди! – тихо попросил он.

Красавица полька подбежала к кровати, упала на колени, прижалась щекой к матрасу.

– Тома! Благодарение богу, ты жив! Мне было страшно! Так страшно!

Радость настолько захлестнула Йоланту, что она разрыдалась. Он ласково погладил ее по плечу, успокаивая:

– Любимая, я не мог тебя покинуть. Ни тебя, ни твоего брата.

– Но меня не оказалось на месте, когда вас вытащили наверх. Я опоздала! А мне так хотелось первой вас обнять! Тома, прости, но я не могу остаться с тобой надолго. Нас с папой пообещали подвезти на грузовике до больницы, чтобы мы могли побыть с нашим бедным Пйотром. Говорят, у него был сильный жар, и он так и не пришел в сознание.

– Да-да, я знаю. Но он поправится!

– Ему уже сделали операцию. Отняли ногу! – пожаловалась Йоланта, словно забыв, что ей пора убегать.

– Не было другого выхода, – расстроился Тома. – Я держал его, прижимал к себе, пока доктор делал ампутацию. Можешь мне поверить, я проклинал судьбу и проклятый камень, который мы так и не смогли сдвинуть. Спасательной бригаде пришлось расширить проход, чтобы вытащить нас оттуда. Каждая минута – на вес золота! Пьер был так плох, что доктору пришлось оперировать на месте. Ничего, родная, не плачь! Поезжай к нему и передай от меня привет. Я знаю нашего Пьера – у него хватит сил жить, несмотря на увечье. Вспомни Жерома, моего брата, который остался без глаз. И еще подумай о будущем малыше! Там, в жуткой дыре, умирая от безысходности, я представлял себе нашего кроху – как ты его кормишь, и это не давало мне отчаяться. Йоланта, прекрасная, милая моя Йоланта, скоро мы поженимся!

Только теперь девушка подняла голову и посмотрела на него счастливыми глазами. В голосе Тома было столько нежности, во взгляде – столько любви, что она не могла не улыбнуться.

– Я приду к тебе вечером. Расскажу, как дела у Пьера… У моего маленького Пйотра… Не люблю называть его французским именем. Пйотр звучит приятнее. Если бы ты только слышал, как произносила его моя мама… Это было похоже на воркование гойлицы…

– Го-р-лицы, моя хорошая, – поправил ее Тома.

– Прости, до сих пор делаю ошибки.

Йоланта встала и, так же, как несколько минут назад Онорина, наклонилась к Тома. Только она поцеловала его в губы – робко и в то же время чувственно.

– Постарайся отдохнуть, – приказала она.

Когда Йоланта вышла из палаты, мужчина лет тридцати в синевато-сером костюме-тройке с интересом посмотрел ей вслед. Он прохаживался взад-вперед по коридору, и шляпа из черного фетра затеняла его лицо.

Медсестра, энергичная шестидесятилетняя особа, чей крошечный кабинет располагался в самом конце коридора, знаком попросила его еще немного подождать.

– Вы сможете побеседовать с мсье Маро через минуту, после того, как я сделаю ему укол, – объявила она, потрясая шприцем.

– Да-да, конечно! – отозвался незнакомец.

Он еще раз посмотрел на Йоланту, направлявшуюся к широкой лестнице. Там она встретила другую девушку. Они вполголоса обменялись парой слов и разошлись каждая в свою сторону. Новая посетительница нерешительным шагом направилась к палате. Это была Изора в своем скромном, но элегантном костюме горожанки.

– Если вы хотите повидаться с мсье Маро, мадемуазель, то придется подождать, – любезно обратился он к ней. – В данный момент у него медсестра, проводит процедуры. К тому же я пришел первым.

Изора молча кивнула, но по выражению ее ярко-синих, с фарфоровым отблеском глаз он понял, как она разочарована.

– Мой визит не займет много времени, хотя, в принципе… – Мужчина не закончил фразу.

К его огромному изумлению, у девушки хватило смелости попросить:

– Не будете ли вы так любезны пропустить меня вперед?

– Мне очень жаль, но я должен ответить отказом. К тому же вы – не первая посетительница на сегодня, – чуть насмешливо заметил мужчина в шляпе. – Разрешите представиться: Жюстен Девер, инспектор полиции!

Сказать, что Изора удивилась, – ничего не сказать. Она представить не могла, что могло понадобиться полиции здесь, в Феморо. Ни капли не смутившись, девушка окинула инспектора внимательным взглядом. Орлиный нос, темно-каштановые усики, тонкие губы, карие глаза под припухшими веками… Ярко выраженная маскулинность его облика не укрылась от Изоры, однако немедленно вызвала подозрение.

– Ну пожалуйста, мсье! – не унималась она. – Я хочу лишь поздороваться и убедиться, что с ним все в порядке.

Красивые женщины не оставляли Девера равнодушным. Но эта была просто завораживающе хороша – с кукольным личиком, молочно-белой кожей и манящими губами.

– Десять минут, и учтите, я смотрю на часы, мадемуазель…

– Мийе, Изора Мийе! Спасибо, мсье Девер!

В коридор вышла медсестра. Она одарила обоих инквизиторским взором, давая понять, что пациент нуждается в отдыхе, но никак не в посещениях. Безразличная ко всему, за исключением своего Тома, Изора проскользнула в палату. Прежде им не приходилось разлучаться так надолго. На протяжении многих недель она довольствовалась тем, что думала о нем, и это только обостряло ее чувства.

– Тома! – позвала-выдохнула она, поскольку он лежал спиной к двери.

– Изора! Моя крошка Изора! – отозвался юноша, быстро меняя позу. – Какой чудесный сюрприз! Я думал, ты в городе до самого Рождества!

Звук его голоса, как всегда, утихомирил ее сердце, которое снова начало биться в привычном ритме. Изора смотрела на него с восторгом, не замечая ни царапин на лице, ни грязи в светло-русых волосах.

– Тома, ты жив!

– Думаю, да, – пошутил молодой углекоп.

Изора взяла его руку и легонько сжала. Простое прикосновение принесло ей огромную радость. Все остальное померкло – и гибель старших братьев, и жестокость отца, и боязливая пассивность матери, и скучные часы, проведенные в школе господ Понтонье…

Сама не замечая, что делает, Изора приподняла и прижала эту родную руку к губам.

– Что ты делаешь? – удивился Тома.

– Прости, я боялась, что уже никогда тебя не увижу. Тома, без тебя мир стал бы невыносимым – по крайней мере, тот, в котором я вынуждена жить…

Изоре пришлось сесть – так у нее дрожали ноги. Но отпустить любимую руку она была не в состоянии.

– Я всегда буду рядом, Изора.

– Если только не умрешь!

– Что бы ни случилось, мне всегда везет. И как доказательство… Там, наверху, прислушиваются к молитвам моей матушки!

Тома широко улыбнулся, и нежность этой улыбки сделала ее неотразимой. Но тотчас же к нему вернулась серьезность.

– Мне еще не время умирать, не сейчас. А Пьеру Амброжи отняли ногу. Я все время находился рядом. Доктору пришлось отрезать ее чуть ниже колена. Представь себе весь ужас! Часть ноги, изувеченная валуном, так и осталась в забое. Даже не знаю…

– Чего ты не знаешь? – Она была уверена, что он думает о своей свадьбе.

– Не знаю, когда он выйдет из больницы. Изора, мы с Йолантой скоро поженимся. Я хотел тебе написать, но все как-то не получалось. В поселке уже объявлено о нашей свадьбе. Только я сомневаюсь, что через две недели мой славный Пьер сможет быть моим шафером!

– Твоя мать мне все рассказала.

– И ты меня не поздравишь?

– Конечно, поздравляю!

Тома свято верил, что их с Изорой связывает крепкая дружба. Когда девушка уезжала в Ла-Рош-сюр-Йон, он и представить не мог, насколько тяжела для нее разлука.

– Что-то я не вижу радости! – шутливо возмутился он. – Только не говори, что ревнуешь!

Выдавив из себя улыбку, Изора ответила в том же тоне:

– Ты так часто рассказывал, какая Йоланта замечательная, что этого следовало ожидать. А почему бы и нет? Она – красивая, добрая и порядочная девушка.

Слова давались Изоре с трудом, однако она заставила себя говорить. Что угодно, только бы он не заподозрил правды!

– Она действительно хорошая, и я рад, что ты оценила ее по достоинству. Если бы Изолина не одобрила мой выбор, для меня это было бы большое горе!

В дверь постучали. Послышался голос Жюстена Девера:

– Десять минут прошло!

– Кто там? – удивился Тома.

– Полицейский инспектор. По-моему, он хочет с тобой поговорить. Он дал мне всего десять минут. Я пока выйду и вернусь, когда он уйдет!

Девушка произнесла это мягким, ласковым тоном – никто, кроме Тома, не знал ее такой. С ним Изора становилась иной – восторженной, послушной. Она пребывала наверху блаженства и не желала ничего большего, чем быть здесь, рядом с ним.

Онорина Маро и ее младший сын Жером давно это подметили и сделали свои выводы. Однако ни мать, ни брат не стали вмешиваться в их дружеские отношения, какими бы необычными они ни казались. «Как брат может быть настолько слеп, ведь у него есть глаза?» – тихо удивлялся увечный Жером. Один-единственный раз он попытался поговорить о своих наблюдениях с матерью, но Онорина не поддержала его:

– Мой мальчик, ты ошибаешься! Изора любит Тома, но как брата, особенно с тех пор, как ее собственные погибли. Ничего другого между ними и быть не может! Изора, бедное дитя, не знает, к кому приткнуться! Но если хочешь мое мнение, она все-таки какая-то малахольная. И удивляться тут нечему: родители с детства держат ее в ежовых рукавицах, в ином дворе собаке лучше живется…

Такие разговоры были неприятны Жерому Маро; даже живя в полнейшем мраке, он бережно хранил воспоминания о красоте Изоры.

* * *

Жюстен Девер вошел в палату лазарета при Отель-де-Мин и остановился у изножья кровати Тома.

– Здравствуйте, мсье Маро! – начал он. – Я – инспектор Жюстен Девер. Сожалею, что приходится беспокоить. Мне сказали, что вас только сегодня на рассвете подняли из шахты.

– Это правда, и, честно говоря, мсье, я не понимаю, зачем сюда приезжать полиции. Вы проводите расследование по просьбе компании?

– Прошу меня извинить, мсье Маро, но вопросы здесь задаю я. Несчастный случай, который произошел в шахте в четверг вечером, повлек за собой три смерти: погибли бригадир Альфред Букар, а также Жан Розо по прозвищу Пас-Труй и Филипп Мийе, который претендовал на пенсию по старости[17]17
  Пенсионные кассы для углекопов были учреждены в 1894 г.


[Закрыть].

– Филипп Мийе, говорите? У меня не было товарища с таким именем. Наверное, это ошибка.

– Простите… В таком случае, быть может, прозвище Шов-Сури[18]18
  Chauve-souris, буквально «летучая мышь». (Примеч. пер.)


[Закрыть] вам о чем-то говорит?

Тома кивнул. Он привстал на локте: неудобно лежать перед незнакомцем, как бы находясь в позиции более слабого.

– Я понял, о ком вы говорите. Только я не знал фамилию. Он не из нашей бригады. И, по-хорошему, не должен был находиться в забое – там, где рвануло.

– Вы выбрали отличное определение, мсье Маро, – «по-хорошему». Так вот, у меня есть причина вам надоедать. Серьезная причина, в которой, как раз наоборот, нет ничего хорошего. Смерть вашего бригадира Альфреда Букара не является следствием взрыва рудничного газа. Его убили.

Инспектор сунул руки в карманы, при этом пристально, с кошачьим вниманием вглядываясь в лицо молодого углекопа. Озадаченный Тома только и смог, что недоверчиво усмехнуться.

– Убили? Что за бредни! Если бы вы побывали под землей, в забое, вы бы поняли, что у нас, «чернолицых», такая работа, что тут не до убийств! И почему Букар? Его все уважали…

– Директор компании уведомил полицию, как только тело Альфреда Букара подняли наверх, то бишь в пятницу после полудня. Вчера, в субботу, я имел возможность осмотреть тело. То же самое сделал судмедэксперт, которого я пригласил. Вскрытие, проведенное в больнице в Ла-Рош-сюр-Йоне, подтвердило, что смерть была насильственной.

Тома сел на постели, не в силах поверить в услышанное. Он с недоверием смотрел на собеседника, чья саркастическая ухмылка начала его раздражать.

– Очевидно, вы знаете, о чем говорите… – заметил он. – Но зачем допрашивать меня?

– Потому что вы в данной ситуации, возможно, единственный свидетель убийства. Я должен знать, что именно там произошло.

– Хотел бы и я это знать! От чего умер Букар?

– Юноша, позвольте напомнить: вопросы здесь задает полицейский! Расскажите, как все было, и как можно подробнее!

Жюстен Девер присел на стул, а руку положил на изножье кровати. Он бы охотно закурил сигариллу, но пришлось отложить маленькое удовольствие на потом. Пытаясь справиться с нервами, Тома рассказал инспектору все, что знал.

– Огонек в моей лампе вдруг ослабел, и почти сразу случился страшный взрыв. Деревянная обшивка потолка и стен не выдержала, и потолок обвалился. Я оказался в полной темноте. Уронил и обушок, и лампу. Повезло еще, что каска новая, – голова осталась цела. Каски у нас крепкие, из вываренной кожи. Я стал звать товарищей. Отозвался Пьер Амброжи. Он оказался заблокированным в расщелине, совсем близко. Я стал ощупью искать обушок, а нашел труп. По фигуре определил, что это Пас-Труй. А еще я знал, что он идет в забое следом за мной. Обычно бригадир шел четвертым – за мной, Пьером и Пас-Труем. Вокруг была одна чернота, тишина и чертова пыль. Я вдохнул ее, наверное, с мешок!

– Я осведомился у медсестры о вашем состоянии здоровья! – отрезал инспектор. – Доктор, которого оплачивает компания, рекомендовал отправить вас в больницу, но вы отказались.

– Мне не настолько плохо. Просто очень устал. На фронте легким доставалось и покруче.

– Я тоже там был, – сдержанно отозвался Девер. – Сочувствую. Послушайте, мсье Маро, я вас не подозреваю, но неужели вы не заметили ничего странного? К примеру, вспышку. И ничего не слышали? Никаких звуков борьбы…

– Нет, я же уже сказал! К чему вы вообще ведете?

– Альфреда Букара убили. На голове у него рана – след от удара о камень, но не травма стала причиной смерти. Выстрел в спину – вот от чего он умер. Это – обоснованное заявление, у нас есть доказательства.

– Не может быть! – пробормотал Тома, качая головой. – Кому понадобилось его убивать?

– Я приехал в Феморо, чтобы найти убийцу. Директор компании выделил мне комнату в этом здании. Первое, что предстоит выяснить, – кому было выгодно убийство Букара. Бригадиры больше получают… Не хочу вас обидеть, но, судя по всему, должность Букара теперь получит ваш отец, Гюстав Маро. Он уже назначен бригадиром, ввиду срочности – так мне объяснил мсье Обиньяк. Ну и, конечно, потому, что он – человек ответственный и давно работает на компанию.

Тома непроизвольно сжал пальцы в кулаки, он буквально задрожал от сдерживаемого гнева. Нагловатый горожанин смеет подозревать самого честного, самого бескорыстного человека во всем шахтерском поселке!

– Как вы можете обвинять моего отца? – кипятился он. – Попробуйте сказать это вслух при людях, и вам рассмеются в лицо! И еще, чтобы вы знали, – бригадир получает не намного больше простого рабочего, зато у него невпроворот забот и обязанностей, порой очень неприятных!

Жюстен Девер с задумчивым видом встал, подошел к входной двери и взялся за ручку.

– Я это учту. Но с вами, мсье Маро, мы еще увидимся, и очень скоро, – негромко предупредил он. – Набирайтесь сил. Прислать к вам ту очаровательную девушку, которая была здесь до меня?

Изора… Удрученный и рассерженный тем, что ему пришлось выслушать, Тома напрочь забыл о ней.

– Да, конечно. Нам надо попрощаться, – согласился Тома.

– Хорошо, – сказал инспектор и вышел.

Изора, впрочем, не слишком торопилась. Когда же она наконец вошла и приблизилась к кровати больного, то была бледна, как смерть, а на лице застыло выражение неподдельного изумления.

– А я так радовалась, что смогу немножко побыть с тобой! – жалобно посетовала она.

– Полицейский сказал тебе какую-то гадость?

– Я назвала ему свою фамилию, а он спросил, не родственница ли я Филиппу Мийе, который погиб в шахте.

– Шов-Сури? Представь, я сам удивился, когда узнал, что его фамилия Мийе. В компании всегда было много работников, а после войны стало еще больше, появились новые люди. Шов-Сури, правда, уже собирался на пенсию. Я часто встречал его, когда работал на шахте Сен-Лоран. Спроси у родителей, Изора, может, они его знают.

– У родителей? Ты хочешь, чтобы я расспрашивала их о «чернолицых»? Я даже пробовать не стану. Они презирают вас так же, как презирают меня. Знал бы ты, Тома, какой прием они мне вчера устроили! Я проголодалась, но мне дали поесть только после того, как я помогла отцу сажать свеклу. Я водила лошадь. Земля на поле мокрая, вязкая, еле ноги переставляешь…

Тома как мог попытался ее утешить: усадил на край кровати, привлек к себе.

– Бедная моя маленькая Изолина! Тебе нельзя возвращаться на ферму! Ты, как и все, заслуживаешь, чтобы тебя любили и уважали. Кстати, а как ты оказалась в Феморо?

Закрыв глаза, девушка наслаждалась моментом. Оказавшись в объятиях самого дорогого на свете человека, она больше не испытывала ни страха, ни тоски. Только с ним она могла вздохнуть с облегчением, забыть о душевных метаниях, терзавших ее многие месяцы и грозивших в конце концов уничтожить.

– Я отказалась от места в школе Понтонье, – шепотом призналась она. – Я должна была вернуться, потому что прочитала твое имя в газете! Тебе грозила опасность, и я чуть с ума не сошла. Графиня сначала меня отругала, но потом согласилась взять временно к себе на службу. Буду читать ей вслух.

– Изора, не позволяй этой женщине вонзить когти! Если она к тебе привыкнет, то уже не отпустит! Что я тебе всегда говорил? Улетай, Изолина, взмахни крыльями – и улетай из наших краев! У тебя есть образование и ум. Ты заслуживаешь лучшего!

– Если я улечу, то не смогу быть рядом с тобой, – с отчаянием прошептала она.

Неужели все время после возвращения с фронта он был глух и слеп? Тома охватило такое чувство, будто он только что проснулся. Все стало ясно в одно мгновение. И от осознания простого факта, от этого запоздалого открытия голова у него пошла кругом. Ему стало жаль подругу.

– Изора! Святые небеса, неужели ты так меня любишь? Какой же я идиот! Я и не заметил, как ты выросла! Но если у тебя и вправду ко мне чувства, тебе было очень больно узнать, что я… ну, о нас с Йолантой!

Прижимаясь к нему все крепче, она задала вопрос, который его обескуражил:

– А если я скажу, что люблю тебя больше всего на свете, ты все равно на ней женишься?

– Да, это ничего не поменяет. Я ее люблю, и давно. И потом, теперь я обязан. Тебе я могу сказать – знаю, что ты нас не выдашь. Она ждет малыша, моего малыша.

Если слово «нас» огорчило Изору, то следующее признание жестоко ранило. То была не ревность, поскольку она еще ничего не знала о плотской любви и налагаемых ею узах, но беременность Йоланты становилась смертельным ударом по их с Тома отношениям. «Они будут вместе растить и любить ребенка! Это укрепит их супружество; они будут неразлучны!» – с ужасом рассуждала она.

– Выходит, нам всем повезло, что я люблю тебя не так, как ты подумал! – объявила она насмешливо. – Я отношусь к тебе по-другому. Для меня ты – друг, брат… Нет, даже лучше, чем брат, потому что Эрнест и Арман не всегда были добры ко мне.

Необъяснимая стыдливость мешала Изоре признаться, как сильно она любит Тома. Она как могла старалась скрыть свое чувство от близких, и в особенности – от него самого. На самом же деле она жила и дышала этой любовью, сама себе в том не признаваясь и не осознавая силу своих порывов.

– Ты уверена? – переспросил он, отстраняясь от нее, чтобы заглянуть в глаза.

– Конечно! Ничего не бойся. Может, вы даже возьмете меня в крестные?

– Если ты так хочешь! И, раз уж тебе не придется возвращаться в Ла-Рош-сюр-Йон, ты сможешь быть подружкой невесты!

– Нет, Тома, это – нет! К тому же у меня нет красивого платья.

– Попросишь графиню одолжить тебе что-нибудь подходящее! Она ведь иногда отдает тебе одежду… И нашему Жерому будет с кем потанцевать на свадьбе. Он очень тебя любит. Жаль, что ослеп. Такой хороший парень.

Изора слабо улыбнулась, соглашаясь. Тома унаследовал фигуру и обаяние от отца, Гюстава, а светлые кудри и зеленые глаза – от матери. Жером был брюнетом с правильными чертами, прямым носом и смуглой кожей. До войны на танцевальных площадках он не знал отбоя от девушек.

– Я ему сочувствую… Думаю, это ужасно – лишиться зрения, – промолвила она после недолгой паузы.

Тома вздохнул. Разговаривая с Изорой, он отвлекся, но окончательно выбросить из головы инсинуации инспектора так и не смог. Ему хотелось как можно скорее повидаться с отцом. Гюстав Маро сумеет успокоить сына, расставит все по местам.

– Изора, могу я попросить тебя об услуге? – спросил он. – Зайди на обратном пути к нам и сообщи матери, что ко мне приходил инспектор из полиции. Скажи, чтобы папа зашел, как только сможет. Хотя как же он успеет? Он наверняка уже в шахте. Им надо как можно скорее расчистить галерею.

– Ладно! Я все равно уже собиралась уходить. Побереги себя, Тома!

Девушка подставила лицо – он поцеловал ее в лоб. Ритуал, установившийся с первых месяцев их дружбы.

– Приходи, когда захочешь, Изолина! Мама наверняка устроит праздник, когда я вернусь домой. Ты официально приглашена!

Изора выходила из палаты спиной назад, чтобы подольше не выпускать из поля зрения обожаемого Тома, сидящего на постели, – взлохмаченного, с играющей на губах едва заметной улыбкой и добрым взглядом.

– До свидания! – Она помахала рукой.

В коридоре девушка разрыдалась. Ноги стали ватными – пришлось опереться о стену. Сидевшая за столиком медсестра сначала посмотрела на нее с любопытством, потом встревожилась.

– Мадемуазель, вам плохо? – спросила, она поднимаясь со стула.

– Нет-нет, не беспокойтесь, – пробормотала Изора и убежала.

* * *

Через пять минут она уже стучалась в дверь дома, где жили Маро. Все домики квартала От-Террас выглядели одинаково и прижимались друг к дружке так тесно, словно замерзли под холодным ноябрьским дождем.

Дымились печные трубы, за вышитыми занавесками светились желтым включенные лампы. В домах углекопов было электричество – настоящая роскошь в глазах жителей окрестных деревень.

– Входи! – крикнула Онорина, заприметившая девушку, когда та еще шла по улице.

Изора, робея, вошла в комнату. Прежде она если и бывала в этом доме, то только с Тома.

– Меня прислал ваш сын, – сказала она, словно бы извиняясь.

– Ты ходила его проведать? Присаживайся, я только что сварила кофе. Он еще горячий.

– Спасибо, мадам, не откажусь! На улице так холодно!

– Что принести моему выздоравливающему? – завела разговор Онорина. – Я собиралась к нему после завтрака. Вот приготовила чистую постель. Захвачу, наверное, и газету – отец купил сегодня утром.

– Тома хочет поговорить с мсье Маро, к нему в больницу приходил инспектор полиции. Его зовут Жюстен Девер и он собирается всех тут допрашивать.

– Я уже знаю. В поселке только об этом и говорят! Бедного Альфреда, оказывается, убили! До сих пор не могу поверить.

Онорина взяла с полки буфета два чашки и сахарницу. Сняла с печи эмалированный кофейник и сперва наполнила чашку Изоры, затем свою. Наконец, она села за стол и нахмурилась.

– Как будто мало горя принесла проклятая война! – тихо посетовала хозяйка. – Не хватало только убийства! На вот, почитай. Писаки довольны, печатают заголовки крупными буквами! Об Альфреде я прочла в сегодняшней прессе. Вот и статья: «Преступление в шахте».

Она подтолкнула к Изоре сложенную вчетверо газету, но та даже не шевельнулась.

– Верю вам на слово, мадам Маро, – проговорила она, почти с животной чувственностью вдыхая островатый аромат кофе.

– Ты права, не стоит тратить свое время на ахинею, которую они печатают.

Онорина положила себе в чашку кусочек сахара, Изора поспешно бросила в свою целых три.

– Отрезать тебе сладкой булки? – предложила мадам Маро. – Я испекла вчера вечером, молясь за своего Тома. Хотя, сказать по правде, я молилась с самого четверга. И Господь меня услышал, моего мальчика спасли!

Не дожидаясь ответа, она встала и через минуту вернулась с горшочком варенья и бриошью – восхитительной сдобной булкой.

– Вы так добры! – прижала руки к сердцу Изора. – Дело в том, что я сегодня не успела позавтракать – очень торопилась в Феморо.

– Не стесняйся, крошка, ешь сколько хочешь. В доме Маро еды на всех хватит. И на душе у меня легко, несмотря на ужасную историю с убийством. Завтра Тома уже будет дома! Я хочу пригласить Станисласа Амброжи, Йоланту и пару товарищей моего Гюстава. Но если бедного Альфреда и вправду застрелили, это плохо! Я вот все думала… Хотели убить бригадира или просто кого-то из углекопов, неважно кого? Ведь если так, пулю мог получить не Альфред, а Тома!

Изора с удовольствием жевала булку, но тут ее темные, оттенка вечернего неба глаза испуганно расширились. Захлопали черные ресницы, губы задрожали.

– Не надо даже думать о таком, мадам Маро!

– Любой станет беспокоиться, если в поселке убивают…

– А может, виноват тот, кто был с ними в забое, – Шов-Сури?

– Несчастный погиб под обломками, Изора! Тебе следовало бы отнестись с бóльшим уважением к брату твоего деда.

– Брату моего деда? Но я никогда о нем не слышала!

– Филипп Мийе. Имя ни о чем тебе не говорит? Но это точно был брат твоего деда, можешь спросить у моего мужа, правду ли говорю. Значит, ты о нем не знаешь? Родителям следовало бы тебе рассказать.

Если бы сообщил кто-то другой, Изора усомнилась бы, но Онорину Маро никто и никогда не уличил в обмане. Она была порядочной женщиной – прямодушной и честной.

– Вы уверены? – все же не удержалась гостья от вопроса. – Шов-Сури – дядя моего отца? Член семьи Мийе? Если так, я могла бы с ним общаться и, может, он бы меня даже…

Слово удержалось на самом краешке ее розовых губок – нежных, как цветок.

«Может, он бы меня даже любил! – договорила она мысленно, представляя себе эдакого дедушку с белой бородой, добродушного и веселого. – И почему мне никто никогда не говорил, что родной дядя моего отца – углекоп?»

– Милая моя крошка, очень странно, что такие вещи от тебя скрывают, – вздохнула Онорина. – Можешь мне поверить, Филипп – славный наш Шов-Сури – был хорошим человеком. Я знаю его с тех времен, когда сама сортировала уголь.

Глядя перед собой немигающими глазами, мать Тома вспомнила, как перебирала куски, отделяя уголь от пустой породы. Монотонная работа имела свое преимущество: сортировщицы трудились вне шахты. А когда у нее родилась младшая – слабенькая девочка, которую нарекли Анной, – Онорине пришлось стать домохозяйкой.

– Помню, когда я была молодой, Шов-Сури работал крепильщиком. Эти парни спускаются в шахту по вечерам, когда остальные уже закончили и разошлись по домам мыться. Проходят галерею за галереей, проверяя крепость опор.

Изора кончиками пальцев провела по губам, смахивая крошки. Выглядело очень по-детски и придавало ей еще больше очарования.