Текст книги "Мемуары леди Трент: Тайна Лабиринта"

Глава четвертая

Бутуз – Медоежки и применение оным – В поисках эвкалиптов – Непонятная враждебность – Гонец из пустыни – Сложенный лист бумаги

Я положила себе за правило навещать драконов каждый день, включая и молодняк, содержавшийся в небольших вольерах. Последний насчитывал одиннадцать экземпляров, начиная с детеныша едва шести месяцев от роду и заканчивая тем, коему вскорости предстояло войти в пору драконьего отрочества.

Содержать молодняк было много проще, чем взрослых особей: у пустынных драконов экстраординарное дуновение развивается только по достижении физической зрелости. Им лорд Тавенор в именах отказал вовсе, ограничившись номерами – подозреваю, из соображений, что дело того не стоит, учитывая, сколь многие детеныши рождались на свет нездоровыми и вскоре гибли. Кроме этого, кто-либо мог бы рассудить, что давать им имена неразумно, ибо имена порождают привязанность, а привязанность порождает печаль, когда жизнь животного подходит к концу. Однако была зима, новых партий яиц мы не получали, а звать молодняк по номерам мне не нравилось, и потому я присвоила всем детенышам настоящие, полноценные имена.

Немалую симпатию внушал мне старший, коего я прозвала Эсклином, в честь легендарного ширландского разбойника: вопреки всем надеждам лорда Тавенора на то, что, живя в неволе с самого рождения, дракон привыкнет к контактам с людьми, созданием он рос вздорным, неуживчивым, не слишком-то склонным привыкать к кому бы то ни было. Скорее всего, сие обстоятельство должно было обречь Эсклина на скорый конец – если он не угомонится с возрастом, его, вероятнее всего, пустят под нож ради драконьей кости, – однако пока что он походил на здорового дикого дракона более всех остальных. Крыльев ему, опасаясь, что это раньше времени сведет животное в могилу, еще не подрезали, но и летать не позволяли.

Но особую привязанность я испытывала к самому младшему из молодняка. Возможно, сентиментальность моих слов заставит вас удивленно поднять брови – и не без причины, однако мои отношения с этим созданием были куда больше похожи на общение хозяйки с собакой или кошкой, чем на обращение ученого с объектом исследования.

Привязанность зародилась, когда я, обходя вольеры молодняка, сказала Тому:

– Должно быть, это тот самый неуклюжий… э-э… бутуз, о котором вы упоминали?

Так он и получил свою кличку – Бутуз. Его яйцо было доставлено в Дом Драконов вскоре после того, как было отложено, и вылупившийся из яйца детеныш оказался очевидно аномальным. Взвесив детеныша, лорд Тавенор подтвердил собственные подозрения: тот был слишком тяжел для своей величины, а данное обстоятельство означало, что его кости, не обладая типичной для драконьих костей пористостью, представляют собой сплошную однородную массу.

Бутуза я полюбила всем сердцем с самого начала. Из дневников лорда Тавенора мне было известно, что наш предшественник планировал его усыпить: бесполезный для наших научных изысканий, детеныш представлял собой только лишнюю статью расходов. Однако соответствующего распоряжения лорд Тавенор перед отбытием так и не отдал, и посему Бутуз остался в живых – ковылять по своему вольеру да время от времени хлопать куцыми крылышками, которым никогда в жизни не удержать его в воздухе.

Усыпить его у меня просто рука бы не поднялась, и я созналась в этом Тому.

– Если хотите, могу обосновать это с научной точки зрения, – предложила я за обедом в нашем общем кабинете. – Не сомневаюсь: обоснование выйдет великолепным, дайте только минутку на подготовку. Что-нибудь этакое, об изучении развития путем наблюдения как за удачными, так и за неудачными экземплярами. Если анормальность развития имела место уже в момент рождения, мы можем даже продвинуться ближе к решению проблемы размножения в неволе: в конце концов, слишком тяжелый для полета дракон не нуждается в подрезке сухожилий.

– Однако истинная причина вовсе не в этом, – заметил Том.

– Конечно, не в этом. По-моему, бедное животное не заслуживает смерти только потому, что кто-то напортачил в уходе за яйцом.

Тут я хотела сказать кое-что еще, но призадумалась, подбирая куском лепешки сдобренную специями простоквашу со дна тарелки.

Том истолковал мои колебания совершенно верно.

– И теперь гадаете, что за жизнь его ждет?

Я не сдержала вздоха.

– Он никогда не поднимется в воздух. И, видя, как чахнут взрослые… хотя они, конечно, знали, что такое полет, прежде чем утратили способность летать. Возможно, он не будет скучать в той же мере. Однако со здоровьем у него неважно, и вполне вероятно, что с возрастом положение ухудшится. Стоит ли обрекать его на жизнь без полета, усугубленную страданиями, из одного лишь ложного сострадания? Не милосерднее ли усыпить его без боли?

Бутуз

Том лишь беспомощно пожал плечами.

– Как нам судить? Мы ведь не можем знать, что обо всем этом думает он сам.

– В случае лошади или кошки судить можно, – заметила я. – Или хотя бы догадываться. Но это оттого, что признаки их настроений нам известны. У отца была собака, ковылявшая по дому так, будто уже тремя лапами в могиле, однако… лежит она у его ног, время от времени постукивая хвостом по голени, и сразу видно: она все так же рада его обществу.

Я не раз думала, но так и не спросила отца, что же случилось с этой собакой в итоге. Безусловно, она умерла, но как? Естественной смертью, или однажды, когда виляние хвостом прекратилось, отец усыпил ее из жалости? Не будь я взрослой женщиной тридцати трех лет от роду – возможно, написала бы ему, прося совета.

– Вот вам, наверное, и ответ, – сказал Том. – Изучим их получше, а уж потом и будем принимать необратимые решения.

Так Бутуз остался жить. Нет, ручным он не стал, и я не выпускала его из вольера бегать за мной по пятам (из опасений лишиться пятки), но регулярно навещала, приносила ему отборные кусочки мяса, делала для поправки его здоровья все, что могла. После того, как дальнейшие события на долгое время увлекли меня прочь из Куррата, мне сообщили, что Бутуз впал в нешуточное уныние – уж насколько мы в то время могли об этом судить. Жизнь его оказалась не такой долгой, на какую мог бы надеяться обычный представитель его вида: пустынный дракон, сумевший прожить три года (в течение коих многие молодые особи гибнут от зубов прочих хищников), вполне может дотянуть лет до сорока, а некоторые, по слухам, живут и много дольше. Бутуз дожил всего лишь до семи. Увеличение в размерах усугубляло его физические затруднения день ото дня, однако в ином случае жизнь его могла бы оказаться значительно короче; я же, хоть и не умею читать мысли драконов, ничуть не сомневаюсь, что отпущенному ему времени он был очень и очень рад.

* * *

Наблюдения за Бутузом навели меня на размышления о продолжительности жизни и сроках полового созревания – это вопросы исключительной важности для разведения любых животных. Продолжение жизни Бутуза действительно принесло науке ощутимую выгоду: именно он подал мне идею, в конечном счете приведшую к результатам просто-таки революционным.

Проблема заключалась в следующем: пустынные драконы спариваются всего раз в году, ближе к концу влажного сезона, и каждая самка откладывает около десятка яиц. Ее потомство достигает половой зрелости примерно через пять лет, но, как правило, до семилетнего возраста собственного потомства не производит. Даже если бы мы с Томом добились успеха в момент прибытия и изловили для наших нужд всех драконов, какие только нашлись бы в пустыне, хоть сколь-нибудь регулярного приплода пришлось бы дожидаться многие годы. Конечно, ожидать от нас немедленного успеха не приходилось – это было всем понятно и допустимо, однако каждый неудачный сезон означал – ни много ни мало – еще один год задержки.

Одним словом, тут были необходимы эксперименты с животными, размножающимися гораздо быстрее.

Идея пришла мне в голову во время очередного утреннего обхода вольеров и ям. Переводчиком нам служил лейтенант Мартон: мы с Томом изучали ахиатский, однако то, что можно почерпнуть из учебника, заметно отличалось от разговоров на улицах Куррата, а нам требовалось фиксировать все, что местные работники могли сказать о здоровье и поведении драконов. Чтобы внести какие-либо полезные изменения, следовало досконально разобраться в сложившемся положении.

Но я, конечно же, не могла удержаться от построения теорий и гипотетических сценариев. Все это привело к мыслям о тех разновидностях драконов, что куда менее привередливы к условиям размножения. Тут-то идея и родилась.

– Медоежки! – в восторге едва не уронив блокнот в одну из ям, воскликнула я.

– Что? – не понял Том.

– Мои медоежки! Мириам Фарнсвуд может прислать их сюда!

Том сдвинул брови. Нос его уже шелушился, обожженный палящим ахиатским солнцем: пустынная зима в этом отношении сравнительно мягка, однако его ниддийские корни просто не подходили для данных широт.

– Возможно, но зачем?

– Затем, что они, – победно пояснила я, – будут размножаться так же, как все живое!

И не просто размножаться. Самки медоежек откладывают лишь по одному яйцу за раз, но за этим следит медоежка-самец. Он повторяет брачные игры, пока не сочтет, что яиц отложено достаточно. Убирая яйца, когда он отвернется, можно заставить его повторять спаривание снова и снова, намного чаще, чем в естественных условиях. Таким образом, располагая всего лишь парой медоежек, мы смогли бы обеспечить себя более-менее постоянным запасом яиц (сей факт я некогда обнаружила, забрав одну кладку для изучения).

До сих пор особой пользы данное открытие мне не приносило: в качестве домашних животных медоежки не настолько хороши, чтоб раздавать потомство всем своим друзьям и знакомым, будто котят. Но мою пару подарил мне сам Бенедетто Пассалья, великий исследователь и путешественник, описавший повадки медоежек на воле во всех мыслимых подробностях. Эксперименты с условиями инкубации их яиц могли преподать нам немаловажные уроки в части инкубации яиц драконов.

– От точного соответствия все это будет довольно далеко, – заметил Том, выслушав мои объяснения (боюсь, не отличавшиеся внятностью по причине великого множества неполных фраз, в коих явно недоставало жизненно важных фрагментов информации). – Медоежки – не из тех животных, кого я бы мог счесть близкими родственниками пустынных драконов.

Медоежки пустынным драконам и вовсе не родственники – разве что в самом широком таксономическом смысле. Как, безусловно, известно читателям, интересующимся драконоведением, они обитают в эвкалиптовых лесах Лютъярро, прямо в противоположной Ахии точке планеты.

– Однако данные мы получим, – сказала я. – Намного больше, чем имеем сейчас.

– Что верно, то верно. Давайте поговорим с полковником Пенситом и посмотрим, согласится ли он организовать доставку.

* * *

Просьба доставить нам медоежек была далеко не самым странным из наших запросов, и Пенсит удовлетворил ее без возражений. Однако, планируя их содержание, мы столкнулись с кое-каким затруднением.

– В определенное время года они питаются насекомыми, – объяснила я Эндрю, сопровождавшему меня из дома Шимона и Авивы в Дар аль-Таннанин, – но основная их пища – эвкалиптовый нектар. Несколько эвкалиптов есть у меня дома, в теплице. Как ты думаешь, возможно ли выкопать один и переправить сюда? Или при перевозке он погибнет?

Брат рассмеялся. По моему мнению, сопровождать меня не было никакой нужды, но эти прогулки по оживленному городу до поместья за его стенами, а на закате – обратно, доставляли мне немалое удовольствие. Из всех родных Эндрю всегда был мне ближе всех остальных – как по возрасту, так и по складу характера, однако не виделись мы давно: он поступил на армейскую службу вскоре после того, как я отправилась вокруг света на «Василиске», и с тех пор воинские обязанности постоянно удерживали его вдали от дома. Теперь же я могла болтать с ним каждое утро и каждый вечер, на самые разные темы – от обязанностей перед родными до мест, где нам довелось побывать.

– Ты меня спрашиваешь? – откликнулся он.

Тон его ясно давал понять, сколь бесплодным окажется сие направление следствия.

Ответить мне не удалось: нам предстоял выход за городские ворота. В городе было немало ворот, сквозь которые свободно могла проехать пароконная повозка, но находились они совсем не по пути. Посему я покидала Куррат и возвращалась домой сквозь старые Верблюжьи Ворота, названные так оттого, что в них едва мог протиснуться вьючный верблюд. К тому времени, как нам удалось протолкаться наружу (ахиатские правила приличия воспрещают физические контакты между женщинами и мужчинами, не состоящими в родстве, но в подобных местах запрет отступает перед лицом неизбежности), Эндрю перестал улыбаться и призадумался.

– На самом-то деле здесь много садов и парков, и в некоторых полно разной экзотики. Естественно, в тех, что принадлежат богачам. Мартон должен знать лучше: он у нас завзятый садовод. Может, и эвкалипты у кого-нибудь найдутся.

Это было бы много лучше, чем перевозить в Куррат одно из моих деревьев или выращивать новые из саженцев.

– Спасибо, – сказала я, и мы поспешили вперед, в Дом Драконов.

Мартон не знал, где в городе можно найти эвкалипты, но обещал навести справки. Несколько дней спустя он явился к нам кабинет, когда мы с Томом оба были на месте, в необычайном возбуждении.

– Все проще, чем я думал! – сообщил он. – Один из ахиатских коллег говорит, что похожие деревья, кажется, имеются в саду шейха. То есть хаджи Хусама ибн Рамиза.

Это и в самом деле было удачей – скорее всего.

– Я напишу ему и спрошу, можем ли мы зайти и взглянуть, – сказал Том, потянувшись за пером и бумагой. – Вам лучше знать, подойдут ли они вашим медоежкам.

Письмо он отправил с нарочным, и следующим же утром ответ ожидал нас в кабинете. Еще не закончив чтения, Том сдвинул брови.

– Что там? – спросила я.

– Пишет, что я могу прийти завтра, – сделав ударение на третьем слове, ответил Том.

Только Том? Не мы оба?

– Но вы ведь писали о нас обоих, не так ли?

– Конечно, об обоих, – отвечал Том с явным ниддийским акцентом (верный знак, что он не на шутку зол). – Но его ответ предельно ясен. Нет, вот так прямо: «Изабеллу оставьте дома», – он не пишет… но имеет в виду именно это.

Я не знала, что и думать. Мной не однажды пренебрегали по причине женского пола, но с такой откровенностью, да при условии, что дело настолько серьезно – пожалуй, еще никогда. Об ошибке или недопонимании речи здесь быть не могло, учитывая, как со мной обошлись по приезде.

Лейтенант Мартон, доставивший письмо, торчал в дверях.

– Этот шейх… не замечен ли в дурном отношении к женщинам? – спросила я, повернувшись к нему.

– Нет, кавалерственная дама Изабелла, – живо, с некоторой опаской ответил он. – По-моему, у него две жены.

От замечания, что человек может иметь сколько угодно жен и все же обходиться с ними крайне нелюбезно, я воздержалась.

– Так, может, ему не нравятся исключительно ширландки? – спросила я. – Или сегулистки? Или женщины-ученые? Или женщины, любящие носить синюю одежду?

Каждый из этих вопросов звучал резче прежнего. Пришлось умолкнуть и сделать медленный глубокий вдох. После этого я заговорила спокойнее.

– Том, тогда, пожалуй, поезжайте один.

Том выпрямился и расправил плечи едва ли не на военный манер.

– Нет, Изабелла. Поедем вместе. Корона наняла нас обоих – возможно, под давлением и без особой радости, – однако обоих. И я не оставлю вас здесь, будто вы – всего лишь моя ассистентка, годящаяся только на то, чтоб содержать в порядке бумаги да заваривать чай.

Именно ради этих обязанностей меня согласились взять в ту, первую экспедицию, в горы Выштраны… При этой мысли сердце болезненно сжалось, отозвалось особой, едва ли не сладкой болью. Подумать только, сколь далеко ушли мы вперед с той поры! И не только я, проделавшая путь от столь тривиального начала к текущему своему положению. В былые времена мы с Томом шипели друг на друга, будто уличные коты, и это соперничество переросло в незыблемый союз! Тогда, многие годы назад, я ни за что не смогла бы предсказать подобного исхода… однако рада ему так, что словами не выразить.

– Благодарю вас, – с чувством сказала я, но тут же встряхнулась и расправила плечи. – Так, вы говорите, завтра? Что ж, давайте не будем тратить впустую сегодняшний день.

* * *

Шейх просил нас – вернее, Тома – прибыть к вечеру, то есть ближе к концу нашего обычного рабочего дня. С утра я прихватила из дому перемену одежды и наскоро вымылась при помощи таза с водою и тряпки, прежде чем переодеться. Конечно, от пыли по пути к шейху не уберечься: пыль в местном климате – неизбежное зло… но позаботиться о юбках, не забрызганных кровью Бутузова завтрака, мне было вполне по силам.

Хаджи Хусам ибн Рамиз ибн Халис аль-Аритати жил у реки, в просторном роскошном дворце, главные здания коего располагались на небольшой возвышенности, ничем не заслоненные от приятных прохладных ветров. Слуга, ждавший в парадном дворе, повел нас к арке, ведущей во внутренний двор. Уже в этот момент мне сделалось ясно, что планы хозяина пошли вкривь и вкось: его человек явно готовился препроводить Тома в некие иные, исключительно мужские пределы… но вести туда женщину было бы против приличий. (Читатели-ширландцы могут представить себе это место чем-либо наподобие курительного салона, читателям же из других стран, целиком полагаясь на их смекалку, предоставлю возможность подыскать подходящую замену самим.) Во внутреннем дворе нас усадили в плетеные кресла и, не подав даже кофе с финиками, оставили ждать.

Через пару минут я негромко сказала Тому:

– По-моему, он сомневается, стоит ли вообще к нам выходить.

– Пусть лучше не сомневается, – отвечал Том. – Иначе последую примеру Пенсита и, если шейх откажется от сотрудничества, такой скандал подниму…

Скандалить только ради возможности заниматься делом мне бы совсем не хотелось. Дабы отвлечься от неприятных мыслей, я принялась разглядывать двор. Дворцов калифа близ Сармизи я еще не видела, и посему сочла это место апофеозом ахиатской изысканности, но даже в сравнении с ними здесь было весьма и весьма красиво. Стены украшены затейливой лепниной, некоторые – ярко раскрашены, с жардиньерок вдоль галереи наверху свисает пышная зелень… Фонтан в центре двора венчала никейская статуя – возможно, копия, но, может быть, и настоящая древняя реликвия удивительной сохранности. Учитывая богатство и высоту положения шейха, я бы поставила на второе.

Между тем терпение Тома подходило к концу. По-моему, он был готов вновь заговорить, или даже подняться и уйти, но тут из арки слева от нас появился шейх.

Видеть нас – точнее, подозреваю, меня – он был явно не рад и даже не старался скрыть этого.

– Приводить с собой нежеланных гостей – в обычаях вашей страны? – спросил он Тома, пренебрегая обычными приветствиями.

Это с его стороны было потрясающим нарушением законов гостеприимства. Согласно местным традициям, нежеланных гостей просто не существует: ахиатский кочевник может умирать от голода посреди пустыни, однако с гостем обязан поделиться последними крохами. В то время я не понимала, сколь возмутительно его поведение, но тем не менее была сражена наповал – в переносном, конечно же, смысле.

Но Том воспринял сей демарш куда спокойнее и, как ни в чем не бывало, сказал:

– Прошу прощения, хаджи, но мы к вам по делу, и наш долг перед Короной – прежде всего. Я просил об аудиенции и для себя, и для кавалерственной дамы Изабеллы, так как в работе мы – равноправные партнеры. И даже будь это не так, идея, которую мы стремимся воплотить в жизнь, целиком принадлежит ей. Она знает, что для этого необходимо, гораздо лучше, чем я. Придя один, я только впустую потратил бы и ваше, и свое время.

По всему судя, шейху хотелось сказать, что мы и так тратим его время впустую. Меня так и подмывало пустить по ветру всю деликатность и без обиняков спросить, чем вызвано недовольство в мой адрес: час от часу становилось яснее, что его неприязнь выходит далеко за рамки обычных предубеждений, с коими мне доводилось сталкиваться прежде. Но, как бы я ни кипела изнутри, нельзя было забывать о том, что я представляю здесь Корону Ширландии, и что любой мой поступок может бросить тень не только на мою собственную персону, но и на всю нашу страну. Посему я прикусила язык – в буквальном смысле, хотя и только на миг – и сказала:

– Прошу прощения, хаджи. Давайте покончим с делом как можно быстрее и безболезненнее.

Вероятно, мысли шейха шли схожим путем. В конце концов, он был официальным представителем правительства Ахии, и любой его поступок также мог бросить тень на весь его народ. Без всякого изящества плюхнувшись в одно из плетеных кресел, он жестом пригласил присаживаться и нас.

– Так в чем же дело?

По счастью, времени на подготовку ответа я не пожалела и теперь в самой лапидарной манере объяснила ему потенциальную ценность медоежек как объекта сравнительного исследования и необходимость кормить их эвкалиптовым нектаром для укрепления здоровья.

– Нам сообщили, что эвкалипты можно найти в ваших садах, – сказала я. – Если мне будет позволено осмотреть деревья, я смогу оценить, способны ли они прокормить племенную пару. Если да, мы организуем доставку моих медоежек сюда и тем расширим исследования.

Выслушивая мои объяснения, шейх неотрывно глядел на скульптуру, венчавшую фонтан. Судя по выражению его лица, зрелище не доставляло ему особого удовольствия, но было предпочтительнее альтернативы. Стоило мне замолчать, он раскрыл было рот для ответа, однако появление нового посетителя оборвало его на полуслове.

За объяснениями я слышала, как он появился: из парадного двора донесся стук наподобие цокота лошадиных копыт по булыжной мостовой, за коим последовал короткий обмен репликами, слишком тихими, чтоб мне удалось разобрать хоть слово. Но я даже не думала, что всадник войдет к нам, пока шейх не метнул взгляда в сторону арки, сквозь которую во двор проводили нас с Томом, а за спиной моей не раздался звучный голос.

– Брат, у меня дурные вести, – сказал новоприбывший по-ахиатски.

Если Хусам ибн Рамиз обманул мои ожидания, оказавшись ничуть не похожим на пустынного кочевника, то этот человек оправдал их целиком. На нем был длинный балахон из вылинявшего льна, поношенные сапоги верблюжьей кожи, а поверх всего этого – темный плащ. За спиной его развевался на ходу перевязанный веревкой головной платок, а угол платка даже прикрывал рот и нос новоприбывшего от пыли. Подняв руку, он откинул с лица сию импровизированную вуаль, но я узнала его еще до этого.

Только инстинкт и помешал мне прошептать: «Сухайл?»

Судя по резкости шага, он был явно не в духе, однако изумление при виде того, что шейх не один, пересилило дурное настроение.

– Прошу прощения. Я не думал, что ты не один, – сказал он, остановившись сразу же за порогом.

В знак почтения к шейху я прикрывала лицо платком, а теперь и голову повернула так, чтоб было не разглядеть даже глаз. Сердце забилось втрое быстрее обычного. Шестерни в голове завертелись, зажужжали, сцепились зубец к зубцу с точностью часового механизма. Спрашивать, отчего шейх настолько не рад меня видеть, больше было ни к чему. Прекрасно помня все, что претерпела от собственных родных – точнее, от тех из них, кто не одобрял моих поступков и образа жизни, я в полной мере понимала: мое поведение в течение следующих нескольких минут – и не только мое, но и поведение Сухайла – оставит неизгладимый отпечаток на всем, что последует далее.

– Ты, – казалось, тон шейха способен обратить воду в лед, – должен быть в пустыне.

– Знаю, – ответил Сухайл. – Но бану сафр… Погоди-ка, – он перешел на ширландский. – Уикер, вы ли это?

Том неуклюже поднялся с кресла.

– Именно так. Но я… не ожидал увидеть вас здесь.

Я едва не расхохоталась. Мне думалось, что отыскать Сухайла будет не легче, чем песчинку в пустыне: ведь он мог жить в любом уголке Ахии, а то и вовсе уехать за границу, но вместо этого оказался братом того самого человека, с кем долг велел нам сотрудничать!

– Я тоже, – с вполне понятным изумлением в голосе ответил Сухайл. – Что привело вас в Ахию?

Глазеть на плитку, коей был вымощен двор, до бесконечности я не могла, невзирая на всю красоту затейливой мозаики. Я подняла голову, устремила взгляд в точку чуть правее Сухайла и учтиво кивнула ему.

– Мир вам, сэр.

Сухайл уставился на меня. Лицо мое было наполовину прикрыто платком, но он, конечно же, узнал мой голос, как я – его. Да и кто еще из ширландок мог бы оказаться здесь в компании Тома Уикера?

Лицо его приняло совершенно непроницаемый вид. Казалось, он не узнает меня. Вздохнув, он слегка кивнул мне, но руку к сердцу, против обыкновения, не поднял.

– И вам мир, – ответил он и вновь обратился к Тому: – Позвольте-ка угадать… Вы – преемник лорда Тавенора?

Возможно, Том не заметил единственного числа, а может, просто предпочел оставить сие без внимания – судить не берусь. Знаю одно: в кои-то веки мне от души захотелось, чтоб он не защищал мое положение слишком уж энергично.

– Да. Точнее, не я, а мы с Изабеллой. Мы и не знали, что вы в этом тоже участвуете.

– А я и не участвую, – беспечно пояснил Сухайл. – Мой долг – быть там, в пустыне.

Вновь перейдя на ахиатский, он обратился к шейху:

– Однако… прошу простить мое вторжение. Брат, когда у тебя выдастся минутка, нам нужно поговорить.

Разговор с нами не вызвал в нем ни малейшего интереса – это было видно невооруженным глазом. Том неловко откашлялся и сказал:

– Мы прибыли только с тем, чтобы взглянуть на эвкалипты в саду. Хаджи, если угодно, все, что необходимо, нам мог бы показать и слуга, и мы бы более не отвлекали вас от дел.

Похоже, шейха это устраивало как нельзя лучше: он кликнул слугу еще до того, как Том закончил фразу. Сухайл, не дожидаясь, пока нас передадут провожатому, скрылся в одной из арок. Я же, приняв скромный, кроткий вид и от души надеясь, что выглядит сие убедительно, смирно ждала провожатого, но мысленно вновь и вновь повторяла: «Сухайл ибн Рамиз ибн Халис аль-Аритати…»

Три года назад, при первом знакомстве с Сухайлом, все это не сказало бы мне ни о чем. Познаний моих не хватило бы даже на то, чтоб перечислить хотя бы тьессинскую высшую знать, не говоря уж об ахиатской. Выходит, он – младший брат шейха, потомок племени, помогшего правящей династии калифов взойти на трон? О, тогда нетрудно было вообразить, как гневался его брат, услышав сплетни о нашем поведении во время совместных путешествий по свету! Интересно, знал ли кто-либо с ширландской стороны о том, что мой попутчик-археолог – брат шейха? Или хаджи Хусаму удалось сохранить сию родственную связь в тайне от них? По-видимому, последнее, иначе кто-нибудь непременно швырнул бы этот факт Тому в лицо, когда он настаивал на том, чтобы Корона отдала должность нам обоим.

Идя по саду, я не замечала ничего вокруг, хотя теперь, по прошествии времени, могу сказать: сад был великолепен. Одно лишь чувство долга заставило меня сосредоточиться на эвкалиптах, когда они оказались прямо перед носом – роскошные растения, способные прокормить минимум дюжину медоежек, не то что мою парочку.

– Да, вполне подойдут, – сказала я. – Давайте вернемся к работе. Не стоит отвлекать шейха более необходимого.

Том держал рот на замке, пока мы не покинули дворца, и только после этого сказал:

– Как-то это… на удивление холодно.

– Так было нужно, – сказала я, остановившись и прислонившись плечом к стене лавки (проталкиваться сквозь толпы людей, когда в голове царит такая кутерьма, было просто невозможно). – «Должен быть в пустыне», еще бы. Том, я полагаю, шейх предпринял кое-какие шаги, дабы я случайно не наткнулась на Сухайла и наоборот. И теперь все его старания пошли прахом.

– Думаете, Сухайл просто притворялся?

От этого вопроса похолодело в животе. Насчет намерений шейха я даже не сомневалась: все это как нельзя лучше объясняло и его неприязнь ко мне, и отказ принимать меня во дворце, пока нужда не заставит. Но что, если все его страхи беспочвенны? Что, если его брату мой приезд в Ахию безразличен?

Поверить в это я не могла. Даже если бы из памяти Сухайла начисто выветрились все теплые воспоминания о нашей дружбе, он не держался бы со мной так холодно. Наоборот, сам факт сей холодности свидетельствовал: он ничего не забыл. Следовательно, все его действия имели одну лишь цель: убедить брата, что ничего неуместного наша встреча за собой не повлечет.

– Он даже о Джейке не спросил, – заметила я. За время плавания сын сильно привязался к Сухайлу: обоих связывала общая любовь к морю. – Да, я уверена: все это – только притворство.

С этим Том спорить не стал.

– И что же дальше? – спросил он.

Хороший вопрос. Как ни неловко в этом признаваться, я много раз воображала, что может случиться, когда мы с Сухайлом встретимся вновь… однако ни разу не принимала в расчет, что наша встреча может состояться далеко не в такой непринужденной обстановке, как прежние.

Что я могла ответить? Только одно.

– Я буду делать свое дело, – сказала я, оттолкнувшись от стены. Если бы мы вернулись в Дом Драконов, а не в Квартал Сегулистов, было бы легче: там я могла бы полностью отвлечься от невеселых мыслей. – И никому не дам повода говорить, будто отправлять меня сюда было ошибкой.

Однако я с самого начала сознавала, что это ложь. В моем столе в доме Шимона и Авивы хранился сложенный лист бумаги, и я позаботилась бы о том, чтоб он попал в руки Сухайла, даже если бы для этого мне пришлось перелезть через стену шейхова дворца.