Текст книги "Мемуары леди Трент: Тайна Лабиринта"

Глава восьмая

У аритатов – Пустынная мать и пустынный отец – Гальбы – Задранный верблюд – Огонь в ночи

Шатры аритатов тянулись вдоль края вади цепочкой островерхих темных силуэтов на фоне зелени. Среди шатров расхаживали верблюды. Количество их – и шатров, и верблюдов – просто поражало: ведь я полагала, что кочевники должны жить мелкими группами, не более пары дюжин человек. Однако дело обстояло совсем не так. В то время племя аритатов занимало более трех сотен шатров (таков принятый среди кочевников метод подсчета населения) и владело десятками тысяч верблюдов. Конечно, в стойбище, куда мы прибыли, жили не все аритаты – все племя собирается на одном месте крайне редко, – однако и эта отдельная группа могла похвастать более чем полусотней шатров, в каждом из коих жило до десяти человек.

Подъехав поближе, мы спешились, и сопровождавшие нас ахиаты подбросили вверх по пригоршне песка (облако песка и пыли в воздухе служит в пустыне знаком мирных намерений). В ответ двое кочевников оседлали верблюдов и поскакали нам навстречу.

При сей первой встрече мои скромные лингвистические способности, как обычно, оказались не на высоте. Конечно, мой ахиатский улучшался день ото дня, но говоры сельских жителей всегда значительно отличаются от речи горожан, а именно городской (и не просто городской, а литературной) речью я и пыталась овладеть до сих пор. Из наших сопровождающих на городском диалекте лучше всех говорил Юсуф, отчего мы и общались в основном с ним, но, оказавшись среди кочевников, он словно бы перешел на некий совершенно иной язык.

Встречавшие указали нам шатер, стоявший в некотором отдалении от остальных. Провожаемые любопытными взглядами множества мужчин, женщин и детей, высыпавших из своих шатров, мы повели верблюдов туда. Ширландцев они видели не впервые, так как до нас, в самом начале всего этого предприятия, здесь побывал отряд наших солдат, высланный разведать обстановку, но я была первой ширландкой, посетившей их стойбище, да еще выглядела в платье цвета хаки весьма экзотично.

Шатер, куда нас отвели, стоял в стороне от других из-за его величины: если большая часть шатров держалась всего на одной центральной опоре, создававшей внутри одну «комнату», и лишь немногие могли похвастать тремя, в этом шатре их насчитывалось целых пять. У порога нас ожидал человек, одетый роскошнее остальных – в длинный белый (насколько сие позволяла обстановка) балахон. Это был шейх местного клана, хаджи Наиль ибн Даббас, человек, в иные времена не подчинявшийся бы никакой высшей власти. Теперь же, с учреждением единого управления пустыней и городами, он подчинялся в некоторых вопросах Хусаму ибн Рамизу. Благодаря сему факту и нашему статусу гостей, он приветствовал нас с величайшим почтением.

Нас немедля усадили на подушки и подали кофе с финиками. В углу, скрестив ноги, сидел человек, игравший на местном струнном инструменте под названием «ребаб». Снаружи зарезали и принялись разделывать верблюда для нашего ужина – и вовсе не одного из тех, что возят грузы в походах. Таким образом, мясо его было нежным, что также является знаком немалого уважения. (Естественно, все это выпало на нашу долю не из-за собственных наших заслуг, а потому, что мы прибыли от Хусама ибн Рамиза. Накормить нас жестким мясом старого верблюда или, что еще хуже, не подать верблюжатины вовсе было бы непростительным оскорблением в его адрес.) К нам присоединилось еще несколько человек из клановой знати, а остальные слушали у входа, стараясь не упустить ни слова из нашей беседы.

В кои-то веки мы не столкнулись с вежливым (а порой и не слишком-то вежливым) изумлением, с которым столь часто воспринимают нашу работу. Многим людям трудно понять, отчего мы с Томом рискуем жизнью ради каких-то научных знаний… однако стоит сказать им, что эти знания можно применить в войне – и никому даже в голову не придет сомневаться в нашем умственном здравии. Наиль ибн Даббас особой воинственностью не отличался, так как с приходом к власти нынешней династии калифов аритаты зажили жизнью куда более мирной, чем прежде, однако воинскую доблесть ставил превыше всего остального и, зная, что мы изучаем драконов с военными целями, всячески это приветствовал.

В присутствии людей, облеченных властью, мне всегда делалось не по себе, и потому я была только рада отужинать с женами и прочими родственницами шейха, а не в мужской компании. И обрадовалась еще сильнее, когда мы наконец-то покинули шейхов шатер. К тому времени снаружи совсем стемнело, путь освещал лишь тоненький серп луны, и мне оставалось только одно – слепо полагаться на Юсуфа. Так мы пересекли стойбище и подошли к еще одному шатру, ничем не отличавшемуся от остальных, крытому темным войлоком из козьей шерсти.

Полог над входом, с наветренной стороны, был приподнят. Внутри шатра мерцал неяркий свет. Сторожевой пес встретил нас лаем, но кто-то, выступив наружу, потрепал его по макушке, и лай стих. Несмотря на полную темноту, по одному лишь силуэту, я тут же узнала Сухайла – и, в свою очередь, замерла от неожиданности, точно так же, как он, увидев нас во дворе дома брата. Конечно, я знала, что он в пустыне, у аритатов, но это племя состоит из множества кланов, разбросанных по множеству стойбищ. О том, что Сухайл именно здесь, меня никто не предупредил.

Ничего странного в этом не было. Скорее всего, никто здесь не имел причин думать, будто мне не все равно. По-видимому, сплетни и слухи о моем поведении так далеко не добрались.

Том с удивлением приветствовал его и получил в ответ извинения.

– Я только что вернулся в стойбище, – объяснил Сухайл, – иначе застал бы вас еще в шатре шейха. Мы не ожидали вас так скоро. Прошу, входите.

Приглашение было адресовано всем четверым – Тому, мне, Эндрю и Юсуфу. Воспользовавшись удобным моментом, я одернула платье, поправила прикрывавший волосы платок и последовала за мужчинами.

По-видимому, Сухайл вернулся с охоты. На шестке в углу шатра сидел великолепный сокол, а женщина, сидевшая у огня, ощипывала одну из десятка некрупных птиц – вероятно, плодов усилий Сухайла (или, точнее, его сокола). Вытерев руки, она поднялась и, вместе с еще одним мужчиной, приветствовала нас на местный манер.

Оба они были много старше Сухайла и смуглее лицами.

– Это умм Азали и абу Азали, – представил их Сухайл. – Моя пустынная мать и мой пустынный отец.

Все это было сказано по-ширландски, так что о недопонимании не могло быть и речи.

– Пустынная мать? – переспросила я, окинув женщину взглядом.

Особого сходства между пожилой парой и Сухайлом не наблюдалось – даже с учетом того, что оба заметно исхудали от пустынной жизни. Сухайл отнюдь не был толст, но рядом с кочевниками, словно бы сшитыми из дубленой кожи, и он, и мы все казались упитанными до неприличия.

– Они растили меня, как приемного сына, – пояснил Сухайл. – Таков обычай, многие из нас, городских, его придерживаются. Дабы не забывать, откуда мы родом.

Да, о чем-то в этом роде упоминал и Пенсит. Мне захотелось расспросить Сухайла подробнее, однако это было бы невежливо. Старики захлопотали вокруг, усаживая нас и угощая кофе с финиками. Несмотря на смешанное общество, присоединилась к нам и умм Азали, а посему и мне уклониться не удалось. В результате той ночью я допоздна не могла заснуть: вообще-то я не имею привычки пить кофе после захода солнца.

Беседа оказалась приятной, хотя и довольно-таки непоследовательной, а местами вовсе неразборчивой. В пустыне всякий путник обязан поделиться с хозяевами новостями из пройденных земель. По пути сюда Юсуф разговаривал со всеми встречными кочевниками и теперь пересказывал все, что слышал от них, но для меня это мало что значило – даже когда удавалось понять, о чем идет речь. Я в основном молча изучала шатер, сшитый из широких полос козьего войлока и удивительно скудно обставленный. Казалось, я вновь очутилась среди мулинцев, и в некотором смысле так оно и было: ведь аритаты тоже народ кочевой, а материальное имущество для кочевника – скорее не роскошь, а бремя.

Как вы, возможно, понимаете, наблюдала я и за Сухайлом – незаметно, исподволь. Здесь он был куда больше похож на себя прежнего, и это радовало, но также немного удивляло. Помня о его любви к морю, я едва ли не ожидала, что здесь, среди безводной пустыни, он зачахнет от тоски. Однако в шатре пустынной матери и пустынного отца ему явно было гораздо уютнее и спокойнее, чем во дворце брата. А если он почти не говорил со мной и даже не глядел в мою сторону – что ж, я обещала Пенситу держаться в рамках приличий, и подобная помощь с его стороны была даже кстати.

Наконец Сухайл перешел на ширландский, и я снова вернулась к общей беседе.

– Завтра, – сказал он Тому, отвечая на вопрос, коего я не расслышала. – Сегодня уже слишком поздно. Кроме этого, здесь было много споров о том, кто примет вас в своем шатре. Будь я в отъезде, вы остановились бы у шейха, однако я здесь, и в споре победил абу Азали.

Разговор шел о нашем ночлеге. Конечно же, снаружи было слишком темно, чтоб устанавливать привезенную с собой палатку, но я как-то не думала, к чему это может привести, и теперь слова Сухайла вызвали во мне разом облегчение и тревогу. С одной стороны, у шейха я чувствовала бы себя неуютно, с другой же, если кто-нибудь узнает, что я ночевала с Сухайлом под одной крышей…

Однако под той же крышей нашли приют Том, Эндрю, абу Азали с умм Азали и Юсуф. Что непристойного можно совершить в такой тесноте? Разве что невзначай наступить на кого-нибудь, поднявшись среди ночи. Так или иначе, никто из остальных, похоже, не усматривал во всем этом ни малейших причин для тревог, а посему и я воздержалась от возражений.

На следующее утро мы занялись обустройством собственного жилья. При помощи фраз, которым научил его Сухайл, Том официально, от имени всей нашей ширландской троицы, испросил у шейха позволения стать «протеже» абу Азали – иначе говоря, гостями под его защитой и покровительством. Так поступают кочевники, задерживаясь в гостях надолго. Позволение шейха дало нам право разбить палатку рядом с шатром абу Азали, будто членам его семьи. Более того, пустынные родители Сухайла приставили к нам девушку по имени Шахар, дочь их сына Азали, дабы та заботилась о наших бытовых надобностях. Для нее это сочли хорошей школой: вскоре ей предстояло войти в тот возраст, когда она сможет выйти замуж и сделаться хозяйкой в собственном шатре.

Все это сразу же заставило меня вспомнить о Лилуакаме – туземной девушке, что была моей «женой» во время вынужденной задержки на Кеонге. Конечно, здесь не нужно было ничего делать для вида, и Шахар не требовалось повода для отсрочки брака до тех пор, пока жених не будет к нему готов, однако мое хозяйство вновь послужило учебным полигоном для будущей жены. За дело Шахар взялась весьма целеустремленно и твердо пресекала все наши с Томом попытки взять часть ее обязанностей на себя. Возможно, из собственной старательности, а может, из почтения к нам как соратникам Хусама ибн Рамиза – об этом я судить не могу.

Таким образом, мы – в кои-то веки – оказались избавлены от всех забот, кроме собственных изысканий. В связи с этим мы с Томом на следующий же день начали расспрашивать, кто мог бы указать нам путь к драконам.

Расспрашивать пришлось абу Азали, так как Сухайл куда-то исчез. Объяснить, что нам требуется, оказалось задачей не из легких – пришлось прибегнуть к помощи Юсуфа, – но, едва поняв, в чем дело, пустынный отец Сухайла обрушил на нас целый водопад слов. Выслушав его ответ, Юсуф скроил брезгливую мину.

– Вам нужен один из гальбов, – объяснил он. – Аль-Джелида. Сейчас его в стойбище нет, и никто не знает, когда он вернется.

– Кто же такие гальбы? – поинтересовался Том.

Юсуф выразительно сплюнул наземь.

– Мерзкие пожиратели падали. Однако пустыню знают.

Конечно, ответ сей мало что мог объяснить. В ходе дальнейших расспросов выяснилось: гальбы – племя («Если они вообще достойны так называться», – не преминул заметить Юсуф), непохожее ни на одно из иных ахиатских племен.

Мало этого, некоторые утверждают, будто они и вовсе не ахиаты, а потомки иного народа, пришедшего в Ахию из каких-то других земель. Так ли это, или нет, образом жизни они разительно отличаются от всех прочих кочевых племен. Постоянной территории они не имеют и платят другим племенам пошлины за покровительство и право прохода через их владения. Закон запрещает им владеть лошадьми, а у большинства нет даже верблюдов. Вместо этого они разводят овец и ослов особой породы, ценящейся в Ахии выше любых других. Живут гальбы в основном охотой, а кроме того продажей окрестным племенам товаров собственной выделки и оказанием лекарских услуг. По этой причине, а еще оттого, что им запрещено ходить в набеги и воевать, кочевники презирают их, как простых ремесленников; репутацией же «пожирателей падали» они обязаны тому, что не разделывают туши скота и дичи ни по сегулистскому, ни по аманианскому закону.

Однако пустыню – чего не отрицал даже Юсуф – гальбы знают превосходно. Поскольку в войны они не ввязываются, а ходить имеют право по всей Ахии, обычные племена время от времени нанимают их в проводники, и гальбы указывают им путь к новым пастбищам либо к укромным источникам воды. Очевидно, в поисках кладок драконьих яиц аритаты также прибегали к помощи гальбов, и человек по прозванию аль-Джелида был одним из тех, кто помогал этому стойбищу.

Порасспросив других кочевников, Том узнал, что аль-Джелида ушел отнести семье заработанное – а может, закопать его в потайном месте, как обыкновенно поступают гальбы, не испытывая срочной нужды в деньгах. (Пятьдесят лет тому назад ширландский путешественник Сол Уэсткомб даже издал сенсационную повесть о тайных сокровищах «гелибов», за коими без малейших успехов охотился в здешних горах, пока не погиб под обвалом. Скорее всего, отыскав скудную плату, полученную аль-Джелидой, он был бы немало разочарован.) Но жители стойбища заверили Тома, что сейчас помощь гальбов нам ни к чему: яиц в это время года не найти, а чтоб отыскать драконов, достаточно собственных глаз.

Живя у мулинцев, мы были вынуждены то и дело откладывать работу: отказ от участия в жизни стоянки неминуемо сочли бы непростительно антиобщественным. Однако здесь мы находились с санкции шейха, и посему нам надлежало заняться своими делами в самом срочном порядке. Возможность приступить к делу представилась на следующий же день – точнее, на следующую же ночь.

Мы с Эндрю отправились разыскивать Сухайла. Оставив нас на попечении своих пустынных отца и матери, он куда-то исчез. Из объяснений умм Азали мне удалось понять, что его можно найти в шатре местного шейха. К этому шатру я подошла с трепетом: что, если, явившись без предупреждения, я нанесу ему оскорбление? – но младшая жена шейха, Генна, встретила меня у входа, как ни в чем не бывало. От нее я узнала, что Сухайл где-то в стойбище.

В конце концов мы отыскали его меж двух рядов шатров, в окружении четверки грациозных, поджарых псов. То были салуки, собаки местной породы, известной не менее ахиатских скакунов и верблюдов, борзые – широкогрудые, узкобедрые, словно гепарды или степные змеи Байембе, с длинными, пышными очесами на задней части ног. Они резвились вокруг Сухайла, вывалив языки и скаля зубы в собачьей улыбке, а тот ласковой рукой трепал их за уши. Стоило нам приблизиться, собаки замерли, настороженно уставившись на нас. Мы с Эндрю протянули им пальцы, но, даже обнюхав нас, салуки остались начеку и игры не возобновили.

– Умм Якуб, – почтительно приветствовал меня Сухайл, поднявшись с корточек и отряхнув руки от пыли. – Капитан Эндмор. Надеюсь, вы устроились неплохо?

– Да, прекрасно, – ответила я. – Шахар бинт Азали… Ваша… она ведь считается вашей племянницей, верно? Она навела уют в нашей палатке с быстротой, достойной всяческой похвалы. Просто счастье, что у нас такая помощница.

Это была не самая изящная из светских бесед, какие мне доводилось вести, но, к счастью, в самом скором времени нас выручила внезапно поднявшаяся суматоха. На краю стойбища раздались крики и топот. Обернувшись на шум, я увидела мальчишку, галопом мчавшегося к нам на верблюде. Казалось, всадник вот-вот соскользнет, свалится с верблюжьего горба, но не тут-то было. Подскакав к нам, он осадил верблюда так резко, что едва не перелетел через его голову, спрыгнул наземь и, не переводя дыхания, заговорил. О чем – я понять не смогла. Пришлось ждать перевода.

Выслушав мальчишку, Сухайл повернулся к нам.

– Дракон задрал и унес одного из верблюдов, – пояснил он.

– Проклятье! – воскликнула я и тут же виновато втянула голову в плечи. Общение с Эндрю сказалось на моих манерах не лучшим образом. К счастью, Сухайл слышал от меня крепкие выражения и прежде, когда я слишком много времени проводила среди моряков, ничуть не уступавших в сем отношении брату. – Не помешаю ли я пастухам, если буду сопровождать их на выпас в будущем? – спросила я, сбавив тон. – Сидя в лагере, я никогда не увижу дракона за охотой.

Сухайл мимолетно улыбнулся, но эта улыбка тут же померкла, сменившись прежней сдержанной замкнутостью.

– Вы пропустили лишь самое начало охоты. Если вам хватит смелости – то есть если вы не боитесь львов и гиен, – сможете увидеть много больше.

Мера моей храбрости (не говоря уж о безрассудстве) была ему прекрасно известна.

– Уж не хотите ли вы сказать… – я осеклась, подняв от изумления брови. Сердце затрепетало, точно у юной леди на первом балу. – Уж не хотите ли вы сказать, что все эти истории правдивы?!

– Откуда же мне знать, что за истории вам доводилось слышать? – ответил он с непринужденностью, какой я не замечала за ним со времени приезда в Ахию. – Однако вскоре вы сами сможете убедиться, что правда, а что – нет.

Засим Сухайл отвел нас к еще одному из кочевников – к некоему Хайдару ибн Вахиду. О возрасте его судить было нелегко: пустыня обходится с человеческой кожей неласково, и загорелое, обветренное лицо нового знакомого вполне могло принадлежать человеку от тридцати до шестидесяти. То был не пастух, скорее охотник, нередко выезжавший в пустыню с соколом на перчатке и возвращавшийся с богатой добычей – дрофами, рябками, турачами, кроликами, лисами и тому подобным. Выслушав просьбу Сухайла, он оседлал верблюда и покинул стойбище, а вскоре после полудня вернулся, указал на черные пятнышки в небе и не без труда пояснил на городском диалекте:

– Стервятники. Нам нужно туда… но не очень близко.

Незадолго до наступления сумерек мы – я, Эндрю и Том – выехали из стойбища в сопровождении Хайдара с двумя его товарищами. Сухайл, к немалому моему сожалению, с нами не поехал. Наши ахиатские спутники отыскали возвышенность невдалеке от того, что привлекало внимание стервятников. Направив туда бинокль, я увидела верблюжью тушу, несколько поклеванную падальщиками, однако еще не сожранную целиком. Дракона поблизости не оказалось.

Мы подождали несколько часов, но результата это не принесло. Для меня это было первой ночевкой в пустыне – не в шатре, не в палатке, а под открытым небом. Впечатления, если не считать пронизывающего холода… Скажу кратко: пустынная ночь фантастически прекрасна и в то же время жутка. Звезды в небе сверкали так, что не сравнить ни с чем. Серп прибывающей луны вскоре скрылся за горизонтом, но все вокруг было словно бы соткано из серебра и мрака, а каждый звук разносился на многие мили. Услышав хриплый рев льва, я сжалась в комок, но Хайдар успокаивающе покачал головой.

– Лев далеко, – пояснил он. – Сюда не придет.

Куда больше тревог – и вместе с ними надежд – внушил мне пугающий хохот, раздавшийся где-то поблизости. Услышав его, ахиаты взялись за оружие, я же попыталась определить, кто издает этот звук, но не сумела.

– Кто это?

– Гиены, – едва различимым шепотом ответил Хайдар. – Скоро верблюда найдут.

В темноте туша была еле-еле видна, но прежде, чем свет померк, я приблизительно запомнила, где она, и после недолгих поисков навела окуляры бинокля на ее темный, едва различимый силуэт. Вскоре вокруг него замелькали тени, и я вновь услышала странный клекот, столь подозрительно похожий на человеческий смех.

Хайдар, не раз видевший все это, на тушу верблюда не смотрел. Он наблюдал за небом в ожидании тени, что заслонит звезды.

– Сейчас… – прошептал он, и я едва успела вовремя опустить бинокль.

После долгих часов в темноте вспышка показалась потрясающе яркой. Снизу донесся жалобный вой и скрежет когтей о камень: уцелевшие гиены бросились в бегство. Но дракон описал дугу (я едва могла разглядеть его, отслеживая движение черной тени на фоне звезд), вновь ринулся вниз и пустил вслед убегающей дичи новую струю пламени. Поспешно вскинув к глазам бинокль, я отыскала взглядом туши гиен. Некоторые еще горели – особенно те, что остались лежать близ дохлого верблюда. Дракон опустился на землю и приступил к пиршеству.

Некоторые рассказы о пустынных драконах – чистая фантазия. К оным я причисляю и джиннов – духов, якобы порождаемых «бездымным огнем» драконьего дуновения. Однако, увидев эти вспышки в ночи, я поняла, откуда могли взяться подобные легенды. К тому же в том, что драконы – охотники крайне хитрые, нет ни малейших преувеличений. Они достаточно умны, чтобы, задрав одного зверя, использовать его как приманку для падальщиков, коим отводится роль главного блюда.

Ночная охота

Охотясь этаким образом, дракону нередко удается добыть столько мяса, что он остается сытым неделю и даже более. После этого он зачастую не в силах подняться в воздух и залегает где-нибудь поблизости, а если подходящего места рядом не найдется, с трудом ковыляет назад, в сторону родной пещеры, совершая короткие планирующие перелеты там, где позволяет рельеф местности. Укрывшись в безопасном месте, он впадает в спячку до тех пор, пока вновь не почувствует голод, и пробуждается только затем, чтоб передвинуться на солнце либо укрыться в тени – смотря чего душа пожелает.

К тому времени, как мы вновь оказались в уюте стойбища, меня неудержимо трясло от холода, но впечатления того стоили. В ходе работы я еще не раз совершала ночные вылазки и по мере возможности наблюдала за ночной охотой драконов, жалея об одном – что не могу, словно кошка, видеть в темноте. Даже научившись следить за звездным небом, первое появление дракона я нередко упускала: обычно они безмолвно планируют вниз, чтоб не спугнуть дичь хлопаньем крыльев.

Таким образом, начало работы оказалось весьма многообещающим. К несчастью, вскоре она была прервана – и никем иным, как давними врагами аритатов, бану сафр.