Текст книги "Спаситель и сын. Сезон 1"

В кабинете зазвонил телефон, и Спаситель вернулся к действительности. Взять трубку он не успел – включился автоответчик:

– Доктор Спаситель? Вы дома? Нет? Жаль. Это Габен. Хочу вас повидать… Ну да ладно.

Клик.

Сент-Ив сел и стал просматривать еженедельник, ища просвет, чтобы принять сына мадам Пупар. Дверной молоток в виде кулака трижды постучал в дверь. 8:25.

– Точность – вежливость королей, – заметил про себя Сент-Ив.

Мадам Куртуа, женщина по натуре деликатная, сразу почувствовала, что психолог не одобрил ее ранний приход.

– У меня через час уже смена, – извинилась она.

Она работала сиделкой в больнице Флёри. Мать-одиночка, сына зовут Сирил, ему девять лет. Две недели тому назад она пришла посоветоваться по банальному поводу: Сирил пи́сал ночью в постель, и это крайне травмировало его маму. Она сказала, что перепробовала все: поощряла конфетами, наказывала, будила ночью, не давала пить вечером. Попробовала даже лекарство, которое задерживает мочеиспускание, но его нельзя принимать долго. Пока она подробно рассказывала о неприятностях сына, тот, казалось, отсутствовал: не смущался и не стыдился. Только был очень грустный. Сент-Ив сказал Сирилу, что он ничуть не виноват – ведь он писает в постель, когда спит, – и что наверняка такое бывает и с другими ребятами из его класса.

Когда мать с сыном уселись на кушетку напротив доктора, он спросил, как прошли эти две недели.

Сирил, худенький мальчик, смотрел куда-то в сторону, и Сент-Ив напрасно старался поймать его взгляд.

– Ты заполнял календарик, который я дал тебе в прошлый раз?

Сирил поерзал на стуле и вытащил из кармана курточки сложенный в восемь раз листочек. Сент-Ив попросил его на прошлом сеансе рисовать солнышко, когда он не писал в постель, и зонтик, если… случится сбой. Так они решили наблюдать за улучшением.

– Что ж, посмотрим, – сказал Сент-Ив и прибавил вполголоса: – Зонтик у нас во вторник, в среду, в субботу и воскресенье. А на следующей неделе – только во вторник и пятницу, а выходные солнечные.

– Он ночевал у моей сестры, она подкладывала ему пеленку, но все обошлось.

– Наберемся терпения, – обратился Сент-Ив не столько к мальчику, сколько к матери. – Система контроля за мочеиспусканием по мере взросления налаживается.

Но мадам Куртуа больше не могла выносить всех этих стирок, вони с утра пораньше, а теперь еще и постоянных замечаний ее нового друга. «С ним надо построже», – сказал он ей. Сент-Ив прекрасно понял, что мадам Куртуа требует от него быстрейшего излечения Сирила, и почувствовал подспудное раздражение. Мы излечиваем себя сами. Никто не может излечить нас как по волшебству. Слово «волшебство», мелькнувшее у него в мозгу, вызвало картинку: малыш лет трех-четырех стоит голышом в хижине старухи негритянки. Она раскалила на жаровне кирпич, потом взяла его голыми руками, так, будто совсем не чувствовала боли, и бросила на земляной пол у ног перепуганного Спасителя. Потом взяла двумя пальцами его писюльку и стала приговаривать «пись-пись», чтобы он пописал на дымящийся кирпич. Так лечила ночной энурез Манман Бобуа, известная на весь Сент-Анн колдунья.

– Я очень терпеливая, поверьте, – заговорила мадам Куртуа. – До шести лет Сирила я вообще ни о чем не беспокоилась. Но в последнее время, когда все возобновилось…

Сент-Ив нахмурился. Что? Что? Он не ослышался?

– Возобновилось? Значит, какое-то время этого не было?

– Ну да, два года не было. А вы не знали?

– Вы сказали мне, что Сирил похож на вашего брата, который покончил с мокрой постелью в тринадцать лет.

– Не вижу, что это меняет? – поджала губы мадам Куртуа.

Сент-Ив повернулся к Сирилу, который теперь прислушивался к их разговору гораздо внимательнее, чем раньше.

– Ты помнишь, когда снова начал писать в постель?

– Не помню, – отвечал, сгорбившись, Сирил.

– Как это не помнишь? – с раздражением спросила мадам Куртуа. – Когда мы вернулись после отпуска. С начала сентября, так мне кажется.

Сент-Ив поинтересовался, как мать с сыном провели отпуск. Вроде ничего особенного. Поехали к сестре, она сняла на август маленький домик неподалеку от Руайана, Сирил записался в детский клуб «Микки» на пляже, весело проводил время.

Сент-Ив попробовал подойти с другой стороны. Поинтересовался: что было в школе в начале года? Не слишком ли строгой была учительница? Может, кто из ребят приставал к нему или дразнил?

– Нет, нет, – повторял мальчик, опустив голову.

Сеанс закончился, мадам Куртуа спешила на работу. Сент-Ив чувствовал: что-то очень важное от него ускользает, – но пока вынужден был ограничиться тем, что снова вручил мальчику календарик и стал прикидывать, когда назначить новую встречу.

– Опять через две недели? – спросила мадам Куртуа.

И тут Сент-Ив увидел глаза Сирила, они молили о помощи.

– А не могли бы вы прийти в четверг? – спросил он.

Спаситель проводил мать с сыном до входной двери. Он это делал всегда, когда надеялся, что в последнюю минуту еще что-то откроется. На крыльце Сирил едва не столкнулся с очередной пациенткой, которая уже взялась за дверной молоток.

– Кто это тут толкается? – недовольно спросила она.

Мадам Угно, дама лет пятидесяти, служащая мэрии Сен-Жан-ле-Блан, вот уже второй месяц приходила к психологу, и Сент-Ив никак не мог понять, что же ей все-таки от него нужно.

– Прошлой ночью глаз не сомкнула, – начала мадам Угно, даже не поздоровавшись. – Был такой ветер! Вы заметили, доктор?

– Гм-м-м, – промычал в ответ Сент-Ив, с трудом подавив зевок.

После получаса пустых разговоров о невестке мадам Угно и жалоб на начальника мадам Угно Сент-Ив назначил ей новый сеанс на четверг, надеясь, что она наконец-то признается: «Я заморозила мужа в холодильнике».

На протяжении всего дня Сент-Ива не оставляла мысль о Габене, но свободной минутки позвонить ему пока не нашлось. Он тратил примерно по 45 минут на пациента, и «окон» у него не было. Спаситель с удовольствием отмечал, что цвет его кожи никак не влияет на поток пациентов. И понятия не имел, что порой говорится у него за спиной: хоть черный, но психолог хороший. А сам он не раз себя спрашивал: уж не помогает ли ему имя? Мадам Угно и мадам Пупар даже называли его «доктор Спаситель».

В 18:10 семейство Оганёр с подругами заполонило приемную. Пять минут спустя цветник блондинок расцвел в кабинете Сент-Ива: три сестры, их мама и ее подруга и еще подруга месье Оганёра, которую поначалу Сент-Ив принял за его старшую дочь, к ее большому неудовольствию. Сент-Ив принес еще три стула, и на них разместились три сестры: Люсиль шестнадцати лет, Марион четырнадцати и Элоди пяти, зрители эротико-сентиментальной драмы, которую разыгрывали их родители. Николя Оганёр, пухлый, круглолицый, с небольшим носиком и редкими волосами, был похож на младенца, который вырос до размеров взрослого и сам этому крайне удивился. Он сел в кресло, и к нему на колени уселась его подружка Милена, небрежно одетая прыщавая девица. Она сидела, сгорбившись и держа ноги носками внутрь. На кушетку уселись бывшая мадам Оганёр и ее подруга, тесно прижавшись друг к другу, словно притянутые невидимым магнитом. Марион, не желая на них смотреть, с головой ушла в чтение и отправку эсэмэсок. Элоди встала за спинку стула и начала играть в «ку-ку».

– Предупреждаю сразу, – обратилась к Сент-Иву старшая из сестер, – я понятия не имею, зачем меня сюда притащили. И к ним я не приду никогда!

– К ним – это к вашей маме и ее подруге? – уточнил Спаситель, хотя всё и так было ясно.

– И к ним тоже, – прибавила Люсиль, показав на парочку, устроившуюся в кресле.

– Но тогда у вас возникнут трудности с жильем, – уточнил Сент-Ив. – Давайте все-таки сначала познакомимся. Элоди, не стоит дергать портьеру, она может оборваться. Марион, оставь в покое свой телефон и побудь с нами. Итак, начнем. Месье Оганёр… Николя, не так ли? Может, вашей подруге приличнее пересесть на стул?

– Приличнее! Вот правильное слово! – подчеркнула Люсиль; гнев в ней просто клокотал.

Сент-Ив устремил внимательный взгляд на девицу, дожидаясь, когда она решится оставить своего милого и пересядет на стул. Наконец можно было приступить к знакомству. Николя, 39 лет, работал электриком. Милена заканчивала курсы косметологов. Сент-Ив невольно вздернул бровь – неожиданно для столь неухоженной особы. Александра, бывшая жена Николя, тоже косметолог. Красивая женщина, но ее как раз портил излишний макияж. Подруга Александры Шарлотта, кудрявая, с короткой стрижкой и пирсингом на бровях и в носу.

– А вы, Шарлотта, вы…

– Стажерка, – отозвалась она безразличным тоном.

И тут Элоди свалила на себя портьеру с карнизом вместе. Николя и Александра ринулись к ревущей дочери, мгновенно позабыв своих подруг, и принялись утешать испуганную малышку. Спаситель обратил внимание, что дверь за портьерой приоткрыта, и тоже поднялся, собираясь ее закрыть. Он не подозревал, что с другой стороны, в коридоре, сидел, прижавшись к стенке, его сын.

– Извините нас за этот… за карниз, – пробормотал Николя.

– Нам очень, очень жаль, – подхватила Александра.

– Вам очень, очень жаль, – повторил Сент-Ив, с удовлетворением отметив, что неприятность позволила малышке вернуть свое законное место: она уселась отцу на колени.

– Семья чокнутых, – вывела заключение Марион, оторвавшись на секунду от «Фейсбука», – мне с ними делать нечего.

– Ты тоже член семьи, – одернул её Сент-Ив. – Месье Оганёр… Николя… Попросите, пожалуйста, вашу среднюю дочь выключить мобильник.

– Я?! – воскликнул месье Оганёр, изумившись донельзя предположению, что он может что-то приказывать. – Марион, давай, это… выключай мобильник.

– Не дождешься.

По тому, в каком тоне говорили друг с другом члены семейства, Сент-Ив понял, что границы отсутствуют не только между поколениями, то есть между родителями и детьми, но и между вновь образовавшимися парами.

– Слушай, ты скоро от нее отделаешься? – спросил Николя у своей бывшей жены.

– Ты что, не понял, папа?! – взорвалась старшая дочь. – Теперь ты со своей кралей с одной стороны, а мама со своей цыпой – с другой!

– Спасибо, Люсиль, – заговорил Сент-Ив, – но я надеюсь справиться без вашей помощи. Итак, в четверг, двадцать девятого января, я жду у себя Николя, Милену и трех девочек, а в следующий четверг, пятого февраля, – Александру, Шарлотту и снова трех девочек.

– Нас-то зачем каждый раз таскать? – возмутилась Марион.

– Марион, я хочу вам всем помочь, но мне нужна и ваша помощь. Мы продвинемся, если все будут приходить вовремя, сидеть прилично и выключать мобильник.

– Да, папочка, – кивнула Марион.

Спаситель записал даты двух будущих сеансов в свой рабочий план и мысленно подвел итог прошедшему. Он поговорил со всеми тремя девочками, почти наладил контакт с их отцом, но подружка отца смотрела на него недоброжелательно, а пара Александра-Шарлотта заняла оборонительную позицию, считая, что он их осуждает. Спаситель привык, что пациенты превращают его то в папу, то в маму, то в начальника отдела, как мадам Угно, то в самого Господа Бога.

Он чуть ли не бегом побежал по коридору в кухню, чтобы стать папой одного-единственного Лазаря. Когда он вошел в кухню, сын сидел за столом и рисовал.

– Как день прошел?

– Пап, а ты знаешь, какое главное веселье у садовника?

Спаситель прислушался: у него в кабинете звонил телефон.

– Не знаешь? Танцевать голышом перед помидорами, чтобы они покраснели.

– Очень смешно… Подожди, я подойду к телефону.

Спаситель вбежал в кабинет, но снова был вынужден выслушать автоответчик: «Вас все еще нет? Это Га…»

Спаситель срочно набрал номер.

– Да, Габен, извини. Сегодня очень много работы. Что там у тебя?

– С мамой что-то не то. Она вошла сегодня ночью ко мне в комнату и меня не узнала. Вот это был номер! – От волнения у Габена перехватило горло, и Спаситель едва его слышал. – И… и потом…

– Что?

– Она сказала: «Я пойду за хлебом». Прошло уже два часа…

Спаситель посмотрел на часы. 19:20.

– Что мне делать? – спросил Габен, торопясь переложить свои беды на широкие плечи Сент-Ива.

– Приготовь себе ужин. Что-нибудь горячее. Например, свари макароны. А я пока поищу твою маму. Как только будут новости, позвоню.

– Да? Ну спасибо…

Вернувшись на кухню, Спаситель набрал по мобильнику телефон психиатрической скорой.

– Лазанья! – объявил он Лазарю.

– Вау!

– Накрывай на стол… Алло! Говорит Спаситель Сент-Ив. Это ты, Брижит? Я разыскиваю одну даму, мы с ней приходили к вам в понедельник. Возможно, она почувствовала себя плохо и… Да, загляни, пожалуйста, в приемную. Ее зовут мадам Пупар. Перезвонишь? Спасибо.

Спаситель зубами открыл целлофановый пакет с мытым салатом.

– Пап, а ты знаешь, какой главное веселье у электрика?

– Передай мне, пожалуйста, оливковое масло.

– Ловить пробки, когда они вылетают.

Заверещал мобильник, и Спаситель едва не выронил масло.

– Черт! Так… И что? Она у вас?

Брижит рассказала, что полицейские обнаружили мадам Пупар на перекрестке: она регулировала движение и раздавала водителям листовки. Ее тут же усадили в скорую и привезли к ним в больницу. Больная крайне возбуждена, у нее бред. Психиатр наверняка уже осмотрел ее, но сегодня вечером домой ее не отпустят.

Спаситель вставлял в рассказ Брижит «так-так», зажав телефон между плечом и ухом. Он полил салат маслом и сунул лазанью в микроволновку.

– Все понял, спасибо, – сказал он. – Узнай еще, пожалуйста, в какое отделение ее поместили: ПГ или ДГ?[12]12
  Отделение принудительной госпитализации или отделение добровольной госпитализации.


[Закрыть]

Спаситель обратил внимание, что у сына округлились глаза – он не понимал, о чем идет речь.

– Извини, малыш. У одной моей пациентки вылетели пробки, как у твоего электрика. Но ее будут лечить. Я сейчас сделаю еще один короткий звоночек и успокою ее сына.

– Габена?

– Да-да…

Спаситель искал номер Габена в телефонной книге и не мог отделаться от какого-то подспудного недоумения. Что-то его смущало. Но что?..

– Алло! Да, Габен, твоя мама нашлась.

– Папа! Готово! – крикнул Спасителю Лазарь, услышав пиканье микроволновки.

Но папа продолжал говорить по телефону.

– Нет, тебе не стоит сейчас бежать в больницу, ты с ней все равно не увидишься. Да, она проведет ночь там, а ты… Бери тарелку, малыш. Нет, это я своему сыну. Да, у меня есть сын. В общем, сиди спокойно дома, завтра непременно отправляйся в школу, а я быстренько поужинаю и загляну в больницу. Потом тебе позвоню.

Спаситель затормозил на парковке больницы Флёри одновременно с полицейским фургоном, очевидно, таким же, какой привез сюда мадам Пупар. Два полицейских вытащили из него пьяного мужчину с лицом, залитым кровью, и поволокли в отделение скорой помощи. Сент-Ив придержал им дверь, и пьяница поблагодарил его следующей тирадой:

– Иди ты на… И все пошли…

Похоже, его словарный запас был крайне ограничен, потому что примерно теми же словами он поприветствовал дежурную сестру Брижит.

– Думаю, вы его знаете, – сказал дежурной сестре один из полицейских.

– Конечно, – кивнула Брижит. – Добрый вечер, месье Антельм.

– Иди ты на…

– Врачи вас предупреждали, месье Антельм, что с вашими лекарствами пить нельзя.

– Пошли они на… ваши врачи.

– Если бы вы их слушались, не попали бы опять к нам, – продолжала Брижит самым мирным тоном и получила от обиженного пьяницы очередное смачное ругательство.

Брижит наконец заметила Спасителя и дружески ему кивнула. Они были земляками: Брижит родилась в городе Ривьер-Пилот на Мартинике.

– Мадам Пупар все еще у вас? – осведомился Спаситель вполголоса.

– На втором этаже. Ее поместили в изолятор. Она рвалась в Елисейский дворец, чтобы предупредить Франсуа Олланда…

– О чем?

– О заговоре имама Йемена, если я правильно поняла. В приемной сидит ее сын.

Сент-Ив недовольно покачал головой: он же просил Габена не ездить в больницу. Габен дремал, прикорнув возле батареи, так что Спасителю пришлось потрясти его за плечо.

– Эй! Что ты тут делаешь? Завтра глаз не разлепишь!

– Почему они арестовали мою мать?

– Не арестовали, а спасли от машин, которые могли ее сбить.

Габен наклонился и подобрал с пола несколько бумажек, похожих на политические листовки.

– Вот что она раздавала.

Как 82,5 % французов, вы понятия не имеете, что творится в вашей стране. От вас скрывают ПРАВДУ! «Аль-Каида» Йемена устроила плацдарм вооруженной борьбы исламистов в лицее Ги-Моке. Тайная ячейка, преподаватели и часть учеников, ожидает сигнала от имама Йемена, чтобы похитить директора, переправить его в Курдистан и обменять на семью Кулибали, которую держат в республиканских застенках.

Встанем на защиту!

Защитим директора лицея Ги-Моке.

Скажем «нет» кулибализации нашего общества!

– Ничего не скажешь, печально, – вздохнул Спаситель. – Недавние трагические события потрясли многих очень глубоко.

– Террористические акты?

– Да. Они дали пищу их… н-ну…

Спаситель проглотил слово «паранойе».

– Моя мама ненормальная? – спросил Габен.

– Нет. Ее положили, чтобы посмотреть, пьет ли она нужные лекарства. Вот увидишь, скоро она будет в норме. Да и что значит норма? У каждого из нас есть какие-то особенности. Нельзя всех… – Он нарисовал в воздухе кавычки и добавил: – Нормировать.

Но чем больше старался Сент-Ив убедить Габена, что происходящее – дело житейское, тем мрачнее становился подросток. Спаситель искоса взглянул на часы. 22:15.

– Мне пора, Габен. Сын остался дома один.

– Сколько ему?

– Восемь.

– А как же я? – требовательно спросил Габен.

– Завезу тебя домой по дороге.

– Я тоже один.

Спаситель едва удержался, чтобы не сказать: ты же старше моего сына вдвое, Габен! Но этот паренек со светлой кудрявой головой, мягким носом и ямочкой на подбородке показался ему юным боксером, которому жизнь нанесла свой первый удар.

– Будешь спать на кушетке у меня в кабинете? – предложил он Габену, прямо скажем, без большого воодушевления.

Они приехали на улицу Мюрлен, и Спаситель отвел Габена к себе в кабинет.

– Здесь я работаю, – сказал он и положил на кушетку плед и подушку. – Туалет рядом.

Убедившись, что Лазарь спит, Сент-Ив и сам наконец улегся в постель. Он уже начал засыпать, но внезапно вспыхнувший вопрос разбудил его. Откуда Лазарь знает, что Пупара-младшего зовут Габен? Спаситель был уверен: он ни разу не упоминал при сыне это имя. Или упоминал?.. Спаситель провалился в сон.

* * *

На следующее утро Лазарь, войдя в кухню, перепугался: кто-то незнакомый стоял и шарил у них в шкафчиках.

– Ты кто?

– Привет! – отозвался парень, даже не повернув головы. – А где у вас кружки стоят?

Однако Лазарь не собирался впускать чужих на свою территорию.

– Кто ты?

– Габен.

– А-а-а, – кивнул Лазарь, словно бы говоря: вот ты какой!

Он представлял себе Габена не таким высоким. Скорее такого же роста, как был он сам.

– Ты большой.

– Только кажется. А тебя как зовут?

– Лазарь.

– Лазарь, – повторил Габен. – Вроде как того парня, который воскрес, кажется.

– Нет, меня как вокзал.

Вокзал Сен-Лазар. Так когда-то сказала про его имя няня Николь. Он сам достал из шкафа кружки, конфитюр и шоколад в порошке.

– А почему твой отец не встает? – удивился Габен.

– Он встает позже, чем я. Он не жаворонок.

– Я тоже.

– Для тебя это нормально. Мозг подростка. У всех в мозгу находится мелатонин, он помогает засыпать, но у подростков мозг его вырабатывает в другое время, чем у взрослых. Вечером подростки не хотят спать, а утром хотят.

Читая лекцию, Лазарь резал хлеб, подогревал молоко, а Габен смотрел на него во все глаза. Ну и гном! Откуда такой взялся?

– Мне это папа объяснил, – сказал Лазарь.

Он сказал не совсем правду. Отец объяснял это не ему. Сент-Ив рассказывал, как работает мозг подростка, успокаивая родителей, которые пришли к нему посоветоваться: они никак не могли по утрам добудиться своего сына.

– Хорошо, когда у тебя папа – доктор, – заметил Габен.

– А твой кто?

– Никто.

– Как никто?

– У меня нет отца.

– Как это нет? Отец есть у всех, хотя бы только биологический!

– Ой-ой-ой. – Габен в притворном ужасе взялся за голову.

Медленные шаги в коридоре возвестили о приближении Спасителя. Он остановился в дверях кухни, потянулся, зевнул и, ни слова не говоря, даже не поздоровавшись, включил кофеварку. Габен снова удивился. Неужели этот небритый дядька в майке – его психолог?

– Пап, что такое: желтый и проходит сквозь стену? – заторопился Лазарь, полный сил в 8 часов 10 минут (спасибо детскому мелатонину).

– Н-ну-у-у… – отозвался Спаситель, опустившись на стул.

– Волшебный банан. А что такое: красный и расшибся о стенку? А-а-а, не знаешь? Помидор, который решил, что он волшебный банан.

– М-м-интересно, – с трудом выдавил из себя Спаситель.

Габену тоже захотелось поучаствовать в разговоре, и он, ни секунды не задумавшись, спросил:

– А что такое: синее, белобрысое и плюется стружками?

Спаситель и Лазарь с недоумением переглянулись.

– Это смурфетта дрючит Пиноккио.

Лазарь расхохотался такому непонятному ответу, потом спросил Спасителя:

– А что смешного?

– Ничего, – буркнул Спаситель, про себя пожалев, что пустил к себе в дом этого дылду.

Но позже, когда смотрел в окно, как ребята шли рядышком по саду, наоборот, порадовался: ему показалось, что у его малыша появился телохранитель.

– У тебя что: руки себе режешь, фобия на школу или еще что-то? – расспрашивал Лазарь своего спутника, заведя разговор скорее из вежливости, чем из интереса.

– Ты двинутый? – вскинулся Габен.

– Папа говорит, что люди, у которых что-то не в порядке, помогают нам многое понять про самих себя.

– Вы оба двинутые.

Мальчики вышли из аллеи Пуансо на улицу Мюрлен, и Габен сказал Лазарю, что еще ни разу не выходил из их дома через заднюю дверь.

– Смотри, а что это там такое?

Габен остановился, и Лазарь, тянувший, опустив голову, свой ранец на колесиках, уткнулся в него. Габен смотрел в сторону парадного входа. Лазарь тоже посмотрел туда. На ручке двери висел белый пластиковый пакет, из него торчало что-то очень странное. Габен поднялся на крыльцо – всего-то две ступеньки – и заглянул в пакет, не трогая его.

– Кла-а-асс, – выдохнул Габен и сделал гримасу, словно его сейчас стошнит.

– Что там? Что? – спрашивал Лазарь, не поднимаясь на крыльцо.

Медлительный Габен не успел ответить: Лазарь сам вспрыгнул на крыльцо и понял, что торчало из пакета, – это был куриный клюв. В пакете лежала дохлая черная курица, ее удушили красным шнурком, обвязанным вокруг шеи.

– Там еще бутылка, – сказал Габен. – Это что? Покупки для твоего отца?

Лазаря вдруг осенило. В голове будто молния вспыхнула.

– Порча! Бери быстро пакет. Надо его выбросить.

– Что-что? – переспросил Габен.

От волнения Лазарь двигался все быстрее, а Габен становился все медлительнее. Он посмотрел направо, потом налево. Улица была пустынной. Сент-Ив снял себе квартиру в очень тихом квартале. Не обнаружив свидетелей, Габен решился: он снял с ручки пакет и даже вытащил бутылку, чтобы как следует рассмотреть ее.

– Класс, – опять повторил он, довольствуясь весьма скупым словарем для выражения самых разных чувств и эмоций.

На бутылке была этикетка мартиниканского рома «Ла Мони», но рома в ней не было. Бутылка была наполовину заполнена коричневатой жидкостью, в которой плавали трава, водоросли и мертвые головастики.

– Давай скорее все выбросим, – умоляющим голосом просил Габена Лазарь. – Это черная магия. На нас может перейти порча.

– Ты думаешь? А твоего отца предупредить не нужно?

– Нет! Нет! Просто выбросим, – упрямо твердил Лазарь.

Мусоровозы уже проехали, но владельцы домов еще не завезли обратно во дворы большие мусорные баки на колесах. Габен и Лазарь выбрали самый дальний. Габен прочитал имя владельца дома на почтовом ящике.

– Лионель Кудрек… Повезло ему сегодня утречком!

– Отведает курятинки!

Мальчишки захихикали.

Лазарь, все еще озабоченный утренним происшествием, вошел в ворота школьного двора. Поль стоял с Нуром, Ноамом и Осеанной; увидел его и побежал навстречу.

– Мне надо сказать тебе три вещи, – сообщил Поль, обняв Лазаря.

Он выставил большой палец, показав: первая.

– У меня будет маленький братик.

К большому пальцу присоединился указательный: второе.

– Папа купит Алисе ее обожаемые кеды «Ванс».

К большому и указательному прибавился средний: три.

– Твоя няня – расистка.

– Ты ее знаешь?

– С ней разговаривала моя мама. Твоя няня сказала про черных «черномазые негритосы». Мама в шоке.

Прозвонил звонок, и они вошли в класс вместе с мадам Дюмейе.

– Какую еще она нам задаст поговорку? – тяжело вздохнул Поль. Он не ценил народной мудрости.

Усевшись за парту и списывая с доски «Лучше поздно, чем никогда», Поль и Лазарь дружески пинались под партой. Им было просто необходимо чувствовать, что они рядом, что они вместе, они друзья. Между тем Лазарю даже в голову не пришло, что он может поделиться утренним событием со своим единственным другом Полем. И дохлая черная курица, и черная обувная коробка в виде гроба принадлежали миру, запретному для детей. Вести из него просачивались через щелку приоткрытой двери.

* * *

Утром в пятницу первой пациенткой доктора Сент-Ива была молодая мать с орущим младенцем. Малыш совсем не спал по ночам, и на прошлой неделе матери захотелось выкинуть его в окно. Теперь хотелось выпрыгнуть самой.

Спаситель задумался: считать это прогрессом или не стоит?

После молодой мамочки пришли дедушка с бабушкой, которым невестка не разрешала видеться с внуками. Причина? Старики ели мясо и ходили в церковь. Невестка была вегетарианка и атеистка.

– Но мы ради нее на голову не встанем, – заявили обиженные старики.

Каждые сорок пять минут перед доктором Сент-Ивом разворачивалась новая драма, а его коробка с бумажными платками постепенно пустела. В 16:15 пациентка, которая часто отменяла сеансы, словно в самую последнюю минуту бросала монетку, решая, идти ей лечиться или нет, позвонила и сообщила, что не придет. Спасителю выпала свободная минутка, и неожиданно для самого себя он решил зайти за Лазарем в школу.

Луиза пришла встречать Поля, как всегда, с шоколадной булочкой. Глаза у нее были красные. Дома она долго плакала, вспоминая – нет, не бывшего мужа, она его уже не любила, – а свою прошлую жизнь, когда они жили семьей. «Мы не были счастливы, мы делали вид», – подумала она по дороге себе в утешение. У булочной Луиза заметила чернокожего мужчину: он стоял, опираясь на стену, и тоже, как видно, ждал. «Наверное, месье Сент-Ив, – предположила Луиза, – они с Лазарем похожи». Очень высокий, не по сезону легко одетый: в темном, хорошо сшитом, но слегка помятом костюме и белой рубашке, – очень красивый мужчина, «если кто любит черных», как сказала бы Николь. Луиза прогнала эту мысль, как навязчивую муху. Сама она не расистка, ясно?

Дверь лицея Луи-Гийу распахнулась, и первыми выбежали Поль и Лазарь. Они кинулись к Луизе, крича:

– Можно мы поиграем в субботу?

Спаситель направился к ним, руки в карманах, пиджак нараспашку. Когда Лазарь его заметил, то чуть не подпрыгнул от изумления.

– Папа?

И тут же пришел в неописуемый восторг:

– Папа! Это же папа!

Сент-Ив представился Луизе, и она слегка покраснела. Лазарь дергал отца за руку и кричал на весь двор:

– Пап! Ну пап! Мы хотим с Полем увидеться! Хотим поиграть в субботу!

Взрослые исполнили небольшой балет, обмениваясь любезностями: будет ли для вас удобно – разумеется, с большим удовольствием – не хотелось бы вас беспокоить – что вы, что вы, нисколько, нисколько. Под неумолчное трещание мальчишек Луиза и Спаситель договорились, что Луиза приведет завтра Поля к Сент-Ивам.

– В два часа, – предложил Спаситель.

– Йес! – завопили Поль и Лазарь, хлопая в ладоши.

Вечером Спаситель пребывал в мечтательной задумчивости, несмотря на все усилия сына его рассмешить. А когда уложил Лазаря спать, то открыл ящик тумбочки у кровати и вытащил из него крафтовый конверт. Конверт показался ему очень легким. В нем – все его прошлое. Спаситель сунул в конверт руку и наугад вытащил фотографию: муж и жена, оба белые, пожилые, горделиво застыли навсегда на пороге отеля-ресторана. Мишель и Мари-Франс Сент-Ивы, владельцы «Бакуа». Спаситель вглядывался в фотографию, пока туман не застлал ему глаза. Он вслепую вернул ее обратно в конверт, а конверт спрятал под подушку, потому что услышал шаги Лазаря.

– Почему ты не спишь?

– Папа, а почему Николь сказала, что черные – черномазые негритосы? – спросил Лазарь.

Спаситель не ожидал вопроса.

– Прости, не понял!

– Почему Николь сказала, что черные – черномазые негритосы?

– Она тебе так сказала?

– Нет. Она так сказала маме Поля. Меня она называет африканцем и еще говорит, что меня зовут как вокзал.

– Ах, вот оно что. Понятно.

Спаситель всегда чувствовал неискренность приторной вежливости няни Лазаря.

– Что ж, Николь права. Мы дуа бедных ниггера. Едуа слезли с деева.

Спаситель заговорил с креольским акцентом и услышал в ответ нервный смешок Лазаря.

– Ты так говоришь, потому что смеешься над Николь?

– Если человек сказал глупость, ему нужно ответить ЕЩЕ БОЛЬШЕЙ глупостью, и тогда он, возможно, поймет, что́ сморозил. И еще: из уст белого слово «негр»[13]13
  Слово «негр» в США и Европе стало для чернокожих синонимом слова «раб». В русской языковой норме слово «негр» нейтрально.


[Закрыть] звучит как оскорбление, но на Антилах чернокожие между собой называют себя неграми. Если бы тебя укладывала спать моя няня, то приговаривала бы: «Суадко спи, мой негитеночек!»

– Ты меня научишь говорить по-креольски, папа?

– Я знаю всего с десяток слов, не больше, – покачал головой Спаситель. – Мои родители не хотели, чтобы я говорил по-креольски.

– Почему?

– Потому что тогда бы они меня не понимали, – ответил Спаситель и прижал коленом подушку, словно хотел ею что-то раздавить.

– Твои белые родители были ненастоящими родителями. А кто были настоящие?

– Я тебе уже рассказывал, – ответил Спаситель, которому было неприятно от того, что ему было неприятно.

– Рассказывал, – согласился Лазарь, – но я не запомнил.

– Мою маму звали Никез. Никез Бельроз, но я совсем не знал ее. Она умерла вскоре после моего рождения. А отца у меня не было.

– Был, – напомнил ему Лазарь, – отец есть всегда, пусть только биологический.

– Биологический был, – согласился Спаситель. – А теперь марш спать, а то как вы завтра будете играть с Полем?

«Меня это мучает, поэтому я не хочу об этом говорить», – внутренне огорчился Спаситель, глядя, как Лазарь, сгорбившись, идет к двери, всей своей фигуркой выражая неодобрение. На пороге он обернулся и спросил:

– А у Габена?

– Что у Габена? Лазарь, не суй нос не в свои дела!

Лазарь обиделся.

– Ты злой, – сказал он тихо – и сам испугался того, что у него вырвалось.

Спаситель протянул к нему руки, очень-очень огорченный.

– Да нет же, не обижайся! Я не хотел тебя обидеть. Габеном занимаюсь я. Вполне достаточно одного Спасителя в семье.

* * *

«Почему мне так грустно?» – подумала Луиза в субботу утром, усевшись завтракать на кухне. И сама себе ответила: «Потому что сегодня суббота, а завтра уже воскресенье». В воскресенье вечером бывший муж заберет детей. Все вокруг воспринимали поочередное проживание как дело разумное и естественное, а для Луизы оно было ужасной бедой и мукой. Не для того она рожала Алису и Поля, чтобы каждую вторую неделю их у нее отбирали. Никакой человеческий закон не должен такого позволять! Две ее лучшие подруги, Валентина и Тани, одна – мать-одиночка, другая вообще бездетная, твердили: мол, пользуйся своей свободой. Но Луиза хотела «пользоваться» своими детьми, слышать, как они смеются, играют, ссорятся, пусть даже иногда Алиса становилась просто невыносимой!