Текст книги "Полковник Яковлев. Ученый на старте"

2

Курортный Кисловодск… По крутой каменной лестнице, ведущей с улицы Чкалова на улицу Ксении Ге, тяжело поднималась грузная старуха. Её корзина была полна овощей. Когда, тяжко дыша, она опустила ношу на лестничную площадку, я поравнялась с ней и предложила:

– Давайте помогу.

– Вот спасибо, доченька! Накупила всякой всячины, а теперь хоть выбрасывай, одышка одолевает.

Я взялась за ручку, и мы не спеша стали отсчитывать ступеньки.

– Далеко живёте? – спросила я.

– На Кубанской.

Нужно было ещё подняться вверх по переулку на улицу Чернышевского, а потом только перейти на Кубанскую. Хотя мне было не по пути, я решила идти до конца.

– Вы, наверное, одинокая?

– Что ты, доченька, сынок у меня есть и муж тоже.

– Чего же их не заставили сходить за овощами?

– Кабы сын был здесь, сбегал бы. А мужик мой смолоду был непутёвый, а теперь, как вышел на пенсию, и вовсе от семейных дел отошёл.

– Сын-то где живёт?

– В Ставрополе, учёный он у меня и должность большую занимает, – с горделивой улыбкой ответила старуха и, помолчав немного, добавила: – А всё благодаря полковнику Яковлеву, не слыхала про такого? Святой души человек! Царство ему небесное! Скончался недавно, – с грустью протянула она и, склонив голову, пошла дальше.

– Сын ваш плохо учился в школе?

– Плохо, доченька… Бывало, совсем от рук отбивался, с фулюганами связался, ни отца с матерью, ни учителей не признавал. Я уж было совсем отчаялась… Хотела его в колонию отправить. Но как при живых-то родителях? Казалось, стыдобушки не оберусь, но тут Бог послал спасителя.

Моя словоохотливая спутница опять остановилась, поставила корзину на землю, отдышалась и стала рассказывать:

– Случилось это как раз в том году, когда мой Санька хоть и с трудом, но перешёл в седьмой. А тут заходит к нам во двор военный, при орденах, статный такой, весной это было, и спрашивает про моего Сашку. Я так и обомлела, ну, думаю, лиха беда, ежели сам енерал пожаловал…

«Здрасьте! – говорю. – Ежели вы насчёт маво Сани, пожалуйте в квартиру». А сама уставилась на гостя, улыбаться стараюсь приветливо. А он серьёзный такой, брови косматые вразлёт, лоб высокий, а надо лбом копна седая, ершистая, глаза серые, в упор глядят, насквозь пронзают. Пячусь назад, двери распахнула, хочу, чтоб скорее вошёл, а то, думаю, начнёт во дворе говорить, соседи услышат и разнесут про Саньку по всему кварталу, каково матери-то?

Вошёл, в прихожей ноги хорошенько вытер. Я стул к нему подвинула, что покрепче. Сел гость и говорит:

«Зовут меня Николаем Андреевичем, полковник в отставке, на общественных началах делами подростков занимаюсь».

«Очень приятно», – говорю, а у самой сердце так и стучит, аж в уши отдаёт.

«Какие у вас отношения с сыном?» – спрашивает.

«Обнаковенные, – говорю, – материнские».

«А отец как относится к сыну?»

«Ничего, – говорю, – только нет у отца времени для особых отношений. Уйдёт чуть свет на работу, вернётся вечером, а в воскресенье с дружками время коротает».

«Очень плохо. А знаете ли вы, что ваш Саша в школу перестал ходить?»

Я всплеснула руками и присела на месте. Едва в себя пришла.

«Где уж знать мне! Только от вас и слышу…»

«Так вот, уважаемая мамаша, давайте возьмёмся за вашего сына общими усилиями».

«Давайте, я как мать со всем удовольствием возьмусь, но вот беда: нет у меня авторитета перед сыном. Не помощница я ему в учёбе, потому как в своё время всего год в ликбезе проучилась, с трудом читаю и пишу. А ему уже с третьего класса такую арихметику задают, что не только я, но даже дохторица, учёная соседка наша, не может решить. Вот и попробуй спроси с него, коли сам не в силах решить».

«Оно, может быть, и так, но ведь его одноклассники усваивают материал, не отстают».

«Может, у других родители учёные и дети способности имеют, а мой, видимо, в отца пошёл».

«Да нет, дело не в отце. Саша парень не глупый, просто запустил учёбу, под дурное влияние попал».

Мне сразу полегчало от его слов.

– Помог, значит, вам полковник Яковлев?

– Помог, доченька, так, как не всякий родитель поможет. Полковник поначалу часто заходил к нам. Ученика хорошего к сыну прикрепил, в школе появлялся, интересовался учёбой, с учителями беседовал, а главное, ни самого Сашку, ни нашего родительского имени ни разу не посрамил.

Слушала я старуху, и сердце моё радовалась. А она продолжала:

– И веришь, переменился мой сын, в комсомол вступил, в дружинники записался и за другими озорниками стал присматривать. Словом, исправился. – Моя спутница глубоко, по-детски, в несколько приёмов, вздохнула. – А Николая Андреича не стало, схоронили недавно. И кажется мне, такого человека больше не будет. Веришь ли, сын рассказывал, что перед ним даже воришки каялись. Бывало, принесут ему часы или кошелёк, вот, говорят, нашли. А Николай Андреич через милицию разыщет хозяина, вернёт, а нашедшим благодарность объявит в письменном виде. Работал полковник задарма, сам трудился в поте лица и других заставлял. Другой на его месте сидел бы себе на полковничьей пенсии при всех своих достоинствах, а он – неугомонный. Многим ребятам заместо родного отца был, потому и любили его и старые и малые.

Старуха ещё раз вздохнула тяжело и вновь взялась за ручку корзины.

Отставного полковника Яковлева Николая Андреевича я знала много лет. Демобилизовался по состоянию здоровья через несколько лет после войны и поселился в Кисловодске. Первые годы лечился от болезней, приобретённых в лихолетье. Но как только почувствовал себя лучше, нашёл себе хлопотливую, беспокойную работу на общественных началах. На этом поприще нас и свела судьба. Мне, как председателю профкома санатория, в ведении которой находился и детский сектор, постоянно интересовавший Яковлева, пришлось обследовать его, сделать различные анализы, поскольку его болезни носили хронический характер.

Познакомились ближе, узнала, что мы с Николаем Андреевичем в какой-то степени земляки, с той лишь разницей, что он родился в Дагестане и годовалым ребёнком был вывезен в Россию, а я наоборот – родилась в России и в раннем детстве увезена в Дагестан, где жила до переезда в Кисловодск.

Весёлый по натуре, подвижный, остроумный, умевший шутить, он ласково называл меня землячкой, а себя – истинным кавказцем. Словоохотливый, он увлекательно рассказывал о себе, делился всем, что его беспокоит, взглядами на жизнь, вспоминал войну, фронт. Меня считал приятной собеседницей и, встретив даже где-нибудь на дороге, останавливал и предлагал:

– Дорогая землячка, посидим минутку, поболтаем.

Я соглашалась, поскольку беседы с умным, много знающим человеком мне всегда доставляли истинное удовольствие.

Так, встречаясь с Николаем Андреевичем, я многое узнала о его жизни. А она была богатой и интересной. Родился Яковлев в дагестанском ауле Дишлягар, ныне районном центре Сергокала. Волна революционного движения, поднявшаяся в 1905 году, докатилась и до гор Кавказа. В военном училище, где был расквартирован Самурский пехотный полк, среди солдат началось брожение, которое вылилось в вооружённое восстание. Мятежники перебили часть начальствующего и командного состава полка, захватили власть в свои руки. Но вскоре восстание в гарнизоне было подавлено. Многих предали военно-полевому суду. Часть восставших расстреляли, остальных сослали в Сибирь.

Отец Николая Андреевича поручик Михаил Дмитриевич Макаров служил в Самурском полку и был пощажён мятежными солдатами как отец троих малолетних детей. Младший из его сыновей, Николай, появился на свет как раз перед мятежом.

Восставшие солдаты были настолько ожесточены тяжёлыми условиями быта и произволом командиров, что не пощадили даже полкового священника. Убийство представителя духовной власти местного гарнизона очень огорчило Ольгу Мефодьевну – мать новорождённого Коленьки, – младенец остался некрещёным. Вскоре после подавления восстания офицеров разбросали по другим гарнизонам, одних – за сочувствие к солдатам, других – за подозрение в причастности к мятежу.

Офицер Макаров получил назначение в войсковую часть, дислоцированную в селении Какашура, что невдалеке от бывшей столицы Дагестана Темир-Хан-Шуры, ныне Буйнакск.

Ольга Мефодьевна по дороге к месту нового назначения мужа встретила повозку, в которой случайно оказался священник. Она умолила его тут же, в дороге, окрестить младшего и щедро вознаградила. Священник уважил просьбу рабы Божьей, окрестил Николеньку и пообещал записать имя младенца в церковную книгу и выслать Макаровой удостоверение.

В училище поручик Макаров от скуки и безделья предался карточной игре, запил. Аул Какашура по сравнению с Дишлягаром был мал, захолустен и уныл. Однако Ольге Мефодьевне было не до скуки. Она едва успевала справляться с тремя малышами. А мужу своему, выходцу из мелкопоместного дворянства, ни в чём не перечила, поскольку она хоть и статная, и красивая, но происходила из бедной крестьянской семьи. Повеса и упрямец Михаил, приехав в отпуск к родителям в деревню, влюбился в Ольгу, обвенчался с ней без благословения родителей и увёз на Кавказ.

Со временем пылкая любовь погасла, бесперспективная служба в далёком гарнизоне наскучила, и стал поручик находить утешение в попойках и преферансе. Однажды, в хмурое осеннее утро, обрюзгший и хмурый, с помутневшими от хмеля и бессонной ночи глазами, он явился домой с дружком-офицером, которого Ольга видела всего лишь раз, и объявил, указывая пальцем на гостя:

– Вот твой новый господин и хозяин, изволь любить и жаловать. Теперь ты и все трое моих деток принадлежите ему.

Растерянная Ольга, приняв слова мужа за шутку, с недоумением поглядывала то на мужа, то на собутыльника.

– Да, да! – вполне серьёзно и даже строго произнёс Михаил. – Я проиграл тебя в карты. Понимаешь?

Ольга, побледнев, опустилась на табурет. Красивое белое лицо с большими глазами налилось кровью. Высокая грудь заходила от учащённого дыхания, на лебединой шее запульсировала жила. Боясь свалиться с ног, она схватилась за сердце и на миг закрыла глаза, словно ей нанесли смертельный удар. Два загулявших офицера равнодушно и тупо взирали на неё.

Придя в себя, Ольга с трудом приподняла отяжелевшие веки. Её глаза, глядевшие из-под пушистых ресниц, были полны слёз и гнева. Она напряглась и, казалось, вот-вот тигрицей вцепится в горло мужа. Ольга и в самом деле одним прыжком оказалась у тахты, схватила пистолет с крючка, взвела курок и, направляя дуло то на мужа, то на дружка, угрожающе выпалила:

– Вон, мерзавцы! Застрелю обоих, как паршивых псов!

Вид её был страшен и грозен, обидчиков словно ветром сдуло. Бывают случаи, когда в слабых на вид людях в минуту гнева просыпается страшная сила, перед которой содрогаются даже горы.

Ольга собрала пожитки, взяла детей – кого на руки, кого за руку – и направилась в саклю старика-горца, куда часто ходила за молоком. Вооружившись кинжалом, повёз старик куначку в город. На двухместной арбе в воловьей упряжке долго добиралась с детишками на родину – в местечко Лиски, где отец её, оставив хлеборобское дело, работал мастером на сахарном заводе.

Потом Ольга по рекомендации близких перебралась в татарское село Теньки, устроилась к помещику на маслобойку. Там познакомилась и сошлась с лесоводом, служившим у того же хозяина, Андреем Ивановичем Яковлевым. Отчим вновь окрестил и усыновил младшего – Николая, дав ему свою фамилию.

Человек светлого ума и благородной души, Андрей Иванович после революции оставил лесничество и перешёл на работу бухгалтером в педагогическом училище Самары. Подросший к тому времени Николай окончил школу, затем сельскохозяйственный техникум. Осенью 1928-го его призвали в армию.

Служил в Брянске в полку связи до 1935 года. За это время окончил полковую школу телеграфистов, получил звание лейтенанта. Красные кубари блестели в петличках новенькой гимнастёрки. Его, командира взвода, вскоре командировали в Ленинград на курсы по изучению современных аппаратов связи. После окончания курсов четыре года служил в Смоленске начальником телеграфа штаба дивизии. Затем опять учёба в городе на Неве – в Академии связи имени маршала С.М. Будённого. С 1940 года Яковлев – инженер связи отдела ВОЦО.

Маршал войск связи И.Т. Пересыпкин в своей книге «Связь в Великой Отечественной войне» так писал о молодом офицере: «Нельзя не сказать о большой заслуге в организации проводной связи, которая принадлежит заместителю начальника войск связи 1-го Белорусского фронта Н.А. Яковлеву. Где бы я ни наблюдал его работу, меня поражала организованность, чёткость его руководства подчинёнными частями, результатом чего была надёжная и бесперебойная связь, обеспечивающая непрерывное управление войсками».

Николай Яковлев по собственной инициативе взялся за нелёгкую и кропотливую работу – воспитание трудных детей курортного Кисловодска. Ему, обогащённому опытом организаторской работы в условиях фронта с первого дня войны и до последнего часа, нетрудно было создать в мирной обстановке нечто подобное оперативному штабу или пункту управления целой сетью общественных организаций с обращением к нуждам подростков.

Он создал совет общественности, вовлёк в него ветеранов войны и труда, педагогов-пенсионеров. При нём организовал секции, взял под контроль работу детских комиссий местных комитетов предприятий и учреждений города, а также школьных и классных родительских комитетов. Члены секций, согласно разработанному плану, постоянно держали связь с домоуправлениями города и квартальными комитетами. Председатели секций проводили беседы, которые строили на конкретном материале, собранном в школах и на предприятиях, где трудились родители неуспевающих учеников, привлекая таким образом все силы к работе с детьми.

Совет общественности, возглавляемый Яковлевым, не ограничился одним контролем поведения ребят, их учёбы. Он привлёк к работе с детьми неработающих матерей. Многие из них бывали на уроках по труду, сопровождали ребят во время экскурсий на предприятия, в музеи, участвовали в работе кружков детской самодеятельности в школах, квартальных комитетах, устраивали утренники, вечера интересных встреч с ветеранами войны и труда, с местными поэтами и писателями.

Совет общественности организовал при домоуправлениях летние детские площадки. Николай Андреевич добился, чтобы эти площадки оборудовали шефы – состоятельные предприятия и учреждения. В городе появились чистые, привлекательные места отдыха с ярко выкрашенными игровыми сооружениями, лёгкими беседками и укрытиями на случай дождя. К дежурству привлекли учителей. В каникулы родители, уходя на работу, оставляли своих чад во дворе под строгим оком взрослых.

Терпеливо, но неотступно проводила работу секция при детской комнате милиции, ведя воспитательные беседы индивидуально с каждым подростком. В помощь работникам милиции привлекли комсомольцев, старшеклассников, студентов техникумов и училищ. Десятки юношей и девушек в вечернее время патрулировали улицы у кинотеатров, в парках, скверах, клубах, на танцевальных площадках. Каждый вечер следили за тем, чтобы подростки позже восьми часов вечера не оставались вне дома. Специальная секция общественного совета работала с заявлениями, письмами, сигналами родителей. Благодаря упорству и настойчивости Николая Андреевича Яковлева в городе снизились правонарушения, а детская преступность была сведена на нет.

Газета «Правда» в 1964 году писала: «В Кисловодске действует совет по работе с детьми, его возглавляет офицер запаса Николай Андреевич Яковлев. К работе с детьми здесь привлечено более трёх тысяч общественников. Среди родителей ведётся широкая пропаганда педагогических знаний».

Имея огромный актив помощников, Николай Андреевич не имел рабочего кабинета, и не для отдыха – ибо он не сидел на месте, – а хотя бы для хранения тех документов, с которыми приходилось работать ему и председателям секций. Правда, при детской комнате милиции ему выделили стол и полку в шкафу для хранения папок, но этого было недостаточно даже для одной секции.

Яковлеву приходилось многие практические вопросы решать в местных органах власти. Настойчивый, неугомонный, он требовал безотлагательного выполнения поставленных задач, доказывая, что досаждает им не в личных интересах. Как все независимые люди, он позволял себе выказывать недовольство и кое-кого критиковать. Однажды молодая руководящая особа, больше похожая на манекенщицу из журнала мод, с ехидцей заметила Яковлеву, что он не в меру старателен и мешает ей работать… Медики утверждают, что слово лечит. Но слово и ранит. А брошенные в лицо ветерана слова чиновницы сделали своё коварное дело. В тот же день с приступом сердечной боли, подскочившим давлением крови Яковлева увезли в больницу Николай Андреевич не пролежал в стационаре положенного при таком заболевании времени и, почувствовав себя лучше, выписался. Однако улучшение самочувствия было относительным. В день выписки у автобусной остановки он ощутил, как немеют рука и нога. Это был односторонний криз вследствие спазма сосудов мозга. Мой герой снова слёг и долго ещё находился на постельном режиме в домашних условиях.

Дела, начатые им и блестяще проводимые в течение многих лет, постепенно стали предавать забвению. Слух о болезни Николая Андреевича дошёл и до меня. Знала, что помочь ему восстановить здоровье трудно, а помимо лекарств ветерану необходима моральная поддержка, участие, добрые слова.

Накануне тридцатилетия Победы над фашистской Германией я написала о нём заметку в краевую газету, причём Николай Андреевич не знал, что я пишу о нём. Сделала это умышленно, ибо полной уверенности в том, что заметку опубликуют, не имела. Не найдя её среди публикаций в праздник Победы, я была огорчена и, конечно же, подумала о том, что правильно сделала, не поставив в известность ветерана.

Однако зарисовка, к общей радости, была напечатана, но только 16 мая. На другой день Николай Андреевич позвонил мне, выразил благодарность, а затем пришёл ко мне на работу, и мы долго с ним беседовали. В тот день я сделала ему комплекс исследований крови. Результаты не радовали. Да и по внешнему виду можно было сказать, что Николай Андреевич тяжело болен и медленно угасает.

В последнее время он почти не выходил из дому. Приступы болей в сердце участились, повысилось давление крови, но он не роптал, хотел жить и боролся с недугом силой воли. Искренне бывал рад, когда я заходила к нему, сразу преображался. Мы усаживались за столик на открытой веранде, обращённой в сад, и беседовали. Обстановка в его доме была располагающей, простой – ни дорогих ковров, ни хрусталя, ни блеска полированной мебели, какие встречаешь у заведующих магазинами или базами. Там всё выставлено на обозрение, даже тиснённые золотом тома книг, превращённые в бутафорию.

Библиотека у Николая Андреевича была небольшая, книги самые необходимые для работы – прошлой и настоящей. Стояли на дешёвенькой этажерке рядом с железной кроватью и вручную сработанным столом, заваленным бумагами и газетами.

Но более всего мне нравились четвероногие обитатели дома. Три собаки разных пород, приветливые и ласковые. Даже Муха, похожая на немецкую овчарку, отличалась добродушным нравом. Кит, степенный на вид, предпочитал дружбу с вертлявой собачкой Динкой. Неугомонный ягнёнок всё время бегал за хозяйкой дома, которая кормила его молоком из бутылки с соской. Рыжая курица королевской породы из соседнего двора предпочитала проводить время во дворе Яковлевых и вместе с другими обитателями вертелась возле хозяев, когда те усаживались за стол. Только птенец сойки с перебитым крылом, сидящий в клетке рядом с будкой Мухи, не мог составить компанию остальным.

Николай Андреевич любил вспоминать прошлое, разумеется, если собеседник был интересный. Я чувствовала, что он радовался моим визитам, и отметила, с каким увлечением он рассказывал, а я с не меньшим любопытством слушала его. Однажды спросила его:

– Николай Андреевич, вам удалось прочитать новую книгу Карпова об опальном генерале Петрове?

– Да. Великолепную характеристику дал он своему герою как человеку и профессионалу, как военспецу.

Героизм русских солдат в отдельности и целых войсковых подразделений трогает до слёз.

– Это так. В тот вечер, когда я читала главу о падении Севастополя, о трагедии, постигшей последних защитников Херсона – безоружных, измученных тяжёлыми боями, голодом, жаждой, прижатых врагом к безнадёжной стихии моря, – я не могла уснуть.

– У Карпова, бесспорно, большая и добрая душа. Во имя торжества правды и справедливости он сумел воскресить имя генерала, человека трагической судьбы. Презирая смерть, генерал остался верен своему народу. Я словно живого вижу генерала на наблюдательном пункте, разглядывающего в бинокль немецкие укрепления. – Яковлев смолк, в его красивых глазах появились слёзы. – Ведь что вызывает уважение, Мариам, писатель дал блестящий анализ операции «Эдельвейс». Я впервые узнал, что за осуществление операции взялся сам Гитлер, который, к счастью, провалил её. А всё благодаря героизму, граничащему с безумием, наших солдат, готовых на самопожертвование в ходе священной войны. Враг был коварен, а главное, силён. Кто знает историю германорусской войны 1914 года, в особенности истоки «дранг нах Остен» кайзеровской Германии, на основе которого выпестован немецкий фашизм, также стремившийся к мировому господству, тот всё-таки скажет: «Ефрейтор есть ефрейтор, в отличие от образованного императора, унаследовавшего от тевтонских предков постулаты рыцарства». А кто такой Шикльгрубер?

– Думаю, Гитлеру помог механизм интриг, повергших коварных чудовищ империализма, перед зверствами которых блекнут такие потрясатели веков, как Чингисхан и Тамерлан. – Тут я решила дать фюреру медицинское заключение. – Как врач, я сужу по характеристике, данной фюреру его же соратниками, уверенными, что

Гитлер – человек душевнобольной, шизофреник с незаурядным мышлением, целеустремлённый дегенерат, садист. Добавьте к этому запущенный сифилис мозга. Всё это породило манию величия, ибо все те скрупулёзно планируемые и методически осуществляемые зверства над людскими массами противоестественны, не свойственны человеку нормальному.

– Всё это так, Мариам. – Яковлев на минуту задумался, словно пытаясь сказать что-то важное. – А те успехи, что были достигнуты в промышленности и экономике Германии, передел мира, захват стран Европы и, наконец, успехи гитлеровцев на первых порах наступления на Россию не венец его особого ума или таланта, а достижения его окружения: опытных и закалённых в войне и муштре военспецов, вышколенных стратегов молниеносной войны.

– Без них Гитлер, как и Александр Македонский без вымуштрованной армии, не достиг бы успеха на арене новой мировой войны.

В какой-то степени я разбиралась в военном деле, знала историю многих войн, изучала структуру царских войск, потому что многие годы трудилась над эпопеей Кавказских войн двух минувших столетий.

– Тут вот что меня мучает, Мариам. Под Сталинградом меня познакомили с пленным немецким приват-доцентом, показали его статью, где он полностью признал идеи Гитлера. – Яковлев перебрал стопку журналов и, найдя нужный, стал листать его. – Послушай-ка, что он пишет: «Все вы – славяне, латины, англичане – все вы, представляющие в мире разнузданную некультурность, потеряете в борьбе все свои силы и не в состоянии будете противостоять в дальнейшем организованным влияниям. Потому что война не кончится, даже когда армии разойдутся по квартирам. После этой войны начнётся другая – бескровная, но ещё более беспощадная. Текущая война даёт вам только предвкушение войны будущего, войны, которую мы будем вести с вами после заключения мира. Рано или поздно вы попадёте к нам в руки. Не так скоро, но это случится. Это неизбежно. Когда кровь ударяет вам в голову, вы теряете самообладание, влезаете в драку, как бешеные. А когда успокоитесь, впадаете в вялую леность, в детскую беспечность. Вот тут-то мы вас и подстережём…»

– Сумасшедший учёный! А может, он в чём-то прав, особенно в оценке мягкотелости русских, их доброты, миролюбия, доверчивости.

Николай Андреевич задумался и устремил свой усталый взгляд в никуда. С возрастом память у людей слабеет. Человек может забыть, что было вчера, но прошлое и даже события далёкого детства помнит ясно. И в памяти Николая Андреевича, словно в компьютере, сохранилось всё, даже мельчайшие события грозной фронтовой жизни, которую ему пришлось пережить от начала до конца.

– Я, уважаемая Мариам, никогда себя не чувствовал рабом, – с каким-то напором в голосе стал говорить Николай Андреевич. – Знал, что есть состояние зависимости от того, что происходит в семье, в стране, в конкретной ситуации. Страна, которая в начале двадцатых провозгласила, что строит коммунизм, на самом деле строила армию, где всё население было военнообязанным, все были солдатами. И любые отклонения вправо-влево карались смертью.

– Вот-вот, это и есть самое страшное…

– А что вы хотите, мы жили так потому, что был закон военного времени, а не потому, что Сталин плохой.

– Сталин был порождением той страшной реальности, а не её источником. А вера в коммунизм была анестезией. Это я как врач говорю: неосознанной анестезией. Чтобы русским людям, мягким, мечтательным, незлобивым, стать армией, нужна была какая-то сказка, чтобы они поверили, что будут лучше, разумнее. А вам отвечу так: отдельные люди, может быть, и будут лучше, но человечество улучшить нельзя. Говорю вам это ещё и с позиции прожитых лет, а мне за семьдесят: человечество улучшить нельзя. И понятно, что никакого коммунизма не наступит. А значит, и никакого благоденствия. Может быть, только конкретное улучшение тех или иных ситуаций.

– Но Гитлер ещё хуже Сталина. У нас не было выбора. Когда он это понял, как и то, что войны не избежать, стал готовиться к войне. Победить Гитлера, победить фашизм – было единственным способом нашего спасения.

Я решила сменить тему. Знала, что мой собеседник большую часть жизни отдал армии, защите Отечества. В годы войны Николай Андреевич занимал должность заместителя начальника войск связи 1-го Белорусского фронта. Организовал и обеспечил проводной связью и оборудованием многочисленные узлы связи различных пунктов и управления штабов всего фронта. Потому и задала такой вопрос:

– Начальник штаба несёт ответственность за своевременную и непрерывную работу связи, ставит в известность начальника связи о намерениях командования, а кто осуществляет общее руководство службой связи?

– Командующий фронтом. У меня это были Тимошенко, Жуков, Рокоссовский. Они определяли стратегию связи, места расположения пунктов управления, удобных для руководства. Ставили перед начальниками подразделений задачи по организации связи. Планируемые командные пункты фронта нужно было оборудовать всеми необходимыми средствами связи, учитывая необходимость непрерывного управления войсками. Этим мы и занимались. Тут в чём ещё сложность, Мариам.

Маневренный характер военных действий и резкие изменения в обстановке на фронтах требовали частых переносов пунктов управления, что осложняло работу штабов. А им надо было поставить перед нами задачи, указать ориентиры предстоящей операции, определить предполагаемый темп наступления по этапам операции. Тут уж к нам, связистам, предъявляли требования по обеспечению управления войсками.

И странно: Николай Андреевич все военные годы находился в огне пожарищ, в гуще жесточайших сражений, под ураганным огнём, под градом свинца, преодолевал бурлящие потоки воды и обвалы разрушенных зданий, и, казалось, моему герою везло. Но всё это было относительно. Предельное напряжение нервов, постоянная тревога, тяжёлые физические перегрузки в жару, стужу, во время распутицы и бездорожья, отсутствие крыши над головой и нормального питания, тяжёлый прерывистый сон подточили здоровье полковника Яковлева. В ходе войны в условиях постоянной опасности и предельного физического и психического напряжения он, как, впрочем, и все фронтовики, не болел. Яковлев вспоминает:

– Главным ощущением была усталость и склонность ко сну в моменты короткого затишья, привалов или выхода из боя остатков роты на отдых, переформирование.

Когда же отшумели бушевавшая четыре года военная стихия и не сравнимая ни с чем радость победы, Николай Андреевич, окунувшись в непривычную тишину и покой мирных будней, расслабился. И тут его казавшееся железным здоровье стали одолевать недуги, один за другим. Четыре года мне потребовалось на то, чтобы он хоть как-то восстановил утраченное здоровье. Оптимист по натуре, он не роптал, не жаловался, а, улыбаясь, говорил: «Мне нужно просто отоспаться и попитаться». Наверное, это мечта всех фронтовиков. «Сколько можно спать?» – говорил он, решительно поднимаясь с постели, даже когда ему было плохо. «Хватит угождать чреву, – повторял про себя, нехотя отодвигая еду. – Надо браться за дело».

Когда мне сообщили о том, что Николай Андреевич скоропостижно скончался, я поспешила в его дом. Жена, Антонина Ивановна, рассказала мне, что в полдень Николай Андреевич попросил принести свежего мяса. Сам измельчил и вышел во двор, чтобы покормить птенца сойки, которого подобрал с перебитым крылом и поместил под решето на высокой бочке, стоящей во дворе. Глупый птенец не ел рассыпанную перед ним пищу, а предпочитал брать её со рта хозяина или хозяйки. Вот так Николай Андреевич и кормил своего крылатого подопечного. И вдруг Антонина Ивановна увидела, как муж, схватившись за край бочки, положив руку на сердце, стал медленно оседать. Бросилась к нему, пытаясь поддержать, стала звать на помощь соседей. Николай Андреевич был спокоен и недвижим. Врач подоспевшей «скорой помощи» констатировал смерть.

Он умер стойко, как солдат. В доме суетились женщины, родственники не успевали съехаться. Я уселась в саду на топчане, под грушевым деревом, где обычно отдыхал Николай Андреевич, и предалась печальным думам. Лёгкая смерть без мук, без страданий. В этой связи вспомнила одного русского полководца времён Кавказской войны, фельдмаршала князя Александра Барятинского, человека потрясающей судьбы.

Молодой князь, петербургский балагур и повеса в чине поручика, будучи в приятельских отношениях с великим князем Александром, стал ухаживать за его младшей сестрой. Отношения Барятинского с великой княгиней зашли далеко. Узнав об этом, отец, император Николай I, возмутился и велел сослать молодого офицера на Кавказ. А он оказался отчаянным храбрецом и рубакой, не раз отличался в схватках с мюридами Шамиля. Барятинского награждали крестами и медалями, повышали в чинах, и, тяжело раненный в ногу, в звании генерала он вернулся в Петербург.