Текст книги "Мария Валевская"

И тем не менее оказывается, что при работе над биографией Марии Лончиньской, в замужестве Валевской, нельзя руководствоваться принципом «правдоподобия».

Я только что на глазах читателей произвел детальный анализ письма, которое правнук опубликовал в своем биографическом труде в качестве достоверного документа, взятого из семейного архива. Исходя из даты письма, а вернее из сопоставления этой даты с датой рождения Антония Базыля Рудольфа Валевского, я допустил рискованную, но вполне логичную гипотезу о том, что первородный сын Марии для законного сына родился несколько рановато. Гипотеза эта дала мне возможность обосновать возрастной мезальянс. И вот теперь все это трудолюбивое и хорошо пригнанное сооружение из биографических предположений и выводов я должен сам же и разрушить. Потому что в мои руки попала вторая книга графа Орнано «Marie Walewska – I'epouse polonaise de Napoleon» – «Мария Валевская польская супруга Наполеона». Это французский вариант того же самого биографического романа, изданный четыре года спустя… и «дополненный».

Новый вариант несколько отличается по стилю от первоначального, но содержит те же самые подлинные семейные документы из архива в замке Браншуар (в предисловии к французской книге автор также подчеркивает подлинность этих всех документов, как и в предисловии к английской книге). Отсюда следовало бы, что уже самые-то существенные элементы этой документации будут идентичны в обеих версиях. А это не так.

Видимо, не я один обнаружил щекотливое противоречие между датами. Видимо, кто-то обратил внимание и автора книги «Жизнь и любовь Марии Валевской» на эту конфузную деталь. И автор решил уберечь свою прабабку от возможных дальнейших покушений на ее девичью честь. В исправленной французской версии письмо Марии к Эльжуне (с некоторыми сокращениями и изменениями в тексте) фигурирует под измененной датой – 2 октября 1803 года.

Но одного изменения даты недостаточно, пришлось изменить и фрагмент письма, касающийся Наполеона. В 1804 году Мария писала о Наполеоне как об императоре, в 1803 году так титуловать его она не могла, поскольку Наполеон императором еще не был. Но родовой биограф и с этим препятствием справился. Это видно при сличении двух версий данного фрагмента.

Английская версия: «…ну и агенты генерала Домбровского, как обычно, ищущие добровольцев во французскую армию. Я молюсь за них за всех, а в особенности за тех, кто трудится на благо Франции. В один прекрасный день великий император (курсив мой. – М. Б.)… вспомнит о верности польских легионов и, я уверена, употребит свое влияние, чтобы покончить с этим страшным положением…»

Французская версия: «…и еще агенты генерала Домбровского, которые без труда находят добровольцев во французскую армию. Да хранят милостивый господь и святая дева всех их, а особенно тех, кто трудится для первого консула (курсив мой. – М. Б.), который… готов избавить нас от еретиков и тиранов, вызвавших всю эту нужду…»

Как прикажете вести себя после столь неслыханного своеволия при цитировании бумаг Валевской? Решительно отказаться от книг графа Орнано, как от достоверных источников? Нельзя, так как эти приводящие в ярость книги, при всех их ошибках и искажениях, явно содержат много подлинного и являются единственным контактом с архивными материалами, запрятанными в замке Браншуар. Разве что допустить фантастическую гипотезу, что в браншуарском архиве вообще нет никаких документов, связанных с Валевской, что они существовали только в романтическом воображении правнука. Сделают ли нынешние владельцы засекреченного архива доступными для исследователей эти документы, чтобы авторитетно и убедительно опровергнуть мою гипотезу? Я считаю, что они должны это сделать. Как в интересах скончавшейся более ста пятидесяти лет тому назад прабабушки, так и ради спокойствия скончавшегося в 1962 году дядюшки-биографа.

IV

Ни Массой, ни Орнано не приводят точной даты бракосочетания Валевских, стало быть, нет ее и в архивных бумагах. Но переписка, приведенная в книге правнука, заставляет догадываться, что не очень-то равный брак был заключен где-то между январем и февралем 1805 года.[6]6
  Так получается по первой (английской) версии биографии, тогда как в последующей версии (французской) в результате изменений в датах писем свадьба передвинута на начало 1804 года. – Прим. автора.


[Закрыть] В канун свадьбы надежным путем панне Лончиньской было доставлено секретное письмо от подруги.

Дорогая Мария!

Я должна найти какой-то способ доставить тебе этот листочек, так как устно я не смею этого сделать. Дорогая, человек, за которого ты выходишь, даст тебе много, но вместе с тем многого и лишит – и я боюсь, не придется ли тебе впоследствии искать где-нибудь в другом месте того, чего ты в браке с ним не найдешь. Мы, замужние женщины, наделенные красотой, подвержены стольким опасностям и соблазнам! У меня бы сердце разорвалось, если бы тебе пришлось прибегать к непотребным способам этих женщин, которые, будучи несчастны в супружестве, все же не могут обойтись без любви. Душа не единственное составное нашего существа. Материя также ее часть, а тело жаждет тела. Я знаю, что ты достаточно взрослая, чтобы понять это. Вскорости, Мария, твое тело затоскует по иному телу или, выражаясь менее деликатно, твоя молодость затоскует по другой молодости.

Уже несколько месяцев назад ты решила выйти замуж, а я, зная твое трудное положение, поощряла тебя к этому. Но теперешний брак ничего не решает. Образумься и откажись от этого.

Я готова тебе помочь. Если ради того, чтобы избежать этого брака, придется сделать что-то непоправимое, сделай это. Послушай, Мария, я знаю двух молодых людей, влюбленных в тебя.

Они не богаты, у них нет хорошего положения, но зато это чудесные юноши. Кто один из них, ты, наверное, догадываешься. Второй еще красивее и достойнее. Уедем немедленно! Нельзя терять ни минуты. Потом ты сможешь встретиться с этими молодыми людьми и сделать выбор. Одного ты выберешь или другого – это будет нормальная связь. Вы будете принадлежать друг другу полностью. Ты понимаешь, сколько спокойствия, блаженства и счастья содержится в этих нескольких словах? Ты знаешь, где меня найти. Достаточно знака от тебя – и я тут же все приготовлю.

Жду с нетерпением.

Эльжуня

Мария не решилась дать знак и не пошла на авантюрный проект подруги. Охраняемая матерью и братом, она уступила их давлению. Так во всяком случае можно заключить из материалов бракоразводного процесса, изученных Мауерсбергером.

Приговор варшавского консисторского суда от 24 августа 1812 года, расторгающий брак Валевских, приводит в качестве обоснования расторжения «отсутствие непринужденного согласия со стороны Валевской и насилие, учиненное над ее чувствами». Бригадный генерал Бенедикт Юзеф Лончиньский, который выступал тогда в качестве главного свидетеля на бракоразводном процессе и признался, что вместе с матерью вынудил сестру вступить в этот брак, – передал в своих показаниях отчаяние Марии в ту минуту, когда вел ее под венец: «Она ужасно плакала, была столь ослаблена рыданиями, что я еле довел ее до алтаря, мне казалось, что она коченеет в моих руках…» А во время венчания «она была так подавлена скорбью и рыданиями, что нельзя было понять, что она произносит вслед за ксендзом».

Письмо подруги в сопоставлении с этими документами как будто подтверждает концепцию, которую я выдвинул выше. В добрачном периоде жизни Марии Лончиньской явно была какая-то тайна, достаточно прочитать внимательно письмо Эльжуни. Сколько там загадок и недомолвок. Почему Мария вот уже несколько месяцев имела скрытые намерения выйти замуж? В чем заключалось ее «трудное положение»? Что связывало Марию с одним из молодых людей, которые должны были ей помочь бежать? Почему, решившись на брак, она так страшно убивалась, идя к алтарю с Валевским?

Я не настаиваю на гипотезе, заходящей слишком далеко. Я же сразу оговорился, что выдвигаю ее без особой убежденности. Из одних дат, приводимых биографом-правнуком, трудно сделать такие щекотливые и рискованные выводы. Более вероятным кажется мне промежуточный вариант. Было невинное любовное увлечение сыном соседа. Может быть, оно не окончилось так резко и решительно, как утверждает граф Орнано? Может быть, молодые люди по-прежнему тянулись друг к другу? Может быть, история эта получила огласку, вызвала удаление Марии из монастырского пансиона, породила сплетни среди соседей? Может быть, капитан Бенедикт Юзеф Лончиньский, бывший костюшковский солдат и легионер, имел реальные основания опасаться, что находящаяся под его опекой сестра свяжет себя прочными узами с семьей одного из тех, кто подавлял восстание и получил за это от царя имение? В таком случае нечего удивляться, что офицер-патриот сделал все, чтобы этому помешать и даже пошел на «учинение насилия над чувствами» сестры. А Мария могла возненавидеть брата, который растоптал ее первую любовь и толкнул в объятия старика.

Вскоре после невеселых свадебных церемоний Валевские выехали в недолгое – на несколько месяцев – путешествие по Италии. Надорванное здоровье Марии требовало лечения в теплом климате. И вот еще одно интересное письмо из книги графа Орнано. Мадам де Вобан, чувствующая себя призванной опекать «малютку с грустными глазами», шлет в Рим добрые советы престарелому молодожену, своему приятелю:

Варшава, 28 февраля 1805[7]7
  Во французской версии биографии это же самое письмо, приведенное с некоторыми сокращениями, имеет дату «28 февраля 1804 г.» – Прим, автора.


[Закрыть]

Дорогой граф! Вы, наверное, уже в Риме.

Надеюсь, Ваше долгое путешествие не оказалось слишком утомительным для Марии при плохом состоянии ее здоровья. Рим, несомненно, самое подходящее место, которое Вы могли выбрать. Там много чудесных видов, и человеку там некогда быть одиноким.

Не знаю, как долго Вы собираетесь там оставаться, но на случай, если хорошая погода будет благоприятствовать тому, чтобы побыть еще, прилагаю рекомендательное письмо к одной из моих самых очаровательных приятельниц. Баронесса де Сталь-Хольштейн собирает в Риме материалы для книги об Италии. Ей будет приятно познакомиться с Вами и сопровождать Марию в прогулках по Вечному городу.

Дорогой друг, примите от меня один совет. Речь идет о том, что по отношению к Марии Вы должны играть скорее роль отца, чем мужа. Вы вправе гордиться завоеванием такой жены, как Мария, но Вы должны понять, что победе этой Вы в большей степени обязаны тяжелым условиям ее домашней жизни. Если бы не они, Ваша фортуна не могла бы никогда заменить любви.

Ваши склонности и, могу даже сказать, поскольку знаю Вас долгие годы, Ваш характер должны были бы удержать Вас от женитьбы на девушке Марииных лет. Но это случилось. Теперь Вы можете сделать ее счастливой, только прибегнув к моему совету. Впоследствии Вы будете меня благодарить за это. Простите мне слова, которые могут показаться Вам слишком смелыми, и помните, что их вызвала искренняя симпатия к Вам обоим. Передайте дорогой жене мой поцелуй и считайте меня и далее искренне преданной подругой.

Барбентан-Вобан

Это письмо с первого до последнего слова кажется подлинным. Знаменитая метресса князя Юзефа Понятовского предстает в нем как живая. Стало быть, еще одна сенсация, на сей раз культурно-историческая. Будущая фаворитка Наполеона встречается в Италии (а из дальнейшей переписки следует, что встречается часто и сходится довольно близко) с его яростной противницей, изгнанной им из Франции, знаменитой романисткой Анной-Луизой Жерменой де Сталь. «Умственно безликая» гусыня из-под Ловича присутствовала при возникновении самого популярного романа эпохи «Corinne ou de l'Italie» («Коринна или Италия»), и как знать, быть может, даже своими высказываниями о любви обогатила сентиментальную сторону творения мадам де Сталь? Спустя два года «Коринна» покорила всю Европу. Интересовался этой книгой и сам император Наполеон, рвали ее друг у друга из рук варшавские дамы, воодушевлялись ею во время постоев гвардейские кавалеристы.

Граф Орнано приводит в своей книге еще два письма, относящиеся к итальянской поездке Валевских. В первом из них пан Анастазий выражает бесконечную благодарность теще, пани Эве Лончиньской, то что, «удостоив его руки своей чудесной дочери… сделала его счастливейшим человеком». Дальнейшая часть письма посвящена описанию благотворного влияния, которое оказывает на «дорогую Марию» ее новая подруга, «очаровательная и симпатичнейшая из женщин – баронесса де Сталь-Хольштейн».

В другом письме, написанном Марией к Эльжуне, молодая супруга расхваливает «доброту, вежливость и такт» старого камергера, но одновременно сокрушается, что «женщины никогда не выходят за своих суженых, о которых мечтают», и приводит довольно мрачноватые размышления касательно супружества вообще. Потом она описывает варшавской приятельнице достопримечательности Рима, осмотренные в обществе «талантливой писательницы… дорогой баронессы де Сталь». Описывая визит в старинный дворец римских князей Колонна, в родстве с которыми весьма безосновательно объявляли себя польские Колонна (Колумна) – Валевские, «малютка с грустными глазами» проявляет явное чувство юмора: «Было там и множество семейных портретов. Я старательно вглядывалась в них, но ни один ни капельки не напоминал Анастазия».

Несмотря на интересные детали, я не привожу эти письма целиком по двум причинам: во-первых, они слишком длинные, во-вторых, в целом они не производят впечатления подлинных документов. Слишком хорошо они скомпонованы, слишком хорошо дополняют друг друга. Каждый вопрос или недоговоренность одного письма немедленно находит ответ и дополнение в другом. Слишком долго я рылся последнее время в польской переписке наполеоновской эпохи, чтобы счесть такую гармоничность чем-то естественным. Подлинность самой материи писем вообще трудно оспаривать. Но возникает подозрение, что граф Орнано монтировал эти «письма» из. фрагментов воспоминаний и заметок прабабки, дополняя их время от времени «для лучшего понимания» собственными приложениями. Трудно быть благодарным биографу за подобного рода старания. И я не удивляюсь что Кукель, оценивая некоторые части книги Орнано, писал: «Историка может до отчаяния довести то, что находя в книге письма, обрывки дневников, записи разговоров, он не знает, имеет ли дело с подлинными документами или с романической выдумкой автора. А от этого он становится недоверчивее и оттачивает скальпель исторической критики».

Но в работе над приведением в порядок биографии Валевской огорчает то, что наточенный критический скальпель обнаруживает подделку и переделку, не только в книге ее правнука.

V

Валевские вернулись из Италии в Валевицы поздней весной 1805 года, поскольку, как уже говорилось.13 июня этого года у них родился сын Антоний Базыль Рудольф, что было обстоятельно занесено в книги соседнего прихода Белявы.

С рождением сына начинается следующий период в жизни Марии супружеская жизнь в Валевицах.

Валевицы – чудесное, богатое имение. Великолепный дворец, построенный в 1783 году архитектором Гилярием Шпилевским, большой парк с псевдоантичными статуями из белого камня и редкими образцами деревьев. Много пространства и воздуха, еще и сейчас чувствуется тут барский размах. Ныне во фронтальной части дворца помещается управление племенного коннозаводства (англо-арабская порода), а в боковых крыльях – квартиры работников этого учреждения. Директор управления, человек обожающий историю, заботится о сохранности исторического характера дворца. В главном зале устроено нечто вроде наполеоновского музея, в квартире бухгалтера бережно сохраняются старые обои, о которых Валевская якобы (но не наверняка) позаботилась в 1812 году к приезду Наполеона. Эти исторические достопримечательности весьма ограничивают и без того мизерное «жизненное пространство» работников коннозаводства, что приводит ко многим сложным конфликтам, где история комично переплетается с современностью. Я познакомил с этими конфликтами читателей журнала «Свят», что вызвало праведный гнев директора. Комичное для. наблюдателя, отнюдь не смешно для нынешних обитателей дворца. Работники коннозаводства имеют все основания не любить Валевскую, которая своим постоянным присутствием ухудшает им жилищные условия, привлекает толпы любопытствующих туристов, что мешает нормально функционировать учреждению.

Эта общая неприязнь к Валевской, что я отчетливо ощутил во время моего краткого пребывания в Валевицах, по закону контраста усилила во мне доброжелательность и сочувствие к легендарной камергерше. Бедная «малютка с грустными глазами»! И тогда – в 1805–1806 годах – ей не очень-то хорошо здесь жилось.

В имении пана Анастазия обитала в то время целая орава разных Валевских – преимущественно женщин. Правила домом единственная сестра камергера пани Ядвига, которая, разведясь с мужем, самым видным представителем этого рода, Серадзским воеводой Михалом, некогда маршалом Барской конфедерации, а потом и Тарговицкой, вернулась в родное гнездо и навсегда поселилась у брата. С нею находились три ее дочери от разных браков: княгиня Теодора Яблоновская, Тереза Бежиньская и Каролина Ходкевич, и еще целый рой племянниц и внучек во главе с Юзефиной, урожденной Любомирской, женой Адама Валевского (впоследствии жена генерала Яна Витта).

Все это бабье царство принялось энергично опекать растерянную блондиночку из Кернози. Старая пани Валевская захватила в свое ведение маленького племянника, остальные дамы занялись «светским воспитанием» его матери. А в этой области они могли дать ей много ценных уроков, особенно пани Ходкевич, Яблоновская и жена Адама Валевского, которые своими романами уже сумели заполнить не одну страницу тогдашней «скандальной хроники». Сам пан Анастазий играл в доме незначительную роль и мало уделял внимания светской жизни. Поскольку человек он был весьма тучный и плохо переносил жару, то большую часть времени проводил в подвальной части дворца, где, лежа, потягивал холодное пиво, а слуги обмахивали его опахалами.

Молоденькая камергерша не могла чувствовать себя уютно в таком окружении. «В жизни у нее остается только одна цель, – пишет граф Орнано, – освобождение Польши. Вместе с другими дамами рода Валевских Мария создает конспиративный центр патриотической пропаганды, в который вовлекли и дворцовую прислугу и кое-кого из окрестных крестьян. Весьма возможно, что так оно и было. Читатели книги „Козетульский и другие“ помнят, что спустя несколько лет экзальтированные дамы из рода Валевских создали подобный же пропагандистский центр в Монсюр-Орже под Парижем. События]805 – 1806 годов весьма побуждали к подобного рода деятельности. Наполеоновские армии сокрушали границы старой Европы и неудержимо приближались к границам Польши. В ноябре 1806 года французские передовые посты достигли Ловича, а дворец Валевских был превращен в штаб-квартиру одного из маршалов (вероятно, Даву). Сохранились две информации, касающиеся этого периода, свидетельствующие о первых отношениях Лончиньских с французами.

Первая касается капитана Бенедикта Юзефа Лончиньского. В конце ноября «Газета Варшавска» доносила из Ловича, что командование над формирующимся там полком получил бывший легионер Бенедикт Юзеф Лончиньский. И сразу же после этого характерное опровержение: «В прошлой нашей газете мы уведомили, что ясновельможный пан Лончиньский назначен шефом полка. По требованию оного сообщаем, что сей офицер по приказу маршала Даву действительно формирует в Ловиче регимент, но что касаемо командования и шефства над оным, ожидает утверждения дивизионным генералом Домбровским, каковой является генеральным организатором Польских Войск».

Это опровержение подает старшего Лончиньского в хорошем свете. Являясь капитаном-легионером, он имел все данные для командования полком, но не хотел прибегать к милости французского маршала (на что многие соглашались не особенно щепетильничая), а потребовал утверждения в нормальном служебном порядке. Это опровергает (в какой-то мере) и дальнейшие сплетни о неожиданных и неоправданных повышениях по службе братьев Марии. Оказывается, что первое фактическое повышение старшего из братьев имело место задолго до встречи Валевской с Наполеоном.

Иным образом увековечен первый контакт с французами молодой камергерши. Когда дворец Валевских заняли под французский штаб, семье владельца пришлось перебраться в домик эконома. Он был со всех сторон окружен непролазной грязью. «Когда Мария стояла как-то на пороге, колеблясь, переходить или нет, это заметил молодой офицер граф Флао, внебрачный сын Талейрана, и, скорый на оказание рыцарских услуг, перенес ее на руках через польскую пятую стихию. Вскоре после этого она получила приглашение на бал в Варшаве, данный в честь императора Талейраном».

Описание этого эпизода взято из воспоминаний близкой знакомой Наполеона, саксонской аристократки, графини Амелии Кельманзегге. Графине рассказывал об этом князь Юзеф Понятовский, объясняя, что именно это незначительное происшествие обратило внимание Талейрана на прекрасную помещицу из-под Ловича и в результате стало началом ее знакомства и романа с императором.

Эта малоизвестная версия имеет некоторые черты правдоподобия. Молодой адъютант Мюрата, Шарль-Огюст-Жозеф граф Флао де ля Биллардри, один из величайших соблазнителей во французской армии, любовник королевы Гортензии де Богарне, и по мнению некоторых, вероятный отец Наполеона III, хорошо разбирался в женщинах, а перенося Валевскую через грязь, наверняка должным образом оценил ее прелести. Так что он мог рассказать о своем приключении Талейрану, а тот в свою очередь мог обратить внимание императора на прекрасную польскую дворяночку, Я думаю, что Наполеон не раз пользовался услугами своего министра в подобных делах, говорил же он, что «у Талейрана всегда полон карман красивых женщин». Версия графини Кельманзегге подтверждается воспоминаниями генерала барона Гурго, который сопровождал Наполеона на остров Святой Елены. Гурго вспоминал, что несколько раз слышал от императора, будто «Валевскую устроил ему Талейран».

Совершенно иначе излагает обстоятельства своего знакомства с Наполеоном сама Валевская. Рассказывают об этом только два биографа, которые получили непосредственный доступ к ее бумагам: Фредерик Массой и Филипп д'Орнано. Первая встреча императора и его будущей фаворитки, якобы, произошла перед корчмой в Блоне 1 января 1807 года, когда Наполеон возвращался в Варшаву после сражений под Пултуском и Голымином. Мария, желающая любой ценой увидеть «спасителя отчизны», тайно покинула вечером мужнины Валевицы и с верной подругой добралась на двуколке до Блони. Описание этой встречи в Блоне я привожу по версии Массона, так как этот серьезный историк проявлял большую верность оригинальной мемуарной записи Валевской, нежели ее наделенный буйной фантазией правнук.

«1 января 1807 года император, возвращаясь из Пултуска в Варшаву, останавливается на миг, чтобы сменить коней у ворот города Броне (!). Народ ожидает там освободителя Польши. Восторженная, кричащая толпа, заметив императорскую карету, бросается к ней. Карета останавливается. Генерал Дюрок вылезает и прокладывает себе дорогу к почтовой конторе. Входя туда, он слышит отчаянные крики, видит простертые в мольбе руки, женский голос обращается к нему по-французски: „О, сударь, вызволите нас отсюда и сделайте так, чтобы я могла увидеть его хоть бы минуту!“ Дюрок останавливается: это две светские дамы, затерявшиеся в толпе крестьян и ремесленников. Одна из них, именно та, что обратилась к нему, кажется ребенком: блондинка с большими глазами, мягкими и наивными, полными благоговения. Ее нежная кожа, по розовому оттенку напоминающая чайную розу, алеет от смущения. Невысокого роста, но чудесно сложенная, гибкая и округлая, она само обаяние. Одета очень просто. На голове ажурная шляпа с черной вуалью. Дюрок уловил все с одного взгляда; он высвобождает обеих женщин и, предложив руку блондинке, подводит ее к дверце кареты. „Ваше величество, – говорит он Наполеону, – взгляните на ту, которая ради вас подвергала себя опасности быть раздавленной в толпе“. Наполеон снимает шляпу и, наклонившись к даме, заговаривает с нею, но она, потеряв голову от обуревающих ее чувств, восторженно восклицает, не дав ему докончить. „Приветствую вас, тысячекратно благословенный, на нашей земле, восклицает она. – Что бы мы ни сделали, ничто не может должным образом выразить наших чувств, которые мы питаем к вашей особе, и нашей радости, которую мы испытываем, видя, как вы вступаете в пределы нашей родины, которая ждет вас, дабы восстать из праха!“ В то время как она задыхающимся голосом произносит эти слова, Наполеон внимательно вглядывается в нее. Он берет находившийся в карете букет цветов и подает ей. „Сохраните его, мадам, как свидетельство моих добрых намерений. Надеюсь, что мы увидимся скоро в Варшаве, где я хотел бы услышать признательность из ваших уст“. Дюрок возвращается на свое место рядом с императором; карета быстро удаляется, какое-то время еще видна помахивающая императорская треуголка».

Эта романтическая сцена, скрепленная авторитетом Массона, долгое время существовала как первый и основной элемент легенды. Ее впечатляющей силе поддались почти все последующие биографы. Плохо разобранное Массоном в воспоминаниях Валевской название «Блоке» в искаженном написании проникло и в научные труды. Даже Шюрман (Schuermans), автор подробнейшей наполеоновской хроники «Itineraire general de Napoleon», этой библии наполеоноведов всего мира, некритично доверился Массону и поместил на трассе Пултуск – Варшава несуществующую станцию «Броне».

Только польские наполеоноведы подвергли сомнению локализацию первой встречи будущих любовников, исходя из соображений географического плана. Полемика на эту тему ведется по сей день. В общем, считают, что встреча не могла иметь место в Блоне, так как императору, чтобы проехать через этот пункт из Пултуска в Варшаву, пришлось бы дать крюк в 100 километров. Вацлав Гонсёровский, руководствуясь «чутьем», но без всякого документального обоснования, переносит место встречи из Блоне в Яблонную, через которую Наполеон действительно тогда проезжал. Только Станислав Васылевский настаивает на версии Массона (вернее, Валевской), доказывая, что забитые войсками и обозами дороги могли заставить императора выбрать кружной путь. Но если было так, то откуда могла знать об этом неожиданном изменении пути Валевская? Ведь она жила в довольно значительном отдалении от Блоне, а автомобилей, телефона и радио тогда еще не было. Ожесточенный спор окончательно разрешил Мариан Кукель. В своем очерке, опубликованном в 1957 году «Правда и вымысел о пани Валевской», он авторитетно доказал, что 2 января 1807 года Наполеон ехал из Пултуска в Варшаву прямым путем через понтонный мост на Нареве под Окунином через Яблонную. В этом же самом очерке историк высказывает предположение, что встреча могла произойти днями раньше, во время первой поездки Наполеона из Познани в Варшаву, когда он действительно ехал через Кутно, Лович и Блоне. Но тут уж и я должен вставить свое Слово. На основании внимательного чтения варшавской печати тех лет я позволю себе утверждать, что если встреча произошла действительно во время декабрьской поездки Наполеона, то выглядела она совсем не так, как сообщает мемуаристка. Ведь известно, что из-за ужасной грязи император уже от Ловича ехал не в карете, а верхом. Известно также, что в Блоне с ним не было генерала Дюрока, которому Валевская отводит такую важную роль во встрече. Гофмаршал двора лежал тогда в госпитале, пострадав при падении кареты под Кутно. С какой стороны ни рассматривай дело – фактическое положение, описанное Валевской, не согласуется с действительностью.

Читателям может показаться смешным, что столько места уделяется решению столь ничтожных мелочей. В конце концов, какая разница, где впервые встретились Валевская и Наполеон – там или где-то в ином месте, при тех или иных обстоятельствах? Самое главное, что они вообще встретились и это привело к известным последствиям. Но биограф обязан придавать значение мелочам, потому что если пани Валевская описала свою первую встречу с Наполеоном неверно, то подобных мистификаций – вольных или невольных – в ее воспоминаниях может быть куда больше. А тогда документальная ценность всех ее воспоминаний оказывается под вопросом. Но пока еще рано делать столь далеко идущие выводы.