Текст книги "Соперник Цезаря"

Поздно вечером Клодий, прихватив чашу с вином, направился в таблин. Раб-прислужник зажег светильники и свечи так, чтобы сделалось почти светло, потом принес из кухни несколько остывших углей.

Держа чашу в руке, Клодий прошелся вдоль стены, размышляя и улыбаясь своим тайным мыслям. Теперь ему никто не сможет помешать – он Бешеный, так называл его отец, бешеный в достижении своей цели.

Клодий взял уголек и на облупившей фреске – что-то растительное, теперь уже не разобрать, что, и принялся быстро чертить лестницу. Вот первая ступень – это должность квестора в Сицилии, где Клодия, скорее всего, заставят заниматься поставками хлеба. Город Рим столь огромен, что вопрос его снабжения – постоянная головная боль сената. Сделавшись квестором, молодой магистрат обеспечил себе место в сенате – он автоматически становился одним из тех шестисот, кто вершит дела в Республике, и только цензоры могут вычеркнуть сенатора из списка. Затем… Клодий помедлил и провел длинную горизонтальную черту. Это трибунат, в карьерной лестнице такой ступеньки нет, но должность народного трибуна может служить прекрасной площадкой для подготовки к дальнейшему подъему, к распространению своей власти фактически на весь Город – Клодий прочертил горизонтальную черту от стены до стены. Кстати, народный трибун вполне может предложить закон, ограничивающий власть цензоров. Почему бы и нет? Что дальше? Конечно же, должность эдила, новая ступень – для пущей популярности придется устраивать пышные игры, в этот год понадобится много денег, несколько миллионов из собственного кармана. Неважно, их потом можно вернуть. Еще одна ступенька – это должность претора. Только спустя десять лет после квестуры. Долго ждать, слишком долго. Претор – это серьезно. Под властью претора суды, у претора право вести военные действия; после консула – должность самая важная и почетная. На следующий год претор может получить провинцию в управление. Клодий написал на стене «провинция». А дальше… О, дальше – самое заманчивое и желанное – должность консула. Но это только спустя три года, в 706 году.[75]75
  706 год от основания Города – 48 год до н. э.


[Закрыть]

И, будучи консулом, надо подготовить себе новую площадку… Должность в провинции… Нет, что-то куда более значительное…

Клодий провел еще одну горизонтальную черту.

Картина IV. Сицилия

Сицилия – это житница Рима. Хлеб в Италии отныне выращивать невыгодно, его сеют лишь для собственных нужд или для продажи в ближайшем городке. Столица живет в основном за счет привозного хлеба.

Из записок Публия Клодия Пульхра

Гермион спал, прижавшись к боку юной рабыни-гречанки. Ему снилось… Он не запомнил, что ему снилось в то летнее утро, кажется, что-то очень хорошее, когда он вдруг слетел с кровати и треснулся головой о стену. Чьи-то сильные руки схватили его и поволокли по лестнице вниз. В лицо дохнуло морем – значит, неизвестные вытащили Гермиона на террасу. Здесь его оставили лежать на мозаичном прохладном полу. Он всхлипнул, схватился за ушибленный бок и сел. Придя в себя, увидел, что в кресле напротив него, спиной к встающему уже солнцу, расположился человек. Лучи били Гермиону в лицо, и он не мог хорошенько рассмотреть гостя. Лишь контур головы, плеч. Осанка римская. Нетрудно угадать и складки тоги. Гермиона охватило нехорошее предчувствие. Он оглянулся: у него за спиной стояли двое. Один высокий, худощавый, со светлыми варварскими глазами и рваным шрамом на щеке; второй смахивал немного на грека, но ширина плеч и зверское выражение лица не сулили ничего хорошего.

– Нам пора с тобой познакомиться, Гермион, – заговорил римлянин, сидевший в кресле. – Видимо, ты решил, что достаточно иметь дело с наместником, а на Публия Клодия Пульхра можно не обращать внимания. Ты меня расстроил, Гермион. Ты занимаешься поставками хлеба в Рим. Как теми, что собирают в счет налогов, так и теми, что идут по закупкам хлеботорговцев. И что же я вижу…

Тут Гермион разглядел, что в руках у гостя сшитые тетрадкой листы папируса, и гость их задумчиво листает.

– Доминус, я стараюсь изо всех сил, – пролепетал грек.

– Это и видно, – усмехнулся гость. Ярко блеснули зубы. – Но ты, кажется, забыл, что все римляне учатся в школе и умеют читать и считать. Я очень хорошо считаю. Так вот, я лично проверил кое-какие твои записи по приходным книгам и выяснил удивительную вещь. Ты брал хлеб у общин в счет уплаты налогов и записывал одну цену, а когда отправлял в Рим – цена указывалась совершенно иная. В результате многие общины оказывались тебе должны. Ты сам ссужал их деньгами, а потом выколачивал долги, отбирал семейные ценности, поместья, дома. Разве можно так относиться к своим соотечественникам? Нехорошо, Гермион. Очень нехорошо.

Гость наконец поднялся и прошелся по террасе, полюбовался на открывающийся вид – изумрудное море под светлым утренним небом и золотой диск солнца, плывущий над горизонтом. Потом погладил по щеке мраморную Психею, что стояла в углу террасы. И снова прошелся взад и вперед. При каждом шаге скрипели его новенькие кальцеи. Теперь Гермион разглядел, что перед ним молодой человек в тоге римского квестора. Учитывая тему разговора, нельзя сказать, что Гермиона это открытие обрадовало.

– Так вот, – продолжал квестор, – я проверил твои записи за пять лет. Долго проверял. Не все, разумеется, – все я просто не мог найти. Но того, что нашел, мне вполне хватило. Ты наглый, дерзкий вор, Гермион, ты украл семь миллионов.

Грек на миг перестал дышать.

– Доминус, это совершенно не так… не так… – хныча, забормотал он на ломаной латыни, хотя гость говорил с ним на вполне приличном греческом.

– Не надо ловчить. – Квестор поморщился. – Я проверил, семь миллионов – это самое меньшее. На самом деле ты украл куда больше. Но мы можем сойтись на цифре семь. Ведь это совсем немного. Гай Веррес украл в Сицилии сто миллионов. Но ты не наместник провинции, а всего лишь ловкий делец. Сто миллионов тебе ни за что не украсть, даже если бы ты очень старался.

Гермион перестал стонать и принялся обреченно слушать.

– Твои соотечественники сицилийцы должны казне два миллиона. Долги иметь очень неприятно, особенно когда должников тащат в тюрьму или на «кобылу» пытать. Мне это не нравится. Я как римлянин люблю справедливость. Пусть пытают предателей. Но зачем истязать бедных маленьких людей, которые уже все заплатили? – Клодий поморщился. – Это некрасиво, Гермион. Поэтому два миллиона ты вернешь в казну в счет погашения долгов твоих бедных соотечественников. Пусть они будут чистенькие, как новорожденные, над которыми исполнили все положенные обряды. Далее. Через двадцать дней – отсчет вести с сегодняшнего – ты доставишь в мою резиденцию пять миллионов. Наличными. В золотой и серебряной монете. И будем считать, что дело закрыто. – Клодий швырнул тетрадку греку. – Возьми на память. Это копия. Можешь почитать на досуге.

И квестор удалился. Гермион слышал, как скрипят его кальцеи на ступенях лестницы.

Когда Клодий и его спутники спустились во двор, два охранника Гермиона, связанные, сидели друг подле друга, подпирая спинами мраморное кольцо колодца. На круглых попках толстеньких купидончиков, украшавших колодец, осталось несколько мазков подсохшей крови. Полибий подошел к связанным «церберам» и с удовольствием пнул по очереди каждого.

– Это вам за то, что без должного уважения отнеслись к римскому квестору.

Клодий и Зосим уже забрались в карцентум[76]76
  Карцентум – двухколесная римская повозка с кожаным откидным верхом.


[Закрыть] и теперь смотрели, как Полибий проводит воспитательную работу с охраной греческого дельца.

Зосим задумчиво перебирал вожжи.

– Доминус, почему ты не заставил ворюгу вернуть все деньги в казну?

– Зосим, друг мой, я ценю твою честность. Но сам посуди, это же глупо: если я верну в казну все семь миллионов, то на меня посмотрят как на идиота. Кто-нибудь тут же захочет их потратить – на войну или на строительство, на что хватит фантазии. Могут просто украсть. Так что двух миллионов достаточно – я погашу долги провинциалов, они придут в восторг, будут молиться за меня пару лет, преподнесут золотой венок и, может быть, сделают своим патроном.

Полибий закончил расправу и тоже вскочил в повозку.

– Поехали, – приказал Клодий, – у нас еще много дел. Сегодня в честь меня судовладельцы устраивают большой обед. Надеюсь, нас угостят хорошей рыбой.

Зосим тронул вожжи, и пара крепких, упитанных лошадей рыжей масти потащила повозку по грунтовой дороге.

На другое утро Зосим вышел из дома один. У хозяина после обеда накануне не было желания куда-либо перемещаться, так что вольноотпущенник целый день мог посвятить одному делу, которое все откладывал после прибытия в Сицилию.

Выйдя из ворот Сиракуз, Зосим свернул к старому кладбищу. Он шел мимо каменных надгробий, оплетенных диким виноградом и скрытых пожухшей под знойным солнцем травой. Оглушительно трещали цикады. Несколько мощных деревьев, выросших здесь уже после осады города Марцеллом, щедро отбрасывали фиолетовую тень на желтую траву и серые надгробия.

После долгих поисков Зосим нашел то, что искал, – наполовину вросший в землю камень; на нем еще можно было различить рельеф – шар, вписанный в цилиндр. Зосим присел на корточки, ладонями очистил потрескавшуюся плиту от травы и пыли, выдрал выросшие рядом кустики терна. Перед ним было надгробие Архимеда. Самый знаменитый математик в мире лежал, всеми позабытый, у ворот родного города, который он так отчаянно и с таким искусством защищал. Смелый Марцелл, жестокий Марцелл явился в Сицилию, но не мог справиться с удивительными машинами старого геометра. А ведь всего за несколько лет до этого тиран Сиракуз Гиерон рассудил, что Сицилия не может быть полностью независимой – рано или поздно придется выбирать покровителя – Карфаген или Рим. Гиерон выбрал Рим и получил титул друга римского народа в обмен на поставки хлеба. Но Гиерон умер, его наследники после побед Ганнибала вообразили, что Карфаген сильнее и перспективнее, и перешли на сторону пунийцев. Были потом еще перевороты, убийства, кровь, Ганнибал не помог сицилийцам. Явился Марцелл и осадил Сиракузы, за предательство римляне всегда карали жестоко. Марцелл не мог не штурмовать город, Архимед не мог не защищать его.

Сиракузы пали, а легионеры, увидев в руках старика большой ларец, без колебаний прикончили несчастного. В ларце не было ни золота, ни серебра, только хитроумные игрушки, неведомо для чего созданные.

Зосим провел пальцами по глазам. Он не знал, что больше его угнетает: смерть Архимеда или то, что это убийство навсегда запятнало репутацию Рима, и вину уже не смыть новой кровью и не искупить золотом, которое Марцелл приказал отсыпать родственникам убитого. Ибо между ними непреодолимая граница, черная трещина – между великим Архимедом и властолюбивым Римом, утверждающим свое право повелевать миром. Один на той стороне, где светлое небо, море и солнце, плывущее над этим морем, а второму никогда, никогда, никогда не перебраться на другую сторону. А ведь они могли быть вместе, как цилиндр и шар, вписанный в этот цилиндр. Но где тот геометр, что найдет решение такой задачи?

Картина V. Мой друг Цезарь

Цезарь мог бы получить от сената триумф за победы в Испании. Не особенно громкие, впрочем, победы. Даже, говорят, сомнительные. Он перебил пять тысяч, его провозгласили императором – так что у него были основания требовать триумф. Но сенаторы не торопились оказать такую милость. Тянули нарочно: подходил крайний срок для выдвижения кандидатуры в консулы, и старички надеялись, что Цезарь в погоне за триумфом пропустит выборы. Но просчитались. Цезарь сложил с себя империй [77]77
  То есть сложил военную власть, после чего не мог претендовать на триумф, но мог выставить свою кандидатуру в консулы.


[Закрыть] и вошел в Город.

Гай Цезарь удачно провел время в своей провинции и много чего оттуда привез. Но, конечно, куда меньше, чем Помпей с Востока. Женщины до сих пор толпами ходят смотреть на знаменитые самоцветы Митридата, выставленные после триумфа Помпея в храме Юпитера Капитолийского.

Из записок Публия Клодия Пульхра

Знакомый вкус вина, знакомые таверны, знакомый запах копченого велабрского сыра. Знакомый цирковой возничий, крадущий у торговки лепешки, знакомая книжная лавка на улице Аргилет, где косяки пестрят списками новых книг. Торговец всем предлагает списки поэмы Цицерона. «Нет уж, оставь ее себе, друг мой! А впрочем, я куплю экземпляр. Люблю почитать на ночь что-нибудь смешное. Сколько?» – «Папирус отполирован пемзой, и красный футляр. Двадцать сестерциев». – «Дороговато стоит наш Цицерон». Хозяин хохочет, но цену не сбавляет.

Клодий разворачивает свиток, читает наугад.

«О счастливый Рим, моим консулатом хранимый!»

Да, скромность не числится среди добродетелей Цицерона.

Знакомые переулки – узкие, кривые; фиолетовые тени на мостовой; неспешное журчанье фонтана, прохладная вода в его позеленевшей мраморной чаше; гомон торговцев; быстрый, почти непонятный говор рабов – каждый из них коверкает греческие и латинские слова на свой манер; граффити на стенах; яркая, еще не успевшая пожухнуть зелень; макушки пиний над черепичными крышами – старые деревья нашли убежище в садах богатых домов.

Кто бы мог подумать, что можно так соскучиться по этому ужасному Городу. Город, как женщину, нельзя покидать надолго. Красавица переменчива, и Город переменчив – несколько месяцев вдали, и, вернувшись, никак не можешь привыкнуть к нему. Опять день за днем обживаешь знакомые переулки, вновь выхаживаешь дорожки – свои собственные – к его пыльному и суетливому сердцу-форуму; вновь находишь – или не находишь – то, что так любил или ненавидел в этом капризном и взбалмошном каменном существе, которое считает себя лучшим в мире.

Только вернувшись из Сицилии, Клодий понял, как любит этот Город. Любит и не может без него жить.

Пока Клодий был в Сицилии квестором, Цицерон в Риме на каждом углу кричал, что оправдание Смазливого опрокинуло судебную систему и разрушило устои Рима. Чем больше проходило времени, тем более яростно нападал на дерзкого святотатца Цицерон. Но и Клодий не собирался бездействовать. Пусть его ровесники отдыхают в Байях[78]78
  Байи – модный курорт, который славился распущенностью нравов.


[Закрыть] – место Клодия на форуме. Сенатор Публий Клодий Пульхр против сенатора Марка Туллия Цицерона – схватка будет нешуточная.

Первым делом Клодий ошеломил сенат, выступив с заявлением, что хочет перейти в плебейское сословие.

Несколько мгновений сенаторы сидели неподвижно с раскрытыми ртами, будто на их глазах молния поразила храм Юпитера Капитолийского. А потом каждый нашел нужные слова для обвинений дерзкого патриция. Громче всех возмущались – кто бы мог подумать – муженек Клодии Метелл Целер, в нынешнем году ставший консулом, и «Спаситель отечества» Цицерон. Ну, ладно, Метеллы, они уже более двухсот лет назад добрались до консульского курульного кресла, и теперь это аристократы из аристократов, хотя в их жилах течет плебейская кровь. Но Цицерон, этот выскочка из Арпина, новый человек, пробивший дорогу наверх острием языка, – какое ему дело до того, будет Клодий соблюдать священнодействия рода Клавдиев или нет?[79]79
  У каждого рода был свой особый культ, связанный с семейными преданиями, который тщательно поддерживали. При усыновлении и переходе из рода в род усыновляемый оставлял культ своего рода и клялся блюсти культ рода приемного отца. Разумеется, для Клодия все это было уже пустой формальностью.


[Закрыть]

С Метеллами было даже проще. Муж Квадрантии по-родственному отвел Клодия в сторону и пригрозил убить, если шурин не откажется от нелепой затеи. Клодий рассмеялся Метеллу в лицо и ответил, что у него есть гладиаторы для охраны, и клиентов Метелла они превратят в пульпу.[80]80
  Пульпа – фарш.


[Закрыть] Клодий на Востоке с одним мечом опрокинул персидского катафрактария,[81]81
  Катафрактарий – тяжеловооруженный персидский всадник. И человек, и конь были защищены броней. Вооружен катафрактарий был тяжелым копьем и мечом.


[Закрыть] так что справиться с Метеллом – дерзкий окинул выразительным взглядом дородную фигуру родственника – не составит труда.

Цицерон действовал иначе. В сенате он произнес длинную речь, доказывая, что переход Клодия в плебеи погубит Рим.

– Я не испытываю ненависти к кому бы то ни было лично, но мною движет надежда на оздоровление Республики. – Цицерон опять играл роль «Спасителя отечества», а Клодия объявлял новым Катилиной, приписывая ему весь стандартный набор преступлений: вор, развратник, мот, угроза Республике и честным гражданам. Инцест и мужеложство были также упомянуты. Хотя мальчиками Клодий не интересовался. Только женщинами, и притом хорошенькими – этого он никогда не отрицал.

Ну что ж, раз Цицерон хочет продолжения войны, он ее получит.

Вернувшись в Рим, Цезарь вновь поселился в регии, а не в своем просторном доме в Субуре. Тот дом напоминал ему о Помпее, скандале и шаткости прежней жизни, когда Цезарь балансировал между избранием в великие понтифики и изгнанием, между должностью претора и осуждением сената, между роскошью и притязаниями ростовщиков.

Пусть регия более скромное и тесное жилище, но она ему нравилась куда больше.

Цезарь поднялся рано – еще было темно – и при свете восковой свечи разбирал многочисленные записочки, донесения агентов. Было много шелухи, нелепых фактов, сплетен. Но порой и из сплетен можно почерпнуть кое-что интересное. Вот, к примеру, письмо Ватиния:

«Между Клодием и Цицероном произошла новая ссора. Клодий, вернувшись из Сицилии, явно искал примирения, с каковой целью и завел с Цицероном разговор – я сам был подле и стал свидетелем. Клодий спросил, имел ли Цицерон обыкновение, будучи патроном сицилийцев, предоставлять тем места на гладиаторских играх. Цицерон отвечал, что боев не любит и других к этому зрелищу приучать не намерен.

„А я, – отвечал Клодий, – как их новый патрон, предоставлю им места, только сестра, что располагает обширной консульской скамьей, дала такое маленькое местечко, что можно поставить лишь одну ногу».

„Брось жаловаться, – ответил Цицерон, – что у тебя только одна нога сестры. Она дозволяет тебе задирать и другую».

Я прекрасно расслышал эти слова Цицерона и едва удержался от хохота.

Клодий зашипел, как змея, и поклялся (я стоял рядом) самим Юпитером Всеблагим и Величайшим, что Цицерон ответит за эту шутку».

Цезарь отложил записку и улыбнулся. Если римлянин поклялся самим Юпитером, то должен либо исполнить клятву, либо умереть. Не то чтобы Цезарь желал Клодию смерти. Но смерть Красавчика вряд ли опечалит великого понтифика – это точно. Да, письмо галлам уничтожено… Но молодой патриций может дать показания, что видел свиток с печатью Цезаря у послов аллоброгов. Убить Клодия, конечно, можно, но это слишком опасно – не Цезарю тягаться с родом Клавдиев, куда более могущественным и, главное, более богатым, чем род Юлиев.

– К тебе, доминус, Публий Клодий Пульхр, – сообщил молодой и очень красивый раб-ибириец, которого Цезарь привез с собой из Испании.

Ну надо же! Какова наглость!

– Не стоит заставлять нашего гостя ждать, – задумчиво проговорил Цезарь и спрятал записку Ватиния среди прочих папирусов и вощеных табличек.

Клодий для визита надел сенаторскую тогу с пурпурной полосой. Цезарь заметил это. Так же как и то, что молодой патриций окинул снисходительным взглядом небольшую комнату.

Раб-ибириец принес замутненную вином воду и сушеные смоквы.

– Ты вновь пришел поговорить со мной об амицитии? – спросил Цезарь с улыбкой. – Только учти, я теперь разведен.

– Подумаешь, жена! – пожал плечами Клодий. – Сегодня она есть, завтра – нет. А дружба – это навсегда.

– До смерти, – уточнил Цезарь. – Ты можешь меня выдать?

– К чему? Поговорим о более интересном. К примеру, о твоем консульстве, ради которого ты отказался от триумфа.

– Думаешь, для меня это так важно? Пусть Помпей является в цирк в одежде триумфатора, с лавровым венком на голове. Неужели ты думаешь, что я живу для того, чтобы оберегать расшитую тогочку?!

– У тебя сильные противники. Особенно опасен Марк Бибул. Он не слишком умен, но за него горой стоят оптиматы, они даже скинулись Бибулу на предвыборную кампанию. Он сильный кандидат. Скорее всего, пройдет в консулы. А вот твое избрание не гарантировано.

– Я не Помпей, чтобы сидеть под стенами Города и ждать, когда сенат дарует мне триумф, и упустить консульство. – Цезарь сделал паузу. – Говорят, последний триумф Помпея был великолепен.

Клодий кивнул:

– О да! В канун октябрьских Календ в день своего рождения Помпей удивил Рим.[82]82
  Триумф Помпея справлялся 28 и 29 сентября 61 года до н. э. В доюлианском календаре в сентябре было 29 дней. 29 сентября – день рождения Помпея, ему исполнилось в 61 году до н. э. 45 лет.


[Закрыть] Сотни и сотни колесниц, золотые и серебряные статуи, сосуды, опять же из золота, украшенные жемчугом, трон и скипетр Митридата, тридцать три жемчужных венца, квадратная золотая гора с оленями и львами и жемчужный грот с солнечными часами на макушке. Был и жемчужный портрет самого Великого. Из знатных пленников, которых провели в триумфе, Помпей никого не казнил. Более того, всех отпустил на родину, одного царевича Тиграна оставил пока в Риме заложником.

Клодий прекратил перечислять и будто ненароком глянул на Цезаря. Тот, казалось, не дышал. Что-то случилось с лицом великого понтифика – оно окаменело. На дне зрачков мелькнула такая ненависть! Мелькнула и пропала.

– Жемчужный портрет, экая странность. Что наш Великий – девица, что ли? – пробормотал Цезарь. – Ну что ж, можно сказать, что Великий почти сравнялся с Александром.

– О нет, Александр покорил еще Египет и Парфию. – Клодий сделал вид, что ничего не заметил. – Нашему Великому до Великого из Македонии далеко. Однако опасаюсь, что Помпей объединится с оптиматами. Тогда с ними будет уже не сладить.

– Помпей не опасен. Оптиматы его не любят. И потом, у меня есть способ убедить Помпея. – Клодий не понял, на что намекает собеседник, но уточнять не стал. – Если Ватиния изберут народным трибуном, он обеспечит мне нужные законы в народном собрании.

– Ватиний! – Клодий не смог удержаться и скривил губы; впрочем, Ватиния многие презирали. – У этого типа репутация продажного сукиного сына.

– Ты будешь лучше Ватиния?

– Я буду лучшим народным трибуном в Риме. Меня запомнят надолго. Надо многое изменить. А такие законы проходят только через народное собрание.

Клодий явно начинал торг и делал первое предложение. Он надеялся, что великий понтифик назовет два или три закона, которые намерен предложить в свое консульство. У Цезаря немало важных задумок – Клодий был в этом уверен. У него самого имелись кое-какие дерзкие соображения, но он предпочел их пока не высказывать. Однако Цезарь повернул разговор в другое русло:

– Чтобы стать народным трибуном, тебе надо прежде сделаться плебеем. Кажется, у тебя с этим проблемы?

– Да, тернии на пути к звездам. Казалось бы, велика важность! Один патриций хочет стать плебеем. Но Цицерон на каждом углу заявляет, что переход патриция в плебеи – самый гнусный вид разврата, хуже инцеста и растления мальчиков из благородных семейств. Сенаторы аплодируют каждому его слову. Уж как мои друзья старались, а все без толку. Нужна помощь понтификов. Верховного понтифика прежде всего.

– То есть моя. Неужели ты все еще в ссоре с Цицероном из-за того судебного разбирательства? – с невинным видом поинтересовался Цезарь.

Клодий вдруг почувствовал, что краснеет. Только не от стыда – от ярости. Ибо в тот миг увидел, что Цезарь улыбнулся. Значит, Цезарю передали грязную шуточку Цицерона насчет сестрицы Клодии и консульской скамьи.

Ну что ж, за эту улыбку Цезаря заплатит Цицерон.

– Кстати, есть одна странность в твоем рассказе. – Улыбка исчезла, выражение внимательной доброжелательности вновь появилось на лице Цезаря. – Ты не мог видеть триумф Помпея, ты был в это время в Сицилии квестором.

– Сестрица Клодия рассказала, и чрезвычайно подробно.

– Верно, красочно рассказывала. Клодия – очень умная женщина. – Последовала едва заметная пауза. – Ее муж консул Метелл получил на следующий год в управление Галлию.

– Провинция ему знакома. Метелл Целер однажды уже был в Галлии наместником – вместо Цицерона. Очень перспективная провинция. Но беспокойная. Постоянная угроза войны. – Клодий сделал паузу. – Я провел год в Трансальпинской Галлии. За нашими границами – огромная страна. У Рима среди галлов есть союзники. Если поднажать на них, то можно почти бескровно оттяпать от Галлии еще один солидный кусок и создать новую провинцию.

Цезарь вдруг изменился в лице: такое выражение бывает у человека, когда он спешно захлопывает перед твоим лицом дверь. Но через миг Цезарь опять улыбался.

– Вряд ли у Метелла есть подобные планы. К тому же он не одобряет твои дерзкие задумки.

– Может быть, Метелл продаст нам свою Галлию? – Клодий фамильярно подмигнул Цезарю. – Говорят, он жалуется на здоровье, особенно на печень после очередной пирушки. Зачем ему куда-то ехать?!

– Совершенно незачем, – согласился будущий консул.

Ну что ж, они обо всем договорились, понимая друг друга с полуслова. А Цезарь еще сомневался в их амицитии.