Текст книги "Женщина с диванчиком"

Марианна АЛФЕРОВА
ЖЕНЩИНА С ДИВАНЧИКОМ

* * *

Единственный ребенок родился утром.

Ася была как все, ничем не отличима. Разве что размеры. Акушерка, взглянув на выпирающий из-под застиранной казенной рубахи живот, презрительно скривила губы.

– Что ж это у вас, женщина, такие маленькие желания?

– Так ведь я… я по-нормальному, – смущенно пробормотала Ася, хватаясь руками за спину и ожесточенно гримасничая, пытаясь подавить боль.

– Что, по-нормальному? – не поняла акушерка. – Все хотят по-нормальному. Вы же знаете: в случае кесарева вещи конфискуются…

– Нет, нет, кесарева я совершенно не хочу, – замотала головой Ася и просительно взглянула на акушерку.

В Асином лице, уже немолодом, с морщинками и дряблостью вокруг глаз проступило что-то детское, беспомощное.

– Вы бы знали, как я его ждала…

– Здесь все ждали! Вот, слышите, – акушерка кивнула в сторону полураскрытой двери, откуда неслись непрерывно короткие отчаянные вскрики. – Диван, вишь захотела, – акушерка хмыкнула. – Ей, конечно, предложили кесарево. А она – ни в какую. Ладненько, пусть попробует, родит…

Акушерка наконец встала, не теряя величия, ей присущего, вытолкнула из-за стола свое дородное тело, подцепила небрежно из ящика три стиранные-перестиранные серые тряпки и протянула их Асе, будто одаривала. Потом опять-таки небрежно и снисходя кивнула на полураскрытую дверь – все ту же, откуда кричали, и проговорила лениво, теряя уже всякий интерес:

– Крайняя кровать у двери.

В комнате, высокопотолочной, с кафелем по стенам и стеклянными широкими дверьми враспашку, освещенной мертвым белым светом, стояло четыре высоких металлических кровати. На одной, ближней к окну, и от всех отдельной, взбрыкивая белыми полными ногами, лежала та женщина, чей крик непрерывно несся в коридор. Рубаха ее вздымалась горой на животе. И Асе стало боязно, потому что было просто невозможно вообразить такой живот.

Очередной крик перешел в невообразимый звериный рев. Содрогнулись даже стены. Но в комнату никто не вошел.

– Женщина, ртом не рожают, – донесся из коридора наставительный голос акушерки.

Ася видела в полураскрытую дверь ее ноги, перекинутую одна на другую, слегка подрагивающий носок лакированной туфельки.

«Туфель ужасно равнодушный», – подумалось Асе.

Две другие обитательницы палаты лежали пока тихо, прикрывшись такими же серыми истерзанными тряпками, какие выдали Асе, и, дожидаясь схваток и боли, переговаривались меж собой.

– Я выбрала телевизор, хороший, но маленький, – говорила одна, со связанными на затылке в хвост волосами. – Все говорят – телевизор – это совсем не сложно. Муж, конечно, хотел новую модель. Но я сказала: сам такой рожай.

– Да, им, мужикам, все диваны подавай, – хитро прищурилась здоровенная тетка на третьей койке. – А здесь не очень-то помогают. Все больше жмут на кесарево. Надеются, что вещи им останутся…

– Нет, но какое имеют право! Почему отбирают! Вещи-то наши, кровные! – возмутилась та, первая, с хвостиком, и внезапно вся закривилась от боли, вцепляясь намертво пальцами в спинку кровати.

– Неправильное развитие, говорят, – хмыкнула толстуха. – Но я так понимаю – это им все в прибыль. За одну зарплату никто ноне не карячится.

– Так что ж делать… – растерялась женщина с хвостиком.

– А с умом все надо. Чего ради девять месяцев носить, блевать по утрам, ни тебе купанья, ни загоранья, и выйти порожняком?! Поищите других дураков. Я тут в четвертый раз. Сейчас пришла за холодильником. И рожу, и без единого разрыва. Надо с умом все делать, – повторила толстушка свою любимую фразу, – начинать с маленького, ну хоть с портативного магнитофончика. А потом и размеры увеличивать. Не зарываться – главное. Сразу – не с дивана, – и она с ухмылкой кивнула в сторону койки у окна.

– Главное, что обидно: одна вещь не чаще раза в год получается, – вздохнула женщина с хвостиком, отпуская наконец спинку кровати и переводя дыхание.

Мысли ее однако текли правильно и не сбивались, не то что в Асиной голове, где все мешалось, и лезло одно на другое. У женщины с хвостиком был полный порядок во всем.

– Раньше мужики все руками делали, – продолжала она, и опять закривилась, задергалась – схватки частили, ей уж срок был в родилку идти, но из коридора никто не шел ее смотреть, а она терпела, не кричала и не звала.

– Э, милая, скажи спасибо, что еще так могут, – отвечала толстушка. – И тут свои прелести есть – если с умом, конечно. Предохраняться не надо, живи в свое удовольствие. И вещи задаром. Не часто, но если с умом, можно и видик забабахать.

* * *

Явился врач. Голубая шапочка. Белый халат. Глаза внимательные. Но с тоскою. Все почти настоящее. Легкий налет внимания. Присел на Асину кровать. Положил руку на живот, взглянул на часы, засекая время.

– Как схватки? – спросил и, будто между прочим, добавил, – Что там у вас?

– Ребенок, – призналась Ася очень тихо.

– Что? – он не понял, дернулся, сбился считать время, и, раскрыв глаза, ослепленные вечно-белым жизненным светом, уставился на Асю. – Как ребенок? Самый обыкновенный ре… бенок?

Ася молча кивнула и судорожно глотнула, силясь убрать комок из горла. Ей вдруг сделалось очень стыдно своей глупости.

– И как вам это удалось?

– Не знаю… – отвечала она одними губами.

Он вскочил и бросился вон из комнаты, не обращая внимания на вопли, что по-прежнему неслись с койки у окна. Но через минуту вернулся и остановившись в дверях, сделал энергичный жест:

– Идите за мной! Скорее! Скорее!

Ася сползла с койки, и, собрав в ворох серые свои тряпки, в самом деле побежала неким подобием трусцы, шаркая спадающими с ног тапками.

В другой комнатке, маленькой, угловой, но тоже с кафелем и с белым светом, все было заставлено высокими стальными шкафами с серыми безликими дверями. Здесь, уже на низкой, но так же обклеененной кушетке, валялись какие-то драные резиновые ремни, клубком свивались провода и, проплутав по полу меж ножек стульев, тянулись к высокому скособоченному шкафу. Ася прилегла на кушетку бочком, а человек в голубой шапочке, чертыхаясь, принялся затягивать обрывки ремней вокруг Асиного живота, скрепляя куски медицинскими зажимами. Ремни срывались, уползали куда-то за спину, будто были живыми. Наконец кое-как удалось с ними справиться. Врач потянулся к панели, для Аси невидимой, что-то там принялся крутить. И тут, оглушительное, прорвалось в комнату: бах-бах-бах…

– Однако!.. Катерина! – крикнул врач зычно.

Из-за дверей, будто только и дожидавшись этого оклика, и там до той минуты стояла наизготовку, появилась худенькая девушка с черными до плеч из-под белой шапочки волосами и черными чуть косо прорезанными глазами.

– Да, Георгий Алексеич, – вымолвила она с какой-то восточной покорностью, и в то же время что-то веселое, лукавое мелькнуло в темных ее глазах.

– Ты только посмотри! Послушай! Сердце!

– Где?

– Да тут!

И Алексеич почему-то ткнул пальцем в безликий серый шкаф, как будто чудо относилось к этому шкафу, и там в самом деле объявилось настоящее стучащее живое сердце.

– Так там ребенок, – с лукавою улыбкой и нимало не удивляясь, сообщила Катерина.

Казалось, врач и сам наконец поверил.

– Зачем вам ребенок? – спросил он с какою-то тоскою, вглядываясь в Асино лицо, будто силился что-то разглядеть, разгадать.

– Не знаю… – Ася недоуменно вздернула плечи и тут же вся скрючилась от накатившейся боли.

– Катерина, ты что-нибудь понимаешь? – обратился Алексеич вновь к черноглазой.

– Понимаю, Георгий Алексеич.

– Да? Занятно. А как же открытие века? Живые вещи? Что ж теперь, возврат к старому, да? А мы?…

Он отстегнул ремни и махнул рукой, отпуская: идите, мол…

И уже одной Катерине, решив, что Ася вышла и не слышит, сообщил, вздыхая:

– А моя очередь на видик так и не подошла.

– Так вам холодильник в том году достался…

– Так в том году!..

* * *

В коридоре на каталке, накрытая линялыми от частых стирок одеялом, лежала женщина с хвостиком. Лицо было влажное и мятое, и волосы тоже влажные, и косами свесились на одну сторону. В изголовье, под клеенку затолкнутые, высовывались тапочки.

Ася остановилась.

– Ну как?

Женщина разлепила глаза, мутная мгновенная улыбка скользнула по белым губам.

– Он там… – она повела глазами, показывая в сторону ближней комнаты. – Показали сразу же. Как родился. Еще в этой, в смазке. Противный, – женщина судорожно вздохнула. – А потом, как обмытый принесли… Такая прелесть! Маленький, конечно, очень. Но подрастет.

Женщина прикрыла глаза. В белом больничном свете лицо ее казалось прозрачным до синевы.

Ася оттолкнулась от каталки, как от пристани, и поплыла дальше по коридору, разгребая руками воздух, будто в самом деле плыла. Остановилась перевести дыхание. Против были двери. Как раз той комнатки, куда выносят рожденное. И тоже, как всюду здесь приоткрытые. В комнате, кроме ярко-белого, горел еще вовсе мертвый, синий свет. У стен – столы. Человек в белом халате склонился над чем-то… кем-то… Ася потянулась было разглядеть, но тут взгляд перебило – приметила она то, о чем говорила женщина на каталке, блаженно и умиротворенно улыбаясь. Маленький, темно-красный, прочти вишневый корпус. Темно-зеленый, слабо светящийся – значит, живой – экран. Новорожденный телевизор со смотанным и перевязанным, как пуповина, шнуром на боку. Тут же прилеплена – в трех местах – бирка с номером и фамилией матери. Ася почему-то вздрогнула и попятилась. Ей показалось, что телевизор сейчас закричит. Но в этой комнатке было тихо. Кричали – только там, до рождения. А после – тишина. Это-то так и поражало. Не было слабого, первого в жизни – ля, ля, ля… Требовательного плача существа, утомленного первым серьезным усилием.

Придерживая руками живот, Ася вернулась назад, в первую комнату. Здесь осталась только одна женщина – на койке у окна, у которой ожидался диван. Теперь ее наконец удостоили вниманием. Возле койки стояли двое – Георгий Алексеич и акушерка, но не Катерина, а та, что не вылезала из-за стола, сидела, покачивая полной ногой в лакированной туфельке.

– Соглашайтесь на кесарево, – хмуро бубнил Георгий Алексеич, и с тоскою оглядывал комнату, в которую пока больше никто не прибывал.

– Фиг вам! – взвыла женщина, вновь вскидываясь на кровати от очередного приступа боли. – Хитренькие какие! Диванчика моего захотелось! Нет! Нет! Нет!

Георгий Алексеич отошел от нее с кислою миной.

– За сегодня – ни одного отказа, – торопливым шепотом сообщила акушерка. – Поумнели все. За большое не хватаются, рожают поменьше и подороже. Ну разве что какие патологии. Так ведь с патологией – так и работать будет хреново…

На секунду она запнулась, и, бесцеремонно глянув на Асю, почти не сбавляя голоса, спросила:

– А эта? Точно родит? Без кесарева?

Георгий Алексеич мельком глянул на Асю и, отвернувшись пробормотал негромко:

– Да хоть и с кесаревым, вам ее добычи не надо, – и, повернувшись к женщине с диванчиком, проговорил хмуро:

– Ну, вставай, пошли…

* * *

Ася лежала и прислушивалась. Ей казалось, что сейчас из родилки должны раздаться дикие вопли. Но было как будто тихо. Относительно, конечно. Из-за дверей прорывались отдельные вскрики и фразы. Надо всем доминировал низкий женский голос.

Потом возник какой-то переполох, движение.

Короткий взвизг, и – как будто тишина. Холодная. Без жизни… Это Ася почувствовала отчетливо…

Больше Ася ничего не поняла. Когда ее повели в родилку, навстречу попалась акушерка с тазиком, наполненным опилками, щепками, и лохмотьями, пропитанными кровью. Это все, что осталось от диванчика. Пришлось распилить. Медициной такое допускалось…

…Единственный ребенок родился утром.