Книга: Тупо в синем и в кедах - Марианна Гончарова

"Тупо в синем и в кедах" — это почти до самого конца дневник. Дневник прелестной, хрупкой (во всех смыслах) девочки Лизы Бернадской, хроника ее возвращения в жизнь. Она возвращается в обычную подростковую жизнь с уроками, подружками и влюбленностями, с чаепитиями в саду, с поездками в деревню и походами по магазинам. Все это (кроме, пожалуй, магазинов) —  чудо, сказка, счастье. Пять лет своего детства она провела в больницах, в их тошном бреду, там, где все белое, где боль постоянна. Там, где тебя при тебе называют "она" или "больная" и работают санитарки, которым "даже и крокодила нельзя доверить с насморком, потому что и крокодила жаль". И все эти годы ты непонятно на кого похожа — то ли ты лысая девочка, то ли "пацик", то ли непонятно кто. А твоя семья тем временем живет и горит только страстным желанием тебя спасти, и в этом горении тает, как свечка, разоряется, теряет квартиру и родной город, в котором больше негде жить.

И все-таки, как обычно бывает в мире волшебницы Гончаровой, все оборачивается как-то так, что чудесным образом пятилетняя зима сменяется весной. Робкой поначалу. Но уже сам воздух пахнет весной. И небо меняет свой цвет... И этот процесс уже не удержать! И измученная семья находит новый дом, и Лиза заново учится жить, ходить по улице, строить планы и вообще всему-всему... 

Вот такая —  частично — фабула. Это, наверное, модная сегодня тема: подросток и смерть. Но у Гончаровой всегда все по-своему, так прозрачно и хрустально, что было бы прямо кощунством заподозрить ее в желании следовать моде. Очень она искренняя, Гончарова. 

И сначала, когда я только начала читать эту коротенькую повесть, я летала вместе с ней в облаках поэзии. Кстати, в книге есть несколько совершенно замечательных стихов от совершенно замечательных, неизвестных мне прежде поэтов. Вот же ведь, век живи — век учись: а я только что успела подумать, что поэзия сегодня умерла. Да ничего подобного. Вот, выписала: Марк Тихвинский (стихотворение «Говорить, говорить, говорить...»), Лина Костенко (в переводах с украинского С. Соложенкиной, стихотворение «Вот встретились, и негде им присесть...»), Марина Бородецкая (стихотворение «Я хотела убежать в книжку...»).

И еще сначала, когда я только начала читать, я подумала в какой-то момент, что в этой вещи Гончарова напоминает ранние рассказы Дины Рубиной — те первые, ташкентские, похожие на пригоршни воды из родника. Тут было то же дивное сочетание поэзии, скрытой грусти и готовности открыться, распахнуться  навстречу радости, и та же снежная чистота, и то же сладко-томительное ожидание чего-то прекрасного, и тонкий добрый юмор. И нежная любовь ко всему сушему. И то же умение писать о счастливых семьях и совершенно прекрасных душой людях без малейшей приторности и духа "святошных рассказов". 

Но мало-помалу... Очарование стало гаснуть. И вода из родника уже не так блистала в руках. Я даже поймала себя на том, что считаю страницы: сколько еще читать осталось. И количество страниц впереди меня не радовало... Наверное, это первая вещь у Марианны Гончаровой, которая мне не очень понравилась. Добавим синдром завышенных ожиданий — и... 

Я даже подумала было, что, наверное, Гончаровой не дается крупная форма. Но тут же вспомнила, что мои любимые у нее вещи — как раз повести: божественные совершенно "Персеиды" и сказочно-грустный "Дракон из Перкалаба". 

Но эта повесть в какой-то момент перестала лететь и начала казаться затянутой. Потом я обратила внимание на то, что главные герои настолько идеальны (хотя все — разные), что ни в одном из них нет ни одного недостатка. Вообще. Особенно их нет в Мистере Гослине, двухлетнем гении, философе и поэте, который, конечно, делает всякие забавные детские глупости, например, кладет письмо для Деда Мороза в морозилку, но... Позвольте. Это же значит, что в два года он умеет писать! Впрочем, он умеет еще столько всего... Он даже дает совет пожилому англичанину насчет любви. По-английски, конечно. И вообще, этот совершенно очаровательный малолетний Омар Хайям — это такой волшебный ребенок, которого можно только выдумать, вымечтать и сочинить. Впрочем, в этом он не отличается от своей семьи, в которой только у одного человека есть один недостаток: человек этот — Лиза, а недостаток состоит в том, что она в начале своего возвращения к живым выражается не очень литературно. Не то чтобы она говорила пошло и грубо, конечно, нет. Просто в ее лексиконе, и то лишь поначалу, присутствуют такие ужасные слова, как "затупила", "лайкали" и "капец". Вот такая большая проблема.

Но это ничего. Зато все остальные — безукоризненны. Они даже накрывают праздничный стол с льняными салфетками в кольцах. К сожалению, не серебряных — те пришлось отдать на лечение Лизы. Но мельхиоровые-то остались! 

Ужасно, но я никогда, кажется, не сидела за столом, где лежали бы салфетки в кольцах. Ни в одном ресторане. Не доросла...(

И, наконец, я обратила внимание на то, что почти все — за исключением, пожалуй, двух человек, учительницы и пожилого англичанина, — все герои четко делятся на очень хороших и очень плохих. Ангелы — направо. Сволочи — налево. Без полутонов. Собственно, и жизнь кажется именно такой, лишенной полутонов. Сплошь жесткие антитезы: есть больницы, страшная болезнь, близость смерти — и безмятежное счастье. Есть война — и безмятежное счастье. Есть гады, отбирающие у несчастной семьи квартиру, — и вокруг них только чудесные благородные люди. И безмятежное счастье. Есть безжалостная травля девчонки всем классом — и безмятежное счастье. Там, где безмятежное счастье, все идет так, как надо: там ты еще не успела начать мечтать о любви — а она уже к тебе приходит, да какая... Ты еще ходишь среди людей в маске и лысая, а в тебе уже видят будущую красавицу и предлагают сниматься в рекламе, завтра, не дожидаясь, пока волосы отрастут. И друзья у тебя — потрясающие. И семья. И Агнешка. И miss Pauline. А уж Мистер Гослин... Стоп, мы уже говорили о Мистере Гослине, самом невероятном книжном карапузе из всех книжных карапузов. 

В общем, наверное, я жестокий, черствый человек, но в итоге с книгой меня примирили последние страницы, полные тревоги, боли и страшного ощущения ненадежности всего, что мы любим. Не потому, что эти страницы показались какими-то особенно искренними и честными: нет, они мне показались отчасти преувеличенными. Но —  чувство, которое было в них, и которое они вызывали в ответ, было сильным, и вот оно было честным. А самым сильным, что-то сжавшим внутри, стало последнее предложение. Потому что оно не закончено. Открытый финал. 

После такого финала книгу забыть не получится. Это такой серьезный удар читателю под дых. Только так и можно было закончить эту книгу. 

Ну, а потом повесть закончилась... 

И я с почти ничем уже не омрачаемым наслаждением погрузилась в россыпь гончаровских рассказов.  И ничего, что три из них я уже читала в других сборниках. Я была рада встрече с ними, как старым друзьям. И из каждого, из каждого практически рассказа, читая в электронке, выписывала большие цитаты — по пять, по шесть на коротенький рассказ. Мне не очень понравились два предпоследних рассказа: в одном, про поезд, мне показался фальшивым конец, а в другом уж очень поцарапало то, как человек, настолько сильно влюбленный в животных, может эдак слегка презирать людей — тех людей, которые животных любят меньше, чем автор, а иногда даже боятся, жалкие. Но хватит критики! Остальные-то рассказы совершенно великолепны. Я хохотала до слез, читая "Левый автобус", и таяла от умиления, читая «Жмелика». Я снова — после "Дракона из Перкалаба" — очаровывалась магией Карпат, читая "Полонину". И у меня сжималось сердце, когда я читала "Янкель, инклоц ин барабан". Этот "Янкель..." своим сдержанным трагизмом, да и отчасти сюжетной идеей похож на один из самых печальных фильмов на свете — на "Прерванный шаг аиста" Тео Ангелопулоса. Но Гончарова не Ангелопулос, она к своим героям всегда нежна и милосердна, и под конец она берет и делает из Ангелопулоса немного Кустурицу. И эти ее божественные модерации от печали к комизму и обратно, от торжества к печали, эта игра на полутонах, —  так тонки, естественны и филигранны, что от нежности и восхищения захватывает дух. 

А еще я все время порывалась разбудить сладко спящего мужа, чтобы зачитать ему что-нибудь смешное из "Тети Дины Школьник", или из "Аллес гемахт, Маргарита Пална!", или из «Там снег», или из «Петя Довжик и крылатая девочка». Или из "Утреннего разговора с Моцартом", в котором невероятная в своем гусарском великолепии гулянка пьяного от валерьянки кота потом переходит к чистейшей, беспримерной и очень искренней, глубокой грусти... И переход этот так легок и изящен, будто катится сверкающая капля воды по бархату. 

И все это можно читать и перечитывать бесконечно. Потому что, что ни говори, все-таки она волшебница, эта Марианна Гончарова. 

P.S. Сейчас перелистала электронные страницы, чтобы проверить имена поэтов, погрузилась снова ненадолго в мир «Тупо в синем...» и подумала, что несмотря на все сказанные мной нехорошие слова, это такой мир, в котором, что бы там ни было, хочется жить. Хочется рядом с этими людьми хотя бы постоять. Которые способны на что-нибудь, например, такое: «Однажды я спросила Агнешку, не пыталась ли она вызвать на своих спиритических сеансах деда. Она прямо ахнула в ответ: ну что ты, — воскликнула, — зачем? Он же там с Лизой! Я, дикая и совершенно несентиментальная, погладила ее по огненной, крашенной в цвет борща голове. Ну, чтобы она знала, что я ее ужасно люблю. И все мы». А Лиза — это первая жена деда, которого потом спасла, вытащила из болезни от тоски Агнешка, которая безумно любила его все те годы, что были им отведены. Но вот — даже не пыталась претендовать на законное место рядом с ним и его обожаемой Лизой… Лишенная, как и все эти бескорыстные до бесплотности гончаровские герои, малейшей склонности к мещанскому собственничеству. Да, хотелось бы жить рядом с такими людьми. Ну, пусть это иллюзия и мечта. Но ведь вся поэзия, даже если она в прозе, — это иллюзия и мечта.

P.P.S. И совершенно права Елена Р.: повесть о Лизе Бернадской стоило бы включить в школьную программу. 

«…мне бы хотелось, чтобы в стихах была магия, волшебство, чтобы они трогали меня как музыка…А в стихах Бродского – Шнитке…ни одного, ни второго я пока не понимаю».

Ты очень сильная. Очень. Ты так просто пишешь о том, от чего мурашки по коже. Вот твоя первая победа – отпустили одну на уроки английского к Полине. Всего-то выйти из дома и завернуть за угол. Пока ещё в маске. Но и это подвиг. А для тебя и радость новой жизни. Кажется, она повернулась к лучшему, хотя так много потеряно… И даже деньги частенько вытаскиваются твоими родителями из отложенных на «светлое будущее». А ведь оно, это будущее, для тебя в каждой минуте, когда ты просто дышишь, просто живёшь. Нет, этого ты не пишешь, это я. Ты только иногда откладываешь записи, потому что вдруг затошнило. Хочется верить, что так теперь будет всегда. Да и как иначе, когда вокруг тебя столько прекрасных людей. Ты словно притягиваешь их, как магнит. Маленький, хрупкий магнит с прозрачными руками и без волос… Столько людей вокруг, готовых помочь, поддержать, кажется, что только из таких и состоит мир. Увы, это не так. И тебе пришлось это испытать на себе. Это ужасно несправедливо, ведь и так ты столько перенесла. Как же так?! В твой последний школьный год (да, тебе даже разрешили пойти в школу на новом месте), перед самым выпускным вдруг войдёт в твою жизнь страшное слово bulling. Ты не будешь знать, как с ним бороться и что делать. А кто знает?! Записи ведь теперь ты тоже пишешь только для себя. Как жаль, что кто-то считает невинной шалостью гадкие вещи. Что толку потом говорить «мы не думали», «мы не знали». Что толку идти на выпускной «тупо в синем и в кедах»… Прости, Лиза

Есть ли шанс у Вики-Рены однажды почувствовать, как накрывает от стихов или хорошей музыки? Есть ли у них шанс почувствовать невероятное стремление что-то изменить, узнать, постичь? Есть ли у них хоть какой-нибудь шанс? Какие ужасные чувства они пробуждают своей глупостью.

Интересно было наблюдать за метаморфозой, произошедшей в отношении главной героини (Лизы Бернадской) к «Горе» (Горпине Дмитриевне, учительнице по химии). Когда читаешь такие повести, то «не так холодно спине от одиночества» и непонимания в современном мире потребления и мамоны. И напоследок цитаты, которые вместо тысячи слов:

Как может такое существовать в одном мире: "Божья благодать" и такой адский сволочизм и несправедливость? Я потом лежу и ещё долго плачу в одиночестве. Чтобы уши были мокрые и чтобы наконец перестать ненавидеть некоторых людей.

Дедушка сказал: "Ничего нет лучше обыкновенной жизни". Я тоже так считаю. Но не сказала ему ничего, потому что у них не принято перебивать старших даже тогда, когда они молчат.

Из аннотации можно узнать, что ждёт нас настоящая тёплая история, которая не просто согреет и забудется, а оставит свой след, встряхнёт. И не соврали. Правда. Повесть – это дневник, дневник Лизы Бернадской, девочки – подростка, которая несколько лет была «под водой», а теперь снова осторожно возвращается к «нормальной» жизни. Здесь не будет дат, а будут хештеги, ибо даты писать не хочется. А почему бы и нет? Изначально дневник так же читает и правит некая miss Pauline (кто эта таинственная женщина – см. повесть «Тупо в синем и кедах»), для неё же пишутся эссе на английском, а ещё – по крохе, как будто незаметно, меняется сама речь. Пропадают слова-паразиты, сленг, изменяется построение речи, расширяется словарный запас. Всё по крошке, кажется, и не меняется ничего, если не сравнить первую запись Лизы и её более поздние. По хештегам/темам мы знакомимся со всей её семьей: должна признаться, что это просто великолепные, настоящие любящие люди; их интересы, разговоры, быт, отношение друг к другу вызывали у меня где-то внутри укол ревности – так хотелось тоже оказаться в этом кругу, среди этих людей. Здесь всё – жизнь, обыденная для нас на первый взгляд, с событиями, которые присутствовали в жизни каждого (будь то первая любовь, новые друзья, недопонимание, расставание), и в то же время борьба за неё, с которой, искренне надеюсь, никто из нас не столкнётся.

Повествование, события, люди – всё настоящее, неподдельное. Давно со мной не было такого, что я могла посмеяться в голос или же широко улыбнуться, читая. Давно так отчаянно не хотелось заплакать и не уметь сдержать себя в транспорте. И давно, очень давно незнакомые люди, изредка читающие через плечо, не просили сказать название книги и её автора.

Повесть о Лизе – такая настоящая, грустная и радостная одновременно, поцарапала мне сердце. Я бы искренне хотела, чтобы о ней узнало как можно больше читателей.