Текст книги "Чудеса специальным рейсом (сборник)"

На рыбалку

Нет, нельзя сказать, что Милик жил совсем уж без увлечений. Кроссворды разгадывать, преферанс и Людочка Вишняк, очень даже симпатичное и непритязательное увлечение.

Но на его, Милика, новой работе есть курилка. И в этой курилке Милик узнал для себя много новых и волшебных слов: поклевка, мотыль, мормышка, поплавок и еще немало загадочного и манящего. В общем, через месяц он напросился на рыбалку. Коллеги предупредили: ждем три минуты ровно, в 5.03 уезжаем.

Вот с этим «ровно» у Милика были проблемы. Сам он не проснется ни за что. Разбудить его некому. Кроме будильника и папы. Встать утром по будильнику – целый день быть больным, дерганым, сердце заходится, а внутри екает от пережитого утреннего страха, закрепленного еще в детстве и юности ежедневными подъемами в школу и в институт.

Будильник отпадает. Встать по будильнику – зачеркнуть такой значительный в его жизни день.

Папа, Марк Борисович, к изумлению Милика, легко согласился. Он всегда просыпался когда нужно. И когда жена была рядом, и потом, когда они с Миликом остались вдвоем. Ну да, он разбудит сына в полпятого утра. Конечно! На большое дело идет! Первый в нашем роду. Конечно, разбудит. Но с условием. Отца Милик берет с собой. Жизнь прожил – а на рыбалке ни разу не был.

Улеглись пораньше. Милик – в своей комнате. Папа у себя.

Милику не спалось. Было тревожно. А вдруг папа проспит?! Никогда не просыпал. А сейчас, как назло, проспит. Тогда все! Позор! Ты мужчина или?.. Получается – или. Засмеют! Придется уйти с работы. Уехать из города. Оставить все… Людочку… Преферанс… Милика бросило в жар. На всякий случай он завел злополучный будильник на 4.30 и на цыпочках, чтоб не разбудить папу, прошел в его комнату и поставил часы на тумбочку рядом с кроватью.

Марк Борисович спал плохо. А громкий цокот старых часов и вовсе разбудил его. Нет, подумал он, раз Милик в их команде главный, пусть эта адская машинка стучит ему. А он, Марк Борисович, и так проснется. Без будильника. Марк Борисович тихонько перенес часы в комнату сына и поставил их на ночной столик.

А Милик не спал. Он бдил! Ах хитрец папаша, шептал он, качая головой. Ах хитрец! Напросился, а будильник ему подсовывает. Ему, главному выезжающему на рыбалку! Возмущение не давало уснуть. Он терпеливо ждал. Через час Милик, злорадно хихикая, перенес часы к отцу.

Ха-ха! Как это в песне поется? «Если все не та-ак? Если все ина-а-че?» Да разве Марк Борисович будет спать, хорошо зная своего сына? Марк Борисович – человек организованный, цельный. И всегда все доводит до конца!

И когда Милик еще корчился от смеха под одеялом, на порог его комнаты вполз лазутчик. По-пластунски. Тихо. В пижаме. Будильник он держал в высоко поднятой правой руке. Как связку противотанковых гранат. Лазутчик сопел и шептал проклятья. Поставив будильник на столик сына, Марк Борисович, ловко извиваясь, уполз.

Террорист! Опасный! Обезумевший! Фанатик! Милик комкал в руках одеяло и шипел от негодования. Хочешь рыбалку? Получишь! Ты получишь!

Милик сел. Милик встал. Милик постоял. И вышел на балкон. Воображение рисовало ему разные картины. Например. Приезжают его сотрудники, бывалые рыбаки, обветренные сильные мужчины. А тут его папа… С рюкзаком, в панамке. А они сурово: мол, вы кто? С кем? Мы вас не приглашали на наше большое опасное дело. А папаша хнычет: вот, мол, я с Миликом. А Милик тут и скажет: «А будильник, папа?! Ты помнишь будильник?!»

Конечно, он возьмет папу на рыбалку. Он скажет: да ладно, ребята, берем его. А потому что он, Милик, благородный человек, не то что…

Милик перекипел. Успокоился. И решил – пора!

Так бесплотны только тени предков на спиралях наших воспоминаний. Так бесшумны только индейцы на тропе охоты.

«Получи, Усама!!!» – Милик, не дыша, поставил часы на тумбочку и легко, по-оленьи ускакал к себе. Спать.

Ровно через час загремел будильник. Прямо в ухо Милику. Но, утомленный ночной борьбой, он спал мертвым сном.

Что касается папы, то он храпел так, что заглушил бы и сорок будильников.

Обоим снилось одно и то же: как они подсекли и тащат из бурлящей воды огромную рыбу…

Такая пара
(Монолог)

…Я про них знаю все. Абсолютно все.

Нет, Ева умом понимала, что, конечно, Пава не идеал. Но сердцу разве прикажешь? Не люби Паву! Не люби!!! Так она его очень любила. Очень. И он ее.

Да, Пава был не идеал. Мелкий, сутулый. И нос валялся у него на лице. И уши где-то развевались за спиной. И волосы росли кустами. Но зато чувствительный, тонкий такой, знаете, и легкий, как птица небольшая. Например, пингвин. Ой. Бросьте мне тут… Птица – не птица… Ну гусь! Гусь. Устраивает вас? Он был легкий, как гусь. Можно было, если что, и ущипнуть, и отшлепать его. И места он много не занимал. Свернется в кровати и потеряется. Ева ищет его по всей квартире. Ищет его: «Пава! Пава! Где ты, Пава мой?»

И, как ни странно, от него, такого беспородного, получалися красивые и мальчики, и девочки. Очень даже сортовые дети получалися.

Да, еще беда: он был страшный грязнуля. Наверное, самый грязный грязнуля на планете. Иногда Ева прихватывала его врасплох в ванной и умоляла пылко:

– Пава! Ну ты уже около воды. Ну помойся хотя бы до локтя.

На что Пава, добрый Пава (он так не хотел огорчать жену, он же так ее любил) спрашивал осторожно:

– Откудова, Евочка, до локтя? С пальцев рук – до локтя?

И Ева уже выходила из себя:

– Нет! – кричала она. – С пальцев ног и до локтя! Или хотя бы с головы и до локтя!

И проклинала Паву гневно. Так проклинала эта Ева:

– Чтоб ты не дождал умереть!!!

Вот так. Ужас какая эта Ева. Ох и рот! Ну и рот! Чтоб она маленькая с ума сошла. А то сейчас такая большая, такая красивая, что уже жалко. Но это ж она так любила. Уже как умела. А он, конечно же, страдал.

Но зато он был такой терпеливый, этот Пава. Он так нежно относился к Евиной прабабушке. Когда он перевозил Евину прабабушку, все Черновцы бежали за машиной. Думали, что переезжает свалка. Потому что Пава согласился взять все! Вы не знаете Евину прабабушку. Чтоб иметь с ней дело, надо сначала хорошо покушать. Она захотела взять все свои старые вещи. И даже дубовый стол с конторкой своего прадедушки. Поняли? Дубовый стол по имени Падла. Потому что он занимал полкомнаты, и все бились об углы. Только Пава не роптал, он воздевал очи к потолку и просил, чтобы тихо, а то прадедушка Евиной прабабушки может прогневаться и наслать, например, дождь. На Паву. А Пава воду не любил. Говорила вам про воду?

И еще коты. Это уже Еве надо было где-то добывать другую чашу терпения. Потому что ее – лопнула. Кот Рубль и кошка Два-Рубля. Пава, такой изобретательный, фантазии не хватило, назвал их по цене, которую ему какой-то алкаш заломил за этих тигров. Нет, надо было купить обоих! Так слушайте, Пава объяснил просто. Что он не хотел разлучать брата и сестру. Слышали? А то они бы стали разыскивать друг друга через Красный Крест. На предмет воссоединения семьи! Эти Рубли, эта наглая, шкодливая, вороватая банда порвала всю мебель, разодрала новый Евин кожаный пиджак, уничтожила обои. И Два-Рубля научилася открывать холодильник. А линяли! Как наш старый тополь в мае!

– Пава! – кричала с балкона несчастная Ева. – Вытряхнись, Пава! Ты же увесь у Рублях.

Ну тут уже соседи проявляли недовольство: кому понравится чужое благосостояние? Писали анонимки, и если честно – было про что. Про Еву.

И теперь Ева. Так, Ева. Она окончила цирковое училище. Отделение эксцентрики. И, конечно, сначала работала в литейном цеху нашего авиационного завода и делала плуги. И этими плугами Ева обеспечивала Кубу. Но вы же не забывайте про Евино образование. Вскоре она уже стала работать почти по специальности. Гнать самогон из томатной пасты. В лаборатории завода. А так, по мелочам, штамповала на том секретном, всем Черновцам известном ракетном станке ТСП-753 дробь 79 крышки для закруток. Продавала соседям.

И спрошу я вас: что, они плохо жили? Ну да, Ева выпивала по чуть-чуть от нервов. Бывало, шлепнет – и теряет челюсть. Но это ничего. У нее было две. Одна запасная. Та потеряется. Эта найдется. Пава очень огорчался и иногда говорил ей:

– Ева-Ева…

Ничего. Зато она хорошо зарабатывала. И Пава тоже, в профсоюзе там кем-то. Списки проверял. И еще числился матросом-спасателем на Пруту. Старшим. Нет, ради бога, плавать он не умел. Боялся. Я про воду же говорила.

А теперь скажите: почему этот суд? И почему они, Пава и Ева, разводятся на старости лет?! Когда уже надо держаться вместе и на всякий случай где-то поблизости иметь стакан воды. Чтоб подать. Конечно, можно одному бросить пить, а другому начать мыться. Но бывают разве люди без недостатков? Они говорят – хотят пожить по-человечески. Нет, вы послушайте, они хотят пожить… по-человечески… Ай, дураки-дураки… Вот дураки… Такая пара… Такая пара…

Схватка

Зюня Горецкий был хитер. Но Зюнин тесть Серапион был в тысячу раз хитрее. Даже еще больше. Он был хитрый, как инквизитор. Зюня тут недавно читал в журнале, как инквизиторы людям не в глаза смотрели, а наоборот – в переносицу! Ты-то думаешь, он такой искренний, душевный, тебе в зеркало души. Ан нет! Вот так и Зюнин тесть Серапион. Усталым голоском – уезжаю, говорит. В кои веки путевку горящую в Ялту предложили.

– А машина, Серапион?! Я ж ее сам чиню. И красил недавно. А? Машину-то оставь мне, – просит Зюня. – Машина же нужна. Нюсю, жену, на дачу возить и вообще. Да мало ли… Когда машина есть.

А Серапион промеж Зюниных глаз уставился и отвечает уклончиво:

– Я ее в гараж поставил, чтоб не заржавела. А ключи я тебе, Зюня, отдам. Когда уезжать буду. А сейчас полежу. Что-то полежать мне охота.

Полежал. А ночью и удрал! Проснулся Зюня – и нет моей кисочки. Ни вещичек его, ни записочки. А тем более ключей от гаража и автомобиля. Весь дом перерыли – нету. Хорошо, Нюся Зюнина знала, в каком санатории Серапион отдыхать будет. От ратных дел. Дали телеграмму. Срочную. «Где ключи, Серапион?» А тот, ну подлец! Обратно им телеграмму, что такой гражданин Серапион Михайлович Марусик тут совсем и не проживает вовсе. Нет, ну видели?! Дурочку включил Серапион. Он не проживает, голландец летучий!

Милиционер у Зюни был знакомый. Говорит, а мы его по своим каналам. Зюня по спецканалу: батя, ключи где? А то совсем уже! Тут Серапион и объявился. Пришло от него: мол, не скажу, машина моя. А то хуже будет! Не дам, и все!

Ах ты происк жадный! Но Зюня же тоже хитрый. Спокойно идет на телеграф и дает еще одну телеграмму: «Батя, в Черновцах ливни. Твою машину залило. Чтоб знал!»

Вот тут запаниковал Серапион. Но не до конца. Дает еще одну телеграмму: «Вызывайте Прозапаса. Пусть подтвердит, что залило».

Прозапас – Серапионов друг. Троллейбусный контролер. И не пьет! Правильно Серапион все рассчитал. Но то место в жизни еще есть всегда. Зюня ночью стал ведра с водой таскать и поливать Серапионов гараж со всех сторон. Даже на крышу залез и оттуда лил для убедительности.

Наутро пришел Прозапас. И что занятно, совсем не удивился, что годовой уровень осадков выпал за одну ночь на отдельно взятый гараж. Ну и правильно! Его послали проверить гараж Серапиона? Так он и проверил. Подтвердил. А на другие гаражи он и не смотрел. Был потрясен разрушениями, нанесенными стихией. А уж соседи жалели! Так жалели! Зюня еле дождался, чтоб все удивляться перестали и ушли. Тогда он мигом на телеграф – и молнию: «Прозапас подтверждает. Соседи тоже. Особенно баба Тося Перемыкайлиха».

Сдался Серапион. Знал, что перехитрил его Зюня. Доказать не мог. Ладно, написал, иди к Кравцам, скажи: «Серапион сказал, вы знаете, что делать».

Зюня поехал. Далеко, по жаре, на Клокучку. Там собаки его чуть не съели. Пришел к Кравцам, сказал пароль. Кравчиха сняла с гвоздика ключи и отдала. Так просто. После всего. Сняла с гвоздика и отдала. Еще и зевнула. На погоду, наверное.

Ехал Зюня назад и думал: где ж ты, моя жизнь молодая спортивная? И еще думал. Что пора свою машину покупать. Красную. И чтоб тестю не давать. И так ему эта мысль понравилась, что двухчасовая дорога домой короткой показалась. Шел он к гаражу. И не спешил. А куда спешить? Машина-то вот она, под руками. Еще с соседями поговорил. А потом так, вроде нехотя, гараж открыл. А там… Ах ты!!! А вот тебе, Зюня, компот с помидорами, два мешка. Привет от Серапиона! Гараж – пустой!!! А на стене мелом: «Ну, я поехал! А тебе, Зюнька, машину не дам! Понял? Так что давай! Ехай автобусом!»

Мужские слезы

Если не торопиться и все сначала, то позвоните в приемную дирекции Черновицкой макаронной фабрики. И ответит вам голос нежный, вкрадчивый, обволакивающий, сладкий. Секс-по-телефону рядом не лежал, не валялся. «Ал-л-ле-у… Черновицкое-акционерное-предприятие– по-производству-макаронных-изделий-слу-у-у-ша-ет!» И все сразу бегут туда. Посмотреть – кто! Кто она, гейша, гетера с голосом многообещающим? Кто?!

А там Гутта Сергеевна… Такая женщина… Красавица, конечно… Но… Статую Свободы видели когда-нибудь? По телевизору? Забудьте. А бокс? Нет, не женский. Смотрите? Вот! Она как Кличко! Причем оба. Вот такая. Но сентиментальна. Как крокодил. Чуть что, глаза ее огромные голубые слезами наполняются. Особенно когда музыку «Эммануэль» слушает. Или песню Иглесиаса: мол, я тебе просто звоню, чтоб сказать: «Ай лав ю». Гутта подпевает и ревмя ревет. Но при этом Гутта из породы женщин бойцовых. Две в одной.

Бывают же дамы… Подарки судьбы. Но кто вам сказал, что Гутта – подарок? Нет. Потому что счастливой быть не умеет. Совсем. Спрашивается, разве может Гутта быть счастливой, если муж ее вместо обещанной шубы покупает кузов для автомобиля!

А и действительно, к чему Гутте шуба? Ну да, обещал. Ну да, примеряла. И что? Она же в этой шубе как йети, снежный человек. А кузов… это же кузов!

А Гутта, хотя на работе и сладкоголоса, дома может вопить, как буревестник. Черной молнии подобный.

– Куда? На что я надену этот твой кузов?! – верещит Гутта.

Тут она права. На что бы ни надела она этот кузов, везде он будет мал. Тесен в груди, плечах, бедрах, коленях.

Ну что, поняли, отчего слезы? Правильно. Подозрительность.

Все, оказывается, очень просто и понятно. Муж Миша к Гутте интерес потерял. Мрачен, угрюм стал… В молодости он Гутту, хоть и как два Кличко, на руках носил. И щедр был, как султан. Подарки дарил. Проигрыватель «Рига», вазу напольную керамическую, портрет Есенина… И такой однажды момент был… Такой романтичный… Гутта, когда рассказывает подругам, всегда плачет от избытка чувств. Как-то пришла Гутта к Мише, на улицу Стасенко, 38, где он с мамой жил. А мама уехала в санаторий. А Миша подхватил ее, Гутту, на руки – и понес! Нес, нес… Сквозь одну дверь пронес. Сквозь другую… Стремительно так… И все под музыку. «Реквием» Моцарта. Мишка же музыку очень любит. И вот уж спальня… Последние двери. И не рассчитал Миша от счастья или еще из-за чего-то там – и бахнул он Гутту головой об косяк. Вот. Как романтично!

А сейчас что? По вечерам задерживаться стал, хитрит… Но Гутта тоже… Чего сидеть просто так, огорчаться. Решила поймать с поличным. Пару раз облавы делала. Как полагается. Со свидетелями… С понятыми… Не поймала. Но все равно надежды не потеряла. Стала по ночам бодрствовать. К Мишиному шепоту во сне прислушиваться, в карманах его записки с номерами телефонов искать. Улик не было. Но покоя тоже.

И тут подруга рассказала. Мол, приехала в город целительница одна. Из-под Фастова. И так она неподдельно мудра, что вчера взяла и учение написала. Даже два. О духовном росте женщины с избыточным весом. Ну чтоб страсть мужу вернуть. Все прямо про тебя с Мишей. Так вот, есть, Гутта, в горах Карпатских водопад, маленький, неприметный. «Чоловічі сльози» называется. Вот туда тебе надо трижды мужа своего окунуть с головой. Трижды. И он очистится. И увидит тебя, Гутта, как заново. Но хватает этого окунания, Гутта, всего на год. И через год его снова надо туда волочь и окунать. И стоит это озарение целительницы из-под Фастова, Гутта, сорок два доллара. Лично ей. А если не заплатишь, то не подействует…

Уговорить мужа оказалось очень легко. Отдохнуть в горах – что может быть лучше для рыболова Миши. Тем более на машине с новым кузовом.

Остановились они на ночь, где целительница велела. Гутта вечером пошепталась с хозяйкой. Та отнеслась с пониманием, поскольку в ее хате мужчины вообще не держались, и провела утром Гутту и Мишу к водопаду, щебеча: «Форель, форель…» Конечно, хоть и страшно было Гутте, но мужественно следовала она сценарию, целительницей разработанному. И ухнула она с берега прямо в водопад, крича: «Миша! Миша!» Ну и он за ней, спасать.

Риск, понятно, был страшный. Для кого? Для Миши, конечно. Гутта в том водопаде, как кит на мелководье. Которого «Гринпис» спасал. А Мише тяжко. Потому как количества вытесненной телом Гутты воды как раз хватило бы, чтобы Мишку утопить. Три раза он выныривал из потока, но до Гутты так и не доплыл. Чуть не погиб, болезный. Но Гутта, мужественная, сильная, большая и красивая Гутта, рассекая коленями течение коварной горной реки, добралась до него, нащупала ногою и выволокла сомлевшего на берег. Вот так.

А на следующий год не поехала Гутта с мужем в Карпаты. А зачем? Мишка теперь ей по гроб жизни обязан – Гутта его из водопада вытащила. Хоть и не Ниагара, но много мужиков, говорят, в том водопаде утопло. Потому и называется он в народе «Чоловічі (то есть в переводе с украинского – мужские) сльози».

Восток – дело тонкое

Динь-Ди-Линь в пижаме, или Как понять китайцев

Просыпаться ни свет ни заря – плохая привычка. Но иногда оправдывается.

Вот совсем недавно. Включаю рано утром телевизор. А там… Показывают: сидит такой меленький хрупкий аккуратненький мужичонка в оранжевой пижамке, несколько суховатый, заторможенный, с утомленным оливковым лицом. Монах из самого Китая! У нас на нашем местном телевидении! Сам! Ух ты! Чего вдруг? А с ним наш переводчик, тоже вроде из монахов, лысый, косит под китайца. И вот ведущая с гордостью объявляет мне (а кому же еще в субботу в семь утра?), что к нам в город по специальному приглашению, специальным рейсом, специально, чтобы участвовать в этой передаче (и специально, чтоб я это посмотрела и глубоко задумалась о человеческой природе Востока), прибыл настоятель одного из китайских горных монастырей господин (не помню, допустим, Динь-Ди-Линь) для обмена опытом. Каким именно опытом, ведущая не сообщила.

Китайчик сидит, как куколка шелкопряда, и даже не шевелится, будто ему все равно и не его сейчас приветствуют, и не его расхваливают. Ведущая звонким утренним голоском спрашивает: мол, глубокоуважаемый господин Динь-Ди-Линь, а не покажете ли какое-нибудь самое простое упражнение нашим телезрителям, чтобы они могли сохранить энергию и бодрость духа на весь день? Настоятель наконец кивнул, верней, медленно опустил и поднял веки, не произнеся ни слова, и ка-ак показа-ал! А чего ж не показать, правильно? Медленно уложил ручки под аккуратный животик, уютно поджал коленочки поудобнее, взглянул на ведущую с глубокой признательностью, счастливо вздохнул и закрыл глаза. Посопел еще чуток, поерзал, покряхтел, удобно усаживаясь. И все. Уснул.

Сидит и спит. Тихо-тихо. И все ждут. И те, что в кадре. И те, что за кадром. И те, что у экрана телевизора – то есть я. (В это время по другим программам уже музыкальные и юмористические передачи начались, это только я сижу просветляюсь.)

Камера недоуменно поразглядывала его и так и сяк, перевела вопросительно объектив с настоятеля на ведущую, а на ней уже лица нет, верней есть, но выражение лица совсем неконтролируемое: она, видимо, в этот момент в микрофон в своем ухе режиссера выслушивала, как правильно вопросы ставить гостям, специально прибывшим по специальным приглашениям специальным рейсом. Камера с непониманием потом на переводчика – мол, ну?! А тот уже привставать начал – то ли ноги уносить, то ли этого спящего красавца целовать, а то и пнуть, чтобы проснулся, но, поколебавшись немного, объяснил, что это… это такое специальное состояние, когда монах прогоняет через себя космическую энергию. Не-е-ет, это он не спи-и-ит, убеждает меня, недоверчивую, монах, ну что вы. Он же специально к вам на передачу специальным рейсом прилетел. Как же он спать может…

Ну как-как?! Думаю, притомился в дороге – дорога-то не близкая, из Китая в Карпаты: быстрые сборы, долгие проводы, горькие слезы, то да се… Вот и устал, бедолага. Словом, все десять минут этот дяденька сладко прокунял под потрясенным взглядом камеры да под тихие вялые разговоры ведущей и переводчика. И когда ведущая заканчивала этот сюжет – мол, у нас в гостях… – настоятель все еще блаженно подремывал, свистя носом, и глаза не открыл, чтоб с народом попрощаться…

Кстати, его потом на другие программы приглашали, чтоб специальный рейс хоть чуть-чуть окупить, – он и там доспал, болезный. За дополнительный гонорар. Вечером улетал к себе – наверняка вздремнул и в самолете. Так что домой в свой монастырь вернулся действительно полный энергии, взбодренный и отдохнувший.

Нет, никогда нам не понять китайцев.