Текст книги "Дороги в неизвестность (сборник)"

Какая бы он ни был большая сволочь, а он именно таким и был, для меня лично и для Клана он сделал много. За одну помощь в освоении коротких дорог я вполне мог бы простить все остальное. Он совсем плох, а с его смертью пауки могли повести себя непредсказуемо. Тогда надо будет уносить ноги всему Клану, и именно для создания запасной базы и приехали.

Встал я рано и первым делом отправился проведать лошадей. Это в автомобиле можно выключить двигатель, вытащить ключи и, хлопнув дверцей, идти по своим делам. Лошади требуют внимания и регулярно еды и воды. Да и желающие спереть единственное стоящее средство передвижения – что на равнинах, что в Зоне – всегда найдутся. Одна радость – лошадиных оборотней не существует, а то были бы большие проблемы. Ездить на себе такие бы ни за что не позволили, а любых неразумных родственников оборотни целенаправленно убивали.

Так что лошади к общему облегчению оставались рабочей скотиной – в меру умной и послушной хозяину. Впрочем, очень ценной, и оборотень, вздумавший засунуть в рот лошади железные удила и рвать ей рот, быстро бы получил по ушам от всех знакомых и не знакомых. Можно использовать только мягкие, кожаные, а самые хорошие наездники прекрасно обходились и вовсе без них. Обучение верховой езде у Народа начиналось с раннего детства, существовали даже особо ценимые Мастера своего дела, занимавшиеся по совместительству еще и разведением лошадей. Так что и сейчас за моей спиной улыбались и отпускали ехидные замечания.

Прыгун при виде меня явно обрадовался и требовательно полез к карману. Кусок хлеба, прихваченный мимоходом на кухне, он осторожно взял с руки и довольный принялся жевать. Лакомство достаточно редкое. На равнинах пшеницу почти не выращивают, причем из принципиальных соображений, запрещающих портить степь. А поля возле рощ небольшие, и до следующего урожая зерна всегда не хватает.

– Что, Зоя, добавили мы тебе работы? – не оборачиваясь, спросил я.

Уж что-что, а появление живого существа в паре метров от себя я пропустить не мог. До лучших воинов мне еще долго расти, но это уже на уровне рефлексов – требование постоянно быть настороже.

Она появилась рядом моментально, и вопросы больше не требовались. Сразу пришла уверенность, что ничего в этом сложного нет, а домовые для того и существуют, чтобы обиходить домашних бессловесных животных и следить за порядком в доме. Лошади вычищены, накормлены и напоены.

Зоя жестом «внимание» из языка сигналов оборотней привлекла меня и начала очень быстро передавать – пальцы только и мелькали. Некоторые движения незнакомые, но по общему смыслу легко было догадаться. Иногда она, понимая, что до меня не дошло, повторяла все еще раз.

– Мы – то, что мы есть, и другого нам не дано. Ты уже не человек, но думаешь как они. Мне приятно, что ты помнил меня и весь мой род и даже думал, как сделать, чтобы нам всем было хорошо, и подарок твой приятен. Но это невозможно. Давным-давно, когда наши прародители еще были в силе, они хотели сделать себе помощников. Было два направления. Одно – вы, идеальные солдаты. Другое – мы. Помощники по дому. Вы хищники, которые не мыслят жизни без смертей. Мы заботимся о хозяйстве, и для нас убийство – это последнее из возможных действий. Мы слишком разные. А, кроме того, дерево-дом абсолютно не нуждается в нашей заботе. Оно само способно сообщить о своих нуждах и требованиях. Домовые ему без надобности. Рано или поздно неизбежен конфликт, а мы этого не любим и не хотим. Нам проще уйти от плохого хозяина, чем выяснять, кто прав. Домовой прав всегда, потому что он не может по-другому. Он знает, что нужно, чтобы в доме были довольство и порядок. С вами, такими как вы есть, мы просто не сможем ужиться. Значит, не надо и пробовать.

Она остановилась и внимательно посмотрела на меня.

– Ты можешь объяснить, откуда ты знаешь, кем я стал, и откуда ты знаешь об оборотнях? – с удивлением просигналил я, не пытаясь говорить вслух.

От нее пришло ощущение ласкового поглаживания по голове. Не то ребенка утешала, не то собаку почесала. Пальцы опять задвигались.

– Мы самые первые. Мы многое помним еще с тех времен. Помним и первых беспомощных оборотней, которые только появились на свет. Помним разные эксперименты. Нас никогда не стеснялись и никогда от нас ничего не скрывали. Что-то мы понимали, что-то нет, но физически не можем предать хозяина или разглашать его тайны. Такие мы есть. Поэтому и знаем многое, но дальше нас это не пойдет. В нас это заложено изначально, и жить самостоятельно не можем. Когда-то нас было несколько видов, но постепенно мы вымирали, потому что прародители погибли и некому стало служить. Приход людей для вида домовых – это большая удача. Они совсем не лучшее, что можно себе представить, но много лучше, чем было большинство прародителей. Нас очень мало, но численность медленно растет, и мы всегда будем на их стороне. Ты понял? Не на вашей. Вы младшие. Жестокие и часто злые, как бывают дети. Даже конь у тебя специально приучен лягаться и кусать чужих.

«Естественно, – подумал я, – он же боевой жеребец, а не тягловая скотина».

– Он, что…

От нее пошла такая волна насмешки, что я сразу понял глупость вопроса. Не родилась еще такая домашняя живность, с которой домовой справиться не сможет.

– Есть шанс, что от такого, как ты, станет только хуже, – жестом показала снова она, – но возможно и обратное. Мы можем видеть будущее, но слишком близко, и у него несколько вариантов. Ты не первый такой. Есть и другие, и от одного пришла удача.

– Эльфы?

– А это ты узнавай сам. Вмешиваться мы не будем. Мы служим, а не командуем.

Она улыбнулась и исчезла. Очередная демонстрация, что разговор окончен.

«Ха, – сообразил я. – Птицы поплыли, рыбы полетели, и Солнце остановилось в зените». Никогда и ни от кого не приходилось слышать, чтобы домовые по собственной инициативе закатывали «речи» с такими интересными подробностями. Язык жестов в принципе можно приравнять к речи, и никто меня теперь не убедит, что при желании домовые и по-русски заговорить не сумеют. Понимать, так точно понимают. Зое вполне до сих пор хватало передачи эмоций и образов. А тут явное желание точно донести мысль. И очень интересную мысль: есть здесь еще перевертыши, кроме меня. Что Старик говорил, так это не одно столетие прошло, а намек был достаточно ясный. Он есть, а не был. Четко настоящее время. Но только попробуй такого найти, если он не захочет.

Она видит то, что называется «тень оборотня», и сразу вычислила меня. А у меня четкой тени нет, я-то знаю. Это раз. Значит, она, скорее всего, может и любого меченого вычислить и, возможно, знает, что именно он может. Мне бы так!

Они видят будущее, это два. Что такое «близко» в их понимании – неизвестно. Может, день, а может, год или десяток лет. Если вдруг она не захочет меня пускать в дом, значит, я стал опасен для жильцов. А вот сейчас нет. Не может быть, чтобы не знала, о чем вчера вечером беседовали, тогда бы не стала разговаривать. Знает и именно поэтому предупредила. Мы, значит, хищники и потенциально опасны. Кто бы сомневался – такие и есть. Зарубить себе на носу: если в доме есть домовой – надо внимательно присмотреться к его поведению. Если я опасен для хозяев, это еще не значит, что они первые не начнут. Домовому без разницы, его задача беречь, а здесь интересная тонкость.

Они много должны знать, это три. Вот и еще одна задача на будущее – собрать все, что известно людям о домовых. Скорее всего, мизер. Даже Лена толком ничего не знает, одни слухи, но посоветоваться стоит. Кто бы мне еще пояснил, как Зоя исчезает и почему я ее живозапаха не чувствую? Вполне себе живая, теплая и материальная, еще два года назад убедился. Значит, умеет закрываться от меня или вообще постоянно ото всех. Очень любопытно. Нет уж. Не знаю, на что ты рассчитывала, но с племенем твоим я хочу познакомиться поближе.

Все уже собрались на кухне и завтракали остатками вчерашнего, включая и Красавицу, которая развалилась на пороге и ковырялась в специально поставленной для нее миске, выбирая куски повкуснее.

– Кто разрешил? – останавливаясь возле нее, спросил я.

– Лена, – торжествуя, мяукнула она.

– Хозяйка не знает наших законов, – пояснил я на Языке Народа. – Она думает, что ты вроде большой домашней кошки. А ты не член их семьи. Так что встала и пошла во двор.

Она обиженно уставилась на меня:

– Я ж не могу миску взять!

– Черепаха, – не повышая голоса, сказал я, и когда она повернулась в мою сторону: – Ты только мне разъясняешь традиции и законы, других это не касается?

Черепаха молча встала и, взяв миску, вышла за дверь. Мави демонстративно отвернулась и пошла следом.

– Сурово, – с уважением сказал Рафик, – а что ты им сказал?

– То, что они и так прекрасно знают, – садясь за стол, ответил я. – Ей не место в доме. Есть определенный этикет. К родственникам можно заходить свободно, у друзей положено спрашивать разрешение, а если предлагают чужие – надо спросить разрешение в семье.

– И где у нее родственники? – недовольно поинтересовалась Лена.

– Я у нее родственник. Опекун, отвечающий за поведение. Нарушение правил с ее стороны пачкает мою белоснежную репутацию. Вчера я ей ясно сказал – кушать на улице.

– То есть я не могу пригласить ее в свой дом?

Я посмотрел на нее внимательно.

– Ты можешь все что угодно, но есть определенные правила и выдумали их не из вредности. Это не симпатичный котенок, которого можно таскать за хвост. Впрочем, даже кошку не стоит раздражать – поцарапать может. А Мави гораздо опаснее. При всем своем уме в некоторых отношениях она остается опасным хищником, который может убить одним ударом. У нее работает сигнализация на «свой-чужой», а вы не знаете, что можно и что нельзя в общении с ней. Мы – гости, и только поэтому она еще не сломала что-то. В гостях положено вести себя прилично, если нет обратного указания. Но для своих она может быть очень назойливой и доставучей. Попробуй дать ей пинка – и останешься без ноги. Пинки раздавать имею право только я.

– И за что тебе такая привилегия?

– За то, – сообщил я, намазывая хлеб маслом и вытаскивая с тарелки засохший кусок сыра, – что я спас ей жизнь. Были бы у нее другие кровные родственники, она бы могла уйти к ним, но она в семье последняя и добровольно признала меня Вожаком. Если она захочет уйти – это ее право, но пока нет, будет подчиняться. Иерархия, ребята, – чтобы это понять, мне понадобилось намного больше года. На тебя все время смотрят и оценивают. Мой учитель вбивал в меня послушание палкой. Это не шутка. Именно палкой. Я дал слово, не очень понимая, что это значит. Они – знают. За нарушение приказа можно и убить без всяких последствий.

– Вот за то, что не послушалась? – недоверчиво переспросила Лена.

– Ну, не так буквально. Я Зверь, но я все-таки не зверь. Все зависит от поступка, но наказание будет обязательно. Тут главное, чтобы не столько больно было, сколько обидно. Каждый должен знать свое место в семье и верить, что вне ее старший встанет на твою защиту.

– Ты иногда как баран, – сердито сказала Койот. – Что в этом сложного? Транслировать во всеуслышание можешь, а обратиться к одному – нет. Представь себе мое лицо, сосредоточься и направляй мысли только в мою сторону. Представить можно, даже не видя, но на первый раз берешь за руку для лучшего контакта. Я сказала сосредоточиться, а не корчить идиотскую рожу!

– В чем дело? – резко спросил я, обращаясь к своим приемным сыновьям. Они вошли и, стараясь не обратить на себя внимания, попытались скользнуть вдоль стены. Не особо утруждаясь, я окрестил их Первым и Вторым, пообещав дать новые имена при совершении заслуживающего такого действия поступка. Девочка, естественно, стала Третьей.

Сейчас оба имели изрядно помятый вид, а у Первого под глазом наливался красивый фингал.

– Сюда!

Они подошли и встали на колени. Внимательно разглядев детей, я заметил непорядок.

– Где нож? Я тебя спрашиваю, Первый!

Нож у оборотня – это не детская игрушка. Его получают в девять лет, как только входят в возраст подростка. Девять лет – это тот момент, когда начинаешь перекидываться. У одних это случается раньше, у других позже. Все зависит от физического состояния. Так что нож – знак определенного положения. Отсутствие ножа – серьезный косяк и признание подчиненного положения по отношению к любому сверстнику, и даже к младшему, если у того нож есть. Они дарятся главой семьи и несут на себе знаки принадлежности к семье, роду, племени. Второй как раз входил в возраст, когда я так неудачно заехал в их рощу, и поэтому свой нож еще не получил.

– Кабан напал, – начал что-то бормотать он.

– Четко и ясно, что случилось.

Второй поднял голову и, уставившись мне в лицо, заявил:

– Кабан, сын Вздыбленного Коня, напал на нас. Он сказал, что мы теперь не из рода Волка, потому что ты не пойми кто, и Первый не имеет права на нож. Мы дрались, но ему уже пятнадцать, и он отобрал нож. – Он замолчал и продолжал смотреть с вызовом мне в лицо.

«А из этого будет толк, – довольно подумал я. – Настоящий волчонок».

– Ну, – спросил я уже вслух, – и почему мне не попытались сказать сразу?

Оба молчали. Впрочем, и так понятно, пока что я для них не пойми кто, да еще не слишком обращающий на них внимание.

– Приведите себя в порядок и ждите здесь, – сказал я, вставая. – Может, я и не лучший отец для вас, но уж какой есть. Подраться – это нормально, и можно не рассказывать, но это не просто драка, это оскорбление всех нас. Ты что, думал такое скрыть? А кто ты без ножа вообще? Сами придумайте себе наказание за глупость.

Была бы нормальная дверь, обязательно бы, выходя, хлопнул на прощание.

Я остановился у дерева Вздыбленного Коня и подозвал какого-то мелкого, возившегося рядом.

– Хозяина знаешь?

– Конечно, – отозвался он.

– Позови.

Я терпеливо ждал десять минут и уже начал раздумывать, не стоит ли наплевать на традиции и отправиться самому, когда Конь появился. Это был стандартный экземпляр оборотня за два метра ростом и килограммов на двадцать тяжелее меня, со сломанным очень давно носом и пудовыми кулаками. Небрежно ковыряясь в зубах, он уставился на меня и изрек:

– Что надо?

– Твой сын посмел отобрать у моего нож, подаренный после окончания детства. Это оскорбление для моей семьи. Так ведут себя псы, а не волки. У него нет понятия о правилах жизни Народа. Я пришел требовать извинений и виру.

Он аж подавился от негодования.

Вокруг стали собираться внимательно слушающие оборотни. Начиналось представление, а развлечений на равнинах, кроме войны и воровства лошадей, немного.

– Ты будешь учить меня традициям?! – дико завопил Конь. – Что ты знаешь о них? Да кто ты такой? Чужак! Тебе вообще здесь не место!

Наверное, он думал, что я, как принято, начну орать в ответ. А может, вообще не думал. Не похоже, что у него было много мозгов, я ведь пытался решить вопрос по-хорошему. Так что, не дожидаясь, пока из открытого рта выльется еще что-нибудь, я пробил ему двойку в челюсть и солнечное сплетение. Конь сложился как перочинный ножик и упал.

– Нож можно забрать только у пленного или убитого, – спокойно сообщил я публике. – Пленному не положено, а убитому он не нужен. – И повернулся к поверженному: – Ты объяснил это своему сыну? Нет? Ты не знаешь, в чем состоят обязанности отца и воина. – Я с размаху пнул его ногой в живот и торопливо отодвинулся, когда Коня бурно вырвало. – Или ты объяснил, но у тебя такой дебильный сын? За его поступки придется ответить тебе. – И я добавил еще раз. – Если воин оскорбил другого воина, – все так же для окружающих продолжил цитировать я, – он обязан ответить за свой поступок.

Хорошо иметь абсолютную память. При желании я мог бы сообщить и массу оговорок в данном правиле, выясняя, что такое оскорбление, но сейчас это не мое дело. Он нарвался, и я вправе забить придурка, если он не признает свою глубокую ошибку.

– Первое правило, – продолжил я нараспев, как учат детей, – за все нужно платить. Второе, – нагибаясь и вынимая из ножен на поясе Коня его клинок, – платить можно по-разному. – Я воткнул лезвие в стену и, напрягшись, сломал нож. – Третье: не желающий признать поражение, сам виноват в своем упрямстве. Умей оценить силы. Ты вставать собираешься? А признать, что виру теперь определит не паук, а я? Ну, как хочешь, – заявил я на его молчание, хоть и не был уверен, что он способен был сейчас хоть что-то понимать, и, взяв за шиворот, начал поднимать для дальнейшей показательной экзекуции.

Из толпы в мою сторону кинулся молодой парень. Пришлось уронить Коня и резко отодвинуться, иначе непременно очередной нож распорол бы мне живот. Парень по инерции проскочил мимо, а я перехватил руку и ударил под колено сзади, так что он воткнулся носом в траву.

– А ты, видимо, Кабан, – обрадованно сказал я и резко дернул зафиксированную руку вверх. Кость отчетливо треснула, и он потерял сознание.

– Вы видите, насколько отвратительно воспитание в этой семье? – патетически воскликнул я. – Двое воинов выясняют свои мелкие проблемы, а этот, – я наступил на левую руку и демонстративно начал давить пальцы, стараясь их переломать, – кидается с ножом без предупреждения. А я настолько мягкосердечен, что даже не убил его. – Нагнулся и подобрал нож Кабана. Второй клинок вытащил у него из-за пояса. Проверил клеймо, чтобы убедиться, что это нож Первого, и, выпрямившись, ударил ногой по левому локтю, ломая и вторую руку.

Расталкивая оборотней, сквозь кольцо стоящих вокруг нас, торопливо протиснулся паук.

– Что происходит? – спросил он.

– А, Белоглазый, – демонстративно называя его по имени, «обрадовался» я. Благодаря Черепахе, исправно сообщающей мне подробности жизни в роще, я прекрасно знал, что он и есть наш главный здешний недоброжелатель. Скорее всего и подзуживал это семейство. – Скажи, это так принято в этой роще, нападать на Суде чести сзади, вмешиваясь в поединок, кидаться с ножом без предупреждения, отбирать нож, подаренный после детства, оскорблять чужую семью? Ты что-то плохо следишь за соблюдением традиций.

– Я разберусь, – пообещал он. – Но сейчас ты уйдешь.

– Нет. Мы разберемся здесь и сейчас. Я пришел к Вздыбленному Коню и хотел решить проблему спокойно. Теперь я хочу справедливости. Отобравший нож должен лишиться его. Да или нет?

– Я должен проверить, – выдавил он через силу.

– Напавший с ножом без предупреждения… Что говорит закон?

– Он будет наказан.

– Я его уже наказал, – сообщил с нажимом. – Что говорит закон?

Он молчал.

– Хорошо, проверь… Меня бы устроило признание его военной добычей.

За спиной кто-то громко заржал. Мы достаточно просидели в роще, чтобы знать, что третий по силе в роще, Вздыбленный Конь, со своим сыном очень многих достали до самых печенок. Во взглядах волков, окружающих нас, присутствовала явная радость от их унижения. Я не требовал смерти, но при желании мог устроить им жизнь хуже смерти, а при малейшей провинности безнаказанно убить.

– А Вздыбленный Конь заплатит виру. Ты очень хорошо проверишь, сколько коней он мне должен, потому что если меня цена не устроит, я обращусь в Совет пауков. Он назвал меня чужаком.

Я повернулся и пошел к себе. Оборотни торопливо расступались, уступая дорогу.

– Ну, – спросил я, садясь по-турецки напротив своих сыновей, – что надумали?

Они привели себя в порядок, почистив одежду, помывшись и причесавшись, и теперь послушно смотрели мне в подбородок. Койот сидела все в той же позе, как будто и не двигалась, но явно была в курсе происшедшего. Койот – это вам не Кашпировский. При желании она могла посмотреть глазами любого животного, но большинство из них близоруки и полагаются больше на нюх. Зато в небе все время висел ястреб.

– Правильным будет меня выпороть, – вздохнув, сказал Первый, глядя, как я положил перед ним его нож. Втыкать в пол острие – значит, показать очень плохие манеры. Дерево-дом может обидеться.

– А почему только тебя?

– Я старший и должен отвечать. Он младший и дрался тоже. Его вины в поражении нет.

– Не за то вас положено пороть, что проиграли. Это с любым случиться может. А за то, что промолчать захотели. Если бы Кабан просто начистил вам морды, я вмешиваться бы не стал. Учитесь думать, где кончается выяснение – кто сильнее, а где начинается оскорбление семьи и Клана. Детские игры для вас кончились. С завтрашнего дня я займусь вами всерьез. Будет вам вместо порки мужское воспитание. Спать идите.

Они переглянулись и послушно встали.

– А… – подал голос Второй. Лицо его неожиданно поплыло, и он снова упал на пол.

Я вскочил и нагнулся над ним.

– Быстро возьми его на руки, – взволнованно сказала Койот. – В первый раз это бывает, когда перенервничают. Входи в транс и нащупай его сознание, надо помочь. Я не могу – я другого вида.

Я отсек все лишнее и вошел в абсолютную пустоту. Сознание медленно плыло по огромному пространству. Где-то рядом бился испуганный ребенок. Я приблизился и коснулся его. Ребенок замер и нерешительно тронул меня в ответ. «Все будет хорошо», – пообещал я, прижимая его к себе и перегоняя энергию. Для Старика с Койот использовать меня вместо фокуса, сливаясь разумом, было делом привычным. Для меня – первый самостоятельный опыт. Страх, предвкушение, надежда – все это шло через меня, и надо было сделать изрядное усилие, чтобы он почувствовал мою уверенность и перестал бояться. «Смотри, как надо», – подумал я и начал помогать ему перекинуться…

Голова Алексея дернулась от удара.

– Вы что, спать оба собрались? – зло спросила Койот. – Так и помереть можно. Учись контролировать, сколько силы отдаешь.

Я сидел на полу и держал на руках маленького волчонка. Он посмотрел на меня, повернув голову, открыл рот и облизал руку.

– Ты, – повернулась Койот к Первому, – быстро за едой.

Тот тут же сорвался с места и унесся с топотом.

– Спасибо, – неожиданно услышал я в голове.

– А ты молодец, что понимаешь, – одобрительно сказала Койот и погладила волчонка.

В комнату вбежал Первый и торопливо сунул брату под нос миску с нарезанным мясом. За ним появилась Третья и стала его тоже обнимать, мешая нормально есть.

– Я что-то не знаю? – тихо спросил я.

– Ты ничего не понял, – так же тихо ответила Койот. – В первый раз при переходе в боевую форму всегда больно и неприятно, и потом слабость. Если тебя любят и обнимают – это легче. Вся семья собирается вокруг. Но когда случается вот так неожиданно, из-за нервов, или оборотень ослаблен голодом, болезнью, ранами, он может умереть. Тут и паук не всегда поможет, если поздно позовут. А ты умудрился столько в него собственной энергии перекачать, что он ничего не почувствовал. Раз-два – и переход. Мы и по часу мучаемся. И потом тоже лучше в куче посидеть – так легче. А заодно ты дал ему что-то, я не поняла что, но вы теперь без проблем можете говорить мысленно. Потом разберешься и запомнишь как. Интерес в том, что считается, чем легче первый переход, тем сильнее оборотень будет физически и тем больше у него шансов вырасти в сильного паука. У меня теперь есть возможность проверить. – Она подумала. – А может, и повторить.

– Сука ты, что, предупредить нельзя было?

– Я не сука, а самка. Суки у волков, а мой род – приматы, – свысока пояснила она. – А предупредить нельзя, даже роды не бывают минута в минуту, а перекидывание угадать невозможно. И вообще, – искоса глянув на меня, сообщила Койот, – я тебя пыталась нормально учить, а что толку? А теперь сам освоил.

– Так, – сказал я, отодвигая детей и разглядывая волчонка. – Всё на месте – голова, лапы, хвост. Зубы покажи. – Он открыл пасть. – Зубы тоже острые, да и масть подходящая. Ты у нас теперь будешь Неждан. – Я взял его за загривок и понес в постель. – Сегодня все спят вместе. Если захочешь во двор, разбудишь меня – сам не ходи. Завтра пойдем с тобой к кузнецу – заказывать для тебя нож. Всем спать.

Вошла Черепаха и села напротив.

– Тебе тоже, – сообщил я ей, – положено наказание. Следить надо за правильным поведением. Помоешь потом посуду.

– Это так ужасно? – весело спросил Рафик и чуть не подавился под ее гневным взглядом.

– Я тебе как-нибудь в другой раз объясню, в чем проблема…

Я повернулся к Черепахе.

– Все в порядке, – поспешно отрапортовала она. – Найденыш уже накормлен и оставлен во дворе под присмотром. Мави сидит рядом, Зоя тоже.

– И где в этом случае наше место? – настороженно спросила Лена.

– Значит, вы согласны?

– Ты все-таки сначала ответь.

– Что тут, собственно, непонятно? Клан – это такая большая патриархальная семья, где глава может провинившемуся дать подзатыльник, выпороть его или выгнать на все четыре стороны. Но недовольный может потребовать выделить ему часть общего имущества и мотать самостоятельно на все те же стороны. Законом это предусмотрено. А вы – не члены Клана, а семья, которая находится с нами в дружеских отношениях. В ваши дела никто вмешиваться не собирается, пока вы не лезете в наши. Семейные отношения – это вообще не публичное дело. Знаете, как бывает, когда муж с женой дерутся, а кто-то со стороны растаскивать принимается? Получит от обоих. – И, пристально глянув на обоих, спросил: – Вы согласны?

Рафик почесал в затылке и кивнул.

– Мы посоветовались и решили посмотреть, что получится. Ты можешь сказать конкретно, что, собственно, хочешь? Останавливаться у нас проездом? Так для этого не нужно десять процентов предлагать. Живите, никаких проблем, просто по старому знакомству, а вот разбираться с эльфами – извини. Мы их возможностей толком не знаем и рисковать не хотим.

– Эльфов мы отложим на потом, – сообщил я. – Сейчас я вам интересную Вещь покажу.

Черепаха торопливо убрала со стола посуду, сложила тарелки и кружки в раковину и, встав спиной к столу, начала демонстративно ее мыть.

Я достал из кармана куртки лист тонкой материи, из которой оборотни делали одежду, сложенный так, что он размером был не больше спичечного коробка, и расстелил его на столе. Ребята придвинулись, разглядывая выжженные «Иглой» линии, и моментально уткнулись в разные концы карты.

– Намучился я сильно, стараясь максимально точно перенести все подробности и соблюсти масштаб. Для рейдера – это клад.

– Очень интересно, – пробормотал Рафик. – Вот это Дунай, большая излучина, на которой должен быть Славянск… ни фига не обозначен. Это все вполне знакомо, но наши карты кончаются вот здесь, – он черкнул пальцем, – а тут у тебя и выход к морю, и впадающие реки, и даже горы обозначены.

Лена оторвалась от прокладывания маршрута в одном ей известном направлении и с досадой сказала:

– Можно было путь срезать, а не идти по течению. А эти точки что значат?

– А это обозначены места, где были города. Это не современная карта, а копия древней. Есть шанс, что и реки не вполне там проходят, и она вообще не совсем точна. Зато легко найти места, где копать. Но мне, собственно, нужно не это. Если я правильно понимаю, вот здесь, – я показал, – кончается славянская Зона и где-то километров через двести, ниже по течению, вплоть до моря, находится французская. Между нашей и французской на нейтральной территории в Дунай впадают две довольно большие реки. Теперь смотрите внимательно. Поднимаемся по второй, сворачиваем налево в приток, еще один приток, и, не выходя в Дикое поле, выплываем в интересное место, где сходятся две реки. Получается равнобедренный треугольник со сторонами почти в тысячу километров. Вот здесь реки уходят в лес – и между ними что-то около трехсот. Чащобы с болотами нам пока без надобности, разве что в будущем.

Я поднял голову от карты и сказал:

– Вопрос – что или кто находится на реках и что или кто есть на равнине? Мне нужно организовать экспедицию, которая проверит правильность карты, исправит и уточнит, если необходимо, и проверит – можно ли заселиться в междуречье. Есть там что-то опасное или нет. Если нет проблем, экспедиция должна застолбить землю, чтобы не только французы, но и, извините, славяне знали, что это частная собственность. Что для этого требуется – бумаги, оплата или налоги? Как это необходимо правильно оформить? Мне совершенно не нужны проблемы через несколько лет или даже десятилетий, когда туда полезут чужаки. Берешь своих проверенных рейдеров и, не заморачиваясь проблемой, на что будете жить, если Вещей не найдете, – плывете совершать великие географические открытия. Штурман, прокладывающий безопасный путь, у вас уже есть, карта тоже. Сделаете копию масштабом побольше и будете дорисовывать надписи на пустых местах, типа «Здесь водятся чудовища».

Они переглянулись и улыбнулись друг другу.

– Времени у нас до весны. Обдумайте список необходимого, включая транспорт. За все плачу я. Есть и условия. Найдете что-нибудь – ваше дело, меня не касается, но вы не на раскопки идете, а для обследования местности. Все лишнее побоку, желательно вернуться до холодов с результатом. И без обид – идея и средства мои, значит, все, что находится там, тоже мое. Если что стоящее обнаружите, договоримся отдельно – чтобы никто камень за пазухой не держал. И еще она, – я кивнул на Черепаху, – пойдет с вами, а заодно и Мави. Как разведчику и охраннику в неизвестных местах ей цены нет. Будет необходимость, я постараюсь еще пару человек дать или волков, к примеру. Подумайте, лишними они не будут. Не хотите – как хотите, но Черепаха с Красоткой не обсуждаются.

– А ты не пойдешь? – почесав затылок в очередной раз, спросил Рафик.

– Я не могу, – с досадой отмахнулся. – Нельзя слишком надолго оставлять свое семейство без присмотра. Мне самому гораздо приятнее было бы новые места посмотреть, не думая, кто еще чего выкинет, но нельзя… Ладно, – собирая карту, сказал я, – мы с Рафиком сейчас отправляемся к Борису. Разговоры разговорами, но сначала деньги. А вы…

– Знаешь, – перебила Лена, – я с утра покопалась в своих записях по поводу рейдеров. Семнадцать лет назад ушла большая группа. Несколько десятков человек. Были и женщины. Никто ничего о них больше не слышал. Тебе же нужна легенда?

Я с сомнением посмотрел на внимательно слушающую Черепаху и спросил у Лены:

– И что, можно сказать, что ей шестнадцать? Вообще-то больше лет на десять…

– Не слушайте его, – заявила поспешно Черепаха. – Он ничего не понимает. Надо – будет шестнадцать. – Она похлопала длинными ресницами и глупо улыбнулась, изображая малолетку.

– Ну, на такой возраст она не тянет, – ухмыльнулся Рафик, – но тяжелые условия жизни в глухой дыре и проблемы с меченостью. Запросто может сказать все что угодно – никто не удивится. Здесь считают дату совершеннолетия как раз с этого возраста, так что и эта проблема отсутствует. И кто там был?

– Да даже имена не все имеются. Только Череп, Пончик, Хулиган, Перекошенный, Интель и Волк.