Текст книги "Кольцо странника"

Правда, объявлялись время от временем люди из торговых да из ратников, которые уверяли, что нос к носу столкнулись с Есмень Соколом и побили его в честном бою. Но все они говорили разное, и так безбожно врали, что самые неприхотливые слушатели морщились и чесали затылки.

Всеслав улыбался про себя, вспоминая разные байки про лесной татебный народец, про коварных язычников, что до сей поры обитают в этом лесу и приносят своим богам в жертву живых людей, про прочую тварь лесную, уж совсем небывалую – кикимор, лесовиков. Так призадумался, что не услышал тот самый посвист молодецкий, о котором столько баек слышал. И очнулся от дум лишь тогда, когда, как в сказке, встал на дороге огромный, рыжий детина в доброй одежде, в сапожках и красной шапке даже.

Всеслав обомлел так, что даже испугаться не догадался. Да и не к лицу было витязю пугаться лихого человека, так что даже хорошо вышло.

– Мир тебе, добрый человек, – сказал только.

Детина усмехнулся.

– Надо ж, давненько доброго слова не слышал. Ну что ж, и тебе того же… добрый человек. Не побрезгуй, поговори со мной, мужиком неотесанным. Куда путь-дорогу держишь?

– Еду на родину, в Новгород. А ты ушел бы с дороги. Брезгать не брезгую, да недосуг мне лясы точить, уж не обессудь.

– Ишь ты, какой скорый! – парень прищурился, смотрел на Всеслава с усмешкой. – А коль не пущу?

Всеслав глубоко вздохнул несколько раз – это помогало ему сдерживать свой горячий нрав – и спокойно произнес:

– Тогда придется тебя с пути убрать. Не охоч я до драк, да что ж поделать?

– Да уж, делать нечего, – согласился его собеседник. – А ты, парень, бесстрашный, как я погляжу. Аль не знаешь, кто я?

Тут-то Всеслав и испугался. Кто он такой – догадался сразу, как только взглянул, но не решался себе в этом признаться.

Может, и приумножила молва мощь Есменя Сокола, но на него посмотреть стоит! Ростом будет выше даже Всеслава, который в Киеве почитался богатырем, но плечики поуже будут, а лапищами такими землю без сохи пахать можно!

Смеряв взглядом противника, Всеслав заметил:

– Знаю, кто ты. Есмень Сокол, не иначе. Только вот не пойму, почто ты себе такую долю выбрал – людей обижать, чужим трудом жить?

Есмень Сокол неожиданно захохотал, широко открыв рот.

– Ну и парень! Ну, умыл так умыл! Видно сокола по полету, добра молодца по соплям! – и тут же перестал хохотать, как отрезало. – Биться будем? – спросил деловито.

– Можно, – согласился Всеслав и спешился.

… С первых мгновений боя разгадал он хитрость Есменя. Тот на рожон не пер, не наваливался, как медведь – хитрой лисой кружил, от ударов уходил легко – выжидал время, когда противник рассвирепеет, ярость глаза ему затмит. Тогда и бил наверняка, валил одним ударом. Хитер оказался Сокол, да Всеслав и сам не прост. Разгадал соперника, начал делать, как и он. В ближний бой не лез, от ударов уклонялся. Есмень был легче, проворнее, да видать, привык к легким победам – зазевался, пропустил удар, потом еще один… Тут-то и разъярился, зарычал, сам нарывался на кулаки – ослеп от ярости.

Всеслав держал себя в руках, рассудком был тверд и ясен. Не бой даже занимал его мысли теперь – ждал одного мига, о котором стал призадумываться со времен последнего боя с половцами. И узнал его, уловил – вот!

Внезапно помутилось в глазах, закружилась голова. И вдруг стало легко, так легко двигаться! Пропал страх, усталость, тоска – а на смену пришла не злоба даже, а жажда смерти врага. Спокойная, ровная жажда – нужно убить, и все тут!

Приметил это за собой Всеслав, когда рубил половцев направо и налево. Тогда не стал раздумывать, да и недосуг было в бою-то. Не сдержался, дал себе волю – но тут-то не половец поганый перед ним! Крещеная душа, свой, русский человек, хоть и разбойный. И, дождавшись, когда схлынет дурнота, остановился, как вкопанный.

Есмень, видно, испугался – решил, что противник задумал какую-то хитрость. Но, видя, что тот стоит неподвижно, успокоился. Утер рукавом кровь с разбитой рожи, через силу улыбнулся.

– Крепко ты меня, – сказал с трудом.

– Будет, что ли? – так же трудно спросил Всеслав. – Отпусти меня, хватит уж…

Тут только догадался оглянуться – из-за всех деревьев вокруг глядели разбойнички. Десятка два их было точно, и видно – народ все закаленный, отчаянный. На Всеслава смотрели с почтением, без злобы.

– Куда ж я тебя теперь отпущу? – усмехнулся Есмень Сокол. – Аль обычая не знаешь? Теперь попировать следует, хмельным вином смыть кровь и обиду. Ты, молодец, здорово меня побил, и держался хорошо. Многому меня научил. Так что ты теперь вроде как брат мне. Как звать-то тебя, друже?

– Всеславом.

– Доброе имя. Пойдем-ка, гостенечек дорогой, в мои хоромы, потчевать тебя буду.

Не без трепета шел Всеслав за разбойным атаманом. Темные мысли не оставляли – вдруг заманить да убить хочет, отплатить за обиду? Но опомнился и порешил так: коль хотели жизни лишить – далеко ходить не надо, могли бы прямо на той тропке всем миром навалиться. К тому ж Сокол был весел, шутил по-доброму. Через малое время вышли на делянку. От землянок, покрытых ветвями, шел теплый, живой дух, на вековой сосне висели чьи-то отмытые портки.

– У нас тут и бабы есть, вот как! – похвалился Есмень. – Кто из ребятушек женок своих на вольную жизнь привел, кто девок с бою отбил. Да теперь ничего, не жалуются. Уж и детишек наплодили, никакого покою от них нет!

И правда – из одной землянки доносился детский плач и тихий женский голос говорил: «Ну что ты, что ты, маленький!».

Под деревьями поставили сработанный для таких случаев длинный стол, и бабы стали стаскивать на него угощение. Всеслав только дивился – кажется, какая тут, в лесу, снедь найдется? Мясо с травками, да и все. Но стол поражал изобилием – не только мясо, разными способами приготовленное, но и сочные плоды – точно уж не лесные дички! – и хмельной мед, и заморские вина, какие и князь не отказался бы испробовать, и прочие кушанья. Некоторым Всеслав и названия не знал. Взял со стола, с деревянного, точеного блюда, круглый плод солнечного цвета.

– Заморское яблоко, – подсказал чернобородый, коренастый мужичишка. – Недавно проезжие купцы целый ларь подарили. Сверху вроде как скорлупа, она невкусная, а внутри – сласть великая, не хуже меда.

Всеслав ногтем расковырял толстую, мягкую «скорлупу», снял ее со всего плода, надкусил. В рот брызнул сладко-кислый сок, вкус был незнакомый, слишком резкий к тому же, но приятный, освежающий.

– Это ж надо, сколько всего на свете, чего мы не знаем! – поделился с примостившимся рядом на скамье Есменем.

– Это точно, – согласился он, поскучнев лицом. – Вот так посмотришь – что в стольном граде, что в глухом лесу. Эх, вырваться бы на волю, посмотреть мир! – и закинул голову, глаза стали прозрачны…

– И я о том же помышляю, – тихо сказал Всеслав.

Но Есмень словно не слышал, так замечтался.

– Вот купцы, гляди-ка! Говорил я тут с некоторыми. По разным странам ведь ходят, а толком ничего сказать не могут. Только и разговоров, на сколько кого облапошили, обсчитали да обвесили, где какой барыш взяли. А начнешь спрашивать – что за люди живут? Какой у них обычай? Так либо плечами пожимают, либо начнут неправдашнее молоть – уши вянут. Вот скажи ты мне – правда, что есть за морем земля, где все люди с песьими головами?

– Не знаю, – вздохнул Всеслав. – Коль говорят, так может и есть. Да только не верится что-то.

– Вот и мне не верится. Сказано же, что, мол, все люди по образу и подобию Господа… – и, уловив взгляд Всеслава, усмехнулся. – Что это ты уставился? Думаешь, я в лесу родился, пням молился? Слава Богу, и на нас крест есть, и знаем кое-чего.

Так нежданно начавшийся разговор сблизил вдруг молодого витязя и лесного лихого разбойничка. Когда некоторое время спустя расставались на лесной тропе – души друг в друге не чаяли.

– А то, может, заночевал бы? – в который уж раз спросил Есмень. – Еще поговорим… Ну, ладно, коль надо – езжай. Дам я тебе в дорогу один подарочек, чтоб не забывал меня.

И протянул кожаный листочек, на нем выдавлен сокол, раскинувший крылья.

– Если кто вздумает задержать по дороге из лихих людей – покажи эту меточку. Меня здесь всяк боится, – сказал с гордостью, хлопнул Всеслава про плечу. – А если не сыщешь себе места в мире – приходи ко мне, на вольное житье. У нас сытно, весело! Ну, прощай, что ли!

Они обнялись и простились. «Навсегда, должно быть», – подумал Всеслав и сам себя одернул. Поправился: «Даст Бог, свидимся».

В Новгороде ему было некуда идти – знакомцев, которые водились у отца, он не помнил и не знал, где они живут, живы ли вообще. Решил сразу идти к князю, нести ему письмецо от дядьки Тихона. Но сначала все ж пришел к родному пепелищу.

На месте пожара ничего уж не осталось – все сровняли с землей, и там, где стоял батюшкин терем, пробивалась уже молодая трава. Горько вздохнул Всеслав и пошел, волоча ноги по-старчески.

Нечасто приходилось Всеславу ходить в княжеские терема, оттого стеснялся он немало – как-то примут, да что-то скажут? Оказалось все очень просто. На подворье, где свирепо брехали огромные кобели, подбежали к нему два румяных гридня без шапок, хорошо одетые, и спросили, кто таков и зачем явился. Узнав, что пришлец явился служить князю и имеет письмо от киевского воеводы – переглянулись и велели подождать малость. Убежали, но скоро вернулись и позвали в покои.

Всеслава провели в крестовую палату, а пока шли, он все крутил головой, оглядывался. По сравнению с палатами князя киевского, палаты князя Игоря выглядели непривычно. У Святослава единственное украшение – оружие да щиты по стенам, больше ничего. А тут знатные ковры, и занавеси, всюду позолота. Красиво-то красиво, слов нет, да только отчего ж по углам пыль да паутину не обметают?

Покуда так размышлял – провели в крестовую палату, где должен был встретить его князь. Здесь тоже богато убрано, скамьи все обиты оксамитом, под ногами зеленый, как мох, пушистый ковер. Пока Всеслав стоял, разиня рот и дивился чудесам, его затолкали в плечо: «Князь, князь идет!»

Поклонился по всему древнему чину – земно. Мельком успел заметить, как князь Игорь улыбнулся довольно.

– Каков богатырь! – сказал он с любованием. – Что ж, расскажи мне: кто таков?

Всеслав еще раз поклонился:

– Из городу Киева приехал служить тебе, княже. Есть у меня письмо к тебе от моего дядьки, воеводы Киевского с просьбою принять меня в твою дружину…

– Что ж из Киева спровадили? Аль натворил что? – перебил его князь.

– Сам я родом из этой земли. Когда уезжал отроком еще на учебу в стольный град – обещался вернуться. Да только вот не ждал меня никто, – и, вспомнив о судьбе родных, Всеслав погрустнел.

Князь Игорь заметил это.

– Что, аль случилось дурное с твоей семьей? – спросил участливо.

– Да… – с трудом выдавил Всеслав. – Помнишь, верно, половецкий набег на вотчину новгородскую. Тогда и разорили они гнездо наше родовое – терем тысяцкого Романа.

– Вот оно что! – воскликнул князь. – Что ж ты молчал?

Знаю я эту семью, и о Романе слышал. А ты, значит, Всеслав? Добро. Хочешь, значит, отомстить поганым за своих родных?

– Хочу, – угрюмо ответил Всеслав.

– Взять тебя, что ли, в мою дружину? – шутя, молвил князь.

– Такого богатыря как не взять, – раздался от дверей женский голос.

Все бывшие в палате обернулись на этот голос, обернулся и Всеслав. На пороге стояла молодая женщина, одетая богато.

– Княгиня! – зашептали рядом, и Всеслав поклонился ей в ноги. А женщина, пройдя, стала рядом с князем.

– О чем размышляешь, Игорь Святославович? – молвила нежным, звонким голосом, как птица прощебетала. – Такой витязь добудет в бою себе честь, князю – славу. А ежели не по нраву он тебе – я его в свою дружину возьму.

Всеслав даже обомлел от такого буесловия. Хоть и нечасто приходилось ему бывать у «верхних», но знал он – никакая княгиня не осмелилась бы так говорить с супругом своим, да еще при чужих людях. А эта держится свободно, говорит вольно и глаза веселые. Перевел Всеслав взгляд на князя Игоря – не разгневался ли? Но нет, только засмеялся, и по этому смеху, по веселым морщинкам-лучикам, разбежавшимся от глаз князя, Всеслав понял – он, должно быть, крепко любит свою жену.

– Княгинюшка моя, Евфросинья Ярославна, – сказал он Всеславу. – Тоже свою дружину собирает, хочет со мной посоперничать. Дрожу, чтоб как-нибудь не обидеть ее – вдруг войной пойдет? Тогда мне конец!

Всеслав улыбнулся, понял князеву шутку. Украдкой поглядывал на княгиню, и смотреть на нее было приятно. Высокая, статная, в опашене нежно-розового цвета с тьмой финифтяных пуговок, а лицо детское совсем. Круглые, тонкие брови, припухшие губы улыбаются тонко, умно, а глаза прозрачные, светло-серые, сметливые…

– Что ж, – говорил тем временем князь Игорь. – уговорила княгиня, беру тебя в свою дружину. Дом-то себе будешь ставить, аль нет? Ну, там видно будет, а покуда найдем тебе уголок. Поселишься в гридницкой.

От благодарности Всеслава князь отмахнулся, велел гридням проводить новоприбывшего собрата. Его провели в просторную, чистую гридницкую – по стенам скамьи, на стенах – боевое оружье. В трапезной, куда позвали завтракать, тоже чисто, пахнет травами. Подавала на стол разбитная девка, которую, как приметил Всеслав, некоторые парни украдкой щипали за пышные телеса. Она взвизгивала, порой отпускала звонкие затрещины, но не обижалась. Все это было Всеславу в новинку.

Рядом с ним на лавке сидел коренастый, чернявый воин лет тридцати, крепкими зубами грыз мосол, аж трещало за ушами. Заметив на себе взгляд Всеслава, он подмигнул ему.

– Не робей, воробей! Лучше кушай, отводи душу, а набьешь живот – и душа заживет!

– Складно как говоришь, – заметил Всеслав в ответ.

– То-то, парень! Я песенник здешний, оттого и говорю, как ты приметил, складно. Пока вокруг мир – я с гуслями, а коль надо будет – на меч их променяю, и не загрущу! Тебя как кличут?

– Всеславом.

– Ну, а меня Ивашкой. Ты первый день у нас? Откуда приехал?

Новый знакомец закидал Всеслава вопросами – тот едва успевал отвечать, но был даже рад этому. Самому ему знакомства давались трудно. Смешно даже – вырос здоровенным, головой притолоку задевает, а смущается порой, как красная девушка. Эта стеснительность мучила Всеслава, он всеми силами пытался ее скрыть, но получалось не всегда. А рядом с Иваном – говорливым, веселым, он сразу почуял себя свободно. Припомнился ему Есмень Сокол – тот такой же был балагур. Сказал об этом собеседнику, а тот едва со скамьи не свалился от удивления.

– Вот так скромник, какое знакомство завел! Ты об этом говори потише – приятель твой многим насолил. Отчаянный ты парень, как я погляжу, из воды сухим выходишь!

Так началась служба Всеслава у князя Игоря. Жилось хорошо – князь его к себе приблизил сразу же. Род добрый, да и на самого богатыря посмотреть приятно. Не раз бывал зван Всеслав в покои княжеские, особенно когда наезжали важные гости. Тогда полагалось видным гридням стоять на страже около дверей, или подле самого князя с княгинею. Хвастался князь витязями своей дружины, да и вообще, как Всеслав приметил, прихвастнуть любил. Душой был чист, нравом ровен, но завелся ж в человеке такой грех – тщеславие!

Особенно задевало его, что князь Святослав Киевский не призвал его на помощь, когда пошел громить половцев. Не раз поминал об этом в разговорах с разными людьми, а когда узнал, что Всеслав в том бою был и отличился там – и к нему подошел с вопросами. И Всеслав видел, как исказилось лицо князя – красивое лицо, как с иконы. Тонкие ноздри раздувались зло, глаза тяжко блестели из-под опущенных ресниц, сохли тонкие губы. Шагами меряя палату, говорил князь словно сам с собой:

– Обидел меня Святослав, ох, обидел! Почему не звал с собой? Брезговал, что ли? Так ведь дружина моя обширна, воины в ней выученные, закаленные, опытные. Авось, и своего народу поменьше бы перевел.

И, обращаясь к Всеславу, вопрошал:

– Вот ты мне скажи, да не ври! Много народца извел князь?

Всеслав припоминал степь, обильно политую алой кровью, вспомнил предсмертные крики товарищей и ответил:

– Много!

– А ведь знаю я, отчего не звали на рать! Славой да добычей не хотел делиться князь Киевский. Ну да ничего, расквитаемся! Сам себе добуду славу, а уж к Святославу на поклон не пойду!

Взмахом руки отпускал князь Всеслава, и тот, уходя по коридору, долго еще слышал шаги князя Игоря и его горячие, полубезумные речи.

Порой при таких разговорах бывала и княгиня. Она неизменно сидела у оконца с рукоделием, но занималась им мало – сложив руки на коленях, смотрела за окошко и тихонько улыбалась своим мыслям. И как-то случилось такое, о чем Всеслав и рассказать никому не мог, да и сам старался лишний раз не поминать.

ГЛАВА 7

Всеслава по наряду поставили на стражу к нижним дверям, что вели из княжеских покоев. Дело было уж под вечер, вокруг все стихло – и вдруг Всеслав услышал легкие шажки. Сообразил, что от мужа вышла княгиня Евфросинья, приосанился, скроил удалую рожу. Княгиня спускалась неспешно, но на одной из последних ступеней вдруг споткнулась – наступила, верно, на край своего длинного, серебром шитого платья. Кабы не Всеслав – упала бы и расшиблась. Но он поддержал, хоть зарделся весь. Княгиня ахнула, подняла на него серые глаза.

– Какой ты сильный! – произнесла врастяжку. – Спасибо тебе, воин. Кабы не ты… – и, прежде чем Всеслав успел опомниться и придумать, что ответить, – прижалась своими губами к его губам.

Горяч и сладостен был этот поцелуй, и у Всеслава закружилась голова. Земля плыла под ногами, он не помнил, где он, кто он – только хотел, чтоб длилось это мгновение. Женское тело, горячее даже сквозь одежду, прильнуло к нему, и он понял, что надо делать. Но только потянулся, чтобы обнять – она вывернулась ловко и скоро пошла, не оборачиваясь.

Всеслав стоял, как истукан каменный. Разум отказывался понимать произошедшее, все чувства таяли в необыкновенной истоме. Но вот сладкий туман развеялся – и закачался витязь, закрыв лицо ладонями, застонал. Что ж это такое, Господи? Грех ведь, грех!

С того вечера вспомнил Всеслав о Боге. Подолгу стоял на молитве, удивляя этим товарищей. Средь княжеских гридней вовек не бывало таких богомольцев, но над ним не смеялись – боялись, что ли?

Но и молитва, и строгий пост не помогали. Ночами грезилась княгиня, жгло запретное тело, и жадными руками обнимал Всеслав пустоту. Иван, примечавший, что с приятелем творится неладное, спросил как-то:

– Что ты, друже, ходишь, как потерянный? И ночами, слышу, маешься – мечешься да стонешь. Не любовная ли присуха на сердце?

Всеслав ничего не ответил, только покраснел.

– Угадал, угадал! – обрадовался Иван. – Нашел себе голубку? На свадьбе-то скоро гулять станем?

– Погодим немного, – взяв себя в руки, ответил Всеслав. – Не рано мне воли молодецкой лишаться?

– И то верно! – рассмеялся Иван и больше этого разговора не затевал.

Шутки шутками, а Всеславу худо приходилось. Он и сам не мог бы сказать, что мучило его больше – жгучее, невыносимое почти желание, или не менее жгучий стыд. Да и не хотел он в этом разбираться – ночами приходила к нему княгиня: в розовом сумраке его сновидений сплетались их обнаженные тела, а днем не давала покоя совесть – душила, ломала, жгла. Иван, вишь, о свадьбе затолковал, а о чем речь может идти, коли лада – мужняя жена? Грех один! И тем страшней все это было оттого, что и княгине, видно, крепко запал в душу прекрасный витязь. На лесенках она уж больше не спотыкалась, но не раз и не два, столкнувшись с Всеславом в темном уголке княжеского терема, останавливалась и поднимала на него глаза.

И ни разу – ни разу! – Всеслав не смог уйти искушения. Жадно обнимал ее – любимую, желанную, отвечавшую на желание, жадно целовал пухлые губы, бродил ладонями по горячему телу ее, и сам не знал, что делает. Она выворачивалась неожиданно, и как в первый раз, уходила быстро, не оглядываясь. Такие встречи совсем изводили молодца.

Так длилось до того дня, когда он получил наряд на ночную стражу подле покоев княгини. Сердце у него кровью облилось, знал – не устоит пред соблазном. Как быть, что делать? – неизвестно, и не рассказать никому. Рано лег спать, пытаясь убежать от раздумий, но сон не шел. Глядя во тьму над головой, Всеслав, казалось, грезил наяву. Лада его стояла перед ним в чем мать родила, манила рукой в звенящих обручах, смеялась тихо, мелко… И все было залито розовым, нежным светом цвета того платья, в котором увидел ее первый раз.

Рванулся к ней, не целовал – впивался, как вурдалак. Словно зверь проснулся в богобоязненной душе – такая жажда обуяла изломать, измять это покорное, податливое тело. Наслаждение росло, становилось непереносимым, но впереди все равно было что-то, чего – Всеслав знал точно – невозможно, нельзя выдержать человеку. И он был уже на пороге этого «что-то», когда розовый свет изменился. Тонкие струйки красного показались в нем, и их становилось все больше и больше, пока все не окрасилось в цвет крови… И тянется рука сотворить крестное знамение, но поднимается с трудом, медленно, словно сто пудов висят на ней. Но перекрестился-таки Всеслав – и проснулся в тот же миг.

В гридницкой тишина, все уж спать полегли. Только ползет из угла тихий шепоток. Кто-то не спит, болтает языком за полночь. Всеслав прислушался невольно и обомлел.

– … А у княгинюшки-то нрав горячий, пошучивать она любит. Был у нас тут один такой витязь. В плечах косая сажень, и лицом вышел. С ним-то она и полюбилась. Только правда-матушка всегда на белый свет выплывет. Кто-то князю донес – мол, видали, как гридень княгинюшку в уголке прижал. Князь встрепыхнулся, кинулся к супруге своей, а она ему – да, дескать, набросился он на меня, силой взять хотел, да не вышло. А князь ей: почто мне не сказала? Она и отговорилась добросердечием своим. Пожалела, дескать, неразумного, через красоту мою ангельскую ума он лишился…

– Ну и что дальше?

– Вестимо что. Витязю тому сразу карачун вышел. Князь тогда и оговорился – кабы своей волей княгиня с ним миловалась, и ей бы не сносить головы…

Дальше Всеслав не слушал. Лежал, чуть дыша, внутри все захолодело. Не стыд палящий терзал – терзала обида за обман, за ложь той, на кого молиться был готов. Не первый он, значит, не последний, и любовь эта для нее – не утеха для души, а утоленье жажды телесной, похоти дьявольской… Припомнил Всеслав и то, как говорил дядька Тихон о радостях мирской жизни и улыбнулся сквозь слезы. Вот они, радости-то!

Поутру Всеслав отказался стражу нести, отговорился нездоровьем. Сотник покосился на молодого богатыря, дернул плечом:

– И верно, бледный ты какой-то. С чего тебя так обтянуло?

Ну, иди, иди.

Напрасно прождала ладу княгиня-изменщица и с тех пор не подходила к нему, даже в его сторону не глядела. Видно, на кого другого нежности свои перенесла, да Всеславу не было уж до того дела.

Словно искупая все огорчения и муки витязя, приблизил его к себе князь, призывал его чаще обыкновенного, и хоть был Всеслав простым гриднем из малой дружины – делился сокровенным.

– Есть у меня задумка – самому пойти войной на половцев,

– сказал он как-то вечером.

– Одному? – опешил Всеслав. Ведомо ему было – не так велика княжеская дружина, да и казна небогата.

– Зачем одному? Брата призову на помощь, племянника Святослава из Рыльска. Неужто откажут?

Всеслав не нашелся, что сказать. На все воля княжеская, да авось, и передумает он. Но князю задумка крепко запала в душу.

Всю зиму размышлял Игорь, а к весне твердо порешил – идти в поход. Недолгими были сборы – не терпелось князю показать свою доблесть и силу ратную, мечталось ежечасно о славе и добыче.

И вот идет князь Игорь со своими войсками к Дону. Сам впереди, с головной дружиной, а вслед за ним – Всеволод из Трубчевска, князь Святослав Ольгович из Рыльска. Не отказали братья в подмоге, тоже рады были показать удаль и мощь своих воинов. Шли медленно, собирая по пути дружины. Многие вольные смерды, слышавшие про победоносный поход Святослава Киевского, ополчались на половцев. Надеялись очистить землю свою от поганых, надеялись, должно быть, и на богатую добычу.

Всеслав был в первой дружине – князь не пожелал с ним расставаться. Держал рядом для пущей славы русского воинства, для устрашения поганых. Непременно затрепещут они при виде такого богатыря – словно сам Илья из Мурома пришел послужить князю новгородскому! И нравом ровен – не спесив, не заносчив. Покачивается в седле, смотрит по сторонам ясными глазами, думает свою думу.

Поросшая буйными травами степь… Куда ни глянь – нет ей ни конца, ни края. Только пологие спуски показывают дороги к дальним рекам. Но тишина степи обманчива. Равнодушная, прекрасная, она принадлежит тем, кто кочует в ней, тем, кто этой весной собрался от оскудевших зимовий на тучные северные пастбища, на русские города и селения. Налетят, уведут в рабство женщин и детей, поживятся неплохо оружием, златом, мехами… Кони у них быстрые, сытые, самострелы натягивают пять десятков человек, и самострелы те бьют метко. А главная их сила в единстве. Когда воюют, идут всем народом, везут с собой и жен, и детей. Польза двойная – и не тоскуют воины по оставленным семьям, яростней защищают их, и подмогу в них имеют. Всяк, кто лук может в руках держать, даже бабы и девки, выходит на бой. Вечный враг, непреходящая напасть для русской земли – половцы…

У Оскола стали на отдых, стали разводить костры. После обеда по заведенному порядку все, от князя до кашевара, полегли спать. Всеслав тоже прикорнул, но сон был некрепкий, беспокойный. Вскинулся неожиданно, словно позвал кто-то. Открыл глаза – и не сдержал вопля: в небе вместо солнца стоял огненный месяц, словно кто-то выкусил половинку. То тут, то там стали раздаваться такие же крики. Многие проснулись, сбивались кучами, в животном страхе смотрели на небо.

Всеслав разбудил князя. Спросонок Игорь долго не мог сообразить, что случилось, схватился было за меч.

– Знамение нам вышло, великий князь, – шептал Всеслав, сам не мог ничего толком сказать с перепугу.

– Что еще за… – обмолвился князь черным словом и опрометью кинулся из шатра.

Тут же его обступили воины. Забыв порядок и обычай, жались к князю, как малые дети. Седобородый воевода, протирая воспаленные, слезящиеся глаза, пробился к князю, вопросил тихо, но слышали все:

– К добру ли это, князь?

Князь Игорь молчал, глядя в небеса. Воины роптали.

– Тихо! – воскликнул князь, подняв руку, и когда все стихло, продолжал:

– Братья и други, отважные мои воины! Никому не дано познать тайны Господа нашего – он сотворил наш мир, он сотворил и это знамение. Быть может, оно предвещает нам добро, быть может, зло – так что ж теперь? Пойдем вперед и испытаем свою судьбу. Или хотите воротиться не бившись, чтоб срам лег на ваши головы?

– Не хотим! – пронеслось над толпой. – Черт с ним, с этим знамением, все одно пойдем на поганых!

– То-то же, – сказал князь и спокойно удалился в свой шатер – досыпать.

На заре тронулись в путь, но теперь уж шли невесело. Даже Иван, известный шутник и балагур, приумолк, едучи рядом со Всеславом. Дурные знамения преследовали войско – кто-то видел, как белый волк перебежал дорогу, многие говорили о хищных птицах – летят за полками, как привязанные, то отстают, то догоняют.

Но все ж люди и звери, жаждущие их погибели, продвигались вперед. Идти предпочитали по ночам, до полуденного зноя, но так было еще хуже. В темноте и непрерывной опасности все чувства до крайности обострялись. То и дело мерещилось ржание и топот половецких коней, казалось, что несметные рати окружают лагерь. Не раз по ночам вскакивал князь Игорь и, шепча что-то, рубил мечом воздух. Но приходило утро и разгоняло морок, а тревога оставалась.

Князю пришла светлая мысль – послать вперед лазутчиков, чтоб разведали, где стоят половцы, как вооружены, много ли их. В разведку пошли Иван да еще один гридень, Микула. Потянулись тревожные дни ожидания.

Через три дня вернулся один Иван – Микула, сказал, пал от половецкой стрелы. Его, чуть живого от усталости и страха, провели в шатер, а через малое время туда же позвали и старшую дружину, и Всеслава.

Мрачен сидел князь на шелковых подушках, туча нашла на его гордый лоб.

– Недобрые вести дошли до нас, бояре! – сказал он, обведя вошедших тяжким взглядом. – Помышлял я застать врагов наших врасплох, испугом их взять. Да не вышло. Лазутчик сказал, что вооружились враги и готовы к бою – даже посланцев наших встретили стрелами, хоть хоронились они, как только можно.

Никто не сказал ни слова, и в шатре повисла тяжкая тишина.

– Что примолкли? Решайте, други, как нам быть, что делать?

– Решай сам, князь, своим умом, – выступил вперед тысяцкий Владимир. – А решишь – говори с воями, расскажи им свою волюшку.

– Добро, – молвил князь и отпустил пришедших. А к вечеру вышел к войску и держал речь перед ним. Коротка была эта речь.

– Не стану уверять вас, воины, в близкой победе. Слышали вы уже, верно, что половцы готовы к сражению и уж ждут нас, поджидают. Можно было бы коней поворотить, кабы не поклялся я перед вами сложить голову иль напиться воды из Дона-реки. Как мне клятву свою преломить, с позором назад вернуться? Неможно такого!

– Неможно! – пронеслось над степью. – Веди нас, князь!

Князь Игорь взмахнул рукой, и Всеслав увидал слезы на его глазах.

– Иного и не ждал я ответа! Станем же крепко, постоим за Русь великую – одна она на свете, братья!

Пустились в путь на всю ночь, а утром встретили половецкие полки. Всеслав подивился – хоть и неопытен он был, но видел – не так много половцев, как донесли лазутчики. И сражаться они не готовы были. Завидев русичей, принялись разворачиваться, в бой вступать не хотели. Не тут-то было, голубчики! Догнали их шесть полков князя Игоря и показали им небо с овчинку! Много добра взяли – золото, дорогие ткани, многих девок половецких забрали в полон, а сами не понесли никакого ущерба!

Поднялся боевой дух в полках. Князь Игорь, загоревшись, рвался дальше в ночь, да удержал его племянник Святослав Ольгович – то его полки разгромили половцев. Сказал, дескать, устали его люди. Пришлось ночевать на месте.

А когда небо на востоке посветлело и багровая, страшная заря обрушилась на степь – тьмы тьмущие половцев уже подтягивались к лагерю…

Изумление было пуще страха, пуще предчувствия кровавой битвы. Откуда взялось их так много, понабежало? Как ухитрились в считанные дни собраться и сплотиться в непробиваемую стену?

– Мы сами собрали их на свои головы, – шептал князь. – Мы сами дерзостью своей пробудили зло, которое усмирил было Святослав Киевский. Мой грех! Гордыня, гордыня окаянная!