Текст книги "Ведьмина книга"

– Он прав, – нарушила затянувшееся молчание Сова. – Надо очиститься, – произнесла Сова и поймав удивлённый взгляд подруги, пояснила: – Разожжём костер, и у меня тут… – женщина полезла в карманы своей армейской камуфляжной куртки и достала оттуда небольшой рулон бумаги, наподобие тех что заправляют в факсы, но немного уже. Следом на свет появились два карандаша. – Надо насобирать хвороста. И побольше, – забыв пояснить свой дальнейший план произнесла Сова и направилась в сторону леса.

Ничего не понимая Света последовала примеру подруги и вскоре между двух поваленных сосен полыхал немалых размеров костёр, рядом с которым образовалась огромная куча хвороста. Пламя с радостью пожирало дрова, шипела закипая смола на брошенных в костёр свежих сосновых ветвях. Сова села на один из стволов и протянула подруге большой кусок бумаги и карандаш.

– Мы должны избавиться от злости, обид и чувства вины, – пояснила она. – Иначе они хуже любой порчи сожрут нас изнутри, и избавить нас от этого недуга никто другой не сможет – только сами. Лучше сделать это сейчас, чем ждать последствий, – смотря на буйно горящее пламя разглагольствовала женщина. – Смотри в огонь и вспоминай… хорошо бы с детства, но сейчас у нас нет на это времени, поэтому давай начнём с нашей последней поездки в Патошино.

– Что вспоминать? – так и не поняла Света.

– Все моменты, когда кто-то тебя не так понял, что-то не так сказал или сделал, неправильно истолковал твои действия обвинив или осудив, пусть и не вслух, а взглядом или замеченной тобой мыслью. Всё это не проходит бесследно, оставляя свой отпечаток. Всё это записывай, никто кроме тебя это не увидит, так что не криви душой. На одну сторону чужие ошибки, на вторую сторону то что подумала, сказала или сделала не так по отношению к окружающим ты сама. Захочется плакать – плач смотря в огонь, боль уйдёт, придёт искупление. Мы не уйдём отсюда пока не напишем всё, что сумеем вспомнить до сего момента. Пусть опоздаем, пусть нам влетит, но мы должны это сделать, – завершила она и уставилась в полыхавшее перед ними пламя, словно дав безмолвную команду: «Начинаем!»

Сначала Света бессмысленно таращилась в огонь. Она честно пыталась припомнить что-то из обид, но будучи натурой незлопамятной, ничего припомнить не могла. Вместо этого в голову лезли события гораздо более ранние: странные исчезновения людей в деревне, поход в Костин дом, бабушка… бабушка против её воли заставила забыть её о многом и сидеть не выходя из дома до прибытия Маши. Первые строки легли на листок. Маша тоже заставила её забыть о произошедшем и о существовании чего бы то ни было неестественного для обычных людей, навязывая чуждый ей образ жизни в городе. И вновь список пополнился. Строки одна за одной ложились на бумагу. Тут оказались и события того позднего вечера, когда кто-то управлявший джипом сбил её возле озера. И разговоры медперсонала в больнице. Всплыли какие-то неудачные фразы Сергея, Семёна, Седого, Совы, Елены…

Света настолько вжилась в сопереживание минувших дней, что напрочь забыла о том, что последней уже нет в живых, и её смерть в немалой степени и на её – Светиной совести. Вспыли в памяти и неудачные обмолвки монахов, а уж наставнику была посвящена целая поэма. Параллельно всплывали и какие-то неловкие моменты, когда она по недомыслию осуждала или обижала окружающих, эти воспоминания так же занимали своё место на длинном бумажном свитке. В какой-то миг обида начинала буквально душить, подступая комком к горлу и застилая полыхающий перед глазами огонь пеленой слёз, но девушка продолжала изливать душу на лист ни в чём не повинной бумаги. Наконец-то на лист легли последние строки. Всё было сказано. И даже боль, вызванная смертью Елены как-то смягчилась, пришло осознание того, что в сложившейся ситуации – это действительно было наименьшим из зол. Девушка в шоке уставилась на длинный, исписанный мелкими буковками лист. Она и предположить не могла, что где-то внутри сидит столько всего. Взглянула на Сову, но женщина не замечая ничего вокруг задумчиво смотрела в начинающий уже прогорать костёр.

Тихо вздохнув, Света ещё раз, уже вполне осознанно перечитала написанное и вдруг осознала: да, еще недавно всё это давило изнутри, а теперь казалось словно эти слова написаны кем-то другим, словно не пережито ею лично. Не было уже обиды, боли, злости или чувства вины. Света посмотрела на застывшую в немом ожидании подругу. Та демонстративно скомкала свой не менее исписанный лист и бросила в огонь. Пламя тут же схватило свою добычу, и лицо женщины как-то расслабилось, просветлело. Света повторила действия подруги и ощутила, как прошлое окончательно убрало свои грязные лапы от её души, оставив вместо негатива – покой, а вместо боли – пустоту, на место которой тут же начали всплывать светлые, радостные моменты жизни.

Как выяснилось они вполне вписались в график. Притоптав остатки костра по краям, чтобы он не дай бог не разошёлся без присмотра по сухой траве к лесу, подруги болтая о том и о сём направились в сторону монастыря. Единственное что всё же омрачало Светино настроение в этот момент, это новое чувство вины перед Еленой, за то, насколько же просто она приняла смерть подруги, во имя спасения себя и друзей. Однако Сова беспрестанно болтая, что раньше ей было несвойственно, не давала девушке сосредоточиться на чувстве вины. Впереди ждало многое, и их задача остаться чем-то цельным, единым, помочь друг другу в сложившейся непростой ситуации. Это, несмотря на кажущуюся внешнюю беззаботность они чётко осознавали. Вот только Седой почему-то никак не вписывался в эту картину ни в сознании Светланы, ни в мыслях любившей когда-то этого мужчину Совы.

Глава 14. Жестокая реальность

Маша проснулась с ощущением ломоты во всём теле. Складывалось ощущение, что она в одиночку перегрузила вагон картошки. Болело всё, даже те мышцы, о существовании которых она никогда не догадывалась. А вдобавок, измученное неведомыми нагрузками тело ещё и продрогло до костей. Кое-как пересилив неприятные ощущения, девушка села и непонимающе заозиралась по сторонам: рядом еле теплятся посеревшие угли прогоревшего костра, яркие звёзды непривычно ярко освещают всю округу, делая очертания окружающих пейзажей более чёткими и устрашающе мрачными. Ночной воздух необычайно свеж и пропитан запахом хвои.

Никого. Она одна. О том, как очутилась здесь – где это «здесь» находится? – она не помнила. Как всегда в последнее время, не понимая: явь это или сон? Казалось, что та далёкая жизнь в городе: учёба, работа – всего лишь видение. Но что тогда реальность? Словно из памяти вырвали кусок длиною в жизнь. Рука привычно метнулась к поясу. Сумочка на месте. И документы прощупываются. Различить, что там написано, при таком освещении затруднительно. Да и какая разница? Важнее, где она, и что делать дальше?

Тихо постанывая, она приподнялась и поплелась к заготовленной неподалёку куче хвороста. Если ходьба ещё как-то ей давалась, то наклон за ветками едва не заставил тело безвольно упасть на землю. «Да чем я таким занималась?» – недоумевала она. При каждом выдохе вырывалось облачко пара, холод всё глубже въедался в тело. Сотни вопросов крутились в голове, но руки, превозмогая боль, делали своё дело, и вскоре затеплился небольшой костерок. С появлением более яркого света Маша с недоумением уставилась на свои руки: под обломками ногтей засохла грязь, кожа потрескалась, загрубела. Такого она себе раньше не позволяла. Не для того, чтобы привлечь мужчин, они, если надо, всегда находились без проблем на одну ночь, а большего не желавшая связать себя обязательствами Маша и не искала. Просто её руки всегда были предметом гордости девушки, в первую очередь, перед самой собой, а также предметом зависти у знакомых женщин: нежная, гладкая кожа, красивые, словно сотворённые неизвестным талантливым скульптором, кисти. Форма ноготков очень удачная, в совокупности с тонюсенькими, едва различимыми кутикулами, они практически не доставляли девушке хлопот при маникюре. Довести руки до такого состояния ей не удавалось даже в период активных садовых работ на даче. Это было, как минимум, странно.

Становилось всё холоднее. На горизонте занималась заря, на небе ни облачка. В траве зашуршали какие-то то ли насекомые, то ли грызуны, где-то дробно застучал дятел. Светало довольно быстро.

С появлением хоть какого-то света, Маша ещё раз осмотрела окружённую густым хвойным лесом полянку. Никаких вещей или признаков того, что она была здесь не одна. Солнце медленно выползало, светя, но абсолютно не грея, на траве поблескивали бусинки росы. Благо от быстро схватившегося и буйно разгоревшегося костра ощутимо полыхало обжигающим продрогшую кожу жаром. Отстегнув поясную сумку, девушка изучила её содержание: мобильника – не было, зато имелись россыпь купюр различного номинала, паспорт, права и банковская карта, выданные ей когда-то в полицейском участке…

– Значит, это не сон? – ни к кому не обращаясь, пробормотала девушка и вытряхнула всё содержимое сумочки на истоптанную траву. Взгляд тут же упал на ещё один паспорт. Открыв его, Маша уставилась на засунутые под обложку права, с которых смотрела Витькина фотография. – Он здесь? И где его носит? – окидывая взглядом негостеприимные окрестности, удивилась она и робко, без особой надежды, крикнула: – Вить!

Ответом послужила тишина.

Стоило немного отогреться, и желудок напомнил о себе голодными спазмами. «Да что ж это со мной? Какого чёрта я делаю в этой глуши? Без теплых вещей, еды и одна?» – недоумевала девушка. Так, в раздумьях, кое как превозмогая боль во всём теле, она подкидывала в спасительный огонь охапку за охапкой и вскоре поняла, что погода меняться не собирается, а дров почти не осталось. Надо было срочно пополнить запасы, ну и осмотреться, возможно, найдётся что-то съедобное или какие-то признаки жизни. Жутко хотелось зарыться с головой в мягкую постель, а лучше расслабиться в тёплой… нет – горячей… чтобы кожу жгло, ванне…

Мечты – мечтами, а холод и голод, как говорят – не тётка. Пришлось вставать и внимательно изучать всю округу. Дорожек или троп, кроме явно звериных, поблизости не обнаружилось. Зато нашлись залежи сухого валежника, откуда значительная часть веток перекочевала на поляну, там же обнаружились заросли черники и целый брусничный ковёр, в котором между мхом и листвой притаилась, замаскировавшись, семейка сыроежек. Ягоды только распалили аппетит, и, отломав от какого-то низкорослого кустарника относительно прямую длинную ветку, Маша поплелась к костру готовить нехитрый завтрак.

В другой ситуации есть полупрожаренные, местами обгоревшие, несолёные сыроежки она бы точно не стала, но сейчас они показались едва ли не шедевром кулинарного искусства. Однако быстро проглоченной пищи было мало для изголодавшегося по необъяснимым причинам организма, и, утолив первый голод, девушка решила поискать ещё что-нибудь.

По дороге собирая в рот пригоршни ягод, она углублялась в мрачный еловый лес. В котором, кроме непригодных в её положении солонушек, ничего не попадалось. Впереди виднелся просвет, и она направилась к нему. Лес здесь изменился: всё чаще вместо елей попадались сосны и ещё какие-то хвойные, но, самое главное, нашлись и сыроежки. Не хрупкие красно-розовые, что достались ей на завтрак, а плотные крепыши с толстыми ножками и светло-зелёными, местами сероватыми, шляпками. Росли они, в отличие от розовых сородичей, не семейками, а поодиночке, но один такой гриб мог смело заменить по объему всю её прежнюю добычу. В какой-то момент рук уже не хватило, пришлось снять ветровку и использовать её в качестве котомки. Метаясь от грибка к грибку, она старалась не потерять направление. Перспектива остаться в лесу без огня – не прельщала, а спичек или зажигалки у неё не нашлось, что опять же наводило на мысль о том, что здесь был кто-то ещё. Кто-то, у кого было всё необходимое, чтобы разжечь костёр. Вот только куда этот некто подевался?

Набрав во внезапно проснувшемся охотничьем азарте едва ли не под завязку грибов, Маша осмотрелась, проверяя – не заплутала ли? Обычно у неё не было проблем при ориентации по лесу, но чем бес не шутит? Как говорится: «Всё бывает в первый раз». Вскоре она разглядела знакомые ориентиры. Оказывается, она по большой дуге обошла поляну.

На пути ей попадались странные проплешины во мху, словно кто-то отдирал его куски. И это явно было дело рук человеческих. «Значит, люди здесь всё же бывают», – порадовалась она. Пробираясь дальше сквозь заросли, она вдруг замерла. Неподалёку на листве невысокого кустарника очень инородно смотрелись какие-то бурые подтёки. Подойдя ближе, она увидела такие же, точнее, более явные следы на стволе стоящей рядом сосны. Создавалось ощущение, что здесь освежевали какое-то животное. Видела она как-то в детстве, как режут свинью. Впечатления остались не из приятных, один только визг чего стоил, не говоря о фонтанирующей во все стороны крови из распоротой шеи. От этих воспоминаний у Маши озноб прошёл по телу. Но в то же время мелькнула шальная мысль: «А мяса-то как хочется… вдруг там что осталось?» Стараясь не испачкаться, она пробралась ближе, внимательно осматриваясь по сторонам. Не хватало ещё попасться здесь в капкан или какую-нибудь другую ловушку. Одно радовало – животные так не убивают. Значит, предположение верно: пусть и редко, но люди здесь бывают. Мысли о том, что они могут быть опасны, ни на миг не посетили девушку. В голове крутилось: «Рано или поздно меня найдут, или сама выберусь из этой глухомани».

И вдруг взгляд зацепился за блеснувший во мху предмет. Подойдя поближе, Маша подняла знакомые до боли часы. Она сама их когда-то выбирала на Витькин день рождения, и даже к гравёру обращалась для нанесения памятной надписи. Прошло почти десять лет, а он так с ними и не расставался. Это казалось смешным. Время всегда можно было посмотреть в мобильнике, да и модель уже давно устарела, а он всё равно продолжал их носить. Странно, что теперь вот так бросил. Откуда-то всплыло ощущение неправильности происходящего, какой-то безысходной тоски. Однако Маша постаралась отбросить нехорошие предчувствия. «Он здесь был! Это важнее всего! Остальное… глупости, накрученные напуганным сознанием». Маша, поборов брезгливость, коснулась кровавого следа на сосне. То ли от предутренней росы он немного растворился, то ли в действительности был достаточно свеж. Девушка искренне сожалела, что никогда не увлекалась чем-то типа игры про индейца «Ясный Глаз», игроки которой со временем превращались в этаких Шерлоков Холмсов российского пошиба. Вопрос: «Почему он бросил её, оставив одну в глухом лесу?» – не давал покоя. К этому моменту она совсем озябла, да и желудок требовал внимания. Оглядевшись по сторонам, Маша запомнила место, мысленно пообещав себе вернуться и разобраться во всём позднее. В конце концов, возможно, он пошёл куда-то за провизией? Вернётся на поляну, а её нет. С этой мыслью она поспешила к успевшему прогореть костру.

Чуда не случилось, и Виктора в пределах видимости не обнаружилось. Вот только странное дело – на брюках и использованной в качестве котомки ветровке оказались следы впитавшейся крови. Были ли они раньше, Маша не помнила. «Испачкалась всё же», – с горечью подумала она и принялась раздувать едва теплящиеся угли. Зажарив часть трофеев, она смогла, наконец-то, наесться до отвала. Ощутив сытость и тепло от вновь заполыхавшего костра, девушка немного расслабилась.

«Возможно, он и сам не заметил, как слетели часы…» – крутя в руках находку, утешала она себя. Но чувство, что происходит что-то неладное, не отпускало. Не было последовательности событий в её воспоминаниях, только какие-то куски и обрывки. Вот она едет в Патошино, на улице зима, она топит печь в промёрзшем насквозь доме. Потом она на море в доме Валентины, с ней Виктор, и тот… девушке пришлось напрячь память… кажется, Витя его Стасом звал. От воспоминаний о тех днях не успевшую толком отогреться девушку кинуло в жар. То, что она с Витей вышла за пределы дружеских отношений, понять можно, в конце концов, не впервой. Вспомнилась проведённая по пути к морю ночь в отеле. Правда, он тогда кукла-куклой был, но всё же. Да и столь сексапильного музыкантика на ночку-другую она охомутала бы без зазрения совести. Но! Они занимались этим вместе! Было стыдно это признать, но неоспоримо – ей это нравилось. Вопрос в другом: почему это устраивало Витьку? Пусть на её памяти он ни с кем постоянно и не встречался, корча из себя этакого… Казанову. Красавцем он не был, но обаяния у него не отнять. Суть в ином: он явно был собственником и вдруг с удовольствием разделил женщину с другим. Странно это. Да и следующие воспоминания опять обрывочны: какая-то дорога, психанувший музыкант сваливает на первой же попутке. Потом авария и жизнь в посёлке. А потом… потом она очутилась здесь. Одна.

Куда пропали воспоминания об остальном? Ну, там – на море, решив, что просыпается, она начала нелепо тонуть, и ребята могли выловить её, и увезти в бессознательном состоянии куда-то. Это ещё как-то, пусть и с натяжкой, объясняется. А в остальных случаях? Ведь она в это время что-то делала? Однако, как Маша не тужилась, ей так и не удавалось хоть что-то вспомнить. Махнув рукой на гиблую затею, она подбросила в костер веток потолще, чтобы он к её возвращению не прогорел, и направилась к тому месту, где нашла Витькины часы.

Поначалу поиски ничего не дали. Навыками следопыта Маша не обладала. Ей даже вспомнились чудные способности Клавдии: как та искала сотворивших нечто жуткое в доме Светкиного жениха. Да и сама она иногда нет-нет, да вытворяла какие-то странные, не поддающиеся рациональному объяснению вещи, вот только сейчас, как ни старалась, ничего не получалось. То, что друг ещё относительно недавно стоял на этом месте, очевидно, как и то, что пришёл со стороны поляны, а потом – ничего. Словно в воздухе растворился, не оставив следа.

В растерянности девушка бродила между деревьев, и вдруг на абсолютно гладком, без единой коряги, поросшем пушистым мхом пригорочке оступилась и упала, весьма болезненно подвернув ногу. Немного посидев, и без того измученная болью во всём теле девушка оперлась рукой о землю, пытаясь встать, и замерла. Кусок мха выскользнул из-под пальцев, открыв взору рыхлую, перемешанную с хвоей почву. Казалось, здесь кто-то недавно рыл землю. Но кто? Зачем? И почему сверху… Девушка присмотрелась и поняла, что мох на взгорке не растёт, он недавно положен. Тут же вспомнились и странные проплешины, замеченные ранее в окрестностях. Чутьё что-то подсказывало, но что? Кривясь от боли, Маша скатилась со странного пригорка. От её неловкого движения довольно большой кусок мха вместе с грунтом сдвинулись с места, открыв взору высунувшийся из земли ботинок. Перепуганная девушка, не мигая, смотрела на находку и не решалась даже шевельнуться. Тело затекло от неудобной позы, а бьющееся в истерике сознание всё ещё отказывалось верить в то, чем на самом деле являлся этот ещё совсем недавно невинно выглядевший холмик.

Облизнув пересохшие губы, девушка, борясь с накатывающим волнами ужасом, потянулась к ботинку. Дёрнула, слабо надеясь, что это ошибка, её страхи преувеличены, и сейчас она узнает, что кто-то таким чудным образом избавился от надоевшей обуви… но ботинок крепко за что-то цеплялся, не желая выбираться из земли. Следующий рывок заставил её вскрикнуть. Находка-то поддалась, оставшись в её руках, но теперь из земли выглядывал не предмет гардероба, а мужская стопа.

Загоняемые вглубь сознания предчувствия обернулись пугающими фактами. Нервы начинали сдавать. Девушку била крупная дрожь, но она, не замечая ничего вокруг, уже раскидывала в стороны мох, разгребая руками рыхлую землю, из которой часть за частью вырисовывалось тело мужчины. Слабая тень надежды на то, что это хотя бы не Виктор, растаяла, когда дело дошло до кисти, на которой у друга после армии появилась наколка.

Маша, как ошалелая, продолжала копать. Она не знала, что будет делать дальше, но и оставлять друга здесь, вот так – на поверхности, куда не составит труда добраться лесному зверью – не могла. А в том, что это именно Витя, сомнений уже не было. Все чувства обострились, она понимала, что тот, кто это сделал, может оказаться поблизости, и тогда придёт её черёд, и так чудо, что она осталась в живых до сих пор. Когда эксгумация была почти завершена, и лицо убитого (а судя по разорванному горлу, усомниться в этом было невозможно) показалось наружу, девушку вырвало. Ещё каких-то пару часов назад она вспоминала о том, как эти губы ласкали её тело, с какой нежностью на неё смотрели эти припорошённые землей, обращённые к небу глаза.

Осматривать труп или обыскивать ей и в голову не пришло. Реальность превратилось в воплощение самых страшных кошмаров. Он был, по сути, её единственным другом, тем, кто терпел все её странности, прощал всё, в отличие от других, а с каких-то пор стал ещё и возлюбленным. «Его больше нет», – эта мысль раненой птицей билась в сознании. Сквозь застилавшую глаза пелену слёз девушка разглядела поблизости какой-то сук и, используя его вместо чего-то среднего между ломиком и лопаткой, с остервенением стала вгрызаться в податливую песчаную почву. Позже работа осложнилась довольно плотным глинистым слоем, потом всё чаще под руки стали попадаться крупные булыжники, но девушка не останавливалась, пока на лес не начала опускаться тьма. К тому моменту она уже могла стоять, укрывшись по пояс от любопытных глаз, если бы такие нашлись, в рукотворной, в прямом смысле этого слова, могиле. Аккуратно, словно друг был не мёртв, словно любое неловкое движение смогло бы причинить ему боль, она опустила тело на дно. Не по себе было бросить первую пригоршню земли. В этот момент она окончательно осознала, что больше никогда его не увидит. К тому моменту, как на месте недавней ямы вырос внушительный холмик, луна уже вовсю царствовала в высоте, заливая окружающий мир холодным мертвенным светом.

Едва разбирая дорогу, Маша выбралась на поляну. Оставленный на долгое время костёр давно прогорел, спасли лишь крупные угли от оставленных на последок толстых ветвей. После пережитого и активной физической работы, холода девушка не испытывала, да и боль физическая отступила на второй план, уступив место душевной. Однако она понимала, что если не развести огонь, она к утру может замёрзнуть, если и не насмерть, то заболеет точно, а лечиться здесь, в глуши, негде.

Она, словно во сне, навалила на пепелище сушняка, разворошила угли, раздула огонь. Ей было в этот момент всё равно, заметят ли её убийцы Виктора. Жизнь потеряла смысл. Что у неё осталось? Из родных никого, не считая Свету, которую она и знала-то постольку поскольку. Всё. Никого. Фирма отца? Случись что-то с ней – Машей, и на их долю тут же найдутся неведомые доселе правопреемники. Квартиры? Если Света догадается… хотя нет… в любом случае, доказать их родство почти невозможно. Остаток ночи Маша провела в упаднических мыслях, хороня себя заживо и прощаясь со светлыми воспоминаниями из своей странной, донельзя недолгой жизни. Казалось, впереди больше нет ничего. Ради чего жить? Ради кого?

Утро подкралось почти нежданно, казалось, ещё недавно она бросала последнюю пригоршню земли на Витину могилу, раздувала костёр, а вот уже и птицы загомонили и туман поднялся. Бросив безразличный взгляд на собранные вчера грибы, девушка отрешённо констатировала факт: есть совсем не хочется. Подкинув на всякий случай ещё дров, она побрела к могиле друга и возле холмика обнаружила то, что накануне не могла заметить из-за сгустившейся тьмы и слабо пробивавшегося сквозь кроны деревьев света луны: скомканный, немного заляпанный кровью клочок бумаги. Руки сами потянулись к находке, откуда-то пришла уверенность: это адресовано ей, это письмо с того света…

Первые же слова повергли девушку в шок. Хотя, казалось бы, куда больше?

«Маш, уже неделю ты сама не своя, точнее, я уже уверен, что это не ты. Ты не можешь быть такой по определению, я достаточно давно тебя знаю. Что-то мне подсказывает, что если ты не появишься со дня на день, то за свою жизнь я и гроша ломаного не дам. Не потому, что не ценю, а потому что знаю, что лишусь. В какой-то момент моя жизнь странным образом изменилась, мне даже вспоминались твои рассказы об излишне реалистичных снах. Вот и я в какой-то момент перестал понимать, где сон, а где явь. А тем временем ты была со мной. Я долго не понимал, что это не ты. Но после той поездки, когда умерла та пожилая женщина, что отдарила тебе каким-то чудом дом, я начал многое вспоминать и понимать. Мне было противно, жутко. Я столько сотворил, что даже рука не поднимается об этом писать. Да и не надо тебе этого знать. Теперь я понимаю: это всё она. Это не я вытворял те жуткие вещи, но от понимания того, что ты всего лишь инструмент, не становится легче. Как вспоминаю то, что творил по её воле в Патошино, застрелиться хочется. И ты должна знать – с теми, кто заказывал книги, она тоже разобралась моими руками. Как она узнавала, не знаю. Я, даже когда начал кое-что осознавать, ничего не мог изменить. Тело действовало против моей воли. Сейчас она спит. А я смотрю, и хочется убить эту тварь. Но теперь это невозможно, момент упущен. Это надо было делать там, в Патошино. Теперь она в твоём теле. Убив её, я убью тебя, а ты этого не заслужила. Я не смогу жить с этим. Надеюсь, ты вернёшься, и эта записка не пригодится, я верю, что ты что-нибудь придумаешь. Но если меня уже не будет, то я молюсь, чтобы этот клочок бумаги попал в твои руки. Спасай своё тело, иначе эта тварь доберётся и до твоей души. Она со временем становится сильнее, хотя в какой-то момент, тогда, после аварии, я начал верить в то, что ты победила, вот только, дурак, сказать тебе не додумался. Надеялся, что всё обойдётся. Не хотел пугать, ты и так постоянно выглядела растерянной. Не знаю, что тебе посоветовать. Выбирайся к людям, но будь осторожна. Она говорила, что на неё охотятся, и боялась. Уж не знаю кого, но если даже эта тварь испугалась, то тебе действительно грозит опасность. Она тащит нас в какую-то глушь, где на десятки километров ни одной живой души. Кажется, просыпается. Потом допи…»

Больше ни слова не было. Но сказанного в посмертном послании было более чем достаточно. Многое встало на свои места. Видимо, Витины мольбы возымели действие, и его записка попала-таки в Машины руки, но девушка сейчас жалела об этом. Лучше бы он так же истово молился о том, чтобы дожить до этого момента и сказать всё лично.

Она не стала возвращаться к костру. Надо уходить. Она не знала, куда, и подсказать было некому. К тому моменту, как солнце оказалось в зените, запыхавшаяся от быстрой ходьбы девушка услышала доносящийся откуда-то звук ручья. Истосковавшееся по воде тело (ягоды всё же не питьё) само понесло ноги в нужном направлении, и вскоре девушка с наслаждением припала к ледяному живительному роднику, обнаружившемуся на берегу полноводного ручейка. Всплыли в памяти чьи-то слова из далёкого детства: если потеряешься в лесу, ищи ручей или реку, она приведёт тебя либо к населенному пункту, либо к большому водоёму, где наверняка тоже найдётся хотя бы небольшой хуторок. А там уж люди подскажут, куда идти. Так Маша и побрела, пытаясь ни о чём не думать, потому что от тех мыслей, что роились в голове, хотелось тут же покончить жизнь самоубийством. Вот только останавливала девушку не любовь к жизни, а понимание того, что надо уничтожить Варвару. Если понадобится, она была готова сделать это ценой своей искорёженной жизни, главное, не допустить ошибки. Кто знает, на что способна ведьма? Если она с такой легкостью захватила Машино тело, то что помешает ведьме найти иную жертву?