Текст книги "Свои чужие люди"

Марина Болдова
Свои чужие люди

© Болдова М., 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

«…Если мы что-то не можем потрогать или понять, это не значит, что этого нет. Все проще – у нас нет для этого способностей…»

* * *

Беркутов резко встал и выбежал в коридор.

– Это его мобильник надрывается, – пояснила Галина поведение мужа.

– Да. Я понял. Выезжаю, – донеслось из коридора, и скоро Беркутов уже показался на пороге кухни, на бегу застегивая куртку.

– В вашей квартире убийство. Поехали. – Беркутов посмотрел на Маринина и Алю.

«Я уверена, что с квартирой Эмилии Фальк будут сложности. Я бы даже сказала, неприятности. Не знаю какие, но это коснется тебя, Егор», – вспомнил Беркутов слова Ляли.

Глава 1

Иван Семенович Качинский ждал ее, пытаясь по словесно нарисованному его другом следователем Беркутовым[1]1
  Беркутов Егор Иванович – персонаж романов «Память», «Два сына одного отца», «Хроника семейного очага», «Трудные леди школы Бауман».


[Закрыть] портрету понять, зачем ей он, скромный нотариус районной конторы. С таким именем ей следовало иметь своего, проверенного, из поколения в поколение ведущего дела фамильные. Но Эмилия Яновна Фальк попросила Егора познакомить ее именно с районным нотариусом. Качинский с Беркутовым учились в одном классе, дружили необременительно друг для друга, особо не навязывая заботу, но и не оставляя без поддержки.

Иван хорошо подготовился к встрече, максимально использовав интернет и даже посетив областную библиотеку. Сведений собрал совсем чуть, что очень его удивило – фамилия Фальк была исторически «на слуху» среди городских историков и краеведов.

…Профессор медицины Людвиг Фальк появился в Самаре из ниоткуда (сведений нет!) в 1740 году с женой и сыном. Практику он заимел частную, от служения в окружной больнице отказался, сославшись на слабое здоровье. Этим он положил начало династии врачей, которые лечили жителей уездного города вплоть до революции. Чем не угодил новым властям последний представитель фамилии Фальк, Ян, в документах не указывалось. Но, фактически бросив на произвол судьбы дочь-младенца и не очень окрепшую после родов жену, он уехал из России. Жена Марта жаловалась на не верного ей мужа, плача на кухне большой коммуналки, бывшей же профессорской квартиры, уплотненной утвердившимся во власти пролетариатом. Соседки – тетки-станочницы механического завода – ее не понимали, не принимали и старались кто отвернуться от нывшей женщины, кто, откровенно сплюнув, вытолкать ее взашей. В своей комнате, бывшей кухаркиной, Марта наказывала маленькой Эмилии, чтобы та вела себя тихо, не пищала громко, дабы не злить соседок-тружениц. Сама Марта жила невесть на что. Вроде как могла она уколы делать, ходила по домам к больным, но много ли на этом наживешь? Не бедствовали Марта с дочерью и во время войны. Разносолов никто у них на столе не видел, но кусок хлеба с постным маслом на обед Эмилия съедала прямо в общей кухне, запивая кушанье горячей водой из чайника. Девочка росла в некоторой изоляции, занятая музыкой, но не медициной, нарушив тем самым традиции семьи. Выражение ее кукольного личика было отрешенным, словно не было здесь, на грешной земле, души Эмилии, а только плоть. Замуж она не вышла, прервав род Людвига Фалька…

Все это Иван Качинский прочел в художественном очерке историка и краеведа Евы Бун. Почему Бун так заинтересовалась семейством Фальк, Иван так и не понял, но полагал, что речь все-таки идет о каком-то наследстве. Намеки на скрытое от людских глаз богатство в очерке просматривались, правда, очень уж призрачно.

Решив для себя, что Эмилия Фальк хочет сообщить ему именно об этом, Качинский возгордился на миг, но тут же сам себя и осадил: фантазией он обладал буйной, не раз из-за этого попадая в пикантные истории.

Эмилия Яновна Фальк представлениям о ней Качинского явно не соответствовала. Встреть он ее на улице, зацепился бы взглядом обязательно, до того она впечатляла. Никаких побитых молью воротников из норки, нелепых шляпок а-ля двадцатые годы и смешных бархатных сумочек (соседка по дому, мнившая себя в прошлом графиней, имела все перечисленное). Синий костюм из легкой ткани был сшит по фигуре даже не в прошлом году, а в этом же сезоне и явно хорошим портным. Белые туфли на невысоком каблуке и хорошей выделки кожа сумки выдавали достаток. Украшений не было, только небольшое золотое колечко на безымянном пальце левой руки.

Но самое главное было не это. От старушки (а Иван знал, что ей исполнилось девяносто девять!) исходила волна уверенности и покоя. «Все будет хорошо!» – промелькнуло быстро, и он искренне ответил на мягкую улыбку Эмилии Яновны.

– Егор Беркутов был так любезен, что согласился помочь мне найти помощника в одном деликатном деле, – витиевато начала Эмилия, заставив Качинского слегка покраснеть.

– К вашим услугам, – выдавил он и выжидающе замолчал.

– На самом деле в моей просьбе нет ничего сложного. Я хочу попросить вас оформить мою квартиру в наследство некоторым лицам и после моей смерти проконтролировать исполнение моей воли. Согласны?

Качинский кивнул.

– Вот документы на квартиру, – она протянула ему пластиковую папку. – Посмотрите внимательно, а потом я вам объясню, что я хочу.

Качинский прочел адрес и удивился. Дом был ему знаком. Там на втором этаже, в коммуналке, когда-то жил их с Беркутовым одноклассник. Квартира Эмилии Фальк была на первом. Пять комнат, две по двенадцать, три по двадцать метров. Огромная кухня, коридор. Да, такая квартира, даже находясь на окраине города, стоила баснословно дорого. А здесь был исторический центр. «Так и есть. Двести тысяч евро», – прочел он заключение оценщика.

– Я все понял, Эмилия Яновна. И кто же наследники? – Он знал, что детей у нее нет.

– Прямых наследников на эту квартиру нет. Я бездетна. Нашему государству я такой подарок делать никак не хочу. – Она запнулась совсем чуть и тут же продолжила: – Я, наверное, должна буду все же немного рассказать о себе.

– Я слушаю вас.

– Мой отец бежал в семнадцатом. Как говорила мама, ненадолго. А получилось – навсегда. Он ничего с собой не взял, я имею в виду ценности, все осталось в доме. Никто и предположить не мог, что начнется «уплотнение». Мама с ужасом смотрела, как в наши комнаты втаскивали узлы грубые бабы, ломали на дрова нашу мебель, затаптывали наборный паркет. Ей пришлось прикинуться брошенной, несчастной, чтобы вызвать у них сочувствие, но все было напрасно. Больше всего она боялась, что найдут тайники. А они остались в каждой комнате, надежно скрытые, недосягаемые. Мы жили тем, что зарабатывала уколами мама. Помогал в этом их с папой старый друг врач Никольский.

О тайниках мама рассказала мне незадолго до своей смерти. Не посчитайте меня меркантильной, но я решила, что добуду семейное добро. А для этого я должна была как-то попасть в комнаты соседей. Наверное, мне повезло. После войны в бывшую спальню родителей вселилась моя школьная учительница по литературе. Я была у нее частой гостьей. До сих пор со стыдом вспоминаю, как достала из первого тайника часть наследства. Как потом оказалось, самую существенную. Это было уже в шестидесятые годы. Лилия Михайловна под конец своей жизни впала в стойкий маразм, и я ухаживала за ней, оставаясь иногда и на ночь. Однажды, воспользовавшись ее беспамятством, открыла тайник. Там были мамины украшения. Оставалось найти способ, как изъять остальное. Но тут везение и закончилось. Сначала умерла старая работница, занимавшая бывший папин кабинет, где он принимал больных. Комнату отдали соседке, у которой было трое детей. Той, что жила в приемной с отдельным входом с улицы. А позже она заняла и еще одну освободившуюся комнату рядом с кухней. С этим все разраставшимся семейством я почти не общалась, доступа в их комнаты не имела. Это был тупик. Мамины кольца, серьги и броши я надежно спрятала у себя, только однажды снесла в скупку одно кольцо.

И только к 2015 году мне удалось расселить квартиру. Я опустошила все тайники, кроме одного.

Егор мне рекомендовал вас, Иван, как человека порядочного, поэтому я уверена, что вы честно выполните мою волю и удовлетворитесь размером комиссионных.

– Да-да, разумеется. – Качинский снова слегка покраснел. – Что я должен сделать?

– Во-первых, отнестись серьезно к тому, что я сейчас скажу, даже если это вам покажется несколько… экстравагантным. – Эмилия Яновна удовлетворенно кивнула, увидев его успокаивающий жест. – И оформите всю сделку юридически так, чтобы впоследствии не возникало никаких вопросов.

– Хорошо, – коротко пообещал Качинский.

– Вы знаете из истории, как пострадали многие русские люди от пролетарской революции. Но так называемая перестройка сломала судьбы не меньшему количеству людей. Я хочу дать шанс хотя бы некоторым из них заново встать на ноги. Это будут совсем незнакомые мне люди, можно сказать, случайные. Идея моя состоит в том, чтобы оказать этим выбитым из привычной колеи гражданам начальную поддержку. Я готова предоставить каждому жилье и некоторую сумму денег на первое время. Всем одинаковую. А жить они будут в моей квартире. Кроме того, я очень надеюсь, что эти люди после моей смерти будут вспоминать меня добрым словом и ухаживать за моей могилой. Последнее я хотела бы видеть одним из условий завещания.

– Но вы же, простите…

– Жива? Это ненадолго. У меня рак. Врачи не дают и месяца. Сегодня же я ложусь в хоспис, откуда уже не выйду. Вам сообщат.

От ее какого-то будничного тона у Ивана помимо воли защипало глаза. Он поморгал, глядя в сторону, и опять посмотрел на собеседницу.

– В ваших глазах нет жалости, Иван, только боль потери, – констатировала Эмилия Фальк немного удивленно.

Качинский только и смог, что согласно кивнуть. «Вот так бывает: видишь человека первый раз в жизни, за какие-то полчаса успеваешь к нему привязаться, а он…уходит. Насовсем», – подумал он с горечью.

– Я продолжу. – Эмилия Яновна вздохнула, словно утомившись. – По условию завещания квартира полностью отойдет тому или тем, кто действительно использует данный шанс с толком. Я понятно выразилась?

– То есть пять человек будут как бы бороться за право обладать квартирой? И кто же будет решать, кто на самом деле заслужил это право?

– Вы.

– Нет, это невозможно. Речь идет о слишком больших деньгах. Я не смогу взять на себя такую ответственность…

– Сможете, Иван.

– Они все передерутся! Вы, Эмилия Яновна, наивно полагаете, что все люди изначально порядочные, не так ли? А вы не думаете, что за такие деньги они могут пойти даже на преступление! Поговорите с Егором на эту тему, он вам расскажет…

– С Егором я уже это обсудила. Но вы меня не до конца выслушали. Сами участники моей идеи будут знать, что квартира может остаться им в собственность именно с этим условием. Это будет для них дополнительным стимулом, согласитесь.

– То есть заселяются они в нее временно, так? Как бы снимают?

– Да. Срок им – год. И вы должны только все это оформить юридически. Когда вы сможете подготовить документы?

– Сегодня к вечеру. Но я все же не согласен с тем, чтобы решать судьбу квартиры.

– Хорошо, – она вздохнула. – Тогда вы просто зачитаете им мое завещание полностью. Только по истечении года. И пусть решают сами. Согласны?

– Да. Но это, я вам скажу, тоже чревато.

Глава 2

Влад стоял в центре круга и смотрел на склоненные головы, прищурив глаза. Теперь он был удовлетворен. Сегодня был подписан очередной договор на квартиру, тринадцатый по счету и самый крупный. Можно готовиться к отъезду. Хотя что уж тут готовить? Самолет через два дня, эту хибару, в которой он жил и работал последний год, продавать он не собирался, да и как продать? В ней прописано народу столько, что хватит заселить подъезд пятиэтажки.

Он монотонно читал молитвы, это совсем не мешало ему думать. Жалости к этим людям не было. Влад с детства не терпел идиотов, не способных жить вне стада. Пионерского, комсомольского, церковного, без разницы. Стада, управляемого молитвой ли, лозунгами, опять неважно. Учась на психолога, он думал уже о том, как создаст свое, контролируемое только им, сообщество тупых и послушных людишек, которые положат к его ногам все, что ему нужно. Это оказалось легко. Так легко, что от первых же успехов закружилась голова. И тотчас возрос аппетит. То, что задумывалось: минимум благ в виде квартиры, машины и счета в российском банке, показалось смешным. Поработав в нескольких городах, он понял, что на родине ему тесно. И начал готовиться к отъезду.

Свечи догорали. Пора было заканчивать. Слова благодарности каждому члену стада были заключительным аккордом всех его проповедей. Он действительно благодарил. Вслух – за то, что пришли в Веру, закулисно – за то имущество, которое положили на алтарь этой веры. То есть ему, проповеднику.

Взгляд его остановился на темно-русых волосах молодой женщины. Он вздохнул. Печально и всепрощающе. Прощал не ее, себя. Прощал заранее, зная, что причинит ей, именно ей, невыносимую боль, которая, возможно, убьет ее. Честно, он колебался. Взять, не взять ее с собой. Если бы не ребенок! Да, он любил ее. Но через себя. Ольга любила так, что он не смог не принять ее любовь. Не было бы у нее сына…

Она подняла на него взгляд. И опять что-то екнуло у него в груди. Влад в который раз подумал, что Ольга уже все про него поняла.

Люди со светлыми улыбками на лицах подходили к нему для прощания. Он считывал это мнимое счастье с их лиц и думал только о том, что видит их в последний раз. Глупые, глупые овцы!

Ольга подошла последней. Вопросительно и требовательно заглянула ему в глаза. Влад кивнул на дверь, дождался, пока она закроется за щуплым стариком, и только тогда притянул ее к себе. Нежно и спокойно.

– Ты сегодня напряжена, Ольга! Что-то случилось? – Он легко поглаживал ее по спине.

– Степка болеет. Высокая температура.

– Так бывает. Он же ребенок!

– Да, конечно. А я – мать.

– Ты ненормальная мать. Ты его слишком опекаешь.

– Что в этом плохого? Он растет в моей любви и под моей защитой.

– Пора тебе оторвать его от себя, Ольга! Подумай о себе. О нас, – добавил он и подумал, что все напрасно. Разговор ни к чему не приведет. Ольга давно уже сделала выбор. Просто она еще не знает, что дальше ничего не будет. Не будет его, Влада, в ее жизни. Он ее оставляет.

– Это неправильно. – Она вдруг вытянула руки и с силой оттолкнула его от себя.

«Опять начинается!» – раньше к ее такому быстрому перепаду настроений он относился с терпением. Теперь облегченно вздохнул, зная, что терпеть оставалось два дня. Нет, он правильно все решил. Нельзя ее брать с собой.

…Ольгу привела подруга. А сама отбыла с мужем к месту его службы. А жаль. Жаль, потому что у нее была трехкомнатная в генеральском доме…

– Оля, ты совсем меня не любишь, – немного печально произнес Влад.

– Нет! Ты не понимаешь! Я тебя люблю так…Ты сам учил – отдаваться чувству полностью! Мне просто страшно! Страшно! Эти сны по ночам! Они меня мучают, я утром просыпаюсь больной! И всегда в них одно – я теряю. Тебя, Степку, маму и отца. То одного, то другого. А сама ощущаю сиротство. Может, ты меня бросаешь? – Ольга опять отстранилась и быстро заглянула ему в лицо.

– О чем ты? О каких снах? – насторожился вдруг он. И тут же пронзила еще одна мысль: что-то она говорит о родителях. Он был уверен, что их давно нет в живых. – Оля, твои родители живы?

– Да. – Она отошла от него и отвернулась.

– Ты ничего не говорила!

– Они живут в Узбекистане. Отец – бывший военный. Мы давно не общаемся. Они даже не знают о Степке.

– Как так? – похолодел он: тринадцатая, последняя, сделка на квартиру была с Ольгой, ни о каких родственниках речь при оформлении не шла.

– Ты ничего обо мне не знаешь, Влад, – вдруг как-то очень трезво усмехнулась Ольга. – То, что отец Степки погиб, – правда. Очень небольшая правда по сравнению с кучей лжи, навороченной мною для тебя. Подожди, помолчи, – она жестом остановила готовое сорваться с его губ возмущение.

– Оля! – только и успел укорить он.

– В пятнадцать лет я осталась с бабушкой один на один: отца перевели в маленький узбекский городишко. Смысла ехать туда, где даже по-русски говорили с трудом, мне, отличнице, не было. Вроде бы, когда жили все вместе: мать, отец и бабушка – я не замечала, какая она… Свое неуемное желание власти она выместила на мне. А мстила мне за то, что долго пришлось жить с зятем. Презирая его и боясь одновременно. До меня быстро дошло, вернее, бабка донесла до моего сознания, что я для нее – отпрыск беспородного прапора, который охомутал генеральскую дочь, то есть мою мать. Начался ад. Запреты, наказания, пощечины. Да, бить по лицу точно и унизительно она умела! Я вмиг научилась врать, изворачиваться. Выкрала однажды ключи от квартиры и, пока старуха спала, сделала дубликаты. Деньги я таскала мастерски. Постепенно умение выжить рядом с ней превратилось в самоцель. Учиться стало некогда. Дальше по схеме: водка, наркотики. И ведь что странно: родителям она долго вещала, что у нас все хорошо. Да и я врала по телефону под одобрительный взгляд бабки. Та наивно считала, что справится с моим воспитанием сама. То, что внучка колется, ее старческий мозг даже не воспринимал. Хотя, как я знаю, ей говорили об этом родители моей подруги Маринки. Бабку волновало только понижение уровня успеваемости. А это, как казалось ей, педагогу с сорокалетним стажем, поправимо.

– А ты сама не понимала, куда катишься?

– Нет. Это был протест. Мне казалось, я в любой момент могу все вернуть. Если захочу…

Год прошел как в тумане. Как мне удалось закончить его без троек, я и сейчас удивляюсь. Бабка считала это своей заслугой. Пожалуй, с этим я могу согласиться…

А летом приехали родители. Отец с ходу разобрался в ситуации, прогнал меня по врачам, психологам… стал оформлять документы в школу Агнессы Бауман[2]2
  События, описанные в романе М. Болдовой «Трудные леди школы Бауман».


[Закрыть]. Продал квартиру своих родителей, как я потом узнала, чтобы оплатить учебу.

– Что за школа?

– Для таких пропащих, как я. Жесткий режим, жесткая программа обучения. Полная изоляция на два года, контакты даже с родителями запрещены. И все это за большие деньги.

– А результат?

– Отличный аттестат, ЕГЭ с высоким баллом, три языка, разряд по теннису, плаванию. Психология, этика, домоводство, не улыбайся, этикет. Это был шанс. Я с первой попытки поступила в МГУ. Но не окончила…

– Почему?

– Влюбилась. И все понеслось по второму кругу. Только масштабы столичные. Кабаки дорогие, коттеджи вместо однокомнатных хат, чистый героин. И он, красавчик, всегда рядом…

Влад слушал и не верил. Он, грамотный психолог, просчитался во всем: и девочка не одуванчик, и подарок не подарок. Как вовремя он сматывается! Нужно только сделать одно: вернуть ей квартиру. Сегодня же вернуть!

– Оля, а отец что же? Не знал?

– Сначала нет. Ты видел, как люди седеют в один миг? Это страшно, страшно! – голос ее сорвался на крик.

Влад вздрогнул.

– Его привела в общежитие Маринка. Я думаю, она же его и вызвала. Маринка жила в Томске, с летних каникул после второго курса мы не виделись. Что ее принесло в Москву посреди учебного года?! Она сказала, что приехала на студенческую конференцию. Может быть… Столкнулись мы в крохотной кафешке у ВДНХ. Место непосвященным незнакомое, пришлых людей почти не бывает. Маринка с ее спутником в этот час оказались единственными случайными посетителями. Она потом говорила, что не сразу меня узнала. Теперь я ей верю. Джинсы, купленные прошедшим летом, в апреле я могла носить только подпоясанные ремнем… Она подошла к нашей компании и буквально выдернула меня из-за стола. Она что-то орала, трясла меня за плечи и при этом плакала. Потом ее увел тот парень, с которым она пришла.

Отец появился в моей комнате общежития через три дня, когда я отсыпалась после веселых выходных. Он растолкал меня, сонную, заставил встать с неприбранной кровати. Я сумела сфокусировать на нем взгляд и тут увидела, как его волосы меняют цвет. Я закричала. Его жгуче-черные волосы вмиг стали белыми. А потом он ушел…

– Совсем?

– Из моей жизни – да. Мать, кажется, еще несколько раз звонила…

– Кажется?

– Ну да… Я плохо помню…

– Ты продолжала колоться!

– Да! Да! Да! – Ольга закричала и с силой оттолкнула его, сделавшего к ней невольный шаг.

– Но сейчас ты не…?

Она вдруг захохотала в голос.

– Да, учитель, вы спали с бывшей наркоманкой! – весело блеснула она синими глазами.

– Это совсем не смешно! – сделал он попытку придать ситуации серьезность.

– Да уж какой тут смех! Веришь – шесть лет ни-ни. После того… – Ольга зябко передернула плечами. – А ведь тебя тоже зовут Владом… Кстати, как твое полное имя?

– Владислав, – ответил он машинально.

– Простенько. А Степкиного отца звали Владленом. Мамаша его чокнутая помешана была на таких именах. Сестра Владика свое имечко Элизабет в шестнадцать лет поменяла на Лену. Умная девчушка была…

– Как погиб отец твоего сына?

– Догадайся! Конечно, от передоза! Да убили его, я знаю. – Ольга махнула рукой. – Сам он не мог просчитаться. Сейчас я тебе фамилию Влада скажу. Малиновский. Ты правильно подумал. Он самый.

Он ошалело смотрел на Ольгу.

– Влад единственным наследником остался у отца, когда Ленка умерла. Не помню, чем она заболела, рак чего-то. Быстро сгорела, за несколько месяцев. Ничего не смогли сделать, прямо в клинике в Германии скончалась. С женой отец Влада разошелся давно, определив ей содержание. Видно, немалое, раз она о детях и не вспоминала. Хоть Малиновский и не лез в жизнь Влада, не знать, что сын зависает, он не мог. Мне кажется, не любил он его. Просто не любил.

– Так Малиновского же посадили?

– Позже. На год позже, чем убили Влада. Я думаю, именно тогда под него начали копать. В тот год. Смерть сына все же выбила его из колеи, где-то Малиновский расслабился. А тут! Пресса писала, «трагически погиб». Может, и трагически…. Я проснулась рядом с мертвым телом на их даче. Сама никакая. Малиновский тут же меня в частную клинику отвез, спрятал. Там я и узнала, что беременна.

– А что Малиновский?

– Стал готовиться в деды. Нет, он неплохо ко мне относился. Боялся только, что ребенок будет… ненормальным, с отклонениями. Я так не хотела Степку! Уговаривала Малиновского, чтобы разрешил аборт. Вот мой грех. Поэтому Степка так часто болеет. Господи, почему он платит за мои грехи! Я все время боюсь за него, он же постоянно на таблетках! Еще эти сны…

– А твои родители? Почему ты им не сообщила, что у тебя сын? – вдруг спохватился Влад.

– Они сами от меня отказались, – спокойно ответила Ольга. – Их право. Во мне нет злости. Просто жалко иногда Степку. Отец был бы классным дедом.

– А Малиновский?

– О! Он Степку боготворил. Недолго, правда. Степке три месяца исполнилось, как его взяли. Я тут же собрала вещи и сбежала в Самару. Квартира бабкина на меня была оформлена в наследство, вот какой подарок мне оставила старая карга! Верно, виноватой себя считала, что за внучкой не уследила.

– Как ты об этом узнала?

– Маринка сообщила. Я когда родила, ей, вернее, ее родителям, позвонила. Маринка тут же в Москву прилетела, мешок с детским приданым, игрушек коробку приволокла. Собиралась еще коляску прикупить! А ее на входе в клинику охрана Малиновского тормознула. Как стали все барахлишко перетряхивать! Ее когда в палату ко мне допустили, она на негнущихся ногах вошла, глаза полтинниками. Думала, едет к бедной студентке…

– Так Малиновский внука законно признал?

– Да. Степан Михайлович Малиновский у меня сын.

– Почему Михайлович? А Влад?

– Потому, что официально Степка – сын самого Малиновского-старшего. А я – его жена.

– Офигеть!

– Что за слова, учитель? – упрекнула Ольга с насмешкой.

Влад ее не узнавал. Он ее стал бояться. Он не мог объяснить себе, откуда этот страх, вдруг сделавший его жалким в своих собственных глазах. «Вернуть квартиру немедленно. Сейчас едем к Фире Каплан в контору, и я отказываюсь от сделки. Я мог потерять все из-за этой бабы. Вдова Малиновского! Черт! Никто не верит, что у него ничего не осталось. Интересно, она думала хоть раз, что где-то на счетах в тихой Швейцарии у нее лежат миллионы? Не может быть, чтобы не думала! Нет, скорее, она знает об этом!» – Влад вдруг почувствовал на себе взгляд Ольги.

– Что, о наследстве Малиновского размечтался? – ее спокойный тон насторожил его.

– Сейчас мы поедем к нотариусу, и я верну тебе квартиру.

– Испугался! Я правильно догадалась – ты собирался сбежать! Без меня!

– Оля, Оля! – он печально покачал головой. – Ты сама выбрала свой путь!

– Конечно! А ты помог! Ты никогда не любил меня! Ты – птица-говорун! А как же судьба? Ты и я? Я же сейчас перед тобой вся раскрылась! Думаешь, просто так? Я хотела, чтобы ты знал все обо мне. И принял меня! А ты! Ты потоптался в моей душе и собирался тихо свалить! – у Ольги дрожали губы.

– Оля, Оля! Не забывай о выборе! Ты сама…

– Да! Как это по-мужски – заставить меня выбирать между тобой и сыном! Постой, ты собирался уехать без меня, то есть… А где я бы осталась? Я и Степка? Жить, я имею в виду? В Москву нам нельзя! Господи, какая же я дура! Ты же аферист!

– Оля, когда ты оформляла квартиру, подразумевалось, что мы будем вместе! Я надеялся тебя уговорить уехать со мной. Твой сын слишком маленький, чтобы таскать его за собой!

– Что ты собирался сделать с моей квартирой? – жестко спросила она.

– Если бы ты отказалась ехать со мной, вернуть ее вам, – ответил он, глядя ей прямо в глаза. – Собирайся.

«Поверила. Теперь быстренько к Фире», – Влад подтолкнул растерявшуюся Ольгу к двери.

Он тоскливо выглянул из окна машины – пробка на Московском стояла мертво. В обе стороны. «Не успеем!» – до закрытия нотариальной конторы оставалось меньше получаса. Влад набрал номер Фиры Каплан на мобильном. Отключен. Вдруг мимо по разделительной полосе промчался джип. Влад быстро перестроился влево. «Все равно мне сворачивать до кольца, где обычно стоят менты», – подумал он, двигаясь за ним.

– Влад, ты с ума сошел! – крикнула Ольга.

– Помолчи! – резко оборвал он.

Она куда-то исчезла, эта большая черная машина, проложившая ему дорогу. А прямо на него двигалась другая. Такая же черная и похожая на катафалк из-за своих квадратных боков. Толку давить на тормоза не было. Это, видимо, понял и водитель «катафалка». Он смотрел прямо на Влада и матерился. Влад читал каждое бранное слово по движению его губ за лобовым стеклом автомобиля. За скрежетом металла Влад не услышал последнего крика Ольги. Он жил всего несколько минут, успев осознать себя убийцей, но так и не успев раскаяться.