Текст книги "Сестры"

Андрей сделал шаг в сторону выхода из парка и оглянулся. Лена медленно брела среди деревьев, даже не пытаясь его догнать. «Ну что мне мешает уйти? Все равно своей пламенной речью я ничего не добился. Скорее всего, она обиделась и сейчас строит планы мести. Вон как задумалась!»

Лена прошла мимо него, словно не заметив. До самого дома они медленно брели друг за другом, не проронив ни слова. Также молча она захлопнула перед ним дверь своей квартиры, ничего не ответив на его робкое пожелание спокойной ночи. Андрей совсем растерялся. Он ждал чего угодно, только не этого невидящего взгляда и молчания. Словно его нет. И не было. Так и есть. Нет и не было и не будет ни в ее сегодняшней жизни, ни в будущей. Его место займет тот, «с кием», с тугой пачкой выигранных денег, с наглым взглядом уверенного в себе сердцееда, с авто, поджидающим у выхода из ресторана и прикуривающий от золотой зажигалки с монограммой. И он, комсомолец Андрей Астанин, ему не конкурент.

Глава 6

– Настенька, пришло письмо из Куйбышева, от Наташи, – Варвара вышла в коридор, чтобы поскорее сообщить эту новость.

– Наконец-то, это первое письмо с начала войны, – Настя, сняв с уставших ног туфли, надела заботливо связанные Варварой мягкие следки, и села на диван. Письмо было датировано вторым июля, и добиралось до них почти два месяца.

– Читай, Настя, не томи, как там девочки, – Варя пододвинула маленький столик к дивану и поставила на него чашку с горячим молоком и тарелку с куском яблочного пирога из серой муки.

– «Дорогие Настя и Варя! Пишу вам в надежде, что письмо придет к вам скоро. Сразу же хочу опять попросить вас послушаться меня, и приехать в Куйбышев. Нам всем вместе будет легче пережить весь этот ужас. Мы с Леночкой очень беспокоимся за вас. Коля ушел на фронт, но писем от него мы пока не получали. Валюша теперь ходит в детский сад, а я вышла на работу в школу. Десятого июня отметили день рождения Анечки. Даже в годик она очень похожа на Лену, а от Андрея ей достался спокойный характер. Валюшка – самая главная нянька у нее. Читает ей книжки и даже учит есть ложкой. Настя, приезжайте. Мы будем вас ждать. Крепко вас целуем. Наталья, Валюша.»

Настя дочитала письмо и грустно вздохнула.

– Может быть нам действительно стоило уехать в Куйбышев? А, Варя?

– Не, знаю, дома и стены помогают, – Варя с сомнением покачала головой.

– Теперь уже поздно говорить, у меня занятия в классе начались, хотя я не знаю, надолго ли? Многие девочки уехали.

– А твоя любимица, Таня Рябинина?

– Она осталась, умница такая, все лето занималась самостоятельно, каждый день. Из нее получится настоящая балерина, все при ней, и талант, и упорство.

Настя вспомнила эту не по годам серьезную девочку, которая жила только с бабушкой. Родители Тани погибли в горах, они были альпинисты. В свои тринадцать лет, Таня отлично училась в школе и всерьез занималась у Насти в балетном классе.

Варвара отложила в сторону вязание и посмотрела на Настю. Где– то в глубине души ей было обидно за ее одинокую жизнь. Она могла бы, как сестры, выйти замуж и родить своего ребенка, а не отдавать себя своим ученицам. Но всю свою молодость Настя работала, чтобы поставить на ноги Наташу и Леночку, ей было не до себя. Варвара хоть год, но успела пожить замужем за Иваном, они расписались уже после смерти Марии Петровны. Детишек бог не дал, но Варвара не расстраивалась, она души не чаяла в Леночке, и ей вполне хватало забот о ней.

За окном сгущалось пасмурное сентябрьское небо. Чувствовалось приближение дождя. Варвара задернула шторы, выключила настольную лампу и прикрыла шалью задремавшую на диване Настю.

Никто из жителей великого города не знал, что скоро начнется самое жестокое испытание в их жизни, которое продлиться целых два с половиной года.

Настя, еле передвигая ноги от усталости и голода, шла домой. Трамваи давно не ходили, под серыми сугробами не проглядывали даже следы трамвайных путей. Навстречу ей пожилой мужчина вез на детских саночках бидон с водой. Настя покрепче прижала к себе завернутую в платок горбушку хлеба. С каждым разом этот двухсотграммовый кусок обходился все дороже. Настя, в который раз, добрым словом вспомнила свою бабушку, Марию Петровну. Если бы не было у них этих драгоценных безделушек, то и Варвара, и она, Настя, давно бы умерли от голода. Вдруг она подумала, что уже несколько дней не видела Танюшу Рябинину. Девочка почти каждый день навещала их с Варварой. Они вместе ходили получать свои пайки хлеба в булочную на соседнюю улицу. Часами стояли в очереди, прижимаясь друг к другу, чтобы согреться. Бабушка Тани уже давно не вставала с кровати.

Настя зашла в подъезд и поежилась. К сухому морозу добавилась сырая промозглость давно нетопленого помещения. Дверь в Квартиру Рябининых была не заперта. Отгоняя от себя дурные мысли, Настя вошла в прихожую.

– Таня, где ты?

Стылый воздух, касаясь Настиных губ, превращался в невесомый парок.

На кровати, под грудой одеял, лежала Таня. Только тонкая струйка пара, выходящая изо рта, доказывала, что девочка еще жива.

– Танюша, вставай, – Настя, скинув рукавицы, растирала девочки безжизненно белые щеки. В комнате стоял леденящий холод. На соседней кровати, покрытое старым пальто, лежало уже остывшее тело Таниной бабушки. Растормошив девочку, Настя сначала осторожно посадила ее на постели, а потом заставила встать.

– А теперь пойдем потихоньку. Ну, же, Таня, давай, я не смогу тебя нести на руках, у меня не хватит на это сил.

Таня, делая шаг за шагом, подошла к бабушкиной кровати.

– Тетя Настя, а как же бабушка?

– Я позже вернусь, только тебя к нам отведу и вернусь. Где ключи от квартиры? У тебя была не заперта дверь.

– Да? Я не помню, запирала я ее или нет, – Таня засунула руку в карман пальто и вынула ключи.

– Вот они.

– Давай. А карточки?

– Я их потеряла. Или украли. Не помню.

– Что же ты сразу ко мне не пришла?!

Настя заперла дверь, и они осторожно стали спускаться по лестнице.

Дорога до соседнего дома заняла почти целый час. Таня, совсем ослабевшая от голода и неподвижности, то и дело останавливалась, чтобы передохнуть. Наконец, они добрались до Настиной квартиры.

– Господи, Настя, да что же это такое! – Варвара бестолково засуетилась вокруг них.

– Варя, не мельтеши. Вода теплая есть? Давай, наливай в таз, нужно согреть ей ноги.

Настя достала из – за полы шубы хлеб, налила в тарелку горячей воды, и, отломив от горбушки большую часть, сделала «бульон». Маленькой ложкой, осторожно разжимая Танины губы, она вливала кушанье ей в рот. После нескольких ложек девочку стало клонить в сон.

– Варя, мне нужно вернуться в Танину квартиру. Там осталась бабушка.

– Жива?

– Нет. Уложи Таню в мою кровать, только не давай ей спать больше двух часов. Потом еще покорми немного.

Настя, поплотнее закутавшись в пуховый платок, направилась домой к Рябининым.

Завернув тело бабушки в одеяло, она, собрав последние силы, привязала поклажу к детским салазкам, которые нашла в коридоре. «Одной мне точно не справиться», – Настя постучала в соседнюю квартиру. Ей открыла молодая девушка в военной форме. Вдвоем они спустили санки на улицу. До Охтинского кладбища, куда отвозили умерших от голода ленинградцев, она добралась только к вечеру.

Каждые три дня Настя ходила через весь город к одной женщине, которая меняла продукты на ювелирные украшения. Сегодня она отдала ей последнее кольцо с изумрудами, обручальное кольцо ее бабушки. Дома оставалась только заколка из рубинового гарнитура матери. Настя шла и думала, чем завтра она будет кормить Варвару и, совсем ослабевшую, Таню.

* * *

– Варя, мы пришли.

Настя стащила с головы пуховый платок, запорошенный снегом. Таня заледенелыми пальцами пыталась расстегнуть ватник. Из квартиры не доносилось ни звука. Таня с Настей тревожно переглянулись. Уже несколько дней Варвара сильно болела, холод и скудный паек сделали свое дело. А сегодня им повезло. За городом, на бывших колхозных полях, удалось накопать из мерзлого снега немного картошки. Клубни скорее напоминали горох, но «суп», сваренный из них, будет райским кушаньем. Можно будет подкормить Варвару. Там же, на краю поля, Таня нашла куст шиповника с несколькими уцелевшими ягодами. С этим богатством, усталые, но довольные, они возвратились домой. Настя радовалась и еще одной удаче. Ей удалось договориться, что Таню отправят в эвакуацию с группой сирот – школьников. Оставалось продержаться несколько дней, и она будет спокойна, хотя бы за нее.

Настя вошла в комнату. Варвара лежала на спине, а из под старой шубы, служившей ей одеялом, свешивалась безжизненная рука.

– Мы опоздали, да, тетя Настя?

– Да, Танюша. Варя умерла.

На следующий день они повезли Варвару в последний путь.

* * *

– Таня, послезавтра ты должна уехать.

– Тетя Настя, я не хочу, можно я останусь с вами!

– Танечка, пока есть возможность, уезжай. А у меня к тебе будет просьба.

Настя достала из комода маленькую бархатную коробочку. Таня, как завороженная, слушала свою наставницу. Настя, не скрывая ничего, рассказывала девочке о себе, о своих сестрах и родителях.

– Эта заколка принадлежит мне. Ты возьмешь ее с собой, и еще вот последнее письмо из Куйбышева от моей сестры. После войны, если со мной что-нибудь случиться, передай украшение Наташе или Елене.

– Я вернусь в Ленинград и отдам заколку вам.

– Хорошо, Танюша. Будем надеяться на лучшее.

Таня, слабея с каждым шагом, упорно тянула санки с телом своей любимой учительницы. Она прошла еще только половину пути, а уже очень замерзла. Даже ватник, перехваченный крест накрест пуховой шалью, не спасал от ледяного ветра. Вот уже показался берег Невы. Таня расплакалась. Она больше не чувствовала ног, да и руки словно примерзли изнутри к варежкам. На лицо налип снег, с самого утра сыпавший с неба твердой крупой. Последней, кого она успела заметить, прежде чем потеряла сознание, была женщина, тащившая точно такие же санки.

Глава 7

Лена, отложив в сторону книгу, вышла из спальни. С тех пор, как в доме появилась домработница, она не знала, куда девать свободное время. Профессии у нее не было, а идти работать простой чертежницей не разрешал муж. В тот год, когда она провалила экзамены в театральное училище, она вернулась не в Ленинград, а к сестре в Куйбышев. Замуж за Андрея Астанина она выскочила скорее от отчаяния и злости на саму себя. Она живо вспомнила то лето тридцать шестого года. На следующий день после разговора с Андреем в парке, она собралась и уехала в Москву. Остановить ее могло бы лишь стихийное бедствие, прервавшее все сообщение между городами. И даже тогда она придумала бы предлог, чтобы сбежать из Куйбышева. Ее гнал стыд. Впервые в жизни она не могла себя заставить посмотреть в глаза другому человеку. И не нашла ничего лучшего, чем уехать, не прощаясь. Кому и что она пыталась доказать? Целый месяц она добросовестно готовилась к экзаменам, заразившись всеобщим энтузиазмом остальных абитуриентов, мечтавших стать знаменитыми артистами. Остыв после позорного провала в первом туре, она решила все – таки объясниться с Андреем и купила билет до Куйбышева.

То, что он собирается жениться, повергло ее в шок. Ее верный поклонник холодно объяснил ей, что встретил подходящую девушку, как она ему и советовала. И через два месяца они станут мужем и женой. Лена, обозлившись и на него и на себя, в тот же день закрутила роман с его другом. Они проводили время вместе, одной компанией, которая с удовольствием наблюдала за бурно разворачивающимися событиями. Однажды Сонечка, тихая и не очень красивая невеста Андрея, не выдержала метаний своего будущего мужа, и при всех отказалась от свадьбы. На следующий день Андрей и Лена подали заявление в ЗАГС. Неожиданно семейная жизнь увлекла ее. У Андрея было много друзей, и они весело проводили время, не нагружая себя бытовыми заботами. Мама Андрея, вначале протестовавшая против легкомысленной невестки, смирилась с выбором сына, а потом и вовсе привязалась к Лене, задаривая ее подарками. Когда родилась Анна, у нее не было отбоя от нянек. Похожая на младенца со старой рождественской открытки, она вызывала восторг у бабушки, тетушки и всех соседок. Андрей с Еленой очень быстро вернулись к вечеринкам с друзьями. Ее муж легко поднимался по служебной лестнице, не забывая об отдыхе с красивой женой.

Война резко изменила жизнь молодой пары. Андрей к тому времени уже работал вторым секретарем горкома комсомола. На фронт его не взяли, но теперь он пропадал на работе сутками. Получив похоронку на мужа, слегла свекровь. Она умерла тихо, во сне, держа в руках его последнее письмо. Лена с дочкой практически переселилась к сестре. Они жили в постоянной тревоге за жизнь Насти и Варвары, коря себя за то, что не смогли уговорить их приехать в Куйбышев в самом начале войны. Вести из блокадного Ленинграда становились все более неутешительными. Почти в конце войны погиб Наташин муж Николай.

От воспоминаний ее отвлекла трель дверного звонка.

– Елена Афанасьевна, пришла ваша сестра.

Лена подошла к Наташе и обняла ее.

– Здравствуй, сестричка.

С тех пор, как Наташа с дочкой переехала на другую квартиру, они стали видеться реже.

– Ленуся, я получила письмо из Ташкента от какой – то Татьяны Рябининой, и, почему – то, боюсь распечатывать его. Мне кажется, что там написано про Настю и Варю.

Наталья с волнением протянула конверт сестре. Лена торопливо разорвала бумагу и пробежала глазами по первым строчкам.

– Ты права. Слушай.

Сестры сели на диван, и Лена развернула сложенные прямоугольником странички.

«Здравствуйте, Наталья Афанасьевна и Елена Афанасьевна.

Меня зовут Таня Рябинина, я была ученицей Вашей сестры Анастасии Афанасьевны в балетном классе. После смерти моей бабушки, Ваша сестра взяла меня жить в свой дом. Это было во время блокады. В письме я не смогу вам рассказать все, что мы пережили вместе в ту зиму. Скажу одно, благодаря тете Насте я жива. У меня есть от нее одно поручение, которое мне сложно выполнить. Я должна Вам передать ее заколку с рубинами, но приехать в Куйбышев мне трудно, у меня ампутированы обе ноги. Прошу Вас, приезжайте по адресу, указанному на конверте, я и моя приемная мама будем ждать Вас. Таня».

– Нужно ехать. Лена, поедешь ты, а я останусь с девочками.

– Хорошо, думаю, Андрей возражать не будет.

Лена подняла трубку телефонного аппарата и стала набирать рабочий номер мужа.

Около дома на окраине Ташкента, прямо в куче песка, сидел чумазый толстощекий карапуз и возил по «барханам» игрушечный грузовик. На его мордашке была такая взрослая сосредоточенность, что Лена рассмеялась. Прозрачная занавеска на двери колыхнулась и из дома вышла молодая узбечка. Тонкие косички из – под тюбетейки взметнулись в разные стороны.

– Али, – строго погрозила она пальцем, – ты опять весь вымазался!

Али, не отрываясь от своего занятия, покосился на нее темно– коричневым глазом.

Девушка прикрыла рукой глаза от ослепляющего солнца, и приветливо улыбнулась Елене.

– Ой, вы Лена, да?

Лена кивнула.

– Я – Зухра, названная сестра Тани. Проходите в дом, мы вас заждались.

Лена зашла в прохладную комнату и с наслаждением сбросила с ног туфли. Ей, выросшей в северном Ленинграде, Ташкент показался раскаленным.

В кресле около окна сидела девушка. Ноги ее были прикрыты большим клетчатым платком.

– Здравствуйте, Таня.

– Здравствуйте, Елена Афанасьевна, – поздоровалась девушка, и ее глаза наполнились слезами.

Лена подошла к ней и обняла ее за тонкие плечики.

Вскоре небольшая комната наполнилась радостным шумом и громкими голосами. Вслед за Зухрой появились и остальные члены семьи.

– Это наша мама, Фарида, мой муж– Ахмет, а нашего сынишку Али вы уже видели, – Зухра чисто, совсем без акцента, говорила а русском языке.

– Пойдемте, Лена, умоетесь с дороги, а ты, Зухра, накрывай на стол.

Лена с облегчением пошла за Фаридой. Она устала, как никогда. Фарида, полная узбечка лет пятидесяти, двигалась легко и быстро. Лена с трудом успевала за ней, непривычно путаясь в половиках, сплошь покрывающих глиняный пол.

Прохладная вода в летнем душе подействовала на нее, как лечебный бальзам. Усталости как не бывало. Посвежевшая, в открытом летнем сарафане, она вернулась в дом. На террасе, застеленной огромным пестрым ковром, стоял стол на низких ножках. По ковру были раскиданы разноцветные подушки разной формы и размеров. Стол был уставлен пиалами, наполненными зеленью и овощами, а посредине, на круглом блюде, дымился плов.

Ахмет, легко подхватив Таню с кресла, удобно устроил ее среди подушек. Чувствовалось, что в этой семье, каждый, как мог, помогал девушке. Лену усадили на почетное место во главе стола.

Фарида вошла в дом и скоро вернулась, неся бархатную коробочку. Она протянула ее Елене. В коробочке, в целости и сохранности, лежала Настина заколка.

– Тетя Настя отдала мне ее в тот день, когда стало ясно, что скоро я уеду из города. Сейчас я понимаю, она знала, что шансов выжить у нас практически не было. Пока у нее были украшения, оставшиеся от вашей бабушки, она меняла их у какой– то торговки на продукты. Но настал день, когда осталась только заколка. Сейчас я понимаю, что все съестное, что удавалось добыть за золото, они с няней Варварой отдавали мне. Сначала умерла Варвара. А за день до моего отъезда умерла и тетя Настя.

– Она что-нибудь передала нам с Наташей на словах?

– В тот день, когда она отдала мне заколку, мы много разговаривали обо всех сестрах. Вернее, тетя Настя рассказывала мне о вашей семье.

– А как ты оказалась в Ташкенте?

– Таню привезли на санитарном поезде вместе с ранеными солдатами, – за девушку ответила Фарида, – Я тогда работала в госпитале медсестрой. Девочка была в тяжелом состоянии, хирургам пришлось ампутировать обмороженные ноги. Один из раненых, пожилой солдат, который ехал с ней в поезде, рассказал мне, как она к ним попала. Ее привезла на санках какая – то женщина. Сказала, что подобрала ее недалеко от Охтинского кладбища. Девочка лежала без сознания около санок с мертвым телом.

– Я немного не довезла тетю Настю до места.

Лена представила себе, как маленькая худенькая девочка тащит тяжелые санки по льду, и чуть не расплакалась.

– А после госпиталя, когда я поправилась, мама Фарида взяла меня к себе.

– А как же ты догадалась прихватить с собой заколку и Наташино письмо?

– Я думала, что после кладбища уже не вернусь в квартиру тети Насти. Хотела последнюю ночь провести у себя дома, взять что-нибудь из вещей на память.

Лена еще долго расспрашивала девушку о жизни сестры и Варвары в осажденном городе. Все уже давно легли спать, а они сидели и вспоминали Настю. «Вот нас и осталось четверо. А живы ли Зоя с Тоней?». Узнать об их судьбе было практически невозможно.

Часть 2

Глава 1

Этот дом в старой части Оренбурга знали все. Дом был таким древним, что год его постройки не помнили даже старожилы. Судя по расположению комнат, когда– то это была тюрьма. Коридор шел по всему периметру дома и, выйдя из своей двери, пройдя по нему, можно было вернуться к исходной точке. «Квартирой» считались шестнадцать комнат, расположенных на одном этаже. Где-то посередине между поворотами был выход на лестничную площадку. Родители Леона занимали две комнаты с крошечным пятачком, гордо именуемым «холлом». На кухне у них стояла отдельная газовая плита с двумя конфорками и крохотный столик у окна.

Каждый раз, возвращаясь из школы, Леон проходил мимо кухни. Он ненавидел эту смесь запахов готовящейся еды, и всегда торопился проскочить это место побыстрее. Но была и еще одна причина, по которой он прибавлял шаг.

– Леончик, детка, зайди-ка ко мне на минуточку. Леон остановился и с досады хлопнул себя портфелем по ноге. И на этот раз не удалось пройти незамеченным. Любовь Григорьевна, мать его одноклассника Пашки Дохлова, была, как всегда, на своем боевом посту. «Что ей от меня надо!» – подумал Леон, – «Каждый раз одно и то же. Скажи, да расскажи, где бродит после школы ее ненаглядный Пашечка».

– Да, тетя Люба.

Леон зашел в кухню, поморщившись от резкого запаха жарящегося лука.

– А где мой шалопай бегает?

– Не знаю. Кажется, его учительница по математике задержала. Да вы не волнуйтесь, он скоро придет.

Леон страшно не любил врать. А обманывать Пашкину мать приходилось почти каждый день. Не прикрывать Пашку он не мог. Их связывало нечто вроде дружбы. Из всех одноклассников Павел Дохлов, стойкий двоечник и хулиган, выделял только Леона. Может потому, что внешне они были похожи. В первом классе учительница посадила их за одну парту, решив, что они братья. Даже физическое развитие шло у них по одной «программе». Об этой странной дружбе знали все. Леону это было на руку, потому, что Дохлова боялись. С ним старались не связываться даже старшеклассники. Стоило его задеть, он зверел. Сразу, он мог и не ответить, но позже, в темноте подъезда или подворотне, обидчик получал сполна. Прощенных не было. Но Леона он не трогал, хотя тот порой позволял себе слегка поставить Пашку на место. Видя, как у того сжимаются кулаки, тихо торжествовал свою маленькую победу.

В прошлом году они оба влюбились в одну девчонку, Катю Погодину. Вместе провожали ее после уроков домой, совершенно не испытывая ревности друг к другу. А в этом году они как бы «разделились»: с Пашкой Катя гоняла на велосипеде, а Леон водил ее в кино.

Еле отделавшись от матери друга, Леон бегом кинулся в свою комнату. Дома никого не было. Переодевшись в домашнее трико, Леон проглотил уже успевшую остыть картошку с мясом. Он быстро вымыл на кухне посуду, закрыл комнату и постучал в соседнюю дверь.

Соседнюю комнату занимал Яков Семенович Кац, известный в прошлом адвокат в городе. Он вселился в комнату сразу после войны. Родственников у Каца не было, но в их большой квартире он считался общим «дедом». Дети, если не бегали по улице, сидели у него в комнате и слушали байки про убийц и воров. Истории по большей части были подлинными, и оттого интересными. Леон же не любил глупые игры в «пристенок» и футбол, и потому проводил у Каца больше времени, чем другие. Тот почти не выходил из комнаты, и всегда радовался каждому пришедшему, усаживал гостя за стол и пытался напоить чаем. Но чаще всего к нему забегала малышня, играющая в прятки в лабиринтах коммуналки. Яков Семенович никогда не сердился на них, а прятал сорванцов под большим клетчатым пледом, или в старом гардеробе, больше похожем на чулан. Взрослые считали его чудаком, но, если случался спор, шли к нему за советом.

Леон же часами пропадал у старого адвоката. Ему нравились его рассказы о делах, в которых он выступал защитником. А еще Кац приучил его любить книги.

– А, мой юный друг, заходи.

– Здравствуйте, дядя Яша.

– Как дела в школе?

– Нормально. Только скучно очень.

– Так ты туда не веселиться ходишь. Знания нужно брать, пока дают. Скучно, не скучно, а не знаешь, что тебе в жизни может пригодиться. Так что хватай все.

– Я стараюсь. Дядя Яша, я давно хотел спросить, сколько вам лет?

– Я родился в 1894 году, здесь в Оренбурге. Вот и считай.

– И всю жизнь здесь прожили?

– Нет, в семнадцатом году мы с женой Сарой уехали на Украину к ее родственникам. Там и жили до войны.

– А когда вернулись домой?

– Это длинная история. Вот, видишь, у меня на руке выколот номер?

Кац закатал рукав домашней куртки, обнажив руку по локоть. Чуть выше запястья виднелись синеватые цифры.

– Да, а откуда он?

– Во время войны нас с женой и маленькой дочкой немцы определили в концлагерь в Дахау, слышал о таком?

– Читал, и фильм смотрел.

– Тогда я не буду рассказывать, что они там делали с людьми, особенно с евреями. Сару и Ирочку сожгли в печи в первые же дни, они были слабы и, видимо, ни на что не годны. Я был сильным, здоровым мужчиной и, поэтому, годился в качестве подопытного материала. Как мне удалось выжить, я и сам не знаю. Только после освобождения, вернувшись в Житомир, я понял, что не смогу там больше жить. Вот тогда я и решил вернуться в Оренбург.

– А других родных у вас нет?

– В Польше жил мой двоюродный брат Михаил. Помнишь, я тебе рассказывал о семье Печенкиных, у которых было пять дочерей? Михаил был мужем старшей из них, Зои. В жизни иногда случаются странные совпадения. Вот и мы с Михаилом встретились после многих лет ни где-нибудь, а в Дахау, и даже попали в один барак. Он умер почти перед самым освобождением, а про его жену Зою нам так и не удалось ничего узнать.

– Может быть, она тоже выжила?

– Вряд ли. Михаил говорил, что она никогда не отличалась крепким здоровьем.

– Значит, вы один уцелели из всей семьи?

– Да, выходит, что так.

– А про остальных сестер Печенкиных вы ничего не знаете?

– Честно говоря, для меня это сложный вопрос. На мне «висит» неоконченное дело, связанное с завещанием дочерям Афанасия Печенкина. Я должен был после смерти моего отца сохранить его для них или их детей. Отца убили в семнадцатом, когда он пытался вывезти двух младших девочек из поместья в Беляевке. Так что, где само завещание, я не знаю. Но текст его я записал по памяти почти дословно, он до сих пор хранится у меня среди бумаг вон в том портфеле. Думаю, если завещание попало хотя бы к одной из сестер, то наследство уже получено. Хотя там весьма хитрое условие. Если тебе интересно, мы в следующий раз поговорим об этом. Что-то я сегодня себя неважно чувствую.

– Может, врача вызвать?

– Не нужно, я отлежусь, ты иди.

– Хорошо, дядя Яша.

* * *

Мать Леона стояла перед зеркалом и расчесывала волосы. Леон поймал себя на мысли, что не испытывает к матери никаких нежных чувств. Она работала учительницей французского языка в школе, в которой учились дети практически всех обитателей коммуналки. Это была худенькая, маленького роста женщина с тихим, совсем не педагогическим, голосом. Одевалась она всегда в костюм из серого твида и серую блузку. «Добрые» ученики сразу же окрестили ее «мышью». Часто после уроков ей приходилось «вкладывать» в головы не очень прилежных учеников французские глаголы. Мамы и бабушки лентяев, чувствуя вину за них, пекли блинчики и пирожки, несли соленья и банки с компотом. Сладкая и сытная жизнь прерывалась на каникулы, когда большинство детей разъезжалось по дачам и бабушкам. Леон принимал подношения как должное и не мог понять, почему мать так смущается и тяжело вздыхает, открывая очередную банку с вареньем.

– Леон, мы с папой идем в гости к родителям Кати Погодиной, ты пойдешь с нами?

– Что я там забыл?

– Не груби. Совсем не обязательно разговаривать со мной таким тоном.

Леон с тоской посмотрел на мать. «Какая же она все-таки занудная.» Как ему вообще не повезло с родителями. Скучные, вечно всем не довольные, они почти никогда не улыбались. Отец, приходя с работы, молча ел, и уходил в свой закуток, где у него стояла чертежная доска. Мать, убрав со стола, брала в руки моток ниток и спицы и садилась к окну. Они почти не разговаривали друг с другом, и в доме стояла гнетущая тишина. Поэтому Леон удивился, когда услышал, что они вместе идут к Погодиным.

В комнату вошел отец, держа в руках начищенные ботинки.

– Люда, ты готова?

Мать достала из потертой бархатной коробочки браслет. Леон всегда удивлялся, откуда у его матери взялась такая красивая и явно старинная вещица. Как-то раз он спросил ее об этом. Отчего-то смутившись, она ответила, что это наследство.

Наконец родители ушли, и Леон с облегчением закрыл за ними дверь. Теперь он спокойно сможет дочитать взятого у Каца «Робинзона Крузо».

Вдруг в коридоре раздались чьи-то быстрые шаги и захлопали соседские двери.

– Леон, открывай, – голос Пашкиной матери был встревоженным. «Что– то случилось,» – пронеслось у него в голове, и он отодвинул дверную задвижку.

– Леончик, звони скорее в «скорую», дяде Яше плохо с сердцем.

Леон непослушными руками стал набирать номер неотложки. «Только бы он не умер, как же я буду без него?» – он вдруг отчетливо понял, кем для него стал этот мудрый старик.

Вызвав врачей, Леон бросился в комнату Каца. Там уже собрались почти все соседи.

– А, Леон, подойди ко мне, мальчик.

– Дядя Яша, выпейте лекарство, – он бестолково засуетился около больного.

– Подожди, сядь сюда. Я хочу, чтобы ты после моей смерти взял себе все мои бумаги и книги. Возможно, когда– то они тебе смогут пригодиться. Все самое интересное – в портфеле. Остальное – в книжном шкафу. Если надумаешь стать юристом, доброй тебе дороги, сынок.

Семен Яковлевич зарыл глаза и глубоко вздохнул. Леон заплакал. Кто-то обнял его за плечи и вывел из комнаты.

Хоронили старого адвоката всем «коммунальным миром».

Через неделю начались летние каникулы. Своей дачи у них не было, родни в деревне тоже. Каждое лето отец брал на заводе путевки в заводской лагерь под Куйбышевом на две смены. Отказаться Леон не мог, но отбывал эти смены как наказание, тихо протестуя против утренней зарядки и кислых щей в столовой. Но особенно его бесили вечерние «откровения». Он не хотел о себе ничего рассказывать, понимая, что на самом деле его серенькая, ничем ни примечательная жизнь никому не интересна. Противно было слушать, как каждый пытался приврать про себя что-нибудь этакое. Он не собирался придумывать себе дедушку – героя или брата – летчика ради того, чтобы стать «товарищем» на два месяца. И, хотя был одним из «ветеранов» лагеря, друзей так и не приобрел. Пионеры его не любили. Даже вожатые оставили надежду привлечь его к отрядным делам. Он не хулиганил, не дрался, никогда не участвовал в общих проказах. Леон читал. Почти единственный посетитель библиотеки, он «проглатывал» книжку за книжкой. Правда, выбор был не богат: в основном повести о той же пионерской жизни и сказки народов мира. Но ему повезло. Библиотекарем в лагере каждый год работала Анна Андреевна Анфимова. Жила она в комнатке рядом с библиотекой вместе с маленькой дочкой. Леон почти не обращал внимания на девочку, но иногда ловил на себе ее любопытный взгляд. Анна Андреевна привозила с собой из города томики Жюля Верна и Стивенсона. Леон часами сидел на скамейке под окнами библиотеки, погруженный в мир приключений. И ради этого он готов был ездить в лагерь снова и снова.