Текст книги "Северная Русь: история сурового края ХIII-ХVII вв."

М. С. Черкасова
Северная Русь: история сурового края XIII–XVII вв.

Работа выполнена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект № 15–41–93006к)

© Черкасова М. С., 2017

© «Центрполиграф», 2017

Введение

Вниманию широкого читателя предлагается научно-популярная книга, состоящая из серии очерков. Хронологически повествование охватывает Средневековье – от Древней Руси через удельную к Московской Руси. Территориально – базируется главным образом на трёх землях – Белозерской, Вологодской и Устюжской. Очерки сформированы в четыре «измерения» – раздела. В первом (с учётом прежде всего данных новейшей археологии, специалистом в области которой автор не является) речь идёт о севере как отдалённой окраине Древней Руси, путях его интеграции с метрополией, затем – о наследии ордынского ига и формах административно-территориального устроения обширного края в XV–XVII вв. Здесь важен показ «взаимного уподобления» гражданских и церковных форм и структур в экономическом и социально-политическом освоении пространства.

Во втором разделе затрагиваются проблемы исторической демографии: сначала на примере городов Вологды и Устюга (у последнего – с учётом его ближайшей округи и более отдалённых уездов севера и центра страны). Как опыт микроистории и антропологически ориентированной истории в разделе предложен очерк об институте семьи и брака у городских и сельских жителей севера, а после него приведены документы из вологодских архивов за 1626–1681 гг. Антропологическая направленность сохраняется в очерках третьего раздела – о первом и последнем вологодском удельном князе Андрее Васильевиче Меньшом, об истории конкретной крестьянской семьи Рычковых из усть-вымской архиерейской вотчины в 1650–1670-х гг. и особенно – о богатейшем вологодском госте Г. М. Фетиеве. По окончании очерка также приведены некоторые документы из купеческого архива.

Четвёртый раздел имеет социокультурную направленность: в нём раскрываются индивидуальные и коллективные практики милосердия, пиров и братчин, а также устное и письменное, городское и сельское начала в повседневном функционировании книжной культуры и грамотности. Научно-справочный аппарат указан в документальных приложениях к отдельным очеркам и в «табличном» материале. От самого же наименования «Таблица» автор с учётом научно-популярного формата книги решил отказаться. Завершается работа, однако, обширным списком источников и литературы, а также списком сокращений.

Раздел первый. Земля и власть

Очерк 1. Северная окраина Древней Руси

Русским Севером в научной литературе называют огромные пространства к северу от водоразделов: 1) Волги и Онеги; 2) Волги и Северной Двины. Славянская колонизация их начинается на рубеже X–XI вв. Значительные успехи археологии последних десятилетий (масштабные работы Л. А. Голубевой, Н. А. Макарова, С. Д. Захарова, А. Н. Башенькина, А. В. Кудряшова, И. П. Кукушкина и мн. др.) подняли изучение северного Средневековья на качественно новый уровень. Наибольший пласт средневековых древностей к настоящему времени выявлен в Белозерье, Каргополье, Посухонье, Важской и Устюжской землях. Хозяйственное освоение (промыслово-земледельческая колонизация) этих окраинных территорий Древней Руси осуществляется в суровых природных условиях и позднее, чем на юге и Волго-Окском междуречье. Именно на северной окраине Древней Руси сложились наиболее благоприятные условия для сохранения архаических элементов финно-угорской и славянской культуры. В ходе освоения водно-волоковых коммуникаций на водоразделах речных систем Волги, Онеги и Северной Двины шло становление сначала присваивающего, а затем – производящего типов хозяйства. Факторами этого движения на начальном этапе являлись, как пишет Н. А. Макаров, широкие перспективы пушного промысла и наличие незанятых земель, пригодных для сельскохозяйственного освоения.

Крупнейшим центром на северной окраине Древней Руси являлось Белоозеро, упомянутое в Повести временных лет под условной датой 862 г. в числе древнейших русских городов как населенное финно-угорским племенем весь. Наряду со словенами, мерей и кривичами оно участвовало в призвании варягов. По современным археологическим данным, ядро племенной территории веси находилось не на самом Белоозере, а к юго-западу от него. Узел же славянского расселения сформировался на периферии как древнерусских земель, так и расселения веси, а также на пересечении двух основных потоков колонизации – новгородского и ростово-суздальского. В этот процесс были вовлечены, кроме славян, представители других этнических групп – балтов, прибалтийских финнов, скандинавов, мери и восточных финнов. С конца X в. шло быстрое смешение славянского и финно-угорского населения, наблюдался активный приток в Белозерскую округу (северный и восточный берега озера, низовья Кемы, верховья Шексны и на Волок Славенский) выходцев из русской метрополии. Уже в XI в. Белоозеро теснее других севернорусских земель было связано с центром Руси. В Белозерской округе открыто за последние десятилетия более 100 археологических памятников, установлено сходство материальной культуры белозерских селищ с аналогичными более южных районов Древней Руси.

Ещё один центр концентрации археологических комплексов (полтора десятка селищ и могильников XI–XIII вв., причём в последних погребены представители смешанного славяно-финского населения) – это окрестности Лаче-озера. Со второй половины XII и в течение XIII в. формируется Вологодская округа: в низовьях р. Вологды и в верхнем течении Сухоны выявлен ряд поселений с древнерусской керамикой XII–XIII вв. Наиболее же достоверные ранние письменные указания на существование Вологды как города относятся к 1264 и 1273 гг. В ходе археологических раскопок последнего сезона (под руководством И. П. Кукушкина в районе улиц Парковой-Бурмагиных в июле 2015 г.) была выявлена первая вологодская берестяная грамота, датируемая А. А. Зализняком и А. А. Гиппиусом по совокупности палеографических и языковых признаков первой четвертью XIV в. Грамота ещё не опубликована. Такое её чтение озвучил А. А. Гиппиус на научной конференции журнала «Древняя Русь. Вопросы медиевистики» в Институте российской истории в сентябре 2015 г.: «Гяков к тобе, к тобе ся Онаник тесть. Брат Остафе, послал с тобою емь рубль, к Самойлу рубль. И ни мне рубля, ни мне проторов». В ходе обсуждения совместного доклада И. П. Кукушкина и А. А. Гиппиуса было высказано много различных трактовок данного текста. Источник находится в стадии изучения.

Другим сгустком населения в XIII в. становятся земли Кубенского Заозерья и Бохтюги с находками вещей XII–XIII вв. Именно здесь с конца XIV в XV в. будут располагаться северные уделы Ростовского и Ярославского княжеств, ставшие за последние годы предметом детального рассмотрения О. Н. Адаменко, Н. В. Башнина, А. Л. Грязнова, В. Д. Назарова. Сухона в её среднем и нижнем течении оставалась ещё слабозаселённой. Можно указать лишь на погост Векшенгу. Судя по карте из монографии А. Н. Насонова, он маркировал южную кромку новгородских даней, определённых по уставной грамоте князя Святослава Ольговича 1136/37 г. Погост был расположен в 89 км к востоку от Вологды у впадения справа рч. Векшенги («беличья река») в Сухону. Здесь в казну новгородского святителя бралось «два сорочка» (80 беличьих шкурок). Археологическое исследование А. В. Никитина выявило на месте Векшенги небольшое мысовое городище треугольной формы, две стороны которого были образованы оврагами, а третьей служил ров. Незначительный культурный слой свидетельствует о том, что люди на самом городище, скорее всего, не проживали, тогда как сохранившееся рядом с ним селение до сих пор называется Погост.

Далее ниже по течению Сухоны можно указать на погост Усть-Тошьма и предположительно связать его с устьем реки Толшмы, её заметного правого притока, по которому волна колонистов-поселенцев двигалась из Костромского Поволжья. Либо это Старая Тотьма, предшественница современного города Тотьмы. Волоки между Монзой и Лежей (впадающей в Сухону), а также между реками Монзой, Лежей и Обнорой (впадающей в р. Кострому) в литературе изучены слабее, тогда как местными археологами и краеведами новейшего времени подробно описаны (работы А. В. Белова, И. Ф. Никитинского, Д. А. Пшеницына). Они обратили внимание не только на топонимику данного края в писцовой книге 1624 г. (починок Переволока, приход Заволочьевский к церкви Василия Великого, пристань Ноземские Исады у впадения Лежи в Сухону), но и агиографический памятник – житие Ферапонта Монзенского, основавшего в конце XVI в. небольшой Благовещенский монастырь у впадения р. Монзы в Кострому. При Иване Грозном был прорыт канал между Монзой и Лежей длиной 6 км, а общая протяженность Монзенско-Лежского пути с Волги на Сухону составила 325 вёрст – значительно меньше, чем Волжско-Шекснинского пути (691 верста). Письменное указание на функционирование волока между Галицким и Вологодским уездами (реками Монзой и Лежей) имеется в сотной на вотчину вологодского архиепископа 1624 г.: «…от Каменново болота на судовую переволоку, что переволачивали суды сухим путём из речки Мензы в реку Лежу».

Ниже по течению Сухоны при слиянии её с р. Юг крупнейшим центром славянской колонизации стали города Гледен и Устюг. Первый упомянут в летописи в 1178 г. (при кн. Всеволоде Большое Гнездо), второй – в 1212 г. (его сыне кн. Константине Всеволодовиче). В 1980-х гг. Онежско-Сухонской экспедицией академического Института археологии под руководством Н. А. Макарова было обследовано до двух десятков сельских поселений по Малой Северной Двине и Югу. Они располагались на излучинах рек, иногда вблизи мелких рек и ручьёв. Характерная для них древнерусская круговая керамика и бытовые предметы могут быть датированы XII–XIII вв. и маркируют область первоначальной славянской колонизации на данной территории. Наиболее раннему поселению на Гледенской горе соответствует археологический памятник Морозовица-III. Поселение располагалось на краю высокого коренного берега Сухоны и практически уже не существует, будучи снесённым паводками рек Юг и Сухона. Видевший остатки его в 1771 г. академик и путешественник И. И. Лепёхин ориентировочно определял протяжённость сохранившихся валов в 175 саженей, то есть 378 м. В настоящее время в пределах Устюжской округи выявлено более 20 селищ древнерусского времени, основанных в XII–XIII вв. выходцами из центральных районов Руси, но гораздо больше их было смыто разливами своенравной Сухоны. Несомненно, Устюг находился в центре плотно заселённой округи, заметно отличавшейся в этом отношении от сопредельных территорий.

По разделу Северо-Восточной Руси между сыновьями кн. Всеволода Большое Гнездо в 1212 г. Устюг вместе с Ростовом, Ярославлем и Угличем достался старшему его сыну, кн. Константину Всеволодовичу, который в том же году «детинец и церкви устроив в нем». К 1218 г. относится известие о взятии волжско-камскими болгарами Устюга. Весьма показательно упоминание Устюга в литературном памятнике XIII в. «Слово о погибели Русской земли». В нём Устюг маркирует северную границу Древней Руси: «от немец до корелы, от корелы до Устюга, где тамо бяху тоймици погани и за Дышащим морем, от моря до болгар…» Фигурирует Устюг как северный край Руси и в «Списке русских городов ближних и дальних» конца XIV в.

Завершая краткий обзор истории Северной Руси в древнерусский период, скажем коротко о процессе христианизации здесь. Многое в этом плане дают недавно открытые в Белозерье и на Волоке Славенском могильники – Кемский, Нефедьевский, Мининский. Археологами установлен постепенный переход от языческого обряда погребений (кремация с большим количеством украшений и бытовых вещей) к обряду, более соответствующему христианским канонам: ингумации с гораздо меньшим количеством вещей либо вовсе безынвентарной, в грунтовых ямах, с западной ориентировкой. В центральной части Белозерской земли переход этот датируется первой половиной XII в., а на восточной окраине Белозерья, Волоке Славенском, – рубежом XII–XIII в.

Как показывает эволюция погребальной обрядности, переход от язычества к христианству на севере не был одномоментным, погребальные обычаи обширного края формировались в результате скрещивания финских и славянских традиций. Обилие находимых в культурных слоях тельных крестиков свидетельствует о поступательном процессе крещения местного населения. Ранними образцами христианской рукописной книги стали знаменитый Шенкурский Пролог, написанный в 1227 г. новгородским дьячком Давидом в храм «Спаса за Волок в Шенкурье» и Париминийник 1271 г. для церкви Бориса и Глеба в Матигорах в нижнем Подвинье, также новгородского происхождения.

Рассадниками христианства становятся также первые северные монастыри, тесно связанные с городами – Троицкий Усть-Шехонский на Белоозере, Троице-Кайсаров в Вологде, Троице-Гледенский и Михайло-Архангельский в Устюге. Возможно, не случайны эти Троицкие (Господские) храмоименования древнейших монастырей Белоозера, Вологды и Устюга. Не указывает ли это на оказываемую им поддержку со стороны кн. Глеба Васильковича, про которого в «Сказании о Троицком Усть-Шехонском монастыре» говорится, что князь Глеб начал «княжити на Белоозере и на Вологде, и на Устюге Великом». Автор «Сказания» к этому добавляет, что благоверный кн. Глеб и сын его кн. Михаил «стяжаста велию веру к Живоначальной Троице».

Распространение христианства, несомненно, способствовало укреплению института моногамии (единобрачия). На севере была открыта серия парных (мужчина/женщина) захоронений – как разновременных (в Нефедьевском могильнике), так и синхронных (в Мининском могильнике). Можно согласиться с их интерпретацией Н. А. Макаровым как символизирующих значимость брачных союзов и семейных отношений. Это яркий феномен средневековой культуры на севере, существенный для характеристики семейно-родственных связей, психологического уклада и религиозного сознания. Малая семья воспринималась как важнейший общественный институт, и был он отнюдь не только социальной ячейкой, но ещё зиждился на глубокой личной привязанности. В предлагаемой ниже работе проблемы семьи и брака на более широкой документальной основе применительно к XVI–XVII вв. будут рассмотрены в специальном очерке.

Очерк 2. Ордынский след

В XIII в. Северо-Восточной Руси пришлось пережить тяжелейшее испытание – татаро-монгольское нашествие. По этой причине возрос приток населения из наиболее разорённых её районов (Владимир, Ростов, Суздаль, Кострома, Ярославль) на север – в Белозерье, Вологодчину, Устюжскую землю. В данном очерке приведены некоторые факты и наблюдения относительно административно-территориального деления, социально-политической и финансовой истории Вологды и Устюга в эпоху ордынского ига на Руси в XIII–XV вв. При этом используются не столько источники того времени, сколько ретроспективно привлекаются позднейшие свидетельства разнообразных памятников XVI–XIX вв. – летописных и литературных, писцовых и переписных книг, окладных архиерейских книг, челобитных, актов, историко-статистических описаний волостей и фольклора.

Одним из распространённых в ордынскую эпоху терминов с широким диапазоном значений было тюркское слово улус. В предельно широком смысле оно употреблялось для обозначения части Великой Монгольской империи, разделённой между потомками Чингисхана («улус Джучи» – в его состав была включена Русь; «улус Чагатая»; «улус Хубилая» и т. п.). Применительно к русским князьям слово «улусник» означало их вассальный статус, политическую зависимость от Орды, когда единственным легитимным источником их власти являлось получение ярлыков на княжение, обусловленное последующей выплатой ордынской дани («выхода», «хараджа»).

При обращении к источникам по Вологде, Тотьме и Устюгу XVI–XIX вв. в них обнаруживаются и термин «улус», и – как уменьшительное от него – «улусец». Удалось установить любопытное совпадение погоста древнерусского времени (XII в.) и улусца конца XVII в. Оно относится к известному по уставу новгородского кн. Святослава Ольговича 1136/37 г. погосту Векшенга. В переписных книгах 70–80-х гг. XVII в. фигурирует Векшенский улусец в значении «часть», «доля» в составе Векшенской волости (в улусце отмечена лишь деревня Глухая, принадлежавшая гостю И. Д. Панкратьеву). В это время и улусец, и волость входили в Тотемский уезд, сам же уезд формировался во второй половине XVI – первой четверти XVII в. из восточных волостей Вологодской и западных волостей Устюжской земли. О составе поселений погоста Векшенга на «дикой (правой. – М. Ч.) стороне» Сухоны можно узнать из одной челобитной 1651 г. В погост входили следующие селения: слободка Пьянково по р. Сухоне ниже по её течению, до устья рч. Толшмы, дер. Куницыно подле Пьянковой слободы, дер. Выставка на устье рч. Ихалицы, дер. Глухая на речке Глухой и, наконец, искомая дер. Векшенья Воробьево тож. Несмотря на сильную хронологическую разведённость сведений о Векшенге как погосте XII в. и волости XVII в. (с частью её – улусцем), «прямое попадание» прихода и улусца в одну точку само по себе весьма показательно и, несмотря на исключительную редкость, побуждает к дальнейшим поискам. Речь в данном случае идёт о преемственности погостов древнерусского времени и позднейших административно-налоговых опорных пунктов в продолжавшемся освоении этой части Русского Севера, в том числе и в ордынскую эпоху.

Помимо Векшенского, в Тотемском уезде XVII в. были и другие улусцы. В волости Стрелице (на левой стороне Сухоны) известен Нутренской улусец на речке Нутрянке (то есть и он был её частью). В составе ещё одной тотемской волости – Толшмы (на правой стороне Сухоны) – и тоже как часть её переписные книги 1670–1680-х гг. отмечают Маныловский улусец (приход ц. Рождества Христова). Остальная же часть этой волости улусцем не называлась и образовывала приход церкви Благовещения Пресвятой Богородицы на устье р. Толшмы, существовавший уже к середине XVI в. Здесь был местный торжок и Усть-Толшменская таможня (ныне – с. Красное). В одной крестьянской челобитной преосв. Александру Устюжскому и Тотемскому 1697 г. фигурирует Верхоеденгский улусец – приход церкви Николая Чудотворца.

Тотемские улусцы продолжали существовать и во второй половине XVIII в. В окладной книге Устюжской епархии 1755 г. (в неё тогда входил и Тотемский уезд) отмечены следующие улусцы-приходы: Нутренской, Векшенский, Чаловский, Ихалицкий (во всех – церковь Николая Чудотворца), Маныловский (с той же церковью Рождества Христова) и Верхоеденский Старототемской волости. Географически улусцы располагались как по правому, так и по левому берегу р. Сухоны. Заметное присутствие в них Никольских храмоименований не случайно, учитывая охранительные функции этого святого для плавающих по водам. Исторически тотемские погосты, несомненно, относились к территории Устюжской земли, западный рубеж которой с Вологодской землёй ранее всего фиксируется в 1540-х гг., а затем – в комплексе писцовых и переписных книг XVII в. Он проходил по Сямженской волости, расположенной по частям и в Вологодском, и в Устюжском (в XVII в. – в Тотемском) уезде. В составе Сямженской волости в XVII в. был Рубежский станок, а в соседней тотемской волости Моле – деревня с выразительным названием Порубеж. Вологодско-устюжское разграничение в районе Сямжи-Молы отражало разную политическую и владельческую принадлежность данных земель – восточный рубеж вотчин старшей ветви ярославских князей (Пенковых) на их вологодской окраине и мелкие уделы Ростовского княжества (князей Голениных – старшей линии Ростовского дома) на западной оконечности Устюжской земли. В условиях ордынского ига к этому политическому разграничению мог добавиться ещё учёт податных округов для выплаты выхода с северных окраин Ярославского и Ростовского княжеств.

Векшенский, Ихалицкий и Нутренский улусцы были вытянуты вдоль Сухоны, а ещё два – Чаловский и Маныловский – по верховьям и низовьям р. Толшмы соответственно, связывая тотемские земли с галицко-костромскими. И действительно, слободка Пьянково в XVII в. называлась «на Галицком взвозе», а про расположенную на острове Никольскую Бабьеозёрскую пустынь в Илезской волости говорилось «у Галицкого рубежа». Через галицко-костромские земли на Сухонское правобережье совершались неоднократные в XV–XVI вв. набеги казанских татар. Попав на Сухону, далее они двигались вверх и вниз по её течению – на Вологду, Шуйский городок (крупную вотчину Ростовской митрополии), Тотьму и Устюг.

Обнаруживаются улусы/улусцы в значении «часть, доля» в составе волостей в материалах поземельного кадастра соседнего с Тотемским Вологодского уезда, причём как в Заозерской, так и в Первой его половине. В писцовой и переписной книгах 1627–1630 гг. и 1646/47 г. в заозёрской Давыдовской волости фигурируют два улуса – Софонтьевский и Фоминский, а в дозорной книге 1619–1621 гг. синонимом Фоминского улуса выступает Фоминская волостка. Подобное словосочетание указывает на некие владельческие права и в большей степени показательно для новгородских, нежели вологодских источников. Дозор 1619 г. фиксировал как раз поместные раздачи в данной части уезда. Не случайно Вл. Даль после длинного перечня значений слова «улус» (как стойбище, становище, собрание жилых хижин, селение, табор, аул, род, поколение под одним старшиной) заметил, что «у нас принято это называть волостью». К такому пониманию близко указанное Б. Д. Грековым и А. Ю. Якубовским значение улуса как подвластного населения. Ещё одно упоминание Софоновского улуса встречается в крестьянской челобитной вологодскому архиерею 1673 г. В Заозёрской части уезда в переписной книге 1678 г. указан также Ратинский улусец. В описании 1620-х гг. он же отмечен как Ратинский станок Мануйловской волости, а в окладной архиерейской книге 1676/77 г. без указания на улусец фигурирует приход Св. Дмитрия в Ратине в Троицкой трети Вологодского уезда. Налицо взаимозаменяемость понятий улусец, волостка, станок – всё это было мелкими территориальными (и, возможно, владельческими) единицами.

В одной челобитной вологодскому архиерею 1640 г. упомянут улус (полагаем, что в значении «приход») Милостивое на Кизме. Локализовать его можно в районе Киземского озера и вытекающей из него рч. Кизьмы, расположенными тоже в Вологодском Заозерье, немного севернее Азленского станка, недалеко от упомянутого выше селения-погоста Ратина. Название улуса Милостивое ассоциируется с храмоименованием – Всемилостивый Спас. В окладной книге 1676/77 г. храм Всемилостивого Спаса указан рядом с приходом Св. Дмитрия в Ратине. В окладной книге 1691 г. местоположение церкви Всемилостивого Спаса рядом с Ратинским приходом уточнено – «на речке на Мужу». В Списках населённых мест Вологодской губернии за 1881 г. дер. Горка Киземская показана в Азлецкой волости Кадниковского уезда в 115 км от Кадникова.

Среди множества значений термина «улус» Вл. Даль и М. Фасмер приводят следующее: «ряд прямых полей, пашен в прямых межниках, закоулки» (из псковских и тверских говоров). Улус неожиданным образом оказывается близким греческому «αυλίς» – стоянка, улица. Улус как ряд прямых полей вполне соотносим с улицей – чем-то выпрямленным, ровным. На память приходит топонимика Устюга, для которого, как и для всякого северного города, была характерна органическая близость посада и прилегающей сельской округи. В писцовой книге 1623–1625 гг. здесь отмечена Мироносицкая улица, переходящая в Мироносицкое село. Есть и другие улицы – Пятницкая, Леонтьевская и, вероятно, ставшие их продолжением села, указанные в самом Устюге, – Пятницкое, Леонтьевское, образующие приходы, а «улисная» (уличная? – М. Ч.) земля в них учитывалась плугами. В городах границы прихода охватывали как раз улицу или квартал, а в сельской местности – исторически сложившуюся волость или её часть. В образцах ставленных грамот новгородского архиепископа Геннадия 1503/04 г. (дьячкам и пономарям) термин улица является синонимом названию церкви («…на которую улицу имярек святому…»).

Заслуживает внимания ещё одно значение греческого «αυλίς» – находящийся, ночующий в поле, сельский. Так могли называться первоначальные остановки архиереев и их должностных лиц (десятильников, доводчиков со своими «людьми»), собиравших ещё в домонгольское время церковную дань и судебные пошлины. Дело в том, что первичной формой деятельности и государственной, и церковной администрации в Древней Руси была объездная, а не стационарная. Так слово «αυλίς» (путём замены в русских переводах дифтонга ау на у) могло семантически соединиться с приходом, местом остановки лиц церковной администрации, иными словами, погостом древнерусского времени, образцом которого выше мы как раз и посчитали Векшенгу. Архаические элементы такой именно организации управления в виде зимнего «объезда» сельских приходов Устюжской земли владычными десятильником, доводчиком с их людьми, сбора «полюдного» отражены в окладной книге Ростовской митрополии 1625 г. Унаследованные от древнерусской эпохи, они, таким образом, продолжали функционировать и в первой четверти XVII в. Все указанные выше тотемские и вологодские улусцы территориально как раз укладываются в рамки Ростовской епархии на севере.

Другое объяснение происхождения северных улусов/ улусцев можно связать с летописным известием о большой ссылке знатных казанских татар в 1487 г. на Вологду и Белоозеро (точнее, Карголом) – царя Алегама с матерью царицей Фатимой, женами, сестрами и братьями Мелик-Тагиром и Худай-Кулом. Кроме того, на Вологду в 1480 г. был сослан крымский царевич Хайдар (Айдар), сын Хаджи-Гирея. В Устюжском летописном своде отмечено, что вел. кн. Иван III «татар рассажал по посельским». Посельские, как известно, управляли дворцовыми (великокняжескими) сёлами, а Вологодский и Устюжский уезды в XV–XVI вв. вообще были плотно насыщены дворцовым землевладением. Речь, следовательно, должна идти о кормовом обеспечении ссыльной татарской знати с дворцовых сёл-волостей Вологды и Устюга. Такие волости, точнее их часть, могли пониматься как улусы, с которых кормились татары. Допустимо и предположение о переходе части ссыльных татар в православие, что как-то может объяснить позднейшее соединение улусов с низовой структурой церковной организации. Однако для подтверждения нашего предположения у нас нет систематических описаний – и государственных, и тем более внутрицерковных – Вологодского и Устюжского уездов конца XV – первой половины XVI в., в которых содержался бы фактический материал о возможном расселении татар и их крещении здесь.

Крайняя западная оконечность в географическом распространении улусцев замечена в Чарондской округе в 1699 г. – это Чюриловский улусец в вотчине Спасо-Вожеозёрского монастыря. Крайним восточным улусцем можно считать Пичужский в составе Кичменгской волости, расположенный по р. Ентале. В 1780-х гг. он входил в Никольский уезд Вологодской губ. Этот улусец примыкал к одному из ареалов Южской трети Устюжского уезда – по среднему Югу с его притоком Кичменгой. Любопытно, что на р. Ентале по писцовым книгам XVII в. известна дер. Бакшеев двор, а тюркское слово «бакшей» означает писца. Используется это слово и в антропонимических конструкциях при указании на казанскую и крымскую знать. В Пискарёвском летописце под 1534–1536 гг. фигурируют послы из Казани (Козя-Охмат-бакшей) и Крыма (Тетчербей-бакшей). В том же источнике находим смысловое сближение слов «улусы», «ясак» и «чёрные люди», что подчёркивает значение улусов как податных округов.

Взяв Казань в 1552 г., царь Иван IV потребовал от податного населения бывшего ханства («чёрных людей всех улусов») «есаки платити по-прежнему». Скорее всего, исчисление налогоплательщиков в улусах совпадало с военно-децимарным делением на десятки, сотни, тысячи и тьмы. Отсюда и выборные лица, ответственные за каждое подразделение, – десятские, сотские, тысяцкие, темники. Позднейшее употребление термина «улус» выявлено нами в просьбе казахских старшин Младшего Жуза 1726 г. о принятии их в подданство России. В тексте фигурирует 40 тыс. улусов, а в них 100 тыс. чел., «и все те люди военные». Значит, улус – это не только какая-то владельческая часть в общей территории или податной округ, но ещё и военное подразделение (применительно к упоминанию 1726 г.) численностью в 2,5 тыс. чел.

Список вологодских улусцев можно дополнить. На Сухонском правобережье между Шуйским городком и Тотьмой известны Святогорский и Монзенский улусцы. Последний в составе Шилегодской волости указан в переписных книгах 1678 г. Святогорский улусец отмечен в окладных книгах конца XVII в. и в «Историко-статистических описаниях церквей Вологодской епархии» середины XIX в. В книге 1691 г. Святогорский улусец отождествляется с приходом церкви Воскресения Христова на Святой горе, а Монзенский – с приходом ц. Успения Богородицы на Монзе.

Территория между Устюгом и Сольвычегодском в писцовых и переписных книгах XVII в. определялась как Баскачий стан. «Баскаки» (слово тюркское, они же по-монгольски «даруги», «даругачи») имели свои военные отряды, частично рекрутировавшиеся из представителей местного населения. Расцвет системы баскачества на Руси относится к первым, наиболее тяжёлым десятилетиям ордынского ига (1260–1290-е). В связи с проблемой баскачества А. Н. Насонов особо подчёркивает значение окраинных городов – северных или южных (Устюга, Тулы, Курска), находившихся в непосредственной зависимости от татар.

В Устюге бытовало сказание о татарском «ясащике» (баскаке, сборщике ясака-дани) Буге-богатуре (Багуе), чинившем местному населению всяческий произвол. Оно оказалось включённым в Устюжский летописный свод под 1262 г. Буга «имал силно на постелю» дочь одного поселянина за неуплату им ясака. В условиях народных волнений против татар в начале 1260-х гг. ради собственного спасения Буга крестился в православие под именем Иоанн, а затем основал на окраине города – Сокольей горе – церковь Рождества Иоанна Предтечи. Функционирование устюжского баскака хронологически вполне совпадает с существованием института баскачества во многих городах Южной и Северо-Восточной Руси второй половины XIII в. Возможно, институт баскачества в Устюге контролировал обширную северную территорию по рекам Сухоне, Югу, Ваге, Вычегде и по крайней мере верховьям Северной Двины. Немного южнее села Баскачье-Вондокурье в Устюжском уезде даже на современной карте отмечена дер. Бугино, а ещё севернее – дер. Бегоулевская.