Текст книги "Хочу у зеркала, где муть… (сборник)"

Б. Пастернаку

 
Рас-стояние: вёрсты, мили…
Нас рас-ставили, рас-садили,
Чтобы тихо себя вели,
По двум разным концам земли.
 
 
Рас-стояние: вёрсты, дали…
Нас расклеили, распаяли,
В две руки развели, распяв,
И не знали, что это – сплав
 
 
Вдохновений и сухожилий…
Не рассорили – рассорили,
Расслоили…
   Стена да ров.
Расселили нас, как орлов—
 
 
Заговорщиков: вёрсты, дали…
Не расстроили – растеряли.
По трущобам земных широт
Рассовали нас, как сирот.
 
 
Который уж – ну который – март?!
Разбили нас – как колоду карт!
 

24 марта 1925

 
Русской ржи от меня поклон,
Ниве, где баба застится…
Друг! Дожди за моим окном,
Беды и блажи на сердце…
 
 
Ты, в погудке дождей и бед —
То ж, что Гомер в гекзаметре.
Дай мне руку – на весь тот свет!
Здесь – мои обе заняты.
 

7 мая 1925, Вшеноры

1926–1936

 
Тише, хвала!
Дверью не хлопать, Слава!
   Стола
Угол – и локоть.
 
 
Сутолочь, стоп!
Сердце, уймись!
Локоть – и лоб.
Локоть – и мысль.
 
 
Юность – любить,
Старость – погреться:
Некогда – быть,
Некуда деться.
 
 
Хоть бы закут —
Только без прочих!
Краны – текут,
Стулья – грохочут,
 
 
Рты говорят:
Кашей во рту
Благодарят
«За красоту».
 
 
Знали бы вы,
Ближний и дальний,
Как головы
Собственной жаль мне —
 
 
Бога в орде!
Степь – каземат —
Рай – это где
Не говорят!
 
 
Юбочник – скот,
Лавочник – частность!
Богом мне – тот
Будет, кто даст мне
 
 
– Не времени!
Дни сочтены! —
Для тишины —
Четыре стены.
 

26 января 1926, Париж

 
…И не жалость – мало жил,
И не горечь – мало дал, —
Много жил – кто в наши жил
Дни, всё дал – кто песню дал.
 

Январь 1926

 
Глыбами – лбу
Лавры похвал.
«Петь не могу!»
– «Будешь!» – «Пропал,
 
 
(На толокно
Переводи!)
Как молоко —
Звук из груди.
 
 
Пусто. Суха.
В полную веснь —
Чувство сука».
– «Старая песнь!
 
 
Брось, не морочь!»
«Лучше мне впредь —
Камень толочь!»
– «Тут-то и петь!»
 
 
«Что я, снегирь,
Чтоб день-деньской
Петь?»
– «Не моги,
Пташка, а пой!
 
 
На зло врагу!»
«Коли двух строк
Свесть не могу?»
– «Кто когда – мог?!» —
 
 
«Пытка!» – «Терпи!»
«Скошенный луг —
Глотка!» – «Хрипи:
Тоже ведь – звук!»
 
 
«Львов, а не жен
Дело». – «Детей:
Распотрошен —
Пел же – Орфей!»
 
 
«Так и в гробу?»
– «И под доской».
«Петь не могу!»
– «Это воспой!»
 

4 июня 1928

 
Проходи стороной,
Тело вольное, рыбье!
Между мной и волной,
Между грудью и зыбью —
 
 
Третье, злостная грань
Дружбе гордой и голой:
Стопудовая дань
Пустяковине: полу.
 
 
Узнаю тебя, клин,
Как тебя ни зови:
В море – ткань,
   в поле – тын.
Вечный третий в любви!
 
 
Мало – злобе людской
Права каменных камер?
Мало – деве морской
Моря трепетной ткани?
 
 
Океана-Отца
Неизбывных достатков —
Пены – чудо-чепца?
Вала – чудо-палатки?
 
 
Узнаю тебя, гад,
Как тебя ни зови:
В море – ткань, в горе —
   взгляд, —
Вечный третий в любви!
 
 
Как приму тебя, бой,
Мне даваемый глубью,
Раз меж мной и волной,
Между грудью – и грудью…
 
 
– Нереида! – Волна!
Ничего нам не надо,
Что не я, не она,
Не волна, не наяда!
 
 
Узнаю тебя, гроб,
Как тебя ни зови:
В вере – храм, в храме – поп, —
Вечный третий в любви!
 
 
Хлебопёк, кочегар, —
Брак без третьего между!
Прячут жир (горе бар!),
Чистым – нету одежды!
 
 
Черноморских чубов:
– Братцы, голые топай! —
Голым в хлябь и в любовь,
Как бойцы Перекопа —
 
 
В бой…
   Матросских сосков
Рябь. – «Товарищ, живи!»
…В пулю – шлем, в бурю – кров:
Вечный третий в любви!
 
 
Побережья бродяг,
Клятвы без аналоев!
Как вступлю в тебя, брак,
Раз меж мною – и мною ж —
 
 
Что? Да нос на тени,
Соглядатай извечный —
(Свой же). Всё, что бы ни —
Что? Да всё, если нечто!
 
 
Узнаю тебя, 6ic,
Как тебя ни зови:
Нынче – нос, завтра – мыс, —
Вечный третий в любви!
 
 
Горделивая мать
Над цветущим отростком,
Торопись умирать!
Завтра – третий вотрется!
 
 
Узнаю тебя, смерть,
Как тебя ни зови:
В сыне – рост, в сливе – червь:
Вечный третий в любви.
 

1 августа 1928, Понтайяк

1

 
Чтобы край земной не вымер
Без отчаянных дядей,
Будь, младенец, Володимир:
Целым миром володей!
 

2

 
Литературная – не в ней
Суть, а вот – кровь пролейте!
Выходит каждые семь дней.
Ушедший – раз в столетье
 
 
Приходит. Сбит передовой
Боец. Каких, столица,
Еще тебе вестей, какой
Еще – передовицы?
 
 
Ведь это, милые, у нас,
Черновец – милюковцу:
«Владимир Маяковский? Да-с,
Бас, говорят, и в кофте
 
 
Ходил»…
   Эх, кровь-твоя-кровца!
Как с новью примириться,
Раз первого ее бойца
Кровь – на второй странице
(Известий).
 

3

«В гробу, в обыкновенном темном костюме, в устойчивых, грубых ботинках, подбитых железом, лежит величайший поэт революции».

(«Однодневная газета», 24 апреля 1930 г.)

 
В сапогах, подкованных железом,
В сапогах, в которых гору брал —
Никаким обходом ни объездом
Не доставшийся бы перевал —
 
 
Израсходованных до сиянья
За двадцатилетний перегон.
Гору пролетарского Синая,
На котором праводатель – он.
 
 
В сапогах – двустопная жилплощадь,
Чтоб не вмешивался жилотдел —
В сапогах, в которых, понаморщась,
Гору нес – и брал – и клял – и пел —
 
 
В сапогах и до и без отказу
По невспаханностям Октября,
В сапогах почти что водолаза:
Пехотинца, чище ж говоря:
 
 
В сапогах великого похода,
На донбассовских, небось, гвоздях,
Гору горя своего народа
Стапятидесяти (Госиздат)
 
 
Миллионного… – В котором роде
Своего, когда который год:
«Ничего-де своего в заводе!»
Всех народов горя гору – вот.
 
 
Так вот в этих – про его Рольс-Ройсы
Говорок еще не приутих —
Мертвый пионерам крикнул: Стройся!
В сапогах – свидетельствующих.
 

4

Любовная лодка разбилась о быт.

 
И полушки не поставишь
На такого главаря.
Лодка-то твоя, товарищ,
Из какого словаря?
 
 
В лодке да еще в любовной
Запрокинуться – скандал!
Разин – чем тебе не ровня? —
Лучше с бытом совладал.
 
 
Эко новшество – лекарство,
Хлещущее, что твой кран!
Парень, не по-пролетарски
Действуешь – а что твой пан!
 
 
Стоило ж в богов и в матку
Нас, чтоб – кровь, а не рассвет! —
Класса белую подкладку
Выворотить напослед.
 
 
Вроде юнкера, на «Тоске»
Выстрелившего – с тоски!
Парень! не по-маяковски
Действуешь: по-шаховски.
 
 
Фуражечку б на бровишки
И – прощай моя джаным!
Правнуком своим проживши,
Кончил – прадедом своим.
 
 
То-то же как на поверку
Выйдет – стыд тебя заест:
Совето-российский Вертер.
Дворяно-российский жест.
 
 
Только раньше – в околодок,
Нынче ж…
   – Враг ты мой родной!
Никаких любовных лодок
Новых – нету под луной.
 

5

 
Выстрел – в самую душу,
Как только что по врагам.
Богоборцем разрушен
Сегодня последний храм.
 
 
Еще раз не осекся,
И, в точку попав – усоп.
Было – стало быть сердце,
Коль выстрелу следом – стоп.
 
 
(Зарубежье, встречаясь:
«Ну, казус! Каков фугас!
Значит – тоже сердца есть?
И с той же, что и у нас?»)
 
 
Выстрел – в самую точку,
Как в ярмарочную цель.
(Часто – левую мочку
Отбривши – с женой в постель.)
 
 
Молодец! Не прошибся!
А женщины ради – что ж!
И Елену паршивкой
– Подумавши – назовешь.
 
 
Лишь одним, зато знатно,
Нас лефовец удивил:
Только вправо и знавший
Палить-то, а тут – слевил.
 
 
Кабы в правую – свёрк бы
Ланцетик – и здрав ваш шеф.
Выстрел в левую створку:
Ну в самый-те Центропев!
 

6

 
Зёрна огненного цвета
Брошу на ладонь,
Чтоб предстал он в бездне света
Красный как огонь.
 

 
Советским вельможей,
При полном синоде…
– Здорово, Сережа!
– Здорово, Володя!
 
 
Умаялся? – Малость.
– По общим? – По личным.
– Стрелялось? – Привычно.
– Горелось? – Отлично.
 
 
– Так стало быть пожил!
– Пасс в нек’тором роде.
…Негоже, Сережа!
…Негоже, Володя!
 
 
А помнишь, как матом
Во весь свой эстрадный
Басище – меня-то
Обкладывал? – Ладно
 
 
Уж… – Вот-те и шлюпка
Любовная лодка!
Ужель из-за юбки?
– Хужей из-за водки.
 
 
Опухшая рожа
С тех пор и на взводе?
Негоже, Сережа.
– Негоже, Володя.
 
 
А впрочем – не бритва —
Сработано чисто.
Так стало быть бита
Картишка? – Сочится.
 
 
– Приложь подорожник.
– Хорош и коллодий.
Приложим, Сережа?
– Приложим, Володя.
 
 
А что на Рассее—
На матушке? – То есть
Где? – В Эсэсэсэре
Что нового? – Строят.
 
 
Родители – родят,
Вредители – точут,
Издатели – водят,
Писатели – строчут.
 
 
Мост новый заложен,
Да сбит половодьем.
Все то же, Сережа!
– Все то же, Володя.
 
 
А певчая стая?
– Народ, знаешь, тертый!
Нам лавры сплетая,
У нас, как у мертвых,
 
 
Прут. Старую Росту
Да завтрашним лаком.
Да не обойдешься
С одним Пастернаком.
 
 
Хошь, руку приложим
На ихнем безводье?
Приложим, Сережа?
– Приложим, Володя!
 
 
Еще тебе кланяется…
– А что добрый
Наш Льсан Алексаныч?
– Вон – ангелом! – Федор
 
 
Кузьмич? – На канале:
По красные щеки
Пошел. – Гумилев Николай?
– На Востоке.
 
 
(В кровавой рогоже,
На полной подводе…)
– Все то же, Сережа!
– Все то же, Володя!
 
 
А коли все то же,
Володя, мил-друг мой —
Вновь руки наложим,
Володя, хоть рук – и —
 
 
Нет.
– Хотя и нету,
Сережа, мил-брат мой,
Под царство и это
Подложим гранату!
 
 
И на раствороженном
Нами Восходе —
Заложим, Сережа!
– Заложим, Володя!
 

7

 
Много храмов разрушил,
А этот – ценней всего.
Упокой, Господи, душу
Усопшего врага твоего.
 

Савойя, август 1930

 
До Эйфелевой – рукою
Подать! Подавай и лезь.
Но каждый из нас – такое
Зрел, зрит, говорю, и днесь,
 
 
Что скушным и некрасивым
Нам кажется ваш Париж.
«Россия моя, Россия,
Зачем так ярко горишь?»
 

Июнь 1931

1

 
Бич жандармов, бог студентов,
Желчь мужей, услада жен,
Пушкин – в роли монумента?
Гостя каменного? – он,
 
 
Скалозубый, нагловзорый
Пушкин – в роли Командора?
 
 
Критик – ноя, нытик – вторя:
«Где же пушкинское (взрыд)
Чувство меры?» Чувство – моря
Позабыли – о гранит
 
 
Бьющегося? Тот, соленый
Пушкин – в роли лексикона?
 
 
Две ноги свои – погреться —
Вытянувший и на стол
Вспрыгнувший при самодержце
Африканский самовол —
 
 
Наших прадедов умора —
Пушкин – в роли гувернера?
 
 
Черного не перекрасить
В белого – неисправим!
Недурён российский классик,
Небо Африки – своим
 
 
Звавший, невское – проклятым.
– Пушкин – в роли русопята?
 
 
Ох, брадатые авгуры!
Задал, задал бы вам бал
Тот, кто царскую цензуру
Только с дурой рифмовал,
 
 
А «Европы вестник» – с…
Пушкин – в роли гробокопа?
 
 
К пушкинскому юбилею
Тоже речь произнесем:
Всех румяней и смуглее
До сих пор на свете всем,
 
 
Всех живучей и живее!
Пушкин – в роли мавзолея?
 
 
То-то к пушкинским избушкам
Лепитесь, что сами – хлам!
Как из душа! Как из пушки —
Пушкиным – по соловьям
 
 
Слова, соколам полета!
– Пушкин – в роли пулемета!
 
 
Уши лопнули от вопля:
«Перед Пушкиным во фрунт!»
А куда девали пёкло
Губ, куда девали – бунт
 
 
Пушкинский? уст окаянство?
Пушкин – в меру пушкиньянца!
 
 
Томики поставив в шкафчик —
Посмешаете ж его,
Беженство свое смешавши
С белым бешенством его!
 
 
Белокровье мозга, морга
Синь – с оскалом негра, горло
Кажущим…
 
 
Поскакал бы, Всадник Медный,
Он со всех копыт – назад.
Трусоват был Ваня бедный,
Ну, а он – не трусоват.
 
 
Сей, глядевший во все страны —
В роли собственной Татьяны?
 
 
Что вы делаете, карлы,
Этот – голубей олив —
Самый вольный, самый крайний
Лоб – навеки заклеймив
 
 
Низостию двуединой
Золота и середины?
 
 
«Пушкин – тога, Пушкин – схима,
Пушкин – мера, Пушкин – грань…»
Пушкин, Пушкин, Пушкин – имя
Благородное – как брань
 
 
Площадную – попугаи.
 
 
– Пушкин? Очень испугали!
 

1931

2

Петр и Пушкин

 
Не флотом, не потом, не задом
В заплатах, не Шведом у ног,
Не ростом – из всякого ряду,
Не сносом – всего, чему срок, —
 
 
Не лотом, не ботом, не пивом
Немецким сквозь кнастеров дым,
И даже и не Петро-дивом
Своим (Петро-делом своим!).
 
 
И большего было бы мало
(Бог дал, человек не обузь!),
Когда б не привез Ганнибала—
Арапа на белую Русь.
 
 
Сего афричонка в науку
Взяв, всем россиянам носы
Утер и наставил, – от внука—
то негрского – свет на Руси!
 
 
Уж он бы вертлявого – в струнку
Не стал бы! – «На волю? Изволь!
Такой же ты камерный юнкер, —
Как я – машкерадный король!»
 
 
Поняв, что ни пеной, ни пемзой —
Той Африки, – царь-грамотей
Решил бы: «Отныне я – цензор
Твоих африканских страстей».
 
 
И дав бы ему по загривку
Курчавому (стричь – не остричь!):
– Иди-ка, сынок, на побывку
В свою африканскую дичь!
 
 
Плыви – ни об чем не печалься!
Чай, есть в паруса кому дуть!
Соскучишься – так ворочайся,
А нет – хошь и дверь позабудь!
 
 
Приказ: ледяные туманы
Покинув – за пядию пядь
Обследовать жаркие страны
И виршами нам описать. —
 
 
И мимо наставленной свиты,
Отставленной – прямо на склад,
Гигант, отпустивши пииту,
Помчал – по земле или над?
 
 
Сей, не по снегам смуглолицый
Российским – снегов Измаил!
Уж он бы заморскую птицу
Архивами не заморил!
 
 
Сей, не по кровям торопливый
Славянским, сей тоже – метис!
Уж ты б у него по архивам
Отечественным не закис!
 
 
Уж он бы с тобою – поладил!
За непринужденный поклон
Разжалованный – Николаем,
Пожалованный бы – Петром!
 
 
Уж он бы жандармского сыска
Не крыл бы «отечеством чувств»!
Уж он бы тебе – василиска
Взгляд! – не замораживал уст.
 
 
Уж он бы полтавских не комкал
Концов, не тупил бы пера.
За что недостойным потомком —
Подонком – опенком Петра
 
 
Был сослан в румынскую область,
Да ею б – пожалован был
Сим – так ненавидевшим робость
Мужскую, – что сына убил
 
 
Сробевшего. – «Эта мякина —
Я? – Вот и роди! и расти!»
Был негр ему истинным сыном,
Так истинным правнуком – ты
 
 
Останешься. Заговор равных.
И вот, не спросясь повитух,
Гигантова крестника правнук
Петров унаследовал дух.
 
 
И шаг, и светлейший из светлых
Взгляд, коим поныне светла…
Последний – посмертный —
   бессмертный
Подарок России – Петра.
 

2 июля 1931

3

Станок

 
Вся его наука —
Мощь. Светло – гляжу.
Пушкинскую руку
Жму, а не лижу.
 
 
Прадеду – товарка:
В той же мастерской!
Каждая помарка —
Как своей рукой.
 
 
Вольному – под стопки?
Мне, в котле чудес
Сём – открытой скобки
Ведающей – вес,
 
 
Мнящейся описки —
Смысл, короче – всё.
Ибо нету сыска
Пуще, чем родство!
 
 
Пелось как – поется
И поныне – так.
Знаем, как «дается»!
Над тобой, «пустяк»,
 
 
Знаем – как потелось!
От тебя, мазок,
Знаю – как хотелось
В лес – на бал – в возок…
 
 
И как – спать хотелось!
Над цветком любви —
Знаю, как скрипелось
Негрскими зубьми!
 
 
Перья на востроты —
Знаю, как чинил!
Пальцы не просохли
От его чернил!
 
 
А зато – меж талых
Свеч, картежных сеч —
Знаю – как стрясалось!
От зеркал, от плеч
 
 
Голых, от бокалов
Битых на полу —
Знаю, как бежалось
К голому столу!
 
 
В битву без злодейства:
Самого – с самим! —
Пушкиным не бейте!
Ибо бью вас – им!
 

1931

4

 
Преодоленье
Косности русской —
Пушкинский гений?
Пушкинский мускул
На кашалотьей
Туше судьбы —
Мускул полета,
Бега,
Борьбы.
 
 
С утренней негой
Бившийся – бодро!
Ровного бега,
Долгого хода —
Мускул. Побегов
Мускул степных,
Шлюпки, что к брегу
Тщится сквозь вихрь.
 
 
Не онедужен
Русскою кровью —
О, не верблюжья
И не воловья
Жила (усердство
Из-под ремня!) —
Конского сердца
Мышца – моя!
 
 
Больше балласту —
Краше осанка!
Мускул гимнаста
И арестанта,
Что на канате
Собственных жил
Из каземата —
Соколом взмыл!
 
 
Пушкин, с монаршьих
Рук руководством
Бившийся так же
Насмерть – как бьется
 
 
(Мощь – прибывала,
Сила – росла)
С мускулом вала
Мускул весла.
 
 
Кто-то, на фуру
Несший: «Атлета
Мускулатура,
А не поэта!»
 
 
То – серафима
Сила – была:
Несокрушимый
Мускул – крыла.
 

10 июля 1931

1

 
В век сплошных скоропадских,
Роковых скоростей —
Слава стойкому братству
Пешехожих ступней!
 
 
Всеутёсно, всерощно,
Прямиком, без дорог,
Обивающих мощно
Лишь природы – порог,
 
 
Дерзко попранный веком.
(В век турбин и динам
Только жить, что калекам!)
…Но и мстящей же вам
 
 
За рекламные клейма
На вскормившую грудь.
– Нет, безногое племя,
Даль – ногами добудь!
 
 
Слава толстым подметкам,
Сапогам на гвоздях,
Ходокам, скороходкам —
Божествам в сапогах!
 
 
Если есть в мире – ода
Богу сил, Богу гор —
Это взгляд пешехода
На застрявший мотор.
 
 
Сей ухмыл в пол-аршина,
Просто – шире лица:
Пешехода на шину
Взгляд – что лопается!
 
 
Поглядите на чванством
Распираемый торс!
Паразиты пространства,
Алкоголики верст —
 
 
Что сквозь пыльную тучу
Рукоплещущих толп
Расшибаются.
– Случай?
– Дури собственной – столб.
 

3

 
Дармоедством пресытясь,
С шины – спешится внук.
Пешеходы! Держитесь —
Ног, как праотцы – рук.
 
 
Где предел для резины —
Там простор для ноги.
Не хватает бензину?
Вздоху – хватит в груди!
 
 
Как поток жаждет прага,
Так восторг жаждет – трат.
Ничему, кроме шага,
Не учите ребят!
 
 
По ручьям, по моренам,
Дальше – нет! Дальше – стой!
Чтобы Альпы – коленом
Знал, саванны – ступней.
 
 
Я костьми, други, лягу —
За раскрытие школ!
Чтоб от первого шага
До последнего – шел
 
 
Внук мой! отпрыск мой! мускул,
Посрамивший Аид!
Чтобы в царстве моллюсков —
На своих на двоих!
 

26 августа 1931 – 30 марта 1933, Медон

 
Из-под нахмуренных бровей
Дом – будто юности моей
День, будто молодость моя
Меня встречает: – Здравствуй, я!
 
 
Так самочувственно-знаком
Лоб, прячущийся под плащом
Плюща, срастающийся с ним,
Смущающийся быть большим.
 
 
Недаром я – грузи! вези! —
В непросыхающей грязи
Мне предоставленных трущоб
Фронтоном чувствовала лоб.
 
 
Аполлонический подъем
Музейного фронтона – лбом
 
 
Своим. От улицы вдали
Я за стихами кончу дни —
Как за ветвями бузины.
 
 
Глаза – без всякого тепла:
То зелень старого стекла,
Сто лет глядящегося в сад,
Пустующий – сто пятьдесят.
 
 
Стекла, дремучего, как сон,
Окна, единственный закон
Которого: гостей не ждать,
Прохожего не отражать.
 
 
Не сдавшиеся злобе дня
Глаза, оставшиеся – да! —
Зерцалами самих себя.
 
 
Из-под нахмуренных бровей —
О, зелень юности моей!
Та – риз моих, та – бус моих,
Та – глаз моих, та – слез моих…
 
 
Меж обступающих громад —
Дом – пережиток, дом – магнат,
Скрывающийся среди лип.
Девический дагерротип
Души моей…
 

6 сентября 1931, Медон

 
– Не нужен твой стих —
Как бабушкин сон.
 
 
– А мы для иных
Сновидим времен.
 
 
– Докучен твой стих —
Как дедушкин вздох.
 
 
– А мы для иных
Дозорим эпох.
 
 
– В пять лет – целый свет —
Вот сон наш каков!
– Ваш – на пять лишь лет,
Мой – на пять веков.
 
 
– Иди, куда дни!
– Дни мимо идут…
– …
А быть или нет
Стихам на Руси —
Потоки спроси,
Потомков спроси.
 

14 сентября 1931

1

 
Ни к городу и ни к селу —
Езжай, мой сын, в свою страну, —
В край – всем краям наоборот!
Куда назад идти – вперед
Идти, – особенно – тебе,
Руси не видывавшее
 
 
Дитя мое… Мое? Ее —
Дитя! То самое былье,
Которым порастает быль.
Землицу, стершуюся в пыль, —
Ужель ребенку в колыбель
Нести в трясущихся горстях:
«Русь – это прах, чти – этот прах!»
 
 
От неиспытанных утрат —
Иди – куда глаза глядят!
Всех стран – глаза, со всей земли —
Глаза, – и синие твои
Глаза, в которые гляжусь:
В глаза, глядящие на Русь.
 
 
Да не поклонимся словам!
Русь – прадедам, Россия – нам,
Вам – просветители пещер —
Призывное: СССР, —
Не менее во тьме небес
Призывное, чем: SOS.
 
 
Нас родина не позовет!
Езжай, мой сын, домой – вперед —
В свой край, в свой век, в свой час, – от нас —
В Россию – вас, в Россию – масс,
В наш-час – страну! в сей-час – страну!
В на-Марс – страну! в без-нас – страну!
 

Январь 1932

2

 
Наша совесть – не ваша совесть!
Полно! – Вольно! – О всем забыв,
Дети, сами пишите повесть
Дней своих и страстей своих.
 
 
Соляное семейство Лота —
Вот семейственный ваш альбом!
Дети! Сами сводите счеты
С выдаваемым за Содом —
 
 
Градом. С братом своим не дравшись —
Дело чисто твое, кудряш!
Ваш край, ваш век, ваш день, ваш час,
Наш грех, наш крест, наш спор, наш —
 
 
Гнев. В сиротские пелеринки
Облаченные отродясь —
Перестаньте справлять поминки
По Эдему, в котором вас
 
 
Не было! по плодам – и видом
Не видали! Поймите: слеп —
Вас ведущий на панихиду
По народу, который хлеб
 
 
Ест и вам его даст, – как скоро
Из Мёдона – да на Кубань.
Наша ссора – не ваша ссора!
Дети! Сами творите брань
 
 
Дней своих.
 

Январь 1932

3

 
Не быть тебе нулем
Из молодых – да вредным!
Ни медным королем,
Ни попросту – спортсмедным
 
 
Лбом, ни слепцом путей,
Коптителем кают,
Ни парой челюстей,
Которые жуют,
 
 
В сём полагая цель.
Ибо – в любую щель —
Я с моим ветром буйным!
Не быть тебе буржуем.
 
 
Ни галльским петухом,
Хвост заложившим в банке,
Ни томным женихом
Седой американки, —
 
 
Нет, ни одним из тех,
Дописанных, как лист,
Которым – только смех
Остался, только свист
 
 
Достался от отцов!
С той стороны весов
Я – с черноземным грузом!
Не быть тебе французом.
 
 
Но так же – ни одним
Из нас – досадных внукам!
Кем будешь – Бог один…
Не будешь кем – порукой —
 
 
Я, что в тебя – всю Русь
Вкачала – как насосом!
Бог видит – побожусь! —
Не будешь ты отбросом
 
 
Страны своей.
 

22 января 1932

 
О неподатливый язык!
Чего бы попросту – мужик,
Пойми, певал и до меня:
– Россия, родина моя!
 
 
Но и с калужского холма
Мне открывалася она —
Даль, – тридевятая земля!
Чужбина, родина моя!
 
 
Даль, прирожденная, как боль,
Настолько родина и столь —
Рок, что повсюду, через всю
Даль – всю ее с собой несу!
 
 
Даль, отдалившая мне близь,
Даль, говорящая: «Вернись
Домой!»
   Со всех – до горних звезд —
Меня снимающая мест!
 
 
Недаром, голубей воды,
Я далью обдавала лбы.
Ты! Сей руки своей лишусь —
Хоть двух! Губами подпишусь
На плахе: распрь моих земля —
Гордыня, родина моя!
 

12 мая 1932

 
Над вороным утесом —
Белой зари рукав.
Ногу – уже с заносом
Бега – с трудом вкопав
 
 
В землю, смеясь, что первой
Встала, в зари венце, —
Макс, мне было так верно
Ждать на твоем крыльце!
 
 
Позже, отвесным полднем,
Под колокольцы коз,
С всхолмья да на всхолмье,
С глыбы да на утес,
 
 
По трехсаженным креслам, —
Тропам иных эпох! —
Макс, мне было так лестно
Лезть за тобою – Бог
 
 
Знает куда. Да, виды
Видящим – путь скалист.
С глыбы на пирамиду,
С рыбы – на обелиск…
 
 
Ну, а потом на плоской
Вышке – орлы вокруг —
Макс, мне было так просто
Есть у тебя из рук,
 
 
Божьих или медвежьих,
Опережавших «дай»,
Рук неизменно-бережных,
За воспаленный край
 
 
Раны умевших браться
В веры сплошном луче.
Макс, мне было так братски
Спать на твоем плече!
 
 
Горы… Себе на горе
Видится мне одно
Место: с него – два моря
Были видны по дно
 
 
Бездны… Два моря сразу.
Дщери иной поры,
Кто вам свои два глаза
Преподнесет с горы?
 
 
Только теперь, в подполье,
Вижу, – когда потух
Свет – до чего мне вольно
Было в обхвате двух
 
 
Рук твоих. В первых встречных
Царстве – и сам суди,
Макс, до чего мне вечно
Было в твоей груди!
 
 
Пусть ни единой травки, —
Площе, чем на столе, —
Макс, мне будет так мягко
Спать на твоей скале.
 

28 октября 1932, Кламар