Текст книги "Хочу у зеркала, где муть… (сборник)"

 
Никуда не уехали – ты да я —
Обернулись прорехами – все моря!
Совладельцам пятерки рваной —
Океаны не по карману!
 
 
Нищеты вековечная сухомять!
Снова лето, как корку, всухую мять!
Обернулось нам море – мелью:
Наше лето – другие съели!
 
 
С жиру лопающиеся: жир – их «лоск»,
Что не только что масло едят, а мозг
Наш – в поэмах, в сонатах, в сводах:
Людоеды в парижских модах!
 
 
Нами лакомящиеся: франк – за вход.
О, урод, как водой туалетной – рот
Сполоснувший – бессмертной песней!
Будьте прокляты вы – за весь мой
 
 
Стыд: вам руку жать, когда зуд в горсти,
Пятью пальцами – да от всех пяти
Чувств – на память о чувствах добрых —
Через всё вам лицо – автограф!
 

1932 – лето 1935, Фавьер

1

 
Мой письменный верный стол!
Спасибо за то, что шел
Со мною по всем путям.
Меня охранял – как шрам.
 
 
Мой письменный вьючный мул!
Спасибо, что ног не гнул
Под ношей, поклажу грёз —
Спасибо – что нес и нес.
 
 
Строжайшее из зерцал!
Спасибо за то, что стал
(Соблазнам мирским порог)
Всем радостям поперек,
 
 
Всем низостям – наотрез!
Дубовый противовес
Льву ненависти, слону
Обиды – всему, всему.
 
 
Мой заживо смертный тёс!
Спасибо, что рос и рос
Со мною, по мере дел
Настольных – большал, ширел,
 
 
Так ширился, до широт —
Таких, что, раскрывши рот,
Схватясь за столовый кант…
– Меня заливал, как штранд!
 
 
К себе пригвоздив чуть свет —
Спасибо за то, что – вслед
Срывался! На всех путях
Меня настигал, как шах —
 
 
Беглянку.
   – Назад, на стул!
Спасибо за то, что блюл
И гнул. У невечных благ
Меня отбивал – как маг —
 
 
Сомнамбулу.
Битв рубцы,
Стол, выстроивший в столбцы
Горящие: жил багрец!
Деяний моих столбец!
 
 
Столп столпника, уст затвор —
Ты был мне престол, простор —
Тем был мне, что морю толп
Еврейских – горящий столп!
 
 
Так будь же благословен —
Лбом, локтем, узлом колен
Испытанный, – как пила
В грудь въевшийся – край стола!
 

Июль 1933

4

 
Обидел и обошел?
Спасибо за то, что – стол
Дал, стойкий, врагам на страх —
Стол – на четырех ногах
 
 
Упорства. Скорей – скалу
Своротишь! И лоб – к столу
Подстатный, и локоть под —
Чтоб лоб свой держать, как свод.
 
 
– А прочего дал в обрез?
А прочный – во весь мой вес,
Просторный – во весь мой бег,
Стол – вечный – на весь мой век!
 
 
Спасибо тебе, Столяр,
За доску – во весь мой дар,
За ножки – прочней химер
Парижских, за вещь – в размер.
 

5

 
Мой письменный верный стол!
Спасибо за то, что ствол
Отдав мне, чтоб стать – столом,
Остался – живым стволом!
 
 
С листвы молодой игрой
Над бровью, с живой корой,
С слезами живой смолы,
С корнями до дна земли!
 

17 июля 1933

6

 
Квиты: вами я объедена,
Мною – живописаны.
Вас положат – на обеденный,
А меня – на письменный.
 
 
Оттого что, йотой счастлива,
Яств иных не ведала.
Оттого что слишком часто вы,
Долго вы обедали.
 
 
Всяк на выбранном заранее —
Много до рождения! —
Месте своего деяния,
Своего радения:
 
 
Вы – с отрыжками, я – с книжками,
С трюфелем, я – с грифелем,
Вы – с оливками, я – с рифмами,
С пикулем, я – с дактилем.
 
 
В головах – свечами смертными —
Спаржа толстоногая.
Полосатая десертная
Скатерть вам – дорогою!
 
 
Табачку пыхнем гаванского
Слева вам – и справа вам.
Полотняная голландская
Скатерть вам – да саваном!
 
 
А чтоб скатертью не тратиться —
В яму, место низкое,
Вытряхнут вас всех со скатерти:
С крошками, с огрызками.
 
 
Каплуном-то вместо голубя
– Порх! – душа – при вскрытии.
А меня положат – голую:
Два крыла прикрытием.
 

1933

 
Вскрыла жилы: неостановимо,
Невосстановимо хлещет жизнь.
Подставляйте миски и тарелки!
Всякая тарелка будет – мелкой,
 
 
Миска – плоской.
   Через край – и мимо —
В землю черную, питать тростник.
Невозвратно, неостановимо,
Невосстановимо хлещет стих.
 

6 января 1934

1

 
Что нужно кусту от меня?
Не речи ж! Не доли собачьей
Моей человечьей, кляня
Которую – голову прячу
 
 
В него же (седей – день от дня!).
Сей мощи, и плещи, и гущи —
Что нужно кусту – от меня?
Имущему – от неимущей!
 
 
А нужно! иначе б не шел
Мне в очи, и в мысли, и в уши.
Не нужно б – тогда бы не цвел
Мне прямо в разверстую душу,
 
 
Что только кустом не пуста:
Окном моих всех захолустий!
Что, полная чаша куста,
Находишь на сем – месте пусте?
 
 
Чего не видал (на ветвях
Твоих – хоть бы лист одинаков!)
В моих преткновения пнях,
Сплошных препинания знаках?
 
 
А вот и сейчас, словарю
Придавши бессмертную силу, —
Да разве я то говорю,
Что знала, пока не раскрыла
 
 
Рта, знала еще на черте
Губ, той – за которой осколки…
И снова, во всей полноте
Знать буду, как только умолкну.
 

2

 
А мне от куста – не шуми
Минуточку, мир человечий! —
А мне от куста – тишины:
Той, – между молчаньем и речью,
 
 
Той, – можешь – ничем, можешь – всем
Назвать: глубока, неизбывна.
Невнятности! наших поэм
Посмертных – невнятицы дивной.
 
 
Невнятицы старых садов,
Невнятицы музыки новой,
Невнятицы первых слогов,
Невнятицы Фауста Второго.
 
 
Той – до всего, после всего.
Гул множеств, идущих на форум.
Ну – шума ушного того,
Всё соединилось в котором.
 
 
Как будто бы все кувшины
Востока – на лобное всхолмье.
Такой от куста тишины,
Полнее не выразишь: полной.
 

Около 20 августа 1934

 
Уединение: уйди
В себя, как прадеды в феоды.
Уединение: в груди
Ищи и находи свободу.
 
 
Чтоб ни души, чтоб ни ноги —
На свете нет такого саду
Уединению. В груди
Ищи и находи прохладу.
 
 
Кто победил на площади —
Про то не думай и не ведай.
В уединении груди —
Справляй и погребай победу.
Уединение в груди.
Уединение: уйди,
 
 
Жизнь!
 

Сентябрь 1934

 
За этот ад,
За этот бред
Пошли мне сад
На старость лет.
 
 
На старость лет,
На старость бед:
Рабочих – лет,
Горбатых – лет…
 
 
На старость лет
Собачьих – клад:
Горячих лет —
Прохладный сад…
 
 
Для беглеца
Мне сад пошли:
Без ни – лица,
Без ни – души!
 
 
Сад: ни шажка!
Сад: ни глазка!
Сад: ни смешка!
Сад: ни свистка!
 
 
Без ни-ушка
Мне сад пошли:
Без ни-душка!
Без ни-души!
 
 
Скажи: – Довольно муки – на
Сад, одинокий, как сама.
(Но около и сам не стань!)
Сад, одинокий, как я сам.
 
 
Такой мне сад на старость лет…
– Тот сад? А может быть – тот свет? —
На старость лет моих пошли —
На отпущение души.
 

1 октября 1934

 
Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно —
Где – совершенно одинокой
 
 
Быть, по каким камням домой
Брести с кошелкою базарной
В дом, и не знающий, что – мой,
Как госпиталь или казарма.
 
 
Мне все равно, каких среди
Лиц ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной – непременно —
 
 
В себя, в единоличье чувств.
Камчатским медведём без льдины
Где не ужиться (и не тщусь!),
Где унижаться – мне едино.
 
 
Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично, на каком
Непонимаемой быть встречным!
 
 
(Читателем, газетных тонн
Глотателем, доильцем сплетен…)
Двадцатого столетья – он,
А я – до всякого столетья!
 
 
Остолбеневши, как бревно,
Оставшееся от аллеи,
Мне все – равны, мне всё – равно,
И, может быть, всего равнее —
 
 
Роднее бывшее – всего.
Все признаки с меня, все меты,
Все даты – как рукой сняло:
Душа, родившаяся – где-то.
 
 
Так край меня не уберег
Мой, что и самый зоркий сыщик
Вдоль всей души, всей – поперек!
Родимого пятна не сыщет!
 
 
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И всё – равно, и всё – едино.
Но если по дороге – куст
Встает, особенно – рябина…
 

1934

1

 
«Иду на несколько минут…»
В работе (хаосом зовут
Бездельники) оставив стол,
Отставив стул – куда ушел?
 
 
Опрашиваю весь Париж.
Ведь в сказках лишь да в красках лишь
Возносятся на Небеса!
Твоя душа – куда ушла?
 
 
В шкафу – двустворчатом, как храм, —
Гляди: все книги по местам.
В строке – все буквы налицо,
Твое лицо – куда ушло?
 
 
Твое лицо,
Твое тепло,
Твое плечо —
Куда ушло?
 

3 января 1935

3

 
За то, что некогда, юн и смел,
Не дал мне заживо сгнить меж тел
Бездушных, замертво пасть меж стен, —
Не дам тебе – умереть совсем!
 
 
За то, что за руку, свеж и чист,
На волю вывел, весенний лист —
Вязанками приносил мне в дом! —
Не дам тебе – порасти быльем!
 
 
За то, что первых моих седин
Сыновней гордостью встретил – чин,
Ребячьей радостью встретил – страх, —
Не дам тебе – поседеть в сердцах!
 

7–8 января 1935

 
Есть счастливцы и счастливицы,
Петь не могущие. Им —
Слезы лить! Как сладко вылиться
Горю – ливнем проливным!
 
 
Чтоб под камнем что-то дрогнуло.
Мне ж – призвание как плеть —
Меж стенания надгробного
Долг повелевает – петь.
 
 
Пел же над другом своим Давид,
Хоть пополам расколот!
Если б Орфей не сошел в Аид
Сам, а послал бы голос
 
 
Свой, только голос послал во тьму,
Сам у порога лишним
Встав, – Эвридика бы по нему
Как по канату вышла…
 
 
Как по канату и как на свет,
Слепо и без возврата.
Ибо раз голос тебе, поэт,
Дан, остальное – взято.
 

Январь 1935

 
Лопушиный, ромашный
Дом – так мало домашний!
С тем особенным взглядом
Душ – тяжелого весу.
Дом, что к городу – задом
Встал, а передом – к лесу.
 
 
По-медвежьи – радушен,
По-оленьи – рогат.
Из которого души
Во все очи глядят —
Во все окна! С фронтона —
Вплоть до вросшего в глину —
Что окно – то икона,
Что лицо – то руина
И арена… За старым
Мне и жизнь и жилье
Заменившим каштаном —
Есть окно и мое.
А рубахи! Как взмахи
Рук над жизнью разбитой!
О, прорехи! Рубахи!
Точно стенопись битвы!
 
 
Бой за су-ще-ство-ванье.
Так и ночью и днем
Всех рубах рукавами
С смертью борется дом.
 
 
Не рассевшийся сиднем
И не пахнущий сдобным.
За который не стыдно
Перед злым и бездомным:
 
 
Не стыдятся же башен
Птицы, ночь переспав…
Дом, который не страшен
В час народных расправ!
 

Между 27 июля и 10 сентября 1935

1

 
Ледяная тиара гор —
Только бренному лику рамка.
Я сегодня плющу – пробор
Провела на граните замка.
 
 
Я сегодня сосновый стан
Обгоняла на всех дорогах.
Я сегодня взяла тюльпан —
Как ребенка за подбородок.
 

16–17 августа 1936

2

 
Обнимаю тебя кругозором
Гор, гранитной короною скал.
(Занимаю тебя разговором —
Чтобы легче дышал, крепче спал.)
 
 
Феодального замка боками,
Меховыми руками плюща —
Знаешь – плющ, обнимающий камень —
В сто четыре руки и ручья?
 
 
Но не жимолость я – и не плющ я!
Даже ты, что руки мне родней,
Не расплющен, а вольноотпущен
На все стороны мысли моей!
 
 
…Кругом клумбы и кругом колодца,
Куда камень придет – седым!
Круговою порукой сиротства,
Одиночеством – круглым моим!
 
 
(Так вплелась в мои русые пряди
Не одна серебристая прядь!)
…И рекой, разошедшейся на две,
Чтобы остров создать – и обнять.
 
 
Всей Савойей, и всем Пиемонтом,
И – немножко хребет надломя —
Обнимаю тебя горизонтом
Голубым – и руками двумя!
 

21–24 августа 1936

6

 
Наконец-то встретила
Надобного – мне:
У кого-то смертная
Надоба – во мне.
 
 
Что для ока – радуга,
Злаку – чернозем —
Человеку – надоба
Человека – в нем.
 
 
Мне дождя, и радуги,
И руки – нужней
Человека надоба
Рук – в руке моей.
 
 
Это – шире Ладоги
И горы верней —
Человека надоба
Ран – в руке моей.
 
 
И за то, что с язвою
Мне принес ладонь —
Эту руку – сразу бы
За тебя в огонь!
 

11 сентября 1936

Стихи к Чехии

1

 
Полон и просторен
Край. Одно лишь горе:
Нет у чехов – моря.
Стало чехам – море
 
 
Слез: не надо соли!
Запаслись на годы!
Триста лет неволи,
Двадцать лет свободы.
 
 
Не бездельной, птичьей —
Божьей, человечьей.
Двадцать лет величья,
Двадцать лет наречий
 
 
Всех – на мирном поле
Одного народа.
Триста лет неволи,
Двадцать лет свободы —
 
 
Всем. Огня и дома —
Всем. Игры, науки —
Всем. Труда – любому —
Лишь бы были руки.
 
 
На поле и в школе —
Глянь – какие всходы!
Триста лет неволи,
Двадцать лет свободы.
 
 
Подтвердите ж, гости
Чешские, все вместе:
Сеялось – всей горстью,
Строилось – всей честью.
 
 
Два десятилетья
(Да и то не целых!),
Как нигде на свете,
Думалось и пелось.
 
 
Посерев от боли,
Стонут Влтавы воды:
– Триста лет неволи,
Двадцать лет свободы.
 
 
На орлиных скалах
Как орел рассевшись —
Что с тобою сталось,
Край мой, рай мой чешский?
 
 
Горы – откололи,
Оттянули – воды…
…Триста лет неволи,
Двадцать лет свободы.
 
 
В селах – счастье ткалось
Красным, синим, пестрым.
Что с тобою сталось,
Чешский лев двухвостый?
 
 
Лисы побороли
Леса воеводу!
Триста лет неволи,
Двадцать лет свободы!
 
 
Слушай каждым древом,
Лес, и слушай, Влтава!
Лев рифмует с гневом,
Ну, а Влтава – слава.
 
 
Лишь на час – не боле —
Вся твоя невзгода!
Через ночь неволи —
Белый день свободы!
 

12 ноября 1938

2

 
Горы – турам поприще!
Черные леса,
Долы в воды смотрятся,
Горы – в небеса.
 
 
Край всего свободнее
И щедрей всего.
Эти горы – родина
Сына моего.
 
 
Долы – ланям пастбище,
Не смутить зверья —
Хата крышей застится,
А в лесу – ружья —
 
 
Сколько бы ни пройдено
Верст – ни одного.
Эти долы – родина
Сына моего.
 
 
Там растила сына я,
И текли – вода?
Дни? или гусиные
Белые стада?
 
 
…Празднует смородина
Лета торжество.
Эти хаты – родина
Сына моего.
 
 
Было то рождение
В мир – рожденьем в рай.
Бог, создав Богемию,
Молвил: «Славный край!»
 
 
Все дары природные,
Все – до одного!
Пощедрее родины
Сына – моего!
 
 
Чешское подземие:
Брак ручьев и руд!
Бог, создав Богемию,
Молвил: «Добрый труд!»
 
 
Всё было – безродного
Лишь – ни одного
Не было – на родине
Сына моего.
 
 
Прокляты – кто заняли
Тот смиренный рай
С зайцами и с ланями,
С перьями фазаньими…
 
 
Трекляты – кто продали, —
Ввек не прощены! —
Вековую родину,
Всех, кто без страны!
 
 
Край мой, край мой, проданный
Весь, живьем, с зверьем,
С чудо-огородами,
С горными породами,
 
 
С целыми народами,
В поле, без жилья,
Стонущими:
   – Родина!
Родина моя!
 
 
Богова! Богемия!
Не лежи, как пласт!
Бог давал обеими
И опять подаст!
 
 
В клятве руку подняли
Все твои сыны —
Умереть за родину
Всех – кто без страны!
 

Между 12 и 19 ноября 1938

4

Германии

 
О дева всех румянее
Среди зеленых гор —
Германия!
Германия!
Германия!
Позор!
Полкарты прикарманила,
Астральная душа!
Встарь – сказками туманила,
Днесь – танками пошла.
 
 
Пред чешскою крестьянкою —
Не опускаешь вежд,
Прокатываясь танками
По ржи ее надежд?
 
 
Пред горестью безмерною
Сей маленькой страны —
Что чувствуете, Германы:
Германии сыны??
 
 
О мания! О мумия
Величия!
Сгоришь,
Германия!
Безумие,
Безумие
Творишь!
 
 
С объятьями удавьими
Расправится силач!
За здравие, Моравия!
Словакия, словачь!
 
 
В хрустальное подземие
Уйдя – готовь удар:
Богемия!
Богемия!
Богемия!
Наздар!
 

9–10 апреля 1939

8

 
О, слезы на глазах!
Плач гнева и любви!
О, Чехия в слезах!
Испания в крови!
 
 
О, черная гора,
Затмившая – весь свет!
Пора – пора – пора
Творцу вернуть билет.
 
 
Отказываюсь – быть.
В Бедламе нелюдей
Отказываюсь – жить.
С волками площадей
 
 
Отказываюсь – выть.
С акулами равнин
Отказываюсь плыть —
Вниз – по теченью спин.
 
 
Не надо мне ни дыр
Ушных, ни вещих глаз.
На твой безумный мир
Ответ один – отказ.
 

15 марта – 11 мая 1939

Поэмы

Поэма заставы

 
А покамест пустыня славы
Не засыпет мои уста,
Буду петь мосты и заставы,
Буду петь простые места.
 
 
А покамест еще в тенётах
Не увязла – людских кривизн,
Буду брать – труднейшую ноту,
Буду петь – последнюю жизнь!
 
 
   Жалобу труб.
   Рай огородов.
   Заступ и зуб.
   Чуб безбородых.
 
 
   День без числа.
   Верба зачахла.
   Жизнь без чехла:
   Кровью запахло!
 
 
   Потных и плотных,
   Потных и тощих:
   – Ну да на площадь?! —
   Как на полотнах —
 
 
   Как на полотнах
   Только – и в одах:
   Рев безработных,
   Рев безбородых.
 
 
   Ад? – Да,
   Но и сад – для
   Баб и солдат,
   Старых собак,
   Малых ребят…
 
 
   «Рай – с драками?
   Без – раковин
   От устриц?
   Без люстры?
   С заплатами?!»
 
 
   – Зря плакали:
   У всякого —
   Свой.
 
 
…
 
 
Здесь страсти поджары и ржавы:
Держав динамит!
Здесь часто бывают пожары:
Застава горит!
 
 
Здесь ненависть оптом и скопом:
Расправ пулемет!
Здесь часто бывают потопы:
Застава плывет!
 
 
Здесь плачут, здесь звоном и воем
Рассветная тишь.
Здесь отрочества под конвоем
Щебечут: шалишь!
 
 
Здесь платят! Здесь – Богом и Чертом,
Горбом и торбой!
Здесь молодости, как над мертвым,
Поют над собой.
 
 
…
 
 
Здесь матери, дитя заспав…
– Мосты, пески, кресты застав! —
Здесь, младшую купцу пропив,
Отцы…
   – Кусты, кресты крапив.
 
 
      – Пусти.
      – Прости.
 

23 апреля 1923

Поэма горы

Liebster, Dich wundert die Rede? Alle Scheidenden reden wie Trunkene und nehmen gerne sich festlich…

Holderlin [5]5
  О любимый! Тебя удивляет эта речь? Все расстающиеся говорят как пьяные и любят торжественность…
  Гёльдерлин. (Перевод автора.)


[Закрыть]

Посвящение

 
Вздрогнешь – и горы с плеч,
И душа – горе!
Дай мне о горе спеть:
О моей горе.
 
 
Черной ни днесь, ни впредь
Не заткну дыры.
Дай мне о горе спеть
На верху горы.
 

I

 
Та гора была, как грудь
Рекрута, снарядом сваленного.
Та гора хотела губ
Девственных, обряда свадебного
 
 
Требовала та гора.
Океан в ушную раковину
Вдруг ворвавшимся ура!
Та гора гнала и ратовала.
 
 
Та гора была, как гром.
Зря с титанами заигрываем!
Той горы последний дом
Помнишь – на исходе пригорода?
 
 
Та гора была – миры!
Бог за мир взымает дорого.
Горе началось с горы.
Та гора была над городом.
 

II

 
Не Парнас, не Синай —
Просто голый казарменный
Холм – равняйся! стреляй!
Отчего же глазам моим
(Раз октябрь, а не май)
Та гора была – рай?
 

III

 
Как на ладони поданный
Рай – не берись, коль жгуч!
Гора бросалась под ноги
Колдобинами круч.
 
 
Как бы титана лапами
Кустарников и хвой,
Гора хватала за полы,
Приказывала: – стой!
 
 
О, далеко не азбучный
Рай – сквознякам сквозняк!
Гора валила навзничь нас,
Притягивала: – ляг!
 
 
Оторопев под натиском,
Как? не понять и днесь!
Гора, как сводня – святости
Указывала: – здесь…
 

IV

 
Персефоны зерно гранатовое!
Как забыть тебя в стужах зим?
Помню губы, двойною раковиной
Приоткрывшиеся моим.
 
 
Персефона, зерном загубленная!
Губ упорствующий багрец,
И ресницы твои – зазубринами,
И звезды золотой зубец…
 

V

 
Не обман – страсть, и не вымысел,
И не лжет, – только не дли!
О, когда бы в сей мир явились мы
Простолюдинами любви!
 
 
О, когда б, здраво и попросту:
Просто – холм, просто – бугор…
(Говорят, тягою к пропасти
Измеряют уровень гор.)
 
 
В ворохах вереска бурого,
В островах страждущих хвой…
(Высота бреда над уровнем
Жизни.)
   – На же меня! Твой.
 
 
Но семьи тихие милости,
Но птенцов лепет – увы!
Оттого что в сей мир явились мы —
Небожителями любви!
 

VI

 
Гора горевала (а горы глиной
Горькой горюют в часы разлук),
Гора горевала о голубиной
Нежности наших безвестных утр.
 
 
Гора горевала о нашей дружбе:
Губ – непреложнейшее родство!
Гора говорила, что коемужды
Сбудется – по слезам его.
 
 
Еще говорила гора, что – табор
Жизнь, что весь век по сердцам базарь!
Еще горевала гора: хотя бы
С дитятком – отпустил Агарь!
 
 
Еще говорила, что это – демон
Крутит, что замысла нет в игре.
Гора говорила, мы были немы.
Предоставляли судить горе.
 

VII

 
Гора горевала, что только грустью
Станет – что ныне и кровь и зной,
Гора говорила, что не отпустит
Нас, не допустит тебя с другой.
 
 
Гора горевала, что только дымом
Станет – что ныне и мир, и Рим.
Гора говорила, что быть с другими
Нам (не завидую тем другим!).
 
 
Гора горевала о страшном грузе
Клятвы, которую поздно клясть.
Гора говорила, что стар тот узел
Гордиев – долг и страсть.
 
 
Гора горевала о нашем горе —
Завтра! не сразу! когда над лбом —
Уж не memento, а просто – море![6]6
  Memento mori – помни о смерти (лат.).


[Закрыть]
Завтра, когда поймем.
 
 
Звук… Ну как будто бы кто-то просто —
Ну… плачет вблизи?
Гора горевала о том, что врозь нам
Вниз, по такой грязи —
 
 
В жизнь, про которую знаем все мы:
Сброд – рынок – барак…
Еще говорила, что все поэмы
Гор – пишутся – так.
 

VIII

 
Та гора была, как горб
Атласа, титана стонущего.
Той горою будет горд
Город, где с утра и до ночи мы
 
 
Жизнь свою – как карту бьем!
Страстные, не быть упорствуем.
Наравне с медвежьим рвом —
И двенадцатью апостолами —
 
 
Чтите мой угрюмый грот.
(Грот, была – и волны впрыгивали!)
Той игры последний ход
Помнишь – на исходе пригорода?
 
 
Та гора была – миры!
Боги мстят своим подобиям.
Горе началось с горы.
Та гора на мне – надгробием.
 

IX

 
Минут годы, и вот означенный
Камень, плоским смененный, снят.
Нашу гору застроят дачами, —
Палисадниками стеснят.
 
 
Говорят, на таких окраинах
Воздух чище и легче жить.
И пойдут лоскуты выкраивать,
Перекладинами рябить,
 
 
Перевалы мои выструнивать,
Все овраги мои вверх дном!
Ибо надо ведь – хоть кому-нибудь
Дома – в счастье, и счастья в дом!
 
 
Счастья – в доме, любви без вымыслов,
Без вытягивания жил!
Надо женщиной быть – и вынести!
(Было-было, когда ходил,
 
 
Счастье – в доме!) Любви, не скрашенной
Ни разлукою, ни ножом.
На развалинах счастья нашего
Город встанет – мужей и жен.
 
 
И на том же блаженном воздухе
– Пока можешь еще – греши! —
Будут лавочники на отдыхе
Пережевывать барыши,
 
 
Этажи и ходы надумывать —
Чтобы каждая нитка – в дом!
Ибо надо ведь – хоть кому-нибудь
Крыши с аистовым гнездом.
 

X

 
Но под тяжестью тех фундаментов
Не забудет гора – игры.
Есть беспутные, нет беспамятных:
Горы времени – у горы!
 
 
По упорствующим расселинам
Дачник, поздно хватясь, поймет:
Не пригорок, поросший семьями, —
Кратер, пущенный в оборот!
 
 
Виноградниками Везувия
Не сковать! Великана льном
Не связать! Одного безумия
Уст – достаточно, чтобы львом
 
 
Виноградники заворочались,
Лаву ненависти струя.
Будут девками ваши дочери
И поэтами – сыновья!
 
 
Дочь, ребенка расти внебрачного!
Сын, цыганкам себя страви!
Да не будет вам места злачного,
Телеса, на моей крови!
 
 
Тверже камня краеугольного,
Клятвой смертника на одре:
– Да не будет вам счастья дольнего,
Муравьи, на моей горе!
 
 
В час неведомый, в срок негаданный
Опознаете всей семьей
Непомерную и громадную
Гору заповеди седьмой.
 

Послесловие

 
Есть пробелы в памяти, бельма
На глазах: семь покрывал…
Я не помню тебя – отдельно.
Вместо черт – белый провал.
 
 
Без примет. Белым пробелом —
Весь. (Душа, в ранах сплошных,
Рана – сплошь.) Частности мелом
Отмечать – дело портных.
 
 
Небосвод – цельным основан.
Океан – скопище брызг?
Без примет. Верно – особый —
Весь. Любовь – связь, а не сыск.
 
 
Вороной, русой ли масти —
Пусть сосед скажет: он зряч.
Разве страсть – делит на части?
Часовщик я или врач?
 
 
Ты – как круг, полный и цельный.
Цельный вихрь, полный столбняк.
Я не помню тебя отдельно
От любви. Равенства знак.
 
 
(В ворохах сонного пуха
– Водопад, пены холмы —
Новизной, странной для слуха,
Вместо: я – тронное: мы…)
 
 
Но зато, в нищей и тесной
Жизни – «жизнь, как она есть» —
Я не вижу тебя совместно
Ни с одной:
– Памяти месть.
 

Январь 1924, Прага, Смиховский холм – Декабрь 1939, Голицыно, Дом писателей