Текст книги "Хочу у зеркала, где муть… (сборник)"

 
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес – моя колыбель, и могила – лес,
Оттого что я на земле стою – лишь одной ногой,
Оттого что я о тебе спою – как никто другой.
 
 
Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,
У всех золотых знамен, у всех мечей,
Я закину ключи и псов прогоню с крыльца —
Оттого что в земной ночи я вернее пса.
 
 
Я тебя отвоюю у всех других – у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я – ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя – замолчи! —
У того, с которым Иаков стоял в ночи.
 
 
Но пока тебе не скрещу на груди персты, —
О, проклятие! – у тебя остаешься – ты:
Два крыта твои, нацеленные в эфир, —
Оттого что мир – твоя колыбель, и могила – мир!
 

15 августа 1916

1917 – апрель 1922

 
Мировое началось во мгле кочевье:
Это бродят по ночной земле – деревья,
Это бродят золотым вином – гроздья,
Это странствуют из дома в дом – звезды,
Это реки начинают путь – вспять!
И мне хочется к тебе на грудь – спать.
 

14 января 1917

1

 
На заре морозной
Под шестой березой,
За углом у церкви,
Ждите, Дон-Жуан!
 
 
Но, увы, клянусь Вам
Женихом и жизнью,
Что в моей отчизне
Негде целовать!
 
 
Нет у нас фонтанов,
И замерз колодец,
А у богородиц —
Строгие глаза.
 
 
И чтобы не слышать
Пустяков – красоткам,
Есть у нас презвонкий
Колокольный звон.
 
 
Так вот и жила бы,
Да боюсь – состарюсь,
Да и Вам, красавец,
Край мой не к лицу.
 
 
Ах, в дохе медвежьей
И узнать Вас трудно, —
Если бы не губы
Ваши, Дон-Жуан!
 

19 февраля 1917

5

 
И была у Дон-Жуана – шпага,
И была у Дон-Жуана – Донна Анна.
Вот и всё, что люди мне сказали
О прекрасном, о несчастном Дон-Жуане.
 
 
Но сегодня я была умна:
Ровно в полночь вышла на дорогу,
Кто-то шел со мною в ногу,
Называя имена.
 
 
И белел в тумане – посох странный…
– Не было у Дон-Жуана – Донны Анны!
 

14 мая 1917

 
И кто-то, упав на карту,
Не спит во сне.
Повеяло Бонапартом
В моей стране.
 
 
Кому-то гремят раскаты:
– Гряди, жених!
Летит молодой диктатор,
Как жаркий вихрь.
 
 
Глаза над улыбкой шалой —
Что ночь без звезд!
Горит на мундире впалом —
Солдатский крест[4]4
  Крест, на каком-то собрании сорванный с груди солдатом и надетый на грудь Керенскому. См. газеты лета 1917 г. (Примеч. автора.)


[Закрыть].
 
 
Народы призвал к покою,
Смирил озноб —
И дышит, зажав рукою
Вселенский лоб.
 

21 мая 1917, Троицын день

 
Только в очи мы взглянули – без остатка,
Только голос наш до вопля вознесен, —
Как на горло нам – железная перчатка
Опускается – по имени – закон.
 
 
Слезы в очи загоняет, воды —
В берега, проклятие – в уста.
И стремит железная свобода
Вольнодумца с первого моста.
 
 
И на грудь, где наши рокоты и стоны,
Опускается железное крыло.
Только в обруче огромного закона
Мне просторно – мне спокойно – мне светло.
 

25 августа 1917

 
Мое последнее величье
На дерзком голоде заплат!
В сухие руки ростовщичьи
Снесен последний мой заклад.
 
 
Промотанному – в ночь – наследству
У Господа – особый счет.
Мой – не сошелся. Не по средствам
Мне эта роскошь: ночь – и рот.
 
 
Простимся ж коротко и просто
– Раз руки не умеют красть! —
С тобой, нелепейшая роскошь,
Роскошная нелепость – страсть!
 

1 сентября 1917

 
Ночь. – Норд-ост. – Рев солдат.
   – Рев волн.
Разгромили винный склад. – Вдоль стен
По канавам – драгоценный поток,
И кровавая в нем пляшет луна.
 
 
Ошалелые столбы тополей.
Ошалелое – в ночи – пенье птиц.
Царский памятник вчерашний – пуст,
И над памятником царским – ночь.
 
 
Гавань пьет, казармы пьют. Мир – наш!
Наше в княжеских подвалах вино!
Целый город, топоча как бык,
К мутной луже припадая – пьет.
 
 
В винном облаке – луна. – Кто здесь?
Будь товарищем, красотка: пей!
А по городу – веселый слух:
Где-то двое потонули в вине.
 

Феодосия, последние дни Октября 1917

 
Новый год я встретила одна.
Я, богатая, была бедна,
Я, крылатая, была проклятой.
Где-то было много-много сжатых
Рук – и много старого вина.
А крылатая была – проклятой!
А единая была – одна!
Как луна – одна, в глазу окна.
 

31 декабря 1917

 
Московский герб: герой пронзает гада.
Дракон в крови. Герой в луче. – Так надо.
 
 
Во имя Бога и души живой
Сойди с ворот, Господень часовой!
 
 
Верни нам вольность, Воин, им – живот.
Страж роковой Москвы – сойди с ворот!
 
 
И докажи – народу и дракону —
Что спят мужи – сражаются иконы.
 
 
Бог – прав
Тлением трав,
Сухостью рек,
Воплем калек,
 
 
Вором и гадом,
Мором и гладом,
Срамом и смрадом,
Громом и градом.
 
 
Попранным Словом.
Проклятым годом.
Пленом царевым.
Вставшим народом.
 

12 мая 1918

1

 
Не самозванка – я пришла домой,
И не служанка – мне не надо хлеба.
Я – страсть твоя, воскресный отдых твой,
Твой день седьмой, твое седьмое небо.
 
 
Там, на Земле, мне подавали грош
И жерновов навешали на шею.
– Возлюбленный! Ужель не узнаешь?
Я ласточка твоя – Психея!
 

2

 
На тебе, ласковый мой, лохмотья,
Бывшие некогда нежной плотью.
Всё истрепала, изорвала, —
Только осталось, что два крыла.
 
 
Одень меня в свое великолепье,
Помилуй и спаси.
А бедные истлевшие отрепья —
Ты в ризницу снеси.
 

13 мая 1918

 
Полюбил богатый – бедную,
Полюбил ученый – глупую,
Полюбил румяный – бледную,
Полюбил хороший – вредную:
Золотой – полушку медную.
 
 
– Где, купец, твое роскошество?
«Во дырявом во лукошечке!»
 
 
– Где, гордец, твои учености?
«Под подушкой у девчоночки!»
 
 
– Где, красавец, щеки алые?
«За ночь черную – растаяли».
 
 
– Крест серебряный с цепочкою?
«У девчонки под сапожками!»
 
 
Не люби, богатый – бедную,
Не люби, ученый – глупую,
Не люби, румяный – бледную,
Не люби, хороший – вредную:
Золотой – полушку медную!
 

Между 21 и 26 мая 1918

 
Умирая, не скажу: была.
И не жаль, и не ищу виновных.
Есть на свете поважней дела
Страстных бурь и подвигов любовных.
 
 
Ты – крылом стучавший в эту грудь,
Молодой виновник вдохновенья —
Я тебе повелеваю: – будь!
Я – не выйду из повиновенья.
 

30 июня 1918

 
Я – страница твоему перу.
Всё приму. Я – белая страница.
Я – хранитель твоему добру:
Возвращу, и возвращу сторицей.
 
 
Я – деревня, черная земля.
Ты мне – луч и дождевая влага.
Ты – Господь и Господин, а я —
Чернозем – и белая бумага!
 

10 июля 1918

 
Как правая и левая рука —
Твоя душа моей душе близка.
 
 
Мы смежены, блаженно и тепло,
Как правое и левое крыло.
 
 
Но вихрь встает – и бездна пролегла
От правого – до левого крыла!
 

10 июля 1918

 
Рыцарь ангелоподобный —
Долг! – Небесный часовой!
Белый памятник надгробный
На моей груди живой.
 
 
За моей спиной крылатой
Вырастающий ключарь,
Еженощный соглядатай,
Ежеутренний звонарь…
 
 
Страсть, и юность, и гордыня —
Всё сдалось без мятежа,
Оттого что ты рабыне
Первый молвил: – Госпожа!
 

14 июля 1918

 
Пусть не помнят юные
О согбенной старости.
Пусть не помнят старые
О блаженной юности.
 
 
Всё уносят волны.
Море – не твое.
На людские головы
Лейся, забытье!
 
 
Пешеход морщинистый,
Не любуйся парусом!
Ах, не надо юностью
Любоваться – старости!
 
 
Кто в песок, кто – в школу.
Каждому – свое.
На людские головы
Лейся, забытье!
 
 
Не учись у старости,
Юность златорунная!
Старость – дело темное,
Темное безумное.
 
 
…На людские головы
Лейся, забытье!
 

27 июля 1918

 
Стихи растут, как звезды и как розы,
Как красота – ненужная в семье.
А на венцы и на апофеозы —
Один ответ: – Откуда мне сие?
 
 
Мы спим – и вот, сквозь каменные плиты,
Небесный гость в четыре лепестка.
О мир, пойми! Певцом – во сне – открыты
Закон звезды и формула цветка.
 

14 августа 1918

 
Если душа родилась крылатой —
Что ей хоромы и что ей хаты!
Что Чингисхан ей и что – Орда!
Два на миру у меня врага,
Два близнеца – неразрывно-слитых:
Голод голодных – и сытость сытых!
 

18 августа 1918

 
Что другим не нужно – несите мне!
Всё должно сгореть на моем огне!
Я и жизнь маню, я и смерть маню
В легкий дар моему огню.
 
 
Пламень любит – легкие вещества:
Прошлогодний хворост – венки – слова.
Пламень – пышет с подобной пищи!
Вы ж восстанете – пепла чище!
 
 
Птица – Феникс я, только в огне пою!
Поддержите высокую жизнь мою!
Высоко горю – и горю дотла!
И да будет вам ночь – светла!
 
 
Ледяной костер – огневой фонтан!
Высоко несу свой высокий стан,
Высоко несу свой высокий сан —
Собеседницы и Наследницы!
 

2 сентября 1918

 
Привычные к степям – глаза,
Привычные к слезам – глаза,
Зеленые – соленые —
Крестьянские глаза!
 
 
Была бы бабою простой —
Всегда б платили за постой —
Всё эти же – веселые —
Зеленые глаза.
 
 
Была бы бабою простой —
От солнца б застилась рукой,
Качала бы – молчала бы, —
Потупивши глаза.
 
 
Шел мимо паренек с лотком…
Спят под монашеским платком
Смиренные – степенные —
Крестьянские глаза.
 
 
Привычные к степям – глаза,
Привычные к слезам – глаза…
Что видели – не выдадут
Крестьянские глаза!
 

9 сентября 1918

 
Я Вас люблю всю жизнь и каждый день.
Вы надо мною как большая тень,
Как древний дым полярных деревень.
 
 
Я Вас люблю всю жизнь и каждый час.
Но мне не надо Ваших губ и глаз.
Все началось и кончилось – без Вас.
 
 
Я что-то помню: звонкая дуга,
Огромный ворот, чистые снега,
Унизанные звездами рога…
 
 
И от рогов – в полнебосвода – тень…
И древний дым полярных деревень…
– Я поняла: Вы северный олень.
 

7 декабря 1918

 
Дорожкою простонародною,
Смиренною, богоугодною,
Идем – свободные, немодные,
Душой и телом – благородные.
 
 
Сбылися древние пророчества:
Где вы – Величества? Высочества?
 
 
Мать с дочерью идем – две странницы.
Чернь черная навстречу чванится.
Быть может – вздох от нас останется,
А может – Бог на нас оглянется…
 
 
Пусть будет – как Ему захочется:
Мы не Величества, Высочества.
 
 
Так, скромные, богоугодные,
Душой и телом – благородные,
Дорожкою простонародною —
Так, доченька, к себе на родину:
 
 
В страну Мечты и Одиночества —
Где мы – Величества, Высочества.
 

Осень 1919

 
Когда-нибудь, прелестное созданье,
Я стану для тебя воспоминаньем,
 
 
Там, в памяти твоей голубоокой,
Затерянным – так далеко-далёко.
 
 
Забудешь ты мой профиль горбоносый,
И лоб в апофеозе папиросы,
 
 
И вечный смех мой, коим всех морочу,
И сотню – на руке моей рабочей —
 
 
Серебряных перстней, – чердак-каюту,
Моих бумаг божественную смуту…
 
 
Как в страшный год, возвышены Бедою,
Ты – маленькой была, я – молодою.
 

Ноябрь 1919

 
Маленький домашний дух,
Мой домашний гений!
Вот она, разлука двух
Сродных вдохновений!
 
 
Жалко мне, когда в печи
Жар, – а ты не видишь!
В дверь – звезда в моей ночи! —
Не взойдешь, не выйдешь!
 
 
Платьица твои висят,
Точно плод запретный.
На окне чердачном – сад
Расцветает – тщетно.
 
 
Голуби в окно стучат, —
Скучно с голубями!
Мне ветра привет кричат, —
Бог с ними, с ветрами!
 
 
Не сказать ветрам седым,
Стаям голубиным —
Чудодейственным твоим
Голосом: – Марина!
 

Ноябрь 1919

 
Та же молодость, и те же дыры,
И те же ночи у костра…
Моя божественная лира
С твоей гитарою – сестра.
 
 
Нам дар один на долю выпал:
Кружить по душам, как метель.
– Грабительница душ! – Сей титул
И мне опущен в колыбель!
 
 
В тоске заламывая руки,
Знай: не одна в тумане дней
Цыганским варевом разлуки
Дурманишь молодых князей.
 
 
Знай: не одна на ножик вострый
Глядишь с томлением в крови, —
Знай, что еще одна… – Что сестры
В великой низости любви.
 

‹Март 1920›

 
Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были – по одной на каждую —
Две головки мне дарованы.
 
 
Но обеими – зажатыми —
Яростными – как могла! —
Старшую у тьмы выхватывая —
Младшей не уберегла.
 
 
Две руки – ласкать-разглаживать
Нежные головки пышные.
Две руки – и вот одна из них
За ночь оказалась лишняя.
 
 
Светлая – на шейке тоненькой —
Одуванчик на стебле!
Мной еще совсем не понято,
Что дитя мое в земле.
 

Первая половина апреля 1920

 
Да, друг невиданный, неслыханный
С тобой. – Фонарик потуши!
Я знаю все ходы и выходы
В тюремной крепости души.
 
 
Вся стража – розами увенчана:
Слепая, шалая толпа!
– Всех ослепила – ибо женщина,
Всё вижу – ибо я слепа.
 
 
Закрой глаза и не оспаривай
Руки в руке. – Упал засов. —
Нет – то не туча и не зарево!
То конь мой, ждущий седоков!
 
 
Мужайся: я твой щит и мужество!
Я – страсть твоя, как в оны дни!
А если голова закружится,
На небо звездное взгляни!
 

Апрель 1920

 
На бренность бедную мою
Взираешь, слов не расточая.
Ты – каменный, а я пою,
Ты – памятник, а я летаю.
 
 
Я знаю, что нежнейший май
Пред оком Вечности – ничтожен.
Но птица я – и не пеняй,
Что легкий мне закон положен.
 

16 мая 1920

с. э.

 
Сижу без света, и без хлеба,
И без воды.
Затем и насылает беды
Бог, что живой меня на небо
Взять замышляет за труды.
 
 
Сижу, – с утра ни корки черствой —
Мечту такую полюбя,
Что – может – всем своим покорством
– Мой Воин! – выкуплю тебя.
 

16 мая 1920

 
«Я не хочу – не могу – и не умею Вас обидеть…»
Так из дому, гонимая тоской,
– Тобой! – всей женской памятью, всей жаждой,
Всей страстью – позабыть! – Как вал морской,
Ношусь вдоль всех штыков, мешков и граждан.
 
 
О, вспененный, высокий вал морской
Вдоль каменной советской Поварской!
 
 
Над дремлющей борзой склонюсь – и вдруг —
Твои глаза! – Все руки по иконам —
Твои! – О, если бы ты был без глаз, без рук,
Чтоб мне не помнить их, не помнить их, не помнить!
 
 
И, приступом, как резвая волна,
Беру головоломные дома.
Всех перецеловала чередом.
Вишу в окне. – Москва в кругу просторном.
Ведь любит вся Москва меня! – А вот твой дом…
Смеюсь, смеюсь, смеюсь с зажатым горлом.
 
 
И пятилетний, прожевав пшено:
– «Без Вас нам скучно, а с тобой смешно»…
 
 
Так, оплетенная венком детей,
Сквозь сон – слова: «Боюсь, под корень рубит —
Поляк… Ну что? – Ну как? – Нет новостей?»
– «Нет, – впрочем, есть: что он меня не любит!»
 
 
И, репликою мужа изумив,
Иду к жене – внимать, как друг ревнив.
 
 
Стихи – цветы – (И кто их не дает
Мне за стихи?) В руках – целая вьюга!
Тень на домах ползет. – Вперед! Вперед!
Чтоб по людскому цирковому кругу
 
 
Дурную память загонять в конец, —
Чтоб только не очнуться, наконец!
Так от тебя, как от самой Чумы,
Вдоль всей Москвы – ‹плясуньей› длинноногой
Кружить, кружить, кружить до самой тьмы —
Чтоб, наконец, у своего порога
 
 
Остановиться, дух переводя…
– И в дом войти, чтоб вновь найти – тебя!
 

17–19 мая 1920

 
Сказавший всем страстям: прости —
Прости и ты.
Обиды наглоталась всласть.
Как хлещущий библейский стих
Читаю я в глазах твоих:
«Дурная страсть!»
 
 
В руках, тебе несущих есть,
Читаешь – лесть.
И смех мой – ревность всех сердец! —
Как прокажённых бубенец —
Гремит тебе.
 
 
И по тому, как в руки вдруг
Кирку берешь – чтоб рук
Не взять (не те же ли цветы?),
Так ясно мне – до тьмы в очах! —
Что не было в твоих стадах
Черней – овцы.
 
 
Есть остров – благостью Отца, —
Где мне не надо бубенца,
Где черный пух —
Вдоль каждой изгороди. – Да. —
Есть в мире – черные стада.
Другой пастух.
 

17 мая 1920

с. э.

 
Писала я на аспидной доске,
И на листочках вееров поблеклых,
И на речном, и на морском песке,
Коньками по льду и кольцом на стеклах, —
 
 
И на стволах, которым сотни зим…
И, наконец, – чтоб было всем известно! —
Что ты любим! любим! любим! любим! —
Расписывалась – радугой небесной.
 
 
Как я хотела, чтобы каждый цвел
В веках со мной! под пальцами моими!
И как потом, склонивши лоб на стол,
Крест-накрест перечеркивала имя…
 
 
Но ты, в руке продажного писца
Зажатое! ты, что мне сердце жалишь!
Непроданное мной! внутри кольца!
Ты – уцелеешь на скрижалях.
 

18 мая 1920

 
Пригвождена к позорному столбу
Славянской совести старинной,
С змеею в сердце и с клеймом на лбу,
Я утверждаю, что – невинна.
 
 
Я утверждаю, что во мне покой
Причастницы перед причастьем,
Что не моя вина, что я с рукой
По площадям стою – за счастьем.
 
 
Пересмотрите все мое добро,
Скажите – или я ослепла?
Где золото мое? Где серебро?
В моей руке – лишь горстка пепла!
 
 
И это все, что лестью и мольбой
Я выпросила у счастливых.
И это все, что я возьму с собой
В край целований молчаливых.
 

19 мая 1920

 
И не спасут ни стансы, ни созвездья.
А это называется – возмездье
За то, что каждый раз,
 
 
Стан разгибая над строкой упорной,
Искала я над лбом своим просторным
Звезд только, а не глаз.
 
 
Что самодержцем Вас признав на веру, —
Ах, ни единый миг, прекрасный Эрос,
Без Вас мне не был пуст!
 
 
Что по ночам, в торжественных туманах,
Искала я у нежных уст румяных —
Рифм только, а не уст.
 
 
Возмездие за то, что злейшим судьям
Была – как снег, что здесь, под левой грудью —
Вечный апофеоз!
 
 
Что с глазу на глаз с молодым Востоком
Искала я на лбу своем высоком
Зорь только, а не роз!
 

20 мая 1920

 
Восхищенной и восхищённой,
Сны видящей средь бела дня,
Все спящей видели меня,
Никто меня не видел сонной.
 
 
И оттого, что целый день
Сны проплывают пред глазами,
Уж ночью мне ложиться – лень.
И вот, тоскующая тень,
Стою над спящими друзьями.
 

Между 21 и 30 мая 1920

«Восхищенной и восхищённой…»

 
Восхищенной и восхищённой, —
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело – измена, мне имя – Марина,
Я – бренная пена морская.
 
 
Кто создан из глины, кто создан из плоти —
Тем гроб и надгробные плиты…
– В купели морской крещена – и в полете
Своем – непрестанно разбита!
 
 
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня – видишь кудри беспутные эти? —
Земною не сделаешь солью.
 
 
Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной – воскресаю!
Да здравствует пена – веселая пена —
Высокая пена морская!
 

23 мая 1920

 
– Хоровод, хоровод,
Чего ножки бьешь?
– Мореход, мореход,
Чего вдаль плывешь?
 
 
Пляшу – пол горячий!
Боюсь, обожгусь!
– Отчего я не плачу?
Оттого, что смеюсь!
 
 
Наш моряк, моряк —
Морячок морской!
А тоска – червяк,
Червячок простой.
 
 
Поплыл за удачей,
Привез – нитку бус.
– Отчего я не плачу?
Оттого, что смеюсь!
 
 
Глубоки моря!
Ворочайся вспять!
Зачем рыбам – зря
Красоту швырять?
 
 
Бог дал – я растрачу!
Крест медный – весь груз!
– Отчего я не плачу?
Оттого, что смеюсь!
 

Между 25 мая и 13 июня 1920

 
Вчера еще в глаза глядел,
А нынче – все косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел, —
Все жаворонки нынче – вороны!
 
 
Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О вопль женщин всех времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
 
 
И слезы ей – вода, и кровь —
Вода, – в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха – Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
 
 
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей Земли:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»
 
 
Вчера еще – в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал, —
Жизнь выпала – копейкой ржавою!
 
 
Детоубийцей на суду
Стою – немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»
 
 
Спрошу я стул, спрошу кровать:
«За что, за что терплю и бедствую?»
«Отцеловал – колесовать:
Другую целовать», – ответствуют.
 
 
Жить приучил в самом огне,
Сам бросил – в степь заледенелую!
Вот, что ты, милый, сделал – мне.
Мой милый, что тебе – я сделала?
 
 
Всё ведаю – не прекословь!
Вновь зрячая – уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.
 
 
Само – что дерево трясти! —
В срок яблоко спадает спелое…
– За всё, за всё меня прости,
Мой милый, что тебе я сделала!
 

14 июня 1920

 
Дом, в который не стучатся:
Нищим нечего беречь.
Дом, в котором – не смущаться:
Можно сесть, а можно лечь.
 
 
Не судить – одно условье,
…
Окна выбиты любовью,
Крышу ветром сорвало.
 
 
Всякому – ‹будь› ты сам Каин —
Всем стаканы налиты!
Ты такой как я – хозяин,
Так же гостья, как и ты.
 
 
Мне добро досталось даром, —
Так и спрячь свои рубли!
Окна выбиты пожаром,
Дверь Зима сняла с петли!
 
 
Чай не сладкий, хлеб не белый —
Личиком бела зато!
Тем делюсь, что уцелело,
Всем делюсь, что не взято.
 
 
Трудные мои завязки —
Есть служанка – подсобит!
А плясать – пляши с опаской,
Пол поклонами пробит!
 
 
Хочешь в пляс, а хочешь в лёжку,
Спору не встречал никто.
Тесные твои сапожки?
Две руки мои на что?
 
 
А насытила любовью, —
В очи плюнь, – на то рукав!
Не судить: одно условье.
Не платить: один устав.
 

28 июня 1920

 
Проста моя осанка,
Нищ мой домашний кров.
Ведь я островитянка
С далеких островов!
 
 
Живу – никто не нужен!
Взошел – ночей не сплю.
Согреть Чужому ужин —
Жилье свое спалю!
 
 
Взглянул – так и знакомый,
Взошел – так и живи!
Просты наши законы:
Написаны в крови.
 
 
Луну заманим с неба
В ладонь, – коли мила!
Ну а ушел – как не был,
И я – как не была.
 
 
Гляжу на след ножовый:
Успеет ли зажить
До первого чужого,
Который скажет: «Пить».
 

Август 1920

 
Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь!
То шатаясь причитает в поле Русь.
Помогите – на ногах нетверда!
Затуманила меня кровь-руда!
 
 
И справа и слева
Кровавые зевы,
И каждая рана:
– Мама!
 
 
И только и это
И внятно мне, пьяной.
Из чрева – и в чрево:
– Мама!
 
 
Все рядком лежат —
Не развесть межой.
Поглядеть: солдат.
Где свой, где чужой?
 
 
Белый был – красным стал:
Кровь обагрила.
Красным был – белый стал:
Смерть побелила.
 
 
– Кто ты? – белый? – не пойму! – привстань!
Аль у красных пропадал? – Ря-азань.
 
 
И справа и слева
И сзади и прямо
И красный и белый:
– Мама!
 
 
Без воли – без гнева —
Протяжно – упрямо —
До самого неба:
– Мама!
 

7 февраля 1921