Текст книги "Полное собрание стихотворений"

На радость

С. Э.

Ждут нас пыльные дороги,

Шалаши на час

И звериные берлоги

И старинные чертоги...

Милый, милый, мы, как боги:

Целый мир для нас!

Всюду дома мы на свете,

Все зовя своим.

В шалаше, где чинят сети,

На сияющем паркете...

Милый, милый, мы, как дети:

Целый мир двоим!

Солнце жжет, – на север с юга,

Или на луну!

Им очаг и бремя плуга,

Нам простор и зелень луга...

Милый, милый, друг у друга

Мы навек в плену!

Герцог Рейхштадтский

Из светлого круга печальных невест

Не раз долетали призывы.

Что нежные губы! Вздымались до звезд

Его молодые порывы!

Что жалобы скрипок, что ночи, как мед,

Что мертвые статуи в парке?

Иному навстречу! Победа не ждет,

Не ждут триумфальные арки.

Пусть пламенем пестрым кипит маскарад,

Пусть шутит с ним дед благосклонный,

Пусть кружатся пары, – на Сене парад,

Парад у Вендомской колонны!

Родному навстречу! Как пламя лицо,

В груди раскаленная лава.

И нежно сомкнула, вручая кольцо,

Глаза ему юная слава.

Зима

Мы вспоминаем тихий снег,

Когда из блеска летней ночи

Нам улыбнутся старческие очи

Под тяжестью усталых век.

Ах, ведь и им, как в наши дни,

Казались все луга иными.

По вечерам в волнисто-белом дыме

Весной тонули и они.

В раю затепленным свечам

Огни земли казались грубы.

С безумной грустью розовые губы

О них шептались по ночам.

Под тихим пологом зимы

Они не плачут об апреле,

Чтобы без слез отчаянья смотрели

В лицо минувшему и мы.

Из них судьба струит на нас

Успокоенье мудрой ночи, —

И мне дороже старческие очи

Открытых небу юных глаз.

Розовая юность

С улыбкой на розовых лицах

Стоим у скалы мы во мраке.

Сгорело бы небо в зарницах

При первом решительном знаке,

И рухнула в бездну скала бы

При первом решительном стуке...

– Но, если б вы знали, как слабы

У розовой юности руки.

Полночь

Снова стрелки обежали целый круг:

Для кого-то много счастья позади.

Подымается с мольбою сколько рук!

Сколько писем прижимается к груди!

Где-то кормчий наклоняется к рулю,

Кто-то бредит о короне и жезле,

Чьи-то губы прошептали: “не люблю”,

Чьи-то локоны запутались в петле.

Где-то свищут, где-то рыщут по кустам,

Где-то пленнику приснились палачи,

Там, в ночи, кого-то душат, там

Зажигаются кому-то три свечи.

Там, над капищем безумья и грехов,

Собирается великая гроза,

И над томиком излюбленных стихов

Чьи-то юные печалятся глаза.

Неразлучной в дорогу

Стоишь у двери с саквояжем.

Какая грусть в лице твоем!

Пока не поздно, хочешь, скажем

В последний раз стихи вдвоем.

Пусть повторяет общий голос

Доныне общие слова,

Но сердце на два раскололось.

И общий путь – на разных два.

Пока не поздно, над роялем,

Как встарь, головку опусти.

Двойным улыбкам и печалям

Споем последнее прости.

Пора! завязаны картонки,

В ремни давно затянут плед...

Храни Господь твой голос звонкий

И мудрый ум в шестнадцать лет!

Когда над лесом и над полем

Все небеса замрут в звездах,

Две неразлучных к разным долям

Помчатся в разных поездах.

Бонапартисты

Длинные кудри склонила к земле,

Словно вдова молчаливо.

Вспомнилось, – там, на гранитной скале,

Тоже плакучая ива.

Бедная ива казалась сестрой

Царскому пленнику в клетке,

И улыбался плененный герой,

Гладя пушистые ветки.

День Аустерлица – обман, волшебство,

Легкая пена прилива...

“Помните, там на могиле Его

Тоже плакучая ива.

С раннего детства я – сплю и не сплю —

Вижу гранитные глыбы”.

“Любите? Знаете?” – “Знаю! Люблю!”

“С Ним в заточенье пошли бы?”

“За Императора – сердце и кровь,

Все – за святые знамена!”

Так началась роковая любовь

Именем Наполеона.

Конькобежцы

Асе и Борису

Башлык откинула на плечи:

Смешно кататься в башлыке!

Смеется, – разве на катке

Бывают роковые встречи?

Смеясь над “встречей роковой”,

Светло сверкают два алмаза,

Два широко раскрытых глаза

Из-под опушки меховой.

Все удается, все фигуры!

Ах, эта музыка и лед!

И как легко ее ведет

Ее товарищ белокурый.

Уж двадцать пять кругов подряд

Они летят по синей глади.

Ах, из-под шапки эти пряди!

Ах, исподлобья этот взгляд!

…………………………….

Поникли узенькие плечи

Ее, что мчалась налегке.

Ошиблась, Ася: на катке

Бывают роковые встречи!

Первый бал

О, первый бал – самообман!

Как первая глава романа,

Что по ошибке детям дан,

Его просившим слишком рано,

Как радуга в струях фонтана

Ты, первый бал, – самообман.

Ты, как восточный талисман,

Как подвиги в стихах Ростана.

Огни сквозь розовый туман,

Виденья пестрого экрана...

О, первый бал – самообман!

Незаживающая рана!

Старуха

Слово странное – старуха!

Смысл неясен, звук угрюм,

Как для розового уха

Темной раковины шум.

В нем – непонятое всеми,

Кто мгновения экран.

В этом слове дышит время

В раковине – океан.

Домики старой Москвы

Слава прабабушек томных,

Домики старой Москвы,

Из переулочков скромных

Все исчезаете вы,

Точно дворцы ледяные

По мановенью жезла.

Где потолки расписные,

До потолков зеркала?

Где клавесина аккорды,

Темные шторы в цветах,

Великолепные морды

На вековых воротах,

Кудри, склоненные к пяльцам,

Взгляды портретов в упор...

Странно постукивать пальцем

О деревянный забор!

Домики с знаком породы,

С видом ее сторожей,

Вас заменили уроды, —

Грузные, в шесть этажей.

Домовладельцы – их право!

И погибаете вы,

Томных прабабушек слава,

Домики старой Москвы.

“Прости” волшебному дому

В неосвещенной передней я

Молча присела на ларь.

Темный узор на портьере,

С медными ручками двери...

В эти минуты последние

Все полюбилось, как встарь.

Был заповедными соснами

В темном бору вековом

Прежде наш домик любимый.

Нежно его берегли мы,

Дом с небывалыми веснами,

С дивными зимами дом.

Первые игры и басенки

Быстро сменились другим.

Дом притаился волшебный,

Стали большими царевны.

Но для меня и для Асеньки

Был он всегда дорогим.

Зала от сумрака синяя,

Жажда великих путей,

Пренебреженье к науке,

Переплетенные руки,

Светлые замки из инея

И ожиданье гостей.

Возгласы эти и песенки

Чуть раздавался звонок!

Чье-нибудь близко участье?

Господи, может быть счастье?

И через залу по лесенке

Стук убегающих ног...

На вокзале

Два звонка уже и скоро третий,

Скоро взмах прощального платка...

Кто поймет, но кто забудет эти

Пять минут до третьего звонка?

Решено за поездом погнаться,

Все цветы любимой кинуть вслед.

Наимладшему из них тринадцать,

Наистаршему под двадцать лет.

Догонять ее, что станет силы,

“Добрый путь” кричать до хрипоты.

Самый младший не сдержался, милый:

Две слезинки капнули в цветы.

Кто мудрец, забыл свою науку,

Кто храбрец, забыл свое: “воюй!”

“Ася, руку мне!” и “Ася, руку!”

(Про себя тихонько: “Поцелуй!”)

Поезд тронулся – на волю Божью!

Тяжкий вздох как бы одной души.

И цветы кидали ей к подножью

Ветераны, рыцари, пажи.

Брестский вокзал,

3 декабря 1911

Из сказки – в сказку

Все твое: тоска по чуду,

Вся тоска апрельских дней,

Все, что так тянулось к небу, —

Но разумности не требуй.

Я до самой смерти буду

Девочкой, хотя твоей.

Милый, в этот вечер зимний

Будь, как маленький, со мной.

Удивляться не мешай мне,

Будь, как мальчик, в страшной тайне

И остаться помоги мне

Девочкой, хотя женой.

Литературным прокурорам

Все таить, чтобы люди забыли,

Как растаявший снег и свечу?

Быть в грядущем лишь горсточкой пыли

Под могильным крестом? Не хочу!

Каждый миг, содрогаясь от боли,

К одному возвращаюсь опять:

Навсегда умереть! Для того ли

Мне судьбою дано все понять?

Вечер в детской, где с куклами сяду,

На лугу паутинную нить,

Осужденную душу по взгляду...

Все понять и за всех пережить!

Для того я (в проявленном – сила)

Все родное на суд отдаю,

Чтобы молодость вечно хранила

Беспокойную юность мою.

В. Я. Брюсову

Я забыла, что сердце в вас – только ночник,

Не звезда! Я забыла об этом!

Что поэзия ваша из книг

И из зависти – критика. Ранний старик,

Вы опять мне на миг

Показались великим поэтом...

1912

“Он приблизился, крылатый…”

Он приблизился, крылатый,

И сомкнулись веки над сияньем глаз.

Пламенная – умерла ты

В самый тусклый час.

Что искупит в этом мире

Эти две последних, медленных слезы?

Он задумался. – Четыре

Выбили часы.

Незамеченный он вышел,

Слово унося важнейшее из слов.

Но его никто не слышал —

Твой предсмертный зов!

Затерялся в море гула

Крик, тебе с душою разорвавший грудь.

Розовая, ты тонула

В утреннюю муть...

Москва, 1912

“Посвящаю эти строки…”

Посвящаю эти строки

Тем, кто мне устроит гроб.

Приоткроют мой высокий

Ненавистный лоб.

Измененная без нужды,

С венчиком на лбу,

Собственному сердцу чуждой

Буду я в гробу.

Не увидят на лице:

“Все мне слышно! Все мне видно!

Мне в гробу еще обидно

Быть как все”.

В платье белоснежном – с детства

Нелюбимый цвет! —

Лягу – с кем-то по соседству? —

До скончанья лет.

Слушайте! – Я не приемлю!

Это – западня!

Не меня опустят в землю,

Не меня.

Знаю! – Все сгорит дотла!

И не приютит могила

Ничего, что я любила,

Чем жила.

Москва, весна 1913

“Идешь, на меня похожий…”

Идешь, на меня похожий,

Глаза устремляя вниз.

Я их опускала – тоже!

Прохожий, остановись!

Прочти – слепоты куриной

И маков набрав букет —

Что звали меня Мариной

И сколько мне было лет.

Не думай, что здесь – могила,

Что я появлюсь, грозя...

Я слишком сама любила

Смеяться, когда нельзя!

И кровь приливала к коже,

И кудри мои вились...

Я тоже была, прохожий!

Прохожий, остановись!

Сорви себе стебель дикий

И ягоду ему вслед:

Кладбищенской земляники

Крупнее и слаще нет.

Но только не стой угрюмо,

Главу опустив на грудь.

Легко обо мне подумай,

Легко обо мне забудь.

Как луч тебя освещает!

Ты весь в золотой пыли...

– И пусть тебя не смущает

Мой голос из-под земли.

Коктебель, 3 мая 1913

“Моим стихам, написанным так рано…”

Моим стихам, написанным так рано,

Что и не знала я, что я – поэт,

Сорвавшимся, как брызги из фонтана,

Как искры из ракет,

Ворвавшимся, как маленькие черти,

В святилище, где сон и фимиам,

Моим стихам о юности и смерти,

– Нечитанным стихам!

Разбросанным в пыли по магазинам,

Где их никто не брал и не берет,

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.

Коктебель, 13 мая 1913

“Солнцем жилки налиты – не кровью…”

Солнцем жилки налиты – не кровью —

На руке, коричневой уже.

Я одна с моей большой любовью

К собственной моей душе.

Жду кузнечика, считаю до ста,

Стебелек срываю и жую...

– Странно чувствовать так сильно

и так просто

Мимолетность жизни – и свою.

15 мая 1913

“Вы, идущие мимо меня…”

Вы, идущие мимо меня

К не моим и сомнительным чарам, —

Если б знали вы, сколько огня,

Сколько жизни, растраченной даром,

И какой героический пыл

На случайную тень и на шорох...

– И как сердце мне испепелил

Этот даром истраченный порох!

О летящие в ночь поезда,

Уносящие сон на вокзале...

Впрочем, знаю я, что и тогда

Не узнали бы вы – если б знали —

Почему мои речи резки

В вечном дыме моей папиросы, —

Сколько темной и грозной тоски

В голове моей светловолосой.

17 мая 1913

“Сердце, пламени капризней…”

Сердце, пламени капризней,

В этих диких лепестках,

Я найду в своих стихах

Все, чего не будет в жизни.

Жизнь подобна кораблю:

Чуть испанский замок – мимо!

Все, что неосуществимо,

Я сама осуществлю.

Всем случайностям навстречу!

Путь – не все ли мне равно?

Пусть ответа не дано, —

Я сама себе отвечу!

С детской песней на устах

Я иду – к какой отчизне?

– Все, чего не будет в жизни

Я найду в своих стихах!

Коктебель, 22 мая 1913

“Мальчиком, бегущим резво…”

Мальчиком, бегущим резво,

Я предстала Вам.

Вы посмеивались трезво

Злым моим словам:

“Шалость – жизнь мне, имя – шалость.

Смейся, кто не глуп!”

И не видели усталость

Побледневших губ.

Вас притягивали луны

Двух огромных глаз.

– Слишком розовой и юной

Я была для Вас!

Тающая легче снега,

Я была – как сталь.

Мячик, прыгнувший с разбега

Прямо на рояль,

Скрип песка под зубом, или

Стали по стеклу...

– Только Вы не уловили

Грозную стрелу

Легких слов моих, и нежность

Гнева напоказ...

– Каменную безнадежность

Всех моих проказ!

29 мая 1913

“Я сейчас лежу ничком…”

Я сейчас лежу ничком

– Взбешенная! – на постели.

Если бы Вы захотели

Быть моим учеником,

Я бы стала в тот же миг

– Слышите, мой ученик? —

В золоте и в серебре

Саламандра и Ундина.

Мы бы сели на ковре

У горящего камина.

Ночь, огонь и лунный лик...

– Слышите, мой ученик?

И безудержно – мой конь

Любит бешеную скачку! —

Я метала бы в огонь

Прошлое – за пачкой пачку:

Старых роз и старых книг.

– Слышите, мой ученик? —

А когда бы улеглась

Эта пепельная груда, —

Господи, какое чудо

Я бы сделала из Вас!

Юношей воскрес старик!

– Слышите, мой ученик? —

А когда бы Вы опять

Бросились в капкан науки,

Я осталась бы стоять,

Заломив от счастья руки.

Чувствуя, что ты – велик!

– Слышите, мой ученик?

1 июня 1913

“Идите же! – Мой голос нем…”

Идите же! – Мой голос нем

И тщетны все слова.

Я знаю, что ни перед кем

Не буду я права.

Я знаю: в этой битве пасть

Не мне, прелестный трус!

Но, милый юноша, за власть

Я в мире не борюсь.

И не оспаривает Вас

Высокородный стих.

Вы можете – из-за других —

Моих не видеть глаз,

Не слепнуть на моем огне,

Моих не чуять сил...

Какого демона во мне

Ты в вечность упустил!

Но помните, что будет суд,

Разящий, как стрела,

Когда над головой блеснут

Два пламенных крыла.

11 июля 1913

Асе

1. “Мы быстры и наготове…”

Мы быстры и наготове,

Мы остры.

В каждом жесте, в каждом взгляде,

в каждом слове. —

Две сестры.

Своенравна наша ласка

И тонка,

Мы из старого Дамаска —

Два клинка.

Прочь, гумно и бремя хлеба,

И волы!

Мы – натянутые в небо

Две стрелы!

Мы одни на рынке мира

Без греха.

Мы – из Вильяма Шекспира

Два стиха.

11 июля 1913

2. “Мы – весенняя одежда…”

Мы – весенняя одежда

Тополей,

Мы – последняя надежда

Королей.

Мы на дне старинной чаши,

Посмотри:

В ней твоя заря, и наши

Две зари.

И прильнув устами к чаше,

Пей до дна.

И на дне увидишь наши

Имена.

Светлый взор наш смел и светел

И во зле.

– Кто из вас его не встретил

На земле?

Охраняя колыбель и мавзолей,

Мы – последнее виденье

Королей.

11 июля 1913

Сергею Эфрон-Дурново

1. “Есть такие голоса…”

Есть такие голоса,

Что смолкаешь, им не вторя,

Что предвидишь чудеса.

Есть огромные глаза

Цвета моря.

Вот он встал перед тобой:

Посмотри на лоб и брови

И сравни его с собой!

То усталость голубой,

Ветхой крови.

Торжествует синева

Каждой благородной веной.

Жест царевича и льва

Повторяют кружева

Белой пеной.

Вашего полка – драгун,

Декабристы и версальцы!

И не знаешь – так он юн —

Кисти, шпаги или струн

Просят пальцы.

Коктебель, 19 июля 1913

2. “Как водоросли Ваши члены…”

Как водоросли Ваши члены,

Как ветви мальмэзонских ив...

Так Вы лежали в брызгах пены,

Рассеянно остановив

На светло-золотистых дынях

Аквамарин и хризопраз

Сине-зеленых, серо-синих,

Всегда полузакрытых глаз.

Летели солнечные стрелы

И волны – бешеные львы.

Так Вы лежали, слишком белый

От нестерпимой синевы...

А за спиной была пустыня

И где-то станция Джанкой...

И тихо золотилась дыня

Под Вашей длинною рукой.

Так, драгоценный и спокойный,

Лежите, взглядом не даря,

Но взглянете – и вспыхнут войны,

И горы двинутся в моря,

И новые зажгутся луны,

И лягут радостные львы —

По наклоненью Вашей юной,

Великолепной головы.

1 августа 1913

Байрону

Я думаю об утре Вашей славы,

Об утре Ваших дней,

Когда очнулись демоном от сна Вы

И богом для людей.

Я думаю о том, как Ваши брови

Сошлись над факелами Ваших глаз,

О том, как лава древней крови

По Вашим жилам разлилась.

Я думаю о пальцах – очень длинных —

В волнистых волосах,

И обо всех – в аллеях и в гостиных —

Вас жаждущих глазах.

И о сердцах, которых – слишком юный —

Вы не имели времени прочесть

В те времена, когда всходили луны

И гасли в Вашу честь.

Я думаю о полутемной зале,

О бархате, склоненном к кружевам,

О всех стихах, какие бы сказали

Вы – мне, я – Вам.

Я думаю еще о горсти пыли,

Оставшейся от Ваших губ и глаз...

О всех глазах, которые в могиле.

О них и нас.

Ялта, 24 сентября 1913

Встреча с Пушкиным

Я подымаюсь по белой дороге,

Пыльной, звенящей, крутой.

Не устают мои легкие ноги

Выситься над высотой.

Слева – крутая спина Аю-Дага,

Синяя бездна – окрест.

Я вспоминаю курчавого мага

Этих лирических мест.

Вижу его на дороге и в гроте...

Смуглую руку у лба...

– Точно стеклянная на повороте

Продребезжала арба... —

Запах – из детства – какого-то дыма

Или каких-то племен...

Очарование прежнего Крыма

Пушкинских милых времен.

Пушкин! – Ты знал бы по первому взору,

Кто у тебя на пути.

И просиял бы, и под руку в гору

Не предложил мне идти.

Не опираясь о смуглую руку,

Я говорила б, идя,

Как глубоко презираю науку

И отвергаю вождя,

Как я люблю имена и знамена,

Волосы и голоса,

Старые вина и старые троны,

– Каждого встречного пса! —

Полуулыбки в ответ на вопросы,

И молодых королей...

Как я люблю огонек папиросы

В бархатной чаще аллей,

Комедиантов и звон тамбурина,

Золото и серебро,

Неповторимое имя: Марина,

Байрона и болеро,

Ладанки, карты, флаконы и свечи,

Запах кочевий и шуб,

Лживые, в душу идущие, речи

Очаровательных губ.

Эти слова: никогда и навеки,

За колесом – колею...

Смуглые руки и синие реки,

– Ах, – Мариулу твою! —

Треск барабана – мундир властелина —

Окна дворцов и карет,

Рощи в сияющей пасти камина,

Красные звезды ракет...

Вечное сердце свое и служенье

Только ему, Королю!

Сердце свое и свое отраженье

В зеркале... – Как я люблю...

Кончено... – Я бы уж не говорила,

Я посмотрела бы вниз...

Вы бы молчали, так грустно, так мило

Тонкий обняв кипарис.

Мы помолчали бы оба – не так ли? —

Глядя, как где-то у ног,

В милой какой-нибудь маленькой сакле

Первый блеснул огонек.

И – потому что от худшей печали

Шаг – и не больше – к игре! —

Мы рассмеялись бы и побежали

За руку вниз по горе.

1 октября 1913

Аля

Ах, несмотря на гаданья друзей,

Будущее – непроглядно.

В платьице – твой вероломный Тезей,

Маленькая Ариадна.

Аля! – Маленькая тень

На огромном горизонте.

Тщетно говорю: не троньте.

Будет день —

Милый, грустный и большой,

День, когда от жизни рядом

Вся ты оторвешься взглядом

И душой.

День, когда с пером в руке

Ты на ласку не ответишь.

День, который ты отметишь

В дневнике.

День, когда летя вперед,

– Своенравно! – Без запрета! —

С ветром в комнату войдет —

Больше ветра!

Залу, спящую на вид,

И волшебную, как сцена,

Юность Шумана смутит

И Шопена...

Целый день – на скакуне,

А ночами – черный кофе,

Лорда Байрона в огне

Тонкий профиль.

Метче гибкого хлыста

Остроумье наготове,

Гневно сдвинутые брови

И уста.

Прелесть двух огромных глаз,

– Их угроза – их опасность —

Недоступность – гордость – страстность

В первый раз...

Благородным без границ

Станет профиль – слишком белый,

Слишком длинными ресниц

Станут стрелы.

Слишком грустными – углы

Губ изогнутых и длинных,

И движенья рук невинных —

Слишком злы.

– Ворожит мое перо!

Аля! – Будет все, что было:

Так же ново и старо,

Так же мило.

Будет – с сердцем не воюй,

Грудь Дианы и Минервы! —

Будет первый бал и первый

Поцелуй.

Будет “он” – ему сейчас

Года три или четыре...

– Аля! – Это будет в мире —

В первый раз.

Феодосия, 13 ноября 1913

“Уж сколько их упало в эту бездну…”

Уж сколько их упало в эту бездну,

Разверстую вдали!

Настанет день, когда и я исчезну

С поверхности земли.

Застынет все, что пело и боролось,

Сияло и рвалось:

И зелень глаз моих, и нежный голос,

И золото волос

И будет жизнь с ее насущным хлебом,

С забывчивостью дня.

И будет все – как будто бы под небом

И не было меня!

Изменчивой, как дети, в каждой мине

И так недолго злой,

Любившей час, когда дрова в камине

Становятся золой,

Виолончель и кавалькады в чаще,

И колокол в селе...

– Меня, такой живой и настоящей

На ласковой земле!

– К вам всем – что мне, ни в чем

не знавшей меры,

Чужие и свои?!

Я обращаюсь с требованьем веры

И с просьбой о любви.

И день и ночь, и письменно и устно:

За правду да и нет,

За то, что мне так часто – слишком грустно

И только двадцать лет,

За то, что мне – прямая неизбежность —

Прощение обид,

За всю мою безудержную нежность,

И слишком гордый вид,

За быстроту стремительных событий,

За правду, за игру...

– Послушайте! – Еще меня любите

За то, что я умру.

8 декабря 1913

“Быть нежной, бешеной и шумной…”

Быть нежной, бешеной и шумной,

– Так жаждать жить! —

Очаровательной и умной, —

Прелестной быть!

Нежнее всех, кто есть и были,

Не знать вины...

– О возмущенье, что в могиле

Мы все равны!

Стать тем, что никому не мило,

– О, стать как лед! —

Не зная ни того, что было,

Ни что придет,

Забыть, как сердце раскололось

И вновь срослось,

Забыть свои слова и голос,

И блеск волос.

Браслет из бирюзы старинной —

На стебельке,

На этой узкой, этой длинной

Моей руке...

Как зарисовывая тучку

Издалека,

За перламутровую ручку

Бралась рука,

Как перепрыгивали ноги

Через плетень,

Забыть, как рядом по дороге

Бежала тень.

Забыть, как пламенно в лазури,

Как дни тихи...

– Все шалости свои, все бури

И все стихи!

Мое свершившееся чудо

Разгонит смех.

Я, вечно-розовая, буду

Бледнее всех.

И не раскроются – так надо —

– О, пожалей! —

Ни для заката, ни для взгляда,

Ни для полей —

Мои опущенные веки.

– Ни для цветка! —

Моя земля, прости навеки,

На все века.

И так же будут таять луны

И таять снег,

Когда промчится этот юный,

Прелестный век.

Феодосия, Сочельник 1913