Текст книги "Бахчисарай. Рассказ"

Бахчисарай
Рассказ
Марина Григорьевна Довгаль

© Марина Григорьевна Довгаль, 2017

ISBN 978-5-4483-7416-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Тук-Тук. Тук-Тук. Выбивают колеса, нет, нет, повизгивая пронзительно и зябко. Вагон покачивает и слышится скрежет. А может это и не вагон вовсе, а те же колеса скребутся о рельсы. Кто разберет это многоголосье эту музыку, сопровождающую немые кадры, мелькающего за окном фильма: залитые солнцем степные просторы, мельтешащие одной и той же, будто заевшей картинкой, правда, вспыхивая вдруг деревенькой и редко, наплывающим городом с толпящимся у вокзала суетно людом. Хорошо, однако, путешествовать. Сколько встретишь и увидишь. Сколько узнаешь. М-м-м. Понимаю кочующих цыган. За красотой и новыми впечатлениями пускались они по белому свету. Не иначе….

А я, зачем я еду? Что хочу увидеть? Кого встретить? Задаю сама себе вопрос и не знаю, что ответить. Но если быть точной, еду я в Крым все-таки увидеть город, где моя дорогая бабушка Маторина Евдокия Никифоровна, которой давно нет в живых, провела лето, запомнившееся ей на всю жизнь. Увидеть то, что она видела и, что так полюбила. Хотя, увижу ли? Скорей всего там все изменилось. Столько лет прошло. Понимаю это, но что поделать тянет меня, который год, в те края. Потому, наверное, что бабуля этого сильно хотела, но не случилось, возможно, боялась разочароваться и осталась верна той детской памяти. Вот поэтому-то я в пути и пусть это не произошло раньше, а возраст мой на много старше бабулиного в тот ее приезд, пусть.

***

Попала Евдокия в Бахчисарай еще до войны. Отец ее болел астмой, и врачи рекомендовали крымский воздух, как лечение.

– Дуняша, почему ты, как вырвешься на улицу, так пропадешь до вечера? И что за вид у тебя? Как можно? Разве девочке должнО так ходить? – Отчитывает сердито мама, отряхивающую пыль с платья, девятилетнюю дочь. За забором стайка местной детворы подсматривает за происходящим. Мама видит их и еще больше сердится.

– Не бегай с татарами. Уведут в горы и бросят, а того хуже продадут цыганам. Как мы найдем тебя потом? – нарочито громко произносит она.

Дети за забором прыскают и бегут, смеясь по улице вниз.

– Мама, ну что вы такое говорите. – Оскорбленно возмущается готовая расплакаться Дуня, представляя, как рассудительный Мемет, синеглазый Мустафа и Мумзика с Васфие продают ее цыганам.

– Милая, ты не права. – Приходит на выручку отец, сидящий тут же под раскидистым каштаном в кресле. – Это же дети. И вообще с чего ты это взяла, кто тебе здесь плохое слово сказал или посмотрел плохо. Надо же такое сказать.

– Ой, ну пусть твоя дочь и дальше пропадает невесть, где и невесть, с кем. Так, что ли? Давай закроем на все глаза и позволим ей заниматься, чем вздумается.

– Дорогая мы на отдыхе. К чему этот скандал? – уже раздражается папа. Мама демонстративно скрывается в доме, хлопнув за собой в сердцах дверью.

– Папочка ты лучший. – Чувствуя поддержку, Дуня бросается к отцу. – Знаешь, они какие…. Они, они здесь все знают, они мне показывали ханский дворец, и водили в Кырк-ору. Там так красиво.

– Я понимаю, детка, но думаю, не следует уходить далеко и надолго. А маму можно понять, она беспокоится за тебя.

– Папа, у Мустафы родители учителя. Детей в школе учат. Он такой умный: взрослые книги читает. А у Мемета старший брат на скрипке играет. Иногда в кофейне. За это ему деньги дают. Мемет еще про тебя говорит, разве сидя в кресле выздоровеешь. Тебе надо в монастырь подняться и всю хворь, как рукой снимет. И еще он говорит кофе надо пить в нем вся сила. – С жаром убеждает Дуняша отца, приводя, как ей казалось веские доводы.

– Что ж придется сходить в кофейню и подняться в монастырь, раз Мемет так говорит. – Успокаивает разволновавшуюся дочь папа.

Вечером, принарядившись, вся семья отправляется в кофейню. Узкая кривая улочка тянется вдоль сплошной стены, из тесно примыкающих друг к другу домов с нависшими балкончиками. По ходу попадаются лавки и мастерские, красуясь товаром, выставленным у входа на показ. Легкое дуновение доносит тонкий аромат кофе, будто шепоток – не пропустите, не пройдите мимо, я здесь поблизости и жду вас с нетерпением. Эдакая своего рода реклама без чьего бы то ни было участия, хотя, смотря, как на это взглянуть….

А вот и кофейня. К высокому порогу ведут две ступеньки, скрадывая неровность уходящей под уклон улицы. Резная узором дверь открывается, мелодично прозвенев, подвешенными к ней металлическими пластинками. Не большие столики по контуру зала, округлостью своей и блеском столешниц вкупе со стульями наподобие кресел и незатейливыми шторками создают некое ощущение не ординарности и даже загадошности.

Кофе готовят здесь настоящий, согласно традиции. Традиция вещь неоспоримая. Шаг влево, шаг вправо в ней не приемлемы. И потому на глазах у посетителей чернявый парнишка дробит старинной, украшенной орнаментом и самоцветами, громоздкой кофемолкой уже обжаренные зерна, а те текут из нее красивой струйкой. Играющая рыжим бочком чеканенная турка рдеет в ожидании порции волшебного зелья. А раскаленный в мангале песок томится в предвкушении завершить все предшествовавшие до него манипуляций. Все, что происходит, происходит не торопясь со знанием дела, с чувством достоинства.

Дымящийся в чашках кофе подается на блюдечке, без сахара. Приветствуется получить с чашечкой кофе стакан чистой воды, но это уже на любителя. Неотъемлемым дополнением в создании особой атмосферы является музыкант, не признанный советским общепитом элемент за стяжательство и буржуазные наклонности, но еще пользуемый глубинкой. Надрывая душу восточным напевом, медленно обходит он зал, останавливаясь у каждого занятого столика. Черные кудри его спадают густой волной, а длинные гибкие пальцы извлекают чарующие звуки из старенькой скрипки.

Кофе был знатный, но мама потребовала сахар себе и Дуняше и пахнущую медом пахлаву, что сей, же момент получила. Тихий говор, аромат и божественный вкус кофе, не яркий свет, расписанные в пастельные тона стены и кричащие с гвоздиков морские пейзажи пробуждали некогда по молодости острые, но забитые бытом чувства, волнуя и слегка пьяня. А когда Мемет станцевал для мамы под изумительную музыку танец, и вовсе вызвало бурю эмоций. Мама заставила мальчика взять бумажную деньгу. Глаза ее горели. Возбуждение окрасило румянцем щеки. Она заметно похорошела и лучилась счастьем. Отец, довольный, снисходительно наблюдал за ней….

Через день вся семья собралась подняться к монастырю. Даже мама решилась пройтись и посмотреть на обещанное Меметом чудо. Транспорт туда не ходил, и дорога предстояла не столь трудная, сколько дальняя. Километра три, меж странных гор, подымающихся по обеим сторонам дороги, с нарастающей постепенно крутизной. Не успели они пройти и треть пути, как папа, задохнувшись, сказал:

– Видно мне ребята не дойти, пойдемте-ка назад.

– А спешить не надо. Сядем, отдохнем, я вам легенду расскажу, как Бахчисарай появился, а вы отдохнете, как раз. – Возразил Мемет, приглашая присесть на нагретые солнцем камни.

Неторопливый певучий рассказ со свойственным сказке акцентом видимо перенятый у рассказчика, от которого довелось его услышать, зазвучал, завораживая слушателей. Думаю, не найдется такого человека, который бы не любил послушать легенды. Что-то есть в них такое, чем берут они за душу и запоминаются, а запомнившись, обязательно при случае всплывут и будут рассказаны. Как-то так они пришли в наше время и также уйдут в будущее, увеличившись лишь числом, но уже о нашей с вами жизни, как сейчас, легенда нашла новых слушателей и заставила впитывать каждое слово, а мальчишку рассказывать.

«Однажды сын хана Менгли-Гирея поехал на охоту. Он спустился из крепости в долину. Сразу же за крепостными стенами начинались дремучие леса, полные дичи. Для охоты выдался удачный день, гончими и борзыми затравили много лисиц, зайцев и даже трёх диких козлов. Захотелось ханскому сыну побыть одному.

Отправил он слуг с добычей в крепость, сам забрался в чащу, спрыгнул с коня и присел на пне у реки Чурук-Су. Верхушки деревьев, позолоченные заходящим Солнцем, отражались в воде. Только шум реки, бежавшей по камням, нарушал тишину. Вдруг на противоположном берегу послышался шорох. Из прибрежного кустарника быстро выползла змея. Её преследовала другая.

Завязалась смертельная схватка. Обвив одна другую, змеи острыми зубами рвали друг у друга куски тела. Долго длилась схватка. Одна змея, вся искусанная, обессиленная, перестала сопротивляться и безжизненно опустила голову. А из чащи по густой траве к месту боя спешила третья змея. Она кинулась на победительницу – началось новое кровавое побоище. Кольца змеиных тел замелькали в траве, освещаемые Солнцем. Невозможно было уследить, где одна змея, где другая. В азарте борьбы змеи отползли от берега и скрылись за стеной кустарника. Оттуда доносилось злобное шипение и треск веток.

Сын хана не спускал глаз с побеждённой змеи. Он думал о своём отце, о своём роде. Они сейчас подобны этой полумёртвой змее. Вот, такие же искусанные, убежали в крепость, сидят в ней, дрожат за свою жизнь. Где-то идёт битва, кто кого в ней одолеет: золотоордынцы турок или турки золотоордынцев? А ему и отцу его, Менгли-Гирею, уже не подняться, как этой змее. Прошло некоторое время. Молодой хан заметил, что змея шевелится, силиться поднять голову. С трудом ей это удалось. Медленно поползла она к реке и погрузилась в неё.

Глазам своим не поверил хан: мгновение спустя змея стала оживать, извиваться всё быстрее и быстрее. Когда она выползла на берег, на ней даже следов от ран не осталось. Затем змея снова окунулась в воду, быстро переплыла реку и, невдалеке от изумлённого человека, скрылась в кустах.

Возликовал сын Менгли-Гирея. Это счастливый знак! Им суждено подняться! Они ещё оживут, как эта змея. Он вскочил на коня и помчался в крепость. Рассказал отцу о том, что видел у реки. Они стали ждать известий с поля битвы.

И пришла долгожданная весть: Оттоманская Порта одолела ордынского хана Ахмета, который когда-то истребил всех воинов Гирея, а его самого загнал в крепость на крутой скале. На том месте, где схватились в смертельной битве две змеи, старый хан велел построить дворец. Около дворца поселились его приближённые. Так возник Бахчисарай.

Двух перевившихся в схватке змей хан велел высечь на дворцовом гербе. Надо было трёх: двух в борьбе, а третью – полумёртвую. Но третью не стали высекать: мудрым был хан Менгли-Гирей».

Тишина неловко повисла, и какое-то время, удивленно взирала на замерших слушателей.

– О, да ты Мемет еще и легенды говорить мастер. – Первая нарушила затянувшееся молчание мама. – Прекрасно! Не правда, ли? – обращаясь к папе, добавила она.

Папа, уперев взгляд на подымающийся к подножию причудливых гор узор из зеленого плюша и черных скал, молчал. Где-то громко перекликались невидимые птицы. Ветерок ласково трепал одежду и путался в волосах. Небо без единого облачка огромным шатром нависло над всей той красотой, а солнце весело искрило в необъятно синем просторе.

– Да, хороша легенда. – Наконец откликнулся и он.

Все рассмеялись. Окружившие горы, утопая в буйстве красок, довлели на оказавшихся в их власти людей некой силой, не объяснимой, но ощутимой в той или иной степени каждым из присутствующих. Силой, под воздействием которой возникало осознание величия окружающего мира, трепетное преклонение пред его мощью и своей по сравнению с ним ничтожности. Рождало в душе массу положительных эмоций, а те в свою очередь – умиротворение.

– Ну что ж продолжим наш путь. – Сказал папа и все нехотя поднялись.

На пути они еще не один раз присаживались отдохнуть, а Мемет рассказывал и рассказывал, и казалось, нет конца его рассказам. И о городе и окрестностях мальчик знал многое. Богата история его края легендами. Каждая гора в отдельности, горная речка, да что говорить, скалы имели свою историю и все это, сохранялось в памяти народа и передавалось из поколения в поколение.

– Монастырь возник здесь давно. Строившие его монахи вырубили в скалах пещеры, а снаружи обустроили стенами и постройками. – Поведал Мемет, когда показался монастырь.

Издали он казался игрушечным, но с приближением, белые стены, приткнувшиеся к горе в огромной нише, задышали суровым величием. Зрелище было грандиозным.

– А на верху, что? – спросил папа, показывая рукой на небольшую часовенку.

– А, это. Это звонница, там колокол висел, говорят. Видите, какая лестница длинная к ней ведет. Ее тоже рубили в скале.

– Какая красота. Ах, какая красота. – Тихо повторяла и повторяла мама, озирая представшую картину.

– А почему здесь построили, а не где-то на ровном месте? – допытывался папа.

– Так здесь зону особую нашли с энергией святой, старики говорят, и к тому же горы это защита от врагов. Крым все хотели завоевать. И монголы нападали и…. – Мемет неожиданно замолчал.

– И русские. – Продолжил папа и обнял за плечи мальчика.

– Да, вот такие, брат дела. Замечательно здесь у вас. Вот и хотят все завоевать.

– Так зачем же воевать? Пришли бы и жили. Всем места хватит. – Проговорил мальчишка и шмыгнул носом.

– Видимо тогда люди думали иначе. Жажда владеть таким сокровищем перебарывала все остальные здравомыслящие желания. – Ответил папа.

Назад они вернулись под вечер и друзьями. После этого похода папа каждый день поутру выходил из дома, когда один, а когда в сопровождении Дуняши и ее друзей и со временем обследовал всю округу. Здоровье его значительно улучшилось. Лето не заметно пролетело и предстояло возвращение домой. Дуняша тяжело перенесла расставание с Бахчисараем и детьми, с которыми успела подружиться.

– Не переживай Дуся, – успокаивал плачущую девочку Мемет. – Еще приедешь. А мы ждать тебя будем и помнить. – Говорил он, расстроенный сам.

***

Не довелось больше попасть моей бабуле в Бахчисарай. Вскоре началась война. Стремительное отступление Красной армии заставило семью Маториных сорваться с нажитого места и эвакуироваться вместе с заводом в еще строящийся городок под Ташкентом. Чирчик, так назывался город, имея железную дорогу и энергетически перспективную реку, стал местом прописки нескольким эвакуированным заводам. Жили они в поселке Троицком, в домике на подселении у приютивших их хозяев. Дуняша ходила в школу, а родители трудились на предприятии.

Как в дальнейшем сложилась судьба ее бахчисарайских друзей, Дуняша не знала, но с грустью вспоминала о них и, зная об оккупации Крыма, переживала, живы ли. Позже она узнала, что в Крыму было партизанское движение, об участии в нем местного населения и что немцы сжигали селения, убивали жителей за помощь партизанам. Узнала, что со всего Крыма в Севастополь сгоняли молодежь и на баржах по морю отправляли в Германию, концентрационные лагеря на работы. Несколько тысяч крымских татар пополнили ряды, работающих на немецких предприятиях и фабриках, рабов. Многих разбирали немецкие фермеры в сельскую местность на полевые и садовые работы. Узники тех лагерей через несколько лет после войны смогли с трудом вернуться, но не в Крым, а в места депортации.

Весть о депортации крымских татар принес домой папа. Весь вечер он ходил из угла в угол в маленькой кухоньке и, возмущаясь, говорил маме.

– Как можно дорогая, депортировать целый народ и объявить его предателем. Мужчины воюют на фронте, а стариков и женщин с детьми всех без исключения вывозят, как врагов без суда и следствия. И не только татар – греков армян болгар…. Кто дал им право решать судьбы народов. А? Что это за освобождение территорий от коренного населения. Что за эксперимент в обход конституции и законам? Объясни, как можно поставить такое страшное клеймо на весь народ? Или нашли козлов отпущения за свои партийные промашки. Ах, что делается. А как же русские, которые там же в Крыму работали на немцев или, как его там генерал Власов? Как же русская освободительная армия под крылом нацистов? Армия та превышает численность всех татар вместе взятых. Это ли не предательство. Какой-то кошмар. Какой-то кошмар происходит. Распалялся папа, а мама всячески пыталась его успокоить.

Папины слова, доносившиеся гулко из-за стены разрывали душу. Всплывшие в Дунином воображении Мемет и его черные распахнутые глаза, и глаза ее подружек виделись в вагоне, увозимом их на чужбину. Когда в комнату заглянула мама и увидела состояние дочери, поняла, что та весь разговор слышала. Она прижала к себе девочку и, то гладя ласково голову, то утирая заплаканные глазки, говорила:

– Дуняша, все, что ты слышала, забудь. Об этом говорить, где бы то ни было нельзя – это опасно. Выкинь из головы, пойми меня правильно, дочка. Лучше все забыть….

***

Жаркое азиатское лето, изматывающее по приезду пеклом, со временем обвыклось и даже, находя в нем прелести, Дуне нравилось. Нравился большой полноводный канал с синей и студеной водой, фруктовое изобилие и добрые приветливые люди. Население городка, ставшее многонациональным от переселенных с Дальнего Востока корейцев, немцев с Поволжья и эвакуированных из России и Украины беженцев, работало на победу. Все горожане в большинстве своем состоящие из женщин знали, что где-то далеко идет война, льется кровь, а их задача, во что бы то ни стало обеспечить фронт необходимой продукцией. Знали, что трудности, которые они переносят, теснясь в коммуналках и живя на продовольственные карточки ни в какое сравнение не идут с тем, что претерпевают сражающиеся с врагом воины. Предприятия города работали круглосуточно. Одна смена рабочих меняла другую. Дети, предоставленные сами себе, находили уединенные места в тени деревьев и играли, собравшись в стайки.

Излюбленным местом встречи женского населения, да и детворы безоговорочно был магазин. Помимо своих основных функций он исполнял роль информационного бюро, точнее сарафанного радио. Дуняше, стоя в часовых очередях, было интересно толпиться в этом жужжащем рое из слухов, новостей и часто сплетен.

Здесь можно было узнать не только о событиях, произошедших в их городке, но и о других городах и даже странах. За разговорами время летело со скоростью вылетающих слов и женщины частили не щадя живота своего.

Однажды июльским днем Дуняшу снова свела судьба с крымскими татарами.

– Бабоньки, татар крымских привезли. – Запыхавшись, сообщила видимо бежавшая к магазину с новостью женщина. – Смотреть не на что. В гроб краше кладут, прости, Господи.

Очередь навострила уши, а женщина, оказавшись в центре внимания, сыпала и сыпала подробностями.

– А где они? – встряла в разговор Дуня.

– На Лагерной. В бараке, где склады раньше были. Деток жаль. Босенькие, а худенькие….

Дуняша, выстояв очередь, отоварила не предполагавшиеся на тот день карточки, дома добавила к полученным продуктам спрятанную на праздник мамой мясную американскую тушенку, сложила все в старую наволочку, предварительно завернув, продукты в вафельное полотенце, и отправилась к бараку. Когда она пробралась через толпу зевак из женщин и детей, то увидела стоящих во дворе бледных изможденных женщин и жавшихся к матерям испуганных детей. Эти два противостояния разделенные проволокой, молча, взирали друг на друга. С одной стороны с любопытством, с другой потемневшими от горя, тяжелыми отрешенными взглядами. Дуня протянула узел.

– Возьмите. Здесь продукты.

Одна из женщин с грудным ребенком на руках отделилась от толпы взяла молча протянутый узел и с тем же отрешение вернулась на место. Ни радость, ни благодарность, ни каких других эмоций не промелькнуло в ее измученном лице – совсем ничего.

– Так, давайте, разошлись быстро. – Крикнул зевакам появившийся вдруг мужчина в военной форме. – Это предатели и враги народа.

– Дети тоже враги? – женским голосом раздалось из толпы.

– Поговорите мне еще. Разошлись, кому сказано или вас тоже за колючку упрятать?

– Эк, напугал. – Произнес тот же голос, но толпа подавленно начала медленно расходиться.

– А вы, что встали? – обращаясь к татаркам, продолжал милиционер. – Завтра на работу пойдете. Готовьте себе жилье, потом некогда будет.

Длинный барак, провонявший овощной гнилью с малюсенькими форточками-окнами у потолка без стекол, что освещали, тускло помещение, стал домом прибывшим семьям на несколько лет. Каждая семья получила свой, скажем так, угол. Спать приходилось вповалку, у многих не было тряпья постелить под себя – спали на земле. Со временем появились набитые сеном матрасы и занавески, отделяющие семейные углы. Еду готовили на улице, соорудив из камня очаги. Каждый поселенец был уведомлен, что самовольная отлучка с места спецпоселения запрещена и за побег грозит срок, как за уголовное преступление, с совершеннолетних о том взята подписка. Расписание распорядка дня не блистало разнообразием. Подъем, работа, отбой. В 21.00 проверка работниками спецкомендатуры под тусклый свет фонарика на наличие уже спящих поселенцев.

К баракам, где разместились поселенцы, не сговариваясь, потянулась местная помощь. Особенно горячо откликнулись узбекские женщины сами имеющие многодетные семьи. Только мать поймет горе матери, поймет и разделит его. Продуктами ли лекарством или вещами находили они возможность поделиться с находящимися в бедственном положении поселенками.

В городских поселках Нижнем Комсомольске, Киргизии, Троицке, Аранче были размещены по баракам крымские татары. Несколько тысяч человек пополнили население города. Ближе к зиме в бараках стали один за другим появляться мужчины. Возвращались они в военной форме с наградами на груди и долго ходили в ней за не имением гражданской одежды. Особенно запомнился Дуне один. Привезла его медсестра из госпиталя. Израненный солдат, на гимнастерке которого красовался орден. На работу он не ходил, а сидел весь день на лавочке, а вечером его заводили дети в барак. Через полгода он умер.

Крымские татары трудились на строительстве городского жилья, в обувной и швейной мастерских. Жили, работали и молчали. Долго молчали. Даже дети не были многословны. Дуня, зная, как они могут быть разговорчивы, понимала, что вся эта молчаливость состояние перенесших шок людей. Помощь от местного населения принимали, но вели себя с достоинством, работали на совесть.

В так называемую «оттепель» наступившую после смерти Сталина вышло постановление о реабилитации депортированных народов и возвращения их на родину. Крымских татар это постановление не коснулось. Правда, их восстановили в правах, было разрешено передвигаться по территории СССР, кроме Крыма, и строить дома. В Чирчике крымские татары строились улицами, помогая друг другу. Большие с высокими потолками дома побеленные густой синью, совсем не похожие на узбекские глиняные кибитки-мазанки, появлялись один за другим. Увитые виноградником с фруктовыми деревьями чистые ухоженные дворы, с водоснабжением и канализацией проведенных в дом, дома крымских татар стали украшением города.

Сказать, что крымские татары с момента депортации мечтали о возвращении на Родину – это ничего не сказать. Мечтали, стремились и боролись. Писали в Москву верховному правительству прошения, заверенные сотнями тысяч собранных подписей. Устраивали голодовки, мирные митинги и демонстрации. Двадцать лет с лишним длилась та борьба. Они не требовали вернуть им дома и добро, что пришлось бросить, отправляясь в горькую ссылку. Требования, что они выдвигали, касались восстановления справедливости и их законного права жить на Родине. И они добились своего.

В 80-х годах начинается массовое переселение крымских татар в Крым. Из благоустроенных домов, отстроенных на чужбине, возвращались они на Родину – во времянки без стекол, воды и света. С трудолюбием и упорством крымские татары преодолевали трудности и решали проблемы, но вырастали в Крыму окраины городов и новые поселки. Местная власть не содействовала переселению, напротив, строила всевозможные препоны, усугубляя тяжелое положение прибывающих на родину людей.

К тому времени Евдокия Никифоровна была уже моей бабушкой, так как я уже родилась и даже пошла в школу. Часто глядя в мой школьный атлас, она говорила мне «Ты только взгляни на Крым. Это медаль на груди всей Земли. Прекрасная награда, данная за все времена. За труд и терпение, за любовь и преданность….». Не понятны мне были тогда ее слова. Не понятны и сейчас, но ясно одно, что любила она Крым и его народ безмерно. Все, что касалось крымских татар, все передряги, что легли на плечи этого народа, она воспринимала, как собственную боль. Не скажу, что я переняла ее любовь, но зерна в душу мою она заронила….

***

– Подъезжаем Бахчисарай. Остановка 20 минут. – Крикнула в пролет вагона проводница. Вскоре заскрипели тормоза. И вот я на привокзальной площади. Огромные сосны, обступили здание вокзала. Запах хвои густой волной ударяет по обонянию и дурманит. Оглядывая площадь, я обратила внимание на высокого крепкого телосложения парня, что направлялся явно ко мне, отделившись от ряда ожидающих седоков такси. Рядом резко остановилась иномарка.

– Девушка, такси надо? – произнес, выглянув из окна мужчина.

Я замешкалась, но шедший ко мне парень был уже рядом и, взяв чемодан, стоящий у моих ног, бросил водителю.

– Она едет со мной.

Эта выходка была для меня неожиданностью, я растерялась поначалу, но спохватившись, поспешила за незнакомцем, уносившим мои вещи.

– Конкурент? – спросила я, усевшись на сидение рядом с водителем. Парень с серьезным видом кивнул и задал мне встречный вопрос.

– Куда едем?

Растерянность моя, было прошедшая, вновь сказалась, потому, как я не знала, куда мне надо ехать.

– Пансионат или поселок. – Задавал наводящие вопросы водитель, на что я глупо улыбаясь, мотала головой.

– О, так вы дикарем в наши края. – Улыбнулся приятно парень. – Вам значит надо найти место, где остановиться. Я советую в частном секторе, это намного дешевле будет стоить, и почувствуете себя как дома, и комфорт вам там необходимый обеспечат.

Вопросительно глядя мне в глаза, говорил он. Близость дала мне, подслеповатой, но не признающей очки, возможность разглядеть его лучше. На вид он был несколько меня младше. Короткая стрижка густых слегка волнящихся черных волос, нос горбинкой, правильные в меру крупные черты лица придавали мужественный вид. Большие голубые ясные глаза смотрели приветливо и ободряюще, а улыбка открытая и простодушная не сходила с лица. О таком мужчине бабуля бы моя сказала красавчик, а современницы назвали – мачо, отметила я про себя и неожиданно произнесла:

– А, как вас зовут?

– Меня, Ахмет. – удивился, но ответил парень.

– Видите ли, Ахмет, я приехала….

Стараясь быть краткой, волнуясь и перескакивая с одного на другое, я выложила ему о своей бабушке, о ее рассказах и ее друзьях и о том, что я хотела бы найти, кого-то из той далекой истории или хотя бы узнать о них что-либо и, конечно же, увидеть те места. Слушая мой сбивчивый рассказ, взгляд парня менялся. К его добродушию прибавился интерес и легкое сомнение.

– А как звали ее друзей? – спросил Ахмет.

– Бектишаев Мемет, Мустафа и Васфие Аединовы, Мумзие Сейтмустафа. В 40-м им было по девять десять лет где-то.

– Зачем вам это надо?

– Даже не знаю. – Пожала плечами я.

– Я знаю одну Васфие Аединову, ее повесили немцы в первый же день, как вошли в город и еще семь человек вместе с ней. Прямо на площади на глазах, согнанных для этого людей. Ей на тот момент было пятнадцать. – Как будто бросая в меня, произносил страшные слова Ахмет.

Я машинально отшатнулась, машинально вскинула руку, словно защищаясь от удара. Наши глаза встретились. Ставший вдруг колючим его взгляд полыхал болью, но мой испуг и реакция остановили его.

– Извините. – Произнес он и отвернулся.

– Откуда вы это узнали – придя в себя, проронила я.

– На пушкинской площади весит мемориальная доска с фамилиями убитых. Не расстраивайтесь так. Тогда была война. Да и та Васфие может быть совсем не вашей бабушки знакомая. Мало ли однофамильцев. – Желая видимо успокоить меня, произнес Ахмет.

«Та ли Васфие или не та, подумала я, не это главное. Ужас в том, что девушка, люди погибли. И так страшно!

Праздничное и ликующее настроение испарилось, на душе стало муторно и тяжко. Машина тем временем неслась, преодолевая подъем, по карабкающейся вверх дороге. Город был как на ладони. Восточный колорит ярко бросался в глаза. Высокие свечеподобные тополя, упирались верхушками в синеву, острые минареты, купола мечетей, в красной черепице крыши утопали в зелени. Казалось, будто я лечу над кварталами сказочного городка из «Тысячи и одной ночи». Ветер прохладой врывался в салон и доносил какой-то своеобразный из множества перемешанных запахов аромат.

– Что нравится? – Прервал мое молчание водитель.

Я, молча, кивнула головой, и тут до меня дошло, что машина движется.

– А куда мы едим? – Возник у меня вопрос, который я естественно задала.

– Отвезу вас в один прекрасный дом, где вы сможете отдохнуть. Вы на сколько дней приехали?

– У меня отпуск, на месяц.

– Вот и хорошо.

– То, что вы видите это старый город. – Продолжил Ахмет, на манер заправского гида. – А начинался Бахчисарай с небольшого поселения, возникшего много веков назад на караванном пути из Херсонеса к Перекопу. Обосновавшиеся здесь татары из рода Яшлавов вели активную торговлю и взимали пошлину с заморских купцов, а местность называлась Эски-Юрт. Мы как раз туда едим. – Показал рукой в сторону Ахмет, оглядываясь на меня.

Я с интересом прислушалась.

– А под обрывами плато Бурунчак, это в противоположной стороне, в уютной долинке, возводится первый ханский дворец – Ашлама-Сарай, не сохранившийся до наших дней, вокруг которого постепенно вырастает поселение Салачик. Сейчас – это дальняя окраина Бахчисарая. Со временем маленькая долина стала тесна для разраставшегося ханского двора, и резиденцию правителя перемещают в долину реки Чурук-Су, на левом берегу которой вырастает новый дворец, окруженный ханскими садами. Эту резиденцию вы сейчас наблюдаете. А назвали ее Бахчисарай, то есть дворец в саду. Так появился город – столица крымского ханства перенесенная сюда из Солхата.

Я внимательно слушала говорившего поставленным баском Ахмета. Было приятно его слушать. Был приятен он сам. Тепло и благодарность подымались в душе к этому человеку.

Скоро машина остановилась у ворот дома.

– Так, выходим, – сказал Ахмет и, пока я выбиралась, достал из багажника мой чемодан.

– Дружно проходим, – весело продолжал он, открывая передо мной калитку.

Во дворе в тени виноградника за столом сидели две женщины похожие друг на друга, но одна была другой значительно старше. Наверно дочь с матерью, подумала я и не ошиблась.