Текст книги "Венецианский контракт"

Глава 10

Дверь закрылась за ней, и Фейра упала на колени перед кроватью. Она даже не слышала, как ключ повернулся в замке.

Капитанская койка, подвешенная на веревках к балке, чуть не сбила её с ног, когда она опустилась на колени. Эта койка подчеркивала положение своего хозяина: она была шире обычного матросского гамака, с деревянной рамой, поддерживающей её форму, и занавесками, дающими тень и уединение. Но в этой раскачивающейся кровати отец был похож на ребенка в колыбельке. В его положении было что-то унизительное – он лежал, скрючившись, на тонком батистовом покрывале. На мгновение Фейре показалось, что она мать, а он – её младенец.

Фейра взяла его почерневшую руку и заставила себя взглянуть на отца глазами врача. Он был бледен, кожа горела, дыхание затруднено. Она просунула руку ему под рубашку и нащупала красноречивые признаки болезни, набухшие в обеих подмышках. Отец узнал её, открыв глаза, и слабо улыбнулся, стараясь произнести её имя иссушенными, потрескавшимися губами. Затем улыбку сменило отчаяние, как только он осознал, что означает её присутствие. Боль кинжалом пронзила ей сердце. Она крепко обняла его и поцеловала в горячую щеку. «Не бойся, – сказала она. – У меня уже была эта болезнь, и я исцелилась. Ты тоже поправишься».

Фейра заставила себя поверить в это. Вот почему её не бросили в волны, вот почему «нас ждет один конец»: янычарам было всё равно, погибнет она в море или в этой пропитанной заразой каюте. Что ж, она сможет ещё раз побороть чуму, на этот раз, спасая своего отца.

Она с трудом поднялась – из-за качки – и осмотрелась вокруг. На полу был половик из грубой ткани, раскрашенный под кафель, и ковры. Картины висели на балках и даже на угольной печи, которую топили зимой. Но сладкий аромат ясменника и ладана, витавший в воздухе, смешивался с запахом гнили и увядания. Вся эта роскошь ничем не могла помочь её отцу.

На столе Фейра нашла хрустальный стакан с водой и оловянную кружку с вином. Она быстро плеснула немного вина в стакан с водой, чтобы обеззаразить её, наблюдая за тем, как виноградный сок кровавым облаком замутнил воду, затем взяла чернильную губку со стола, оторвала испачканный край и окунула её в воду. Увлажняя отцу губы, она выжимала губку так, чтобы струйка воды попала ему в полуоткрытый рот, из-за чего он закашлялся – хороший признак. Наконец, она обтерла губкой его лицо и лоб. Тимурхану стало немного легче, и Фейре даже показалось, что он слегка порозовел.

В отличие от её прежней темницы, в каюте отца было много источников естественного света – от иллюминаторов до решеток на шканцах наверху. Здесь едва был слышен рёв бури, но дождь бил в иллюминаторы, превращая стеклянные круги в тамбурины. Она взглянула на отца – не замечая шторма, втянутый в собственную лихорадочную битву, он забылся прерывистым, беспокойным сном.

Деревянный глобус на капитанском столе вращался вокруг своей оси так, словно все законы Вселенной упразднились и отдали Землю во власть ветра. Пустая бутылка из-под вина перекатывалась по деревянному полу с каждым креном судна. Через минуту Фейра уже не могла выносить этого и поставила бутылку на стол.

Она села в капитанское кресло и посмотрела в иллюминатор, вытерев его ладонью. То, что она там увидела, заставило её уже во второй раз за день задуматься – возможно, она умерла и оказалась в другом мире, потому что там, поднимаясь из тончайшей пелены тумана, прямо на воде стояла сияющая крепость; старинные шпили возносились к самому небу, а на берегу теснились дворцы цвета слоновой кости. Даже проливной дождь не мог испортить столь необычайную красоту. Место было просторное. Гавань переходила в широкую площадь, окаймленную каменными арками и столпами. Над всем этим великолепием возвышалась величественная башня, а золоченая церковь, блистая под дождем яркими драгоценными камнями, примостилась, сгорбившись, на углу площади.

Корабль проплывал мимо двух гигантских мраморных столпов, устремленных высоко в небо. Фейра услышала скрежет цепи – матросы снова бросили якорь. Она взглянула вверх, стараясь что-то разглядеть сквозь ливень. Верхушку одного столпа украшал неизвестный ей святой неверных, другого – существо, которого её с детства учили бояться: крылатый лев с книгой.

Она была в Венеции.

До неё донесся шум с капитанской койки, она обернулась и увидела, что отец пытается приподняться, опираясь на локти. Как истинный моряк, даже на краю гибели он услышал шум якоря и понял, что час настал. «Фейра, – произнес он, задыхаясь. – Смерть идет…».

Она поняла его лучше, чем он мог себе представить. Она кивнула, повернувшись к иллюминатору, и стала смотреть, как опускают трап. Обзор был ограничен, но она видела через башни-близнецы величественную площадь, отраженную в воде. Несмотря на сильный прилив, там было немало людей, занятых своими мыслями, словно такие наводнения были для них обычным делом.

Фейра перешла к другому иллюминатору, стараясь разглядеть палубу, потому что услышала скрип и грохот саркофага, который тащили к трапу. С ужасом она смотрела, как снимали запоры, отбрасывая миртовые листья, которые уносило ветром. Янычары в темно-красных накидках встали полукругом позади гроба, обнажив головы. Они стояли, как вкопанные, дрожа от страха, как новорождённые жеребята.

Сначала он сел, затем поднялся из гроба, опираясь на него трясущимися руками. Вид его наводил ужас. Разорванный саван свисал с него лохмотьями – казалось, будто это труп, запелёнутый с ног до головы, восстал из мёртвых. Кто-то бросил ему накидку, которая, словно облако, накрыла его тенью. Он натянул её на себя, спрятав под черным капюшоном свою замотанную голову. Сзади накидку украшал крылатый вышитый золотыми нитками лев. Казалось, зверь движется при каждом прерывистом вдохе и выдохе своего хозяина, а на костлявой иссохшей спине словно поднимаются и опускаются крылья.

Теперь Смерть была одета, как ей и подобает, в черное.

Он замер на мгновенье возле трапа, прежде чем спуститься по нему вниз под напором ветра. На причале он упал на колени, попытался подняться, но не смог.

Фейра смотрела, не в силах оторвать глаз от этого жалкого зрелища. Жалость к несчастному боролась в ней со страстной надеждой на то, что он утонет сейчас, упав прямо в воду, или его затянут в море волны прилива, которые посеребрили и намочили его тяжелую накидку.

С нечеловеческим усилием он поднялся на ноги и, пошатываясь, прошел между стоявшими на страже столпами. Из-за причудливых складок его накидки казалось, что он единственный на всей просторной площади, кто не отбрасывает тень. Это и ещё массивная черная накидка, которую трепал ветер, придавали умирающему зловещий, сверхъестественный вид; он был самим воплощением Смерти.

Тогда Фейра поняла, что сам галеас, как и накидка с этой жуткой химерой – крылатым львом с книгой, – все это часть задумки. Горожане увидят венецианский корабль и немощного человека в адмиральском плаще и бросятся ему на помощь. Вот уже несколько человек направились к нему.

Она принялась стучать по иллюминатору, кричать, но стекло было плотно пригнано. Способное выдержать и шторм, и нападение врага, оно даже не треснуло. Она ободрала кожу на пальцах и сорвала голос, но это ничего не дало. Тогда она бросилась к двери и загремела замком, зная, что это бесполезно. Она посмотрела наверх и в отчаянии рванула за решетки в шканцах, пытаясь открыть их. Потеряв надежду, Фейра схватила бутылку из-под вина и со всего размаха ударила об иллюминатор, но та разбилась вдребезги, поранив ей руку осколками.

Слизывая кровь с пальцев, Фейра увидела женщину с маленьким мальчиком на руках, которая хотела помочь несчастному. Мать поставила ребенка на мостовую и натянула ему на лицо маленькую треуголку, чтобы защитить от дождя. Мальчик уцепился за её юбку, не желая отпускать её, так что они вместе подошли к укутанной фигуре.

Фейра уже не кричала, она в отчаянии молила женщину: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, уходите. Уведите ребенка. Спасайтесь». Но женщина с сыном, который не отставал от неё ни на шаг, подошла прямо к Смерти и протянула ему руку. Время словно остановилось; Фейра видела, как черная рука Смерти вылезла из-под накидки и обвилась вокруг белой руки женщины.

Дело было сделано.

Она видела, как женщина отпрянула с омерзением от лица под капюшоном, видела, как она отдернула белую руку и прикрыла ею мальчика, прижимая его к себе – той рукой, которой дотронулась до Смерти. Подошли поближе ещё несколько человек, пробираясь по колено в воде, чтобы посмотреть, что случилось. Фейра обернулась к отцу. Ей незачем было видеть, что будет дальше, или рассказывать ему о том, что случилось. Он прочитал всё на её лице и повалился на койку, подавленный. Корабль снова накренился, якорь подняли и галеас развернулся. Ветер надул паруса, и пристань стала быстро удаляться.

Фейра смотрела, как берег в иллюминаторе становился всё меньше и меньше. И эта обреченная кучка людей, окруживших Смерть, тоже уменьшалась с каждой минутой. Фейра смотрела на них, пока они не стали крохотными – не больше черных спор варфоломейского дерева.

Глава 11

Фейра вернулась к отцу – теперь он был единственной её заботой.

Она отринула все остальные чувства. Её учили ненавидеть жителей Венеции, но она не чувствовала ничего, кроме жалости, к той молодой матери и её ребенку и ко всем тем, кто хотел помочь Смерти. К тому же она не оправдала надежд собственной матери; не сумев предупредить дожа о грозящей городу опасности. Но для раскаяния у неё ещё будет время. Сейчас главное – вылечить отца и привезти его домой.

Доставив свой страшный груз, корабль развернулся и удалялся от города на всех парусах. Фейра опустилась на колени возле койки отца, чтобы успокоить его этой новостью. На мгновенье ей показалось, что его уже нет, но, когда она взяла его за руку, он проснулся и снова закашлялся. Она обрадовалась – кашель помогает организму очистить легкие от заразы – и улыбнулась ему.

– Не волнуйся, отец. Мы плывем домой. Скоро мы снова увидим Босфор и Сераль, и купол Софии – сияющий золотом в лучах солнца.

В ответ он еле заметно кивнул.

– Джудекка, – прошептал он хрипло.

Она не поняла этого слова, но знала, что чума вызывает бред. Фейра погладила его по голове. Отец схватил её руку и крепко сжал.

– Безопасное место, – продолжал он. – Султан обещал.

Она кивнула, радостно улыбаясь, хотя на самом деле не верила, что султан обеспечит их убежищем. Люди на борту “Il Cavaliere” значили для него ровно столько же, сколько и тот, кого они доставили в Венецию, поэтому каждая минута на пути домой лишь приближала опасность.

С этими тяжелыми мыслями она вернулась к иллюминатору. Она хотела увидеть, как Венеция, наконец, скроется вдали. Город не показался ей красивым: ей внушало отвращение сознание своего участия в той ужасающей судьбе, которая ожидала его. Фейра поклялась, что если ей удастся добраться до дома, она никогда больше не покинет Константинополь. Она никогда не вернется сюда, никогда. Само слово «Венеция» было ненавистно ей, с его острыми слогами, которые резали, как нож, и шипели, как змея. Ей бы никогда больше не хотелось увидеть крылатого льва. Он чудовище, и каждая морская миля, разделявшая их земли, была счастьем для неё.

Но вместо выхода в открытое море корабль огибал серую отмель к северу от города. Здесь уже было немного таких величественных зданий, как на большой площади; дома казались проще и грубее с их коричневой и крапчатой, как куриное яйцо, кладкой. Кое-где лежали руины – темные пятна на горизонте, словно выпавшие зубы. Между ними простирались поросшие травой пустоши. К одному из таких диких мест и причалил корабль.

Фейра научилась распознавать, когда бросают якорь и когда корабль кренится, прежде чем замереть на месте. Однако всё ещё не понимала, почему они остановились? Почему не торопятся домой? Что им здесь нужно?

Она снова села рядом с отцом и взяла его за руку. Дождь прекратился и стало тихо.

Слишком тихо.

Достаточно тихо, чтобы услышать, как в замке капитанской каюты повернулся маленький медный ключ. Она в страхе вскочила; дверь отворилась, впустив полдюжины янычаров в черных масках.

Никто не сказал ни слова. Один из них взял Фейру за руку и отвел в сторону. Остальные взялись за веревки, на которых висела кровать её отца, и с металлическим звоном обнажили свои кривые сабли. На мгновенье ей сделалось жутко: показалось, что отца казнят прямо на месте, но они лишь перерубили веревки и понесли кровать к двери, как паланкин.

Фейра успокаивала себя: эти люди не могли нарушить корабельный закон. Тимурхан, даже в таком немощном состоянии, всё ещё оставался капитаном корабля. Её потащили вслед за процессией. «Куда вы несете моего отца?» – спросила она. Но ответа не последовало.

Оказавшись на берегу, она увидела земляной вал, защищавший от ветра, который обрушивался на побережье, и гигантские каменные руины, укрывающие наполовину их корабль. За валом была стена с арочными окнами, пустынный двор с низкими стенами и колодцем посредине, где обитали лишь галки да коршуны, зловеще кричавшие с карнизов. Над архитравом виднелись стёршиеся буквы, некогда блестевшие позолотой. Прочитать их могла только Фейра.

Santa Croce.

Полуразвалившийся каменный крест, источенный ветром и дождем, возвышался над зубчатой стеной. Увидев его, команда заспорила.

Фейра подошла ближе к янычарам, стоявшим на пустынном деревянном пирсе.

– Здесь был дом их пророка, их Христа, – сказал один.

– Мы не можем переступить порог, здесь нечисто, – согласился другой.

– Наверное, наш султан ошибся; никакое это не убежище, – поддержал его товарищ.

– Наш султан, свет очей моих и радость сердца моего, никогда не ошибается, – прозвучал звонкий голос.

– Взгляните. Здесь обитают только птицы, которые гадят на него. Их Бог покинул это место давным-давно.

– Мы не можем здесь оставаться.

– Нет, но эти руины хотя бы укроют нас от непогоды, пока мы решим, что делать.

Янычары внесли капитана внутрь и позволили Фейре устроить его поудобнее. «Хорошо, что плотный матрас прочно держится на деревянных рамах, – подумала Фейра, – отец даже не заметил, как его двигали». Она оторвала лоскут его простыни и направилась к колодцу посреди старого двора, спотыкаясь о камни, через которые многие годы упорно пробивалась трава.

Несмотря на ливень, который только что прекратился, воды в колодце было очень мало: она едва видела серебряный диск облачного неба, отражавшегося внизу. Возле старого каменного корыта лежали ржавая цепь и колесо, но ведра нигде не было, так что Фейра оставила мысль набрать воды. Она пошла на пирс и намочила лоскут в морской воде – так она сможет, если не напоить отца, то хотя бы немного остудить его горящую лихорадкой кожу.

Возвращаясь через обрушившуюся арку, она столкнулась с янычарами, стоявшими полукругом. Вода стекала с лоскутка прямо ей на ноги; она остановилась, неожиданно испугавшись.

Она переводила взгляд с одного на другого, но никто не смотрел на неё. Наконец, один из них сказал:

– Поворачивай, мы возвращаемся на корабль.

– Но…, – показала она рукой на старую церковь, всё ещё сжимая мокрую тряпку, – мой отец…, – произнесла Фейра, будто объясняла тупым животным, которые ничего не понимали.

– Он остаётся.

Оказывается, это она ничего не понимала. Они бросят его здесь. Он заразный, и они не намерены брать его с собой на борт.

– Тогда я должна остаться с ним, – заявила Фейра.

– Нет. Ты идешь с нами, сказал один из них, жадно разглядывая её непокрытое лицо и тело, облепленное мокрой одеждой. – Если нас ждет смерть, я хочу насладиться временем, которое мне осталось.

Так значит она будет игрушкой в руках этих мужчин, пока они плывут в Константинополь. И некому защитить её честь. Отец лежал неподалеку на носилках, не чувствуя даже дождя, который капал ему на лицо. Ей безмерно хотелось вернуться домой, но не так. Вдруг один из них, стоявший в стороне, произнёс:

– Я останусь, как и планировалось.

Эти слова заставили его товарищей смолкнуть. Наконец, один из них взвизгнул от изумления:

– Зачем? Здесь нет убежища. Это же самоубийство.

– Что ж, я буду выполнять приказы султана до конца, как поклялся, – он свет очей моих и радость сердца моего. А после султана я подчиняюсь своему капитану. Здесь он наместник султана, и при Лепанто он спас меня, когда было намного тяжелее, чем сейчас, – ответил он, поднимая левую руку, на которой не хватало трех пальцев, остались только указательный и большой.

Теперь Фейра узнала в нем Таката Тюрана – того, кто уже спас её сегодня, не дав бросить в пучину. Она вспомнила историю, которую рассказывал ей отец.

Когда она спрашивала его об этом величайшем морском сражении, он рассказывал ей не о том, как сходились корабли, и не об отваге адмиралов, а о мальчике, не старше неё, которого взяли на борт подносить порох для пушек.

Когда венецианцы взяли их на абордаж, Тимурхан увидел, что парень буквально пригвожден к фальшборту: венецианский кинжал пригвоздил его руку к дереву и вонзился так глубоко, что тот не мог пошевелиться. Тимурхан отсек ему три пальца своей собственной саблей и потащил истекающего кровью парня на полубак, где было безопасно. Он рассказал Фейре, что мальчик даже не заплакал. Когда венецианцев отбросили назад, парень мужественно наблюдал, как корабельный врач, смазав смолой его руку, ампутировал ему пальцы, и не проронил ни слова – только попросил сохранить венецианский клинок на память.

Фейра видела, что с годами мужество не покинуло его, но появилось в его глазах кое-что ещё – в них горела непонятная ей страсть.

– Ты безумен! – крикнул янычар, который пытался его отговорить.

Но голос Таката прозвучал спокойно и уверенно:

– Как бы то ни было, если мой капитан нуждается во мне, я буду служить ему до самой его смерти.

Подобная верность в столь смутный час, да в таком месте глубоко тронули Фейру. Она готова была, не думая, что этим опозорит себя, броситься к его ногам, но он продолжал.

– И ещё – вы забываете приказ султана, света очей моих и радости сердца моего. Ведь ни один из вас не должен вернуться. Помните: наша работа ещё не закончена; нас ждет великая битва. А это был лишь первый выстрел.

В его глазах Фейра увидела истинную верность и – огонь фанатизма. Она задумалась, что же ещё они готовят осаждённому городу.

– Ты с ума сошел! Сколько, по-твоему, времени понадобится их офицерам и калифам, чтобы найти нас? Ты разве не слышал об адских пытках, которые они применяют? Византийские методы – ничто по сравнению с ними, – вскипел споривший с ним янычар.

– Пусть приходят. Как говорит султан, если они четвертуют меня, вырвут глаза и язык мой, я вознесусь в Джанна, где буду снова ходить и видеть, и говорить, чтобы славить имя Божье, – пожал плечами Такат Тюран, словно такие муки ему нипочем.

Остальные тревожно засуетились, обсуждая между собой их спор. Наконец тот, что говорил первым, сказал:

– Как хочешь, – ответил Такату янычар, подходя к Фейре. Но путь ему преградила темная рука Таката Тюрана.

– Она тоже останется. – Он говорил медленно и сдержанно.

– Что? – возмутился янычар. – Чтобы она досталась тебе одному, похотливый пёс?

– Твой вопрос позорит тебя. Я служу своему Богу, своему султану и своему капитану, я невинен и не стану домогаться женщины.

Услышав это, янычар отступил, как громом пораженный. Воспользовавшись замешательством, Такат Тюран шепнул Фейре: «Госпожа, ложитесь рядом с отцом и обнимите его как можно крепче».

Она проскользнула под его покровительственной рукой и легла на носилки возле отца. Внезапно её охватила смертельная усталость. Пусть кто-то другой распоряжается её судьбой. Она лежала и смотрела в небо – на налитые дождем облака, скользившие по небу, и слушала яростный спор среди древних камней.

– Забирай её, если хочешь. Смотри, где она лежит, рядом со своим отцом. Ты даже вытянул жребий, чтобы нести его с корабля. Я знаю, что мой Бог защитит меня на путях моих. А ты? Если да, то иди – сорви её со смертного одра, – послышался голос Таката.

Фейра ждала, наблюдая за облаками, что сейчас её схватят.

– И что потом? – продолжал он. – Кто из вас отведет её на борт и уложит в свою постель? Вы так же можете миловаться с Чумной девой, с её красным фартуком и метлой.

Ни один не решился дотронуться до Фейры. Осмелев, она подняла голову. Мужчины переминались с ноги на ногу, некоторые потупились. В нерешительности, ворча и стыдясь, они покинули двор, оставив умирающего капитана и молодых людей среди развалин.

Фейра смотрела из-под арки, как подняли якорь, выбрали канаты, и корабль поспешно оттолкнулся от пирса. Только тогда она обернулась к Такату.

– Спасибо, – тихо произнесла Фейра.

– Долги надо платить вовремя, – он ответил ей чуть заметным поклоном.

Она подумала, что он имеет в виду её отца, и обрадовалась. Фейра улыбнулась ему и спохватилась – ведь она ещё никогда не улыбалась мужчине, кроме своего отца, с непокрытым лицом.

Он не ответил на её улыбку, глядя на море – через разрушенный свод ворот, в котором виднелся удалявшийся корабль. Такат стянул свою маску, которая теперь висела у него на шее, и Фейра смогла рассмотреть его лицо – бороду, подстриженную и смазанную маслом, губы, казавшиеся полными на фоне черных волос. Его взгляд устремился вдаль – дальше, чем корабль, даже дальше изгиба горизонта и всех тревог этого мира. Она доверилась ему.

– Что же нам делать теперь? – спросила она.

Такат Тюран задумался.

– Нужно перенести вашего отца в укрытие, – сказал он, осматривая руины. – Вон там крыша ещё сохранилась – это сторожка, кажется. Я помогу его нести.

Напрягая все свои силы, они потащили Тимурхана в старую сторожку. В лачуге они нашли складной стул, на котором когда-то, должно быть, сидел сторож, подставку для лампы, которая давно потухла, и гнездо скворцов под карнизом, которые недовольно заверещали, не желая делить с кем-то свой кров.

Фейра провела рукой по лицу отца, но он не шелохнулся. Он с трудом дышал, а пальцы у него ещё больше почернели. Она видела, как Такат взглянул на своего капитана, и поняла, что он подумал, хотя тот не проронил ни слова. Он посмотрел на дырявую крышу и видневшееся сквозь неё небо.

– У меня осталось немного еды, – сказал он, – но этого не хватит. До наступления ночи я должен добыть ещё.

Фейра знала, что ему придется воровать, но ей было всё равно. Голод становился невыносимым. Он собрался было идти, но она положила ему руку на плечо.

– Постой, – сказала она. – Тебе нельзя идти в таком виде. Ты отличаешься от жителей этих мест. Сними тюрбан.

Без тюрбана Такат выглядел не таким грозным. Ветер ерошил его черные волосы, и он казался моложе.

– Теперь иди, – разрешила Фейра.

Возле ворот темная фигура обернулась – на том месте, где Святой Себастьян однажды вонзил свой меч в землю.

– Спрячьтесь хорошенько, – предупредил он. – Я скоро вернусь.

Она смотрела ему вслед, пока он не повернул за угол. За ним виднелся “Il Cavaliere” – уже далеко в море, направлявшийся в Константинополь.

* * *

Она долго сидела в промозглой тьме, скорчившись на холодных камнях.

Так холодно ей ещё никогда не было, но она продолжала жаться спиной к острым выступам. Дважды за это время она слышала, как мимо проходили жители этого острова, и в щель между камнями увидела двух толстых прачек, которые держали свои корзины над головой, прикрываясь от дождя, а позже – рыбака с собакой. Фейра замерла, когда песик вбежал прямо в сторожку и даже обнюхал неподвижную ногу Тимурхана; она прогнала собаку и та помчалась догонять хозяина, услышав его свист. Сквозь полуразрушенную стену до неё донёсся запах рыбы, напомнив ей рыбный рынок в Балик Пазари. Когда рыбак проходил мимо, она заметила в щелочке между камнями серебристые чешуйки рыбин, блестевшие в сумерках, которых он закинул на плечо. В животе заурчало. Она могла бы съесть рыбин живыми – с глазами, внутренностями, костями и всем остальным.

С наступлением ночи она поняла – Такат Тюран не вернется.

Она поднялась – в такой темноте её вряд ли кто-нибудь увидит, и направилась через древние развалины на другой берег острова. Она взглянула на луну, а затем на хрустальное кольцо на своем пальце. Миниатюрный вороной конь оказался выше остальных, и она повернула кольцо, чтобы он был внизу, – тогда появился рыжий конь. Она не смогла остановить вороного коня и теперь уже никогда не найдет человека по имени Суббота, не дойдет до дома с золотым циркулем на двери, не встретится с дожем, который – невероятно! – приходился ей двоюродным дедушкой. Все это походило на восточную легенду, столь же древнюю, сколь и невероятную.

Она наблюдала за странным городом, лежащим по ту сторону воды, – окна зажигались одно за другим, мерцая, словно звезды на небе. Она знала, что пока люди зажигают свет, готовясь ко сну, где-то в этих домах муж заметит лихорадочный румянец на лице жены, а мать почувствует горячую щечку своего сына, целуя его перед сном, и рассвет принесет с собой ужас чумы.