Текст книги "Ведьмин род"

Часть вторая

Колеса подминали глубокий снег, фары освещали белую гладь и отражались в миллионах острых граней. Печка работала на полную мощность, но Эгле все равно было холодно.

Мартин первым нарушил молчание:

– Теперь нам так просто в Альтицу не сбежать.

– В какую Альтицу, если он сказал в Вижну?!

– Эгле. – Мартин не смотрел на нее. – Надо поговорить.

– О чем? Ты думаешь, что Клавдий…

Она сделала паузу, но Мартин молчал.

– Но это безумие. – Эгле натянуто улыбнулась. – Во-первых, чисто технически мы обязаны подчиняться… Во-вторых, я ему доверяю, он мой… друг.

Мартин сокрушенно покачал головой, будто удивляясь ее наивности.

– Он явно знает что-то, чего не знаем мы, – сказала Эгле, на ходу подбирая аргументы. – Он все правильно делает. Он… видимо, что-то уже придумал, он понимает, как лучше…

Мартин молчал, играя желваками.

* * *

Никас Чайка долгие годы служил клерком при Дворце Инквизиции в Вижне, был уважаемым человеком и благоразумно держался подальше от оперативной работы. Больше того – господин Чайка панически боялся ведьм, зато был хорош как делопроизводитель, исполнителен, аккуратен и имел, между прочим, доступ к засекреченным документам.

Никогда прежде его не поднимали звонком среди ночи и не приказывали немедленно – по тревоге – явиться в кабинет Великого Инквизитора. Естественно, бедняга немного нервничал. Накануне он пил пиво с друзьями – запах страха пополам с алкоголем заставил Клавдия включить вытяжку на полную мощность.

– Господин Чайка, как вам платят люди герцога? В конверте – или прямо на счет?

Клавдий по-отечески улыбался; клерк, сейчас стоящий перед ним, не так давно оформлял для архива стенограмму встречи Мартина с сотрудниками в Ридне. Той памятной встречи, на которой новый куратор представил своим людям инициированную ведьму.

Чайка мигнул. Помолчал секунду. Перевел дыхание, как понял Клавдий, с облегчением:

– Я… прошу прощения, патрон. Я не могу комментировать… ваши слова. Поскольку… мне выражено недоверие… Я вынужден подать в отставку.

Они обещали ему запасной аэродром, подумал Клавдий. И хорошее пособие. И безбедную старость. Для него отставка – вожделенный приз, он так боится ведьм, что готов бежать из Инквизиции, как только приоткроется лазейка.

– Никас, здесь ведь не кабак, и вас наняли не вышибалой, – сказал он с сожалением. – Вышибала бы уволился легко. Но вы предали Инквизицию, а это организация с богатой историей.

Чайка перестал улыбаться. Снова мигнул, несколько раз подряд.

– Но… трудовое законодательство, патрон. Я ведь не… руководящее лицо и не оперативник…

– Идемте. – Клавдий встал. – Я вам кое-что покажу.

Его спокойная будничная уверенность вывела Чайку вслед за ним из кабинета и провела несколько метров по коридору, потом клерк остановился:

– Патрон, но… куда мы идем?!

Клавдий посмотрел на охранника в нише коридора. Это был немолодой человек, всю жизнь проработавший на низкой должности, Клавдий видел его на посту четырежды в неделю и всякий раз кивал, здороваясь и прощаясь, прекрасно зная драматическую историю его жизни и не допуская ни намека на высокомерие. Охранник поймал его взгляд и мгновенно оказался рядом:

– Да, патрон?

– Мы с господином Чайкой идем в подвал, – сказал Клавдий. – В блок четыре. Проводите нас, пожалуйста, и сообщите коллегам внизу, что мы там сейчас будем.

– Но… – пробормотал Никас Чайка. – Патрон, нет, я умоляю!

* * *

Блок четыре был новым, как для Клавдия, ну что такое двадцать лет, в самом деле. Блок строился, чтобы содержать особо опасных ведьм, не заковывая в колодки, давая в заточении относительный комфорт – и надежно предотвращая побег. Глубочайший подвал, бункер, инквизиторские знаки на стенах, активируемые снаружи при необходимости. Решетчатый люк сверху. Бетонные перекрытия. Сейчас в бункере сидела одна из тех, кого поймали уже после «ведьминой ночи», и была она, по всей видимости, обречена, потому что мораторий на смертную казнь для ведьм давно не действовал.

Воин-ведьма, колодец пятьдесят семь. Она почуяла его на входе – но и Никаса Чайку она почуяла тоже. Непонятно, что было сильнее – дискомфорт от присутствия Клавдия или азарт от чужого страха.

Охранник встал у входа, благоразумно далеко, ни во что не вмешиваясь.

– Вы забыли, что такое Инквизиция, Никас. Вы забыли, чему служите. И от кого защищаете. Подойдите ближе. Посмотрите.

Учитывая панический страх этого человека перед ведьмами, реакцию можно было предугадать. Господин Чайка замер на месте:

– Патрон, я всего лишь наемный работник. Я никогда…

Клавдий коснулся рычага; скользнула в сторону решетка люка, открывая ход вниз. Ведьма ждала – Клавдий на секунду почувствовал угрызения совести. Как будто он посулил этой ведьме развлечение, но собирался обмануть.

– Патрон, – пробормотал Чайка. – Это… опасно… пожалуйста…

– Подойдите к краю и посмотрите вниз.

– З-зачем?

Клавдий сделал шаг, оттесняя его к люку. Чайка попятился, будто в грудь ему уставили копье.

– Я прошу…

– Я решил вам напомнить, – сказал Клавдий, – кого именно вы предали. Инквизиция – стена между вами и тем, кто внизу. Хотите ослабить, разрушить, разложить стену? Добро пожаловать.

Он хотел выдержать воспитательную паузу, но ведьма соскучилась и перехватила инициативу. Инквизиторские знаки не давали ей вырваться, но внутри, в своем бункере, она была вполне свободна. Цепь-знак материализовался, как тонкая невидимая нитка, обвил щиколотку Никаса Чайки и дернул по направлению к открытому люку.

Клерк-инквизитор упал и потащился по бетонному полу, визжа, извиваясь, пытаясь уцепиться за гладкое покрытие ногтями, локтями, чуть ли не зубами. За долю секунды он достиг уже люка и готов был свалиться вниз, но Клавдий успел порвать цепь-знак, и нить лопнула. Чайка удержался на краю, вскочил на четвереньки, по-собачьи отбежал к дальней стене, вжался в нее и замер, а его вопли, затихая, еще долю секунды прыгали от стены к стене в глубинах бункера. Ведьма внизу заворчала еле слышно, но очень выразительно.

С ведьмами нельзя играть, подумал Клавдий, закрывая решетку и мысленно вытирая холодный пот. С ведьмами нельзя быть беспечным. Уж я-то, с моим опытом, мог бы уже научиться… Ну свалился бы он вниз. Или умер от инфаркта прямо здесь. И что бы я делал с его сиятельством герцогом?

– Я надеюсь, мы друг друга поняли, – сказал Клавдий, не глядя на трясущегося Чайку. – Мне от вас кое– что надо, вы предпочитаете сделать это здесь – или наверху, в кабинете?

* * *

Как и следовало ожидать, Чайка сливал информацию не лично герцогу, а его доверенному лицу и советнику, человеку непубличному, но крайне влиятельному. К счастью, у шпиона имелся резервный канал, предназначенный для экстренных и очень секретных донесений, и вот они-то попадали к его сиятельству напрямую.

– Напишите, что Великий Инквизитор умер во Дворце полчаса назад, – сказал Клавдий, – что событие держится в строгой тайне, что заместители готовят кадровые перестановки, не оповещая кураторов в провинциях.

Никас Чайка секунду смотрел непонимающе. Потом съежился, как подгнившая слива. Потом затрясся:

– Но… Если я такое напишу…

– Смелее, – поощрил Клавдий. – А вдруг я действительно испущу дух к моменту, когда герцог прочитает сообщение? А вдруг вы получите награду?

Окончательно сломленный, Чайка сгорбился над своим телефоном. Многочисленные пароли, которые следовало использовать на зашифрованном канале, были записаны у него на листке бумаги – сложенном вчетверо, затертом на сгибах, проведшем много часов в кармане брюк. Шевеля губами, вычитывая цифры и символы, несчастный шпион был похож на старушку у банкомата, разбирающую каракули с пин-кодами.

А не обманет ли он меня, отстраненно подумал Клавдий и тут же вспомнил сцену в подвале. Нет, не обманет. Ведьма, сама того не желая, сыграла на стороне Великого Инквизитора – жестоко, но эффективно.

Автомобиль куратора Ридны, точка на экране компьютера, продвигался по серпантину горной дороги – немного быстрее, пожалуй, чем следовало в такой снегопад. Позвонить им и сказать, чтобы сбросили скорость? Вот она, попытка контролировать, мелочная опека в полный рост…

– Покажите, что вы написали, Никас.

Сообщение изобиловало ошибками и опечатками, но шпион и должен быть взволнован, отправляя подобный текст.

– Вы уверены, что не хотите еще раз меня предать? Если герцог распознает фальшивку – я подарю вас той ведьме в подвале, вы ей понравились.

– Я клянусь, – прошептал Чайка.

– Отправляйте.

Шпион отправил сообщение и осел, как снеговик по весне:

– Я… теперь… могу быть свободным?

– Нет, конечно. – Клавдий нажал кнопку на столе, вызывая охранника. – Сдайте телефон. Вы взяты под стражу, пока предварительно. А что с вами будет дальше… выяснится в ближайшее время.

* * *

Дворец Инквизиции и в лучшие времена спал вполглаза, а после «ведьминой ночи» бессонница сделалась нормой. Не спали дежурные оперативники, не спал ночной референт, не спали сторожа в подвале, не спали охранники на этажах.

Клавдий сидел, как паук в центре сетки, окружив себя мониторами, переводя взгляд с одного экрана на другой. Хуже всего, если ничего сейчас не случится. Будет глупо, он выставил себя на посмешище, но не это самое грустное. Как бы он ни выглядел, события развиваются, время идет, цена его проигрыша – не отставка. Точнее, не только отставка. Тут расценки повыше.

Дрогнула точка на карте. Далеко, за тысячи километров, в соседней провинции выехала машина из служебного гаража. Кураторский лимузин округа Рянка. Хотя Оскар мог бы добраться до аэропорта на любом другом автомобиле. Некоторым людям так дороги комфорт и статус, что они не задумываются о простых вещах; впрочем, отчего Оскару опасаться слежки, если он уверен, что Клавдий мертв…

За несколько секунд Клавдий прошел путь от «не может быть» до «не могло быть иначе». Оскар из Рянки был приятелем Руфуса, чуть ли не другом, притом что инквизиторы на высоких постах редко склонны к проявлению товарищеских чувств. У этих двоих было много общего и совершенно разный жизненный опыт: Оскар происходил из старой аристократической семьи, обожал классическую музыку и коллекционировал живопись, а Руфус в детстве повидал нищету, тяжелым трудом взобрался по карьерной лестнице и уже наверху, сделавшись сибаритом, воспитал в себе безупречный художественный вкус. Обоих было за что уважать, оба прекрасно справлялись на своих местах, но Руфус совершил фатальную ошибку и вылетел из Инквизиции с позором, и Оскара это болезненно задело…

Клавдий прошелся по кабинету. Так слой за слоем смывается копоть с непрозрачной поверхности, кое– что проясняется, проступают детали заговора. Низвергнутый Руфус, будто костяшка домино, подтолкнул Оскара. Это понятно. Но что за мотив у герцога? Допустим, при всей своей власти Клавдий выходил в публичное пространство только в исключительных случаях. Допустим, после «ведьминой ночи», когда от него ждали отставки, ему удалось вывернуть ситуацию наизнанку и превратить страх в надежду, а для этого пришлось выступать перед толпами людей, заполнять собой информационное пространство и быть, конечно, популярным, иначе его бы не услышали. Его имя взлетело на верхние строчки рейтингов, его называли человеком года, человеком века, да как только не звали от полноты душевной, он бы растрогался, если бы не помнил, как те же издания честили его то палачом, то предателем, а порой и мягкотелым идиотом. Возможно, герцог приревновал? Мелкая мотивация, детская, нынешнему правителю под стать…

Движение на экране привлекло его внимание: выехала из гаража еще одна машина. Элеонора, куратор округа Эгре, столицы виноделия. Вот это финт. При чем тут она, что Оскар пообещал ей?

Они летят делить власть над, как думают, остывающим трупом. Доберутся до Вижны не раньше, чем через три часа. Но вот герцог… Герцог?!

Будто вздох прошел по Дворцу Инквизиции. Замелькали фигуры на мониторах внешнего слежения. Клавдий снова мысленно вытер пот: события не заставляют себя ждать. К моменту, когда Эгле и Мартин доберутся до города, кое-что должно проясниться.

Вспыхнул огонек на селекторе, что-то жалобно пискнул ночной референт, и в ту же секунду дверь распахнулась без стука. Его сиятельство хотел войти эффектно, со значением, собираясь окинуть взглядом собравшихся над трупом заговорщиков…

Получилось еще эффектнее. Увидев Клавдия, герцог споткнулся на пороге и чуть не упал; Клавдий задержал дыхание, потому что, если бы правитель грохнулся, – на будущих переговорах можно было бы ставить крест. Этот человек страшно боится быть униженным, а ведь Клавдий уже задел его – рискованно задел. Такое не прощают.

Герцог удержался на ногах. Клавдий поднялся навстречу, жестом велев референту исчезнуть и закрыть за собой дверь.

Герцог несколько секунд смотрел на Великого Инквизитора, тяжело дыша, из вдохновенно-бледного делаясь ярко-розовым, а потом расхохотался. Это был принужденный смех, в нем звучали сарказм и обида, но была и радость, и даже облегчение. Клавдий не поверил: он ожидал чего угодно, но не этого.

– Вы правда радуетесь? – Он позволил себе быть искренним. – Вас радует, что я не сдох?

– А вы для меня кое-что значите, – хрипло сказал герцог. – Талисман… из прошлого. Я помню, как вы стояли рядом с моим отцом… И братом… вы часть памяти о них… да, я рад.

Он перевел дыхание и усилием воли напустил на лицо маску спокойствия.

– Я готов… сделать вид, что ничего не случилось. Вы красиво отплатили… за этого дятла в вашем аппарате, то есть за крота… Тот, правда, успел эффективно поработать… Мы обменялись любезностями, Великий Инквизитор. Благодарю за хорошую шутку. Теперь, с вашего позволения, я пойду досматривать сны…

– И не дождетесь ни Оскара из Рянки, ни Элеоноры? – удивился Клавдий.

Герцог встретился глазами с Клавдием – и первым отвел взгляд; у нынешнего правителя были проблемы с самообладанием. Неподходящий для власти тип характера.

– Тем более странно, если я для вас в самом деле что-то значу, – сказал Клавдий после длинной паузы. – И вы действительно помните, что я был другом вашего отца. Я знаю, что правители Вижны пытались подмять Инквизицию – веками. Я знаю, чем эти попытки заканчивались… Но, Стефаний, – втягивать в интриги мою жену?!

Герцог дернул кадыком – его лицо сделалось пунцовым:

– Это не интриги, и… я не сомневаюсь, что все очень скоро разъяснится. Недоразумение, кто-то что-то неверно понял… В конце концов, вы сами… заинтересованы в расследовании… которое докажет полную невиновность госпожи Ивги… А я ни секунды не сомневаюсь, что она невиновна.

Клавдий устало покачал головой:

– Я разочарован. Мне казалось, что мы говорим откровенно…

От звука его голоса герцог непроизвольно дернулся. Он до сих пор стоял посреди холодного полутемного кабинета, на том самом месте, куда Клавдий совсем недавно мысленно его поставил. Герцог топтался, как подчиненный, вызванный для тяжкого разговора; Клавдий вздохнул:

– Садитесь, пожалуйста, ваше сиятельство. Негоже отправлять этикет совсем уж на помойку.

Герцог скрипнул зубами и опустился на место посетителя. Клавдий сел в свое кресло, погладил резные подлокотники:

– Вы прекрасно знаете, ваше сиятельство, что ни о «вине», ни о «невиновности» моей жены речь не идет. Речь о шантаже кураторов: я выхожу в отставку, и они оставляют Ивгу в покое.

– Не совсем так, – глухо сказал герцог. – Речь о государственной безопасности… О, возможно… о сговоре Инквизиции с ведьмами. Который предстоит подтвердить или опровергнуть.

– Поразительно. – Клавдий прищурился. – Я дожил до обвинения в измене. Построенного на публикациях в академических журналах.

– Не вы, не в измене, и… построенного не только на публикациях. – Герцог пересилил себя и посмотрел Клавдию в глаза. – Эта девушка, действующая ведьма… Она ведь существует?

– Действующих ведьм в этом мире больше, чем одна, – холодно сказал Клавдий. – И все они существуют. И часть из них мы до сих пор не можем поймать.

– Ну вы же знаете, о ком я! – почти выкрикнул герцог. – Я с вами честен, почему вы со мной – нет?!

Кто бы говорил о честности, угрюмо подумал Клавдий.

– Девушка существует, – сказал он медленно. – Я привезу ее в Вижну и представлю вам лично… поначалу уладив кое-какие формальности.

– Вряд ли, – пробормотал герцог. – Насколько мне известно, ее может привезти в Вижну кто-то другой… или не в Вижну. Или задержать в Ридне, там ведь до сих пор ценят смещенного куратора Руфуса… И она прямо на месте даст показания… насколько мне, опять же, известно, действующие ведьмы подлежат допросам с пристрастием…

Длинную секунду Клавдий чувствовал себя ледяной статуей, пустой внутри. Держать удар. Не рассыпаться. Теперь он знает больше, чем час назад, от этого знания тошно, но и определенности гораздо больше. Они жестоко раскаются, что заварили эту кашу. Все.

Герцог что-то почуял и заговорил быстро, красноречиво:

– Ни разу за последние четыреста лет Великий Инквизитор не оставлял свой пост добровольно. Смерть либо смещение, отставка в результате скандала или трагедии. Вы – другое дело. С вашим именем связана эпоха. Ваш портрет попадет на страницы учебников – не инквизиторских, а просто школьных учебников истории… Клавдий. И, разумеется, было бы естественно и гармонично, если бы такая карьера увенчалась добровольной почетной отставкой!

– Как шпилем, – сказал Клавдий.

– Что?!

– Увенчалась, как шпилем, почетной отставкой… Я благодарен вам за заботу, ваше сиятельство. Я был бы еще признательнее, если бы с этого момента вы вспомнили о долге… и вернулись к государственным делам, предоставив Инквизицию ее судьбе. Раз уж мы заговорили об учебниках истории – еще есть время исправить, что там будет написано о вас.

Если бы Клавдий просто сказал ему в глаза – «ты жалкий неудачник», он не мог бы выразиться определеннее. Герцог сидел несколько секунд, стремительно бледнея, потом резко встал и вышел без единого слова.

* * *

Когда они добрались до предместий, снег прекратился. Оказалось, что все это время на равнине никакого снегопада не было, дорога блестела черной грязью, обложенное тучами небо висело на расстоянии вытянутой руки.

Грянул звонок официальной связи – замигала красная лампочка на панели. Эгле непроизвольно затормозила, машину повело. Она успела испугаться, но сработала встроенная функция защиты от заносов, и машина выровнялась. Эгле, отдуваясь, остановилась у обочины.

– Да погибнет скверна, – прозвучал в динамике громкий, механически-четкий голос Клавдия. – Ридна-один, ответьте Вижне.

– Ридна-один, – сухо отозвался Мартин. – Да погибнет скверна. Следуем по маршруту, патрон.

– Отлично, – сказал Клавдий Старж со странной интонацией. – У вас поменялся борт. Вы летите не служебным из Ридны, а тем, что выслал я, с командой из столицы. Вы не подчиняетесь ничьим приказам, кроме моих. Ни государственным служащим. Ни инквизиторским структурам. Вплоть до вооруженного сопротивления. Куратор, вы меня поняли?

– Да, патрон, – сказал Мартин после паузы. – Вплоть до вооруженного сопротивления.

– А что… происходит? – пролепетала Эгле.

– Никаких вопросов, – послышалось в динамике. – Исполняйте.

* * *

Инквизиторский автомобиль снова стоял у обочины, и отец с его системой мониторинга отлично видел, что они остановились. Времени оставалось чуть, счет шел на секунды. Мартин представил, как отбивается с пистолетом от полицейского патруля, и ухмыльнулся.

– Можешь на меня рассчитывать, – с натянутой улыбкой сказала Эгле. – Если на нас нападет кто угодно, да хоть полк спецназа…

– …полк спецназа с поддержкой авиации, – пробормотал Мартин, выходя из машины. – Всегда мечтал стать героем блокбастера.

– Тебе идут исторические костюмы, – сказала Эгле. – Пусть это будет тяжелая конница с поддержкой драконов… А ты куда?

Мартин постоял на обочине, небрежно огляделся, прислушался: ни далеких фар, ни инквизиторских сирен. Пока что. Три часа ночи, густой туман, и продолжает сгущаться; проклятая Ридна, в самом деле как болото: едва ступил – и вот уже барахтаешься в трясине, забыв, зачем явился, мечтая только выбраться и сбежать…

Он взял из багажника рюкзак Эгле, бросил на заднее пассажирское сиденье:

– Пересаживайся.

Она безропотно выбралась из-за руля, принюхалась:

– Вроде у нас земля горит под ногами… Воняет паленым.

– Это не пожар, – он помог ей усесться сзади, заботливо пристегнул пассажирским ремнем, – просто в пригороде кое-кто до сих пор топит дровами… Это хороший запах – очага, камина, семейного ужина… Послушаешь меня, пару слов?

Он сел за руль и тронул машину – пусть отец видит, что они в пути; чем ближе к городу, тем чернее делалась дорога, тем шире полосы мокрого асфальта, тем меньше старого снега на обочинах. Мартин говорил, то и дело ловя в зеркале взгляд Эгле, – она казалась очень юной сейчас. Маленькой девочкой.

– Но… – сказала она через несколько минут. – Это же… открытое неповиновение.

– Мое неповиновение. Не твое.

– Но ты не ведьма, а я… Для ведьмы такое означает нелояльность.

– Ты не то чтобы нелояльна – ты сейчас вне закона. Любой инквизитор имеет право убить тебя на месте. Или попытаться.

Сверху летели стылые капли пополам с крупой. Мартин включил «дворники» на ветровом стекле; его бил озноб под черной мантией, надетой на голое тело:

– За прошлый день я многому научился. Раньше я верил, что перешагнуть через мой труп – нетривиальная задача, но оказалось, это проще простого. Урок усвоен; я могу сдохнуть, защищая тебя, но тебе-то это не поможет и радости не принесет.

– Но я…

– Ты сильна, тебя не надо защищать, да-да. В поединке с тобой мало кто справится, но это же не рыцарский турнир. Опергруппа возьмет тебя живьем, просто потому, что их будет восемь, а ты одна. И ты ведь не думаешь, что все инквизиторы – увальни вроде местных администраторов?!

– Как же я хочу нормальную жизнь, – с тоской прошептала Эгле. – Просто – нормальную жизнь… Работать, читать книги, ходить с тобой в кино…

Совесть внутри Мартина захрустела плотью – в сотню крысиных рыл. Эгле тут же поймала его взгляд в зеркале, у нее были злые, решительные, почти веселые глаза:

– Я согласна. И учти – это мое собственное решение, так и передай Клавдию.

* * *

В предместьях было темно, по ночам здесь спали, тем более что завтра рабочий день. Проехало одинокое такси. Взвыла полицейская сирена – и стихла, утонула в тумане.

– Хорошо, что туман, – отрывисто сказал Мартин. – Видишь тот светофор?

Она расстегнула пассажирский ремень, потянулась вперед и прижалась лицом к его плечу. Побежали, растекаясь по коже, горячие мурашки.

– Будь осторожна, – сказал он шепотом. – Помни, что это не навсегда. Ты будешь работать на лучших в мире проектах, а по вечерам водить меня на премьеры… Я научусь носить смокинг.

Желтый пульсирующий огонек светофора становился ближе. Он бился, как сердце, оживая и умирая, и снова загораясь в темноте.

Эгле поняла, что не сможет разжать рук. Что, если выйдет сейчас из машины, никогда его больше не увидит. Что реальность ломается, стоит сделать шаг – и расползется трещина шириной в полмира, где Мартин будет на одной стороне, а Эгле на другой.

– Ну что ты, – он накрыл ее ладонь своей ладонью. – Посмотри на этот светофор. Он подмигивает. Он хочет подбодрить.

Машина замедлила движение.

– Я тебя люблю, – прошептал Мартин. – Давай.

Как только машина встала на светофоре, Эгле разжала объятья, выбралась из душного салона, пропахшего кровью, подхватила свой рюкзак и пошла прочь, не оглядываясь. Случайные свидетели этой сцены, если они и были, увидели девушку в фиолетовой куртке, понуро уходящую в туман – и растворяющуюся в тумане без остатка. Эгле укрывала себя мороком, шаг за шагом, как маскировочной сеткой, и вот уже машина за ее спиной тронулась и поехала дальше, и в памяти далекого следящего устройства сохранился мгновенный факт – водитель на секунду остановился перед светофором…

Эгле шла, глотая слезы. Ее телефон остался в машине Мартина. Она сама, кажется, осталась в машине – неуютной, инквизиторской, с окровавленным салоном, с черными динамиками для громкой связи, с Мартином – и его шрамом на спине и двумя пулями в кармане брюк.

А если кто-нибудь снова решит в него выстрелить?!

Она шла вдоль глухого забора, фонари светили сквозь туман, как пьяные. Вдоль улицы тянулись одноэтажные, редко двухэтажные дома. Впереди, будто сквозь вату, глухо застучали колеса – прошел, судя по звуку, длинный товарный поезд. А первая электричка – Эгле прикрыла глаза, пытаясь понять, сколько сейчас времени, – первая электричка остановится у платформы через двадцать минут.

Морок не требовал от нее особенных усилий – но приходилось все время помнить о нем, будто удерживать на голове поднос с чайной чашкой. Эгле ускорила шаг и поднялась на перрон в тот момент, когда дрогнул воздух, колыхнулся туман и из темноты высунула хищную морду пригородная электричка.

Трое контролеров прошли мимо, глядя сквозь Эгле, уместившуюся в углу темно-синего мягкого дивана. Мартин сказал: если ведьма хочет затаиться, ее очень трудно найти.

Он сказал: тебе нельзя в Вижну. Вся моя интуиция орет как подрезанная: нельзя! Там что-то происходит. Внеочередной Совет – очень плохой знак, тебе не надо там быть и близко. Я выбью из них хотя бы мораторий на казни. А ты пока спрячься и заляг на дно…

Через четыре станции Эгле вышла на другой перрон, больше не пустынный – люди затемно выезжали на работу, школьники с рюкзаками судорожно зевали, рискуя кого-нибудь проглотить; прошел полицейский патруль, офицеры смотрели сквозь Эгле, как сквозь пустое место. Она улыбнулась впервые с того момента, как попрощалась с Мартином: быть действующей ведьмой означает иметь преимущества.

Она сошла с перрона, легко миновав турникеты, – ведьмы не платят за проезд. Посмотрела на указатели, двинулась вдоль улицы – Двадцать вторая пригородная. Сколько же здесь нумерованных улиц, сколько одноэтажных коттеджей, некоторые районы не меняются столетиями…

Ищите меня, подумала она злорадно, сворачивая в кривой переулок. Домишко утопал за щелястым забором. 126 – было написано масляной краской на почтовом ящике у калитки. Я снял тебе дом, сказал Мартин. Через подставной аккаунт.

Она сунула руку в почтовый ящик, облупленный, покосившийся, и подумала: а ведь это развалюха. Что, если клопы?! Она шарила в ящике несколько секунд, испугалась, уверившись, что ключа там нет, и тут же ее пальцы наткнулись на холодное металлическое кольцо.

Калитка не была заперта. Эгле пошла через палисадник к дому и тут же услышала, как внутри дребезжит телефон.

* * *

Замок поддался с третьей попытки. Оставив ключ в двери, Эгле, как была в грязных ботинках, ломанулась через темное пространство, ворвалась в комнату, тут белый пластиковый телефон зазвонил опять.

– Эгле?! – послышалось в трубке.

Она засмеялась от счастья.

– Наконец-то, – сказал Мартин, и от облегчения в его голосе у Эгле растеклись мурашки по телу.

– Я на месте, – прошептала она. – Меня никто не видел.

– Я очень тебя люблю, – сказал он тихо. – Ничего не бойся. Никому не открывай. Я скоро выйду на связь.

И послышались короткие гудки.

* * *

Мартин набрал номер съемной квартиры через анонимный мессенджер и надеялся, что хотя бы в ближайшее время его тайну не вскроют инквизиторские киберслужбы. Зато он выяснил, что Эгле добралась до места, и стало намного спокойнее: пусть ищут. Ему ли не знать, как трудно найти в городе ведьму, если она не хочет быть найденной.

Он должен был ехать прямо в аэропорт, но засохшая кровь стягивала кожу, и Мартин сам себе казался не вполне живым – в инквизиторском балахоне на голое тело, с мокрой землей и хвоей на штанинах, с двумя пулями в кармане брюк. Служебная квартира, в которой они с Эгле так толком и не жили, помещалась в самом центре города, и Мартин, сжав зубы, решил зайти на одну минуту.

У стены стояли неразобранные чемоданы – Мартин принюхался, ловя ускользающий запах Эгле, ее духов и кожи. Уронил на пол балахон в заскорузлых пятнах крови, прошел в ванную, встал под душ прямо в брюках, вытащил из кармана два сплющенных комка металла. Подставил ладонь под текущую воду; они лежали, будто под теплым дождем, чуть подрагивая и перекатываясь. Можно было представить, что дождь – слепой, что вместе с каплями в лужах дрожит и солнце, что Эгле сейчас окликнет его и позовет прогуляться по берегу…

Время, напомнил себе Мартин.

Он разделся под душем, дождался, пока розовая вода в стоке не сделается снова прозрачной, и выбрался из ванны, сжимая пули в кулаке, как будто они были ключом от его бессмертия. Остановился перед зеркалом, повернулся, пытаясь разглядеть спину. Не то татуировка между лопатками, едва различимая, не то старый шрам, но таких шрамов не бывает.

Он подавил в себе желание позвонить Эгле с мобильного. Одеваясь, прокрутил в голове будущий разговор с отцом, несколько вариантов, один другого хуже.

Он зачем-то надел светлый костюм и повязал ярко-синий галстук с осьминогами. Эгле сама выбирала этот галстук, триста лет назад… или позавчера. Она говорила: «Март, не замыкайся в скучном партикулярном стиле. Соотнеси осьминогов со своим надменным благородством, сделай мир гармоничнее!» Он смеялся и примерял все, что она приносила, а ведь уже горели пожары в Ридне, уже были шрамы на ее ладонях, уже стало ясно, что добром не кончится, но они, как дошкольники, радовались жизни…

Нет-нет-нет, сказал себе Мартин. Я надеваю этот галстук в знак того, что не верю в поражение. Я не смотрю назад, я смотрю вперед – туда, где Эгле благополучна и счастлива, и, разумеется, свободна. Так будет, или я – это не я, а в зеркале я по-прежнему вижу себя, пусть и с осьминогами, а значит, нечего бояться.

Он переложил пули в карман новых брюк. Огляделся, пытаясь вспомнить, куда, закрыв дверь, бросил телефон и бумажник…

И понял, что с момента, когда они с Эгле вышли отсюда прошлым утром, здесь побывали чужие люди. Специалисты, работающие тонко, не желавшие оставлять следов. Но компьютер Эгле на краю стола лежал не совсем так, как она его оставила. И ящик стола, чуть приоткрытый, выдавал чужое прикосновение. И что-то еще, Мартин смог бы сформулировать, будь у него чуть больше времени.

Он вспомнил комиссара полиции Ридны, который при встрече глядел сквозь него и пытался уязвить каждой интонацией. Он заново вспомнил Руфуса, бывшего куратора: «Любое везение когда-нибудь заканчивается». Он прищурился, разглядывая монитор настенной панели: кто-то начисто вытер чуть запыленный экран. Не заботясь о чистоте, но стирая с поверхности ранее нанесенный знак… Явь-знак?!

Они вторглись в его пространство. Они шарили здесь, пытаясь выявить тайны его жены.

– Зря вы так со мной, – сказал Мартин сквозь зубы. – Напрасно.