Текст книги "Армагед-дом"

– Понял? – спросила Лидка сухо.

– Надо сказать… – пробормотал Славка неуверенно.

– Кому? – Лидка усмехнулась. – Кому надо, тот знает. Суета, обыски-шмобыски… Все выспрашивали: а мог ли говорить? А что сказал? А не назвал ли своих убийц?

Славка втянул голову в плечи. Лидке стало стыдно.

– Я и раньше догадывался… – сказал Славка бесцветно. – Мама говорила… что мы попадаем в «контингент». Только после всего этого… с отцом… эвакуироваться все равно пришлось… на общих основаниях.

Лидка оскалилась:

– А представляешь, что было бы, если бы он успел сказать? Накануне апокалипсиса? Что было бы?

Славка вымученно улыбнулся:

– Отменили бы «условленное время». Заставили бы. Заварушка…

– «Контингент» его и заказал, – сказала Лидка медленно. Как приговор произнесла.

Славка закусил губу:

– «Контингент» большой. Ты знаешь кто?..

– Узнаю, – сказала Лидка глухо.

В прихожей задребезжал звонок. Прошлепали тапочки по тесному коридору; через несколько секунд в дверь комнаты постучалась мама:

– Лид, тебя Света спрашивает…

Лидка на мгновение прикрыла глаза. Даже раздражения не было; Светка с четвертого этажа сияла, лицо у нее было красно-розовое, как тельце свиньи-копилки.

– Лид, тут такое дело… Коляски по разнарядке, новые, «троечки», зимняя, летняя, с люлькой. Я о тебе вспомнила, понадобится ведь, а неизвестно, найдешь ли потом такое чудо. И недорого совсем. Возьмешь, Лид?

Лидка смогла даже выдавить улыбку:

– Спасибо, Свет. Пока не надо. Суеверия.

– А-а-а. – На Светкином лице возникла тень понимания. – Ну понятно, только сейчас не до жиру ведь, обычно все хватают, пока есть, а то потом все ведь нарожают – днем с огнем не найдешь приличной коляски… Ладно, Лид, ты заходи, если что…

– Ага, – сказала Лидка. – Спасибо.

Славка ждал ее. Вертел пальцем бобину старого, давно не работающего магнитофона. Отец давно порывался выбросить «этот хлам», но Лидка не давала из непонятного упрямства. Будто мертвый магнитофон связывал ее с прежней жизнью, которая была, конечно, не сахар, но вот вспоминается как рай; тогда отец ворчал, что, мол, припечет, будешь искать, куда кроватку поставить, вот тогда и выбросишь, никуда не денешься…

Лидка села на пол. Прислонилась спиной к старому дивану:

– Я, Слав, узнаю, кто его заказал. Жизнь на это положу, но узнаю.

Славка поднял глаза:

– А откуда у тебя эта бумага?

– Нашла. – Лидке полагалось бы смутиться, но вот беда, она не чувствовала за собой вины. Ни капельки; наоборот – теперь она ощущала смутное раздражение от того, что Славка, родной сын убитого депутата Зарудного, не спешит резать руку и кровью подписывать обещание о скорой мести. Не клянется, сузив глаза: и я жизнь положу, но помогу тебе узнать имя убийцы…

Славка поймал ее взгляд. Потупился, вздохнул, оставил магнитофон и сел рядом, так что Лидка ощутила тепло его плеча.

– Лид… Мне отец рассказывал… Еще до всего. Что-то вроде притчи, но мне кажется, что он сам ее и придумал. О том, для чего даны человечеству Ворота.

Лидка молчала.

– Он говорил… что апокалипсис – не испытание. Что это намордник, надетый на человечество. А Ворота…

В дверь забарабанили с новой силой:

– Лида! Лида! Открой!

Славка вздрогнул.

– В чем дело? – спросила Лидка неприятным голосом.

– Лида… – Жена Тимура Саня прежде никогда не посягала на Лидкину территориальную независимость. – У твоей мамы уже воды отходят, а схваток нет! Тимур на работе, отец на работе… Надо машину ловить, слышишь, и везти ее поскорее, потому что это очень опасно, надо скорее…

Лидка трясущимися руками скинула с двери крючок.

Мама надевала туфли. Очень бледная. Сосредоточенная.

* * *

«Апокалипсис – намордник, поводок, надетый на человечество. Кольцо, не дающее нам расти дальше, сковывающее то, что мы привыкли называть прогрессом. Оставшись в живых, мы радостно принимаемся воспроизводить себя во всех отношениях… Восстанавливать разрушенное. Восстанавливать численность популяции. Все наши силы направлены на то, чтобы обновиться и выжить в новом катаклизме. Мы не можем позволить себе ни одного мало-мальски пристойного космического полета, хотя технические наработки существуют уже много циклов. Мы почти не пользуемся ядерной энергией, хотя эксплуатация атомных электростанций здорово облегчила бы нам жизнь. Но натягивается поводок апокалипсиса – и попытки создать ядерное оружие приводят к гибели целых стран, целых регионов… Даже обычные боеприпасы – будучи помещенными в спецукрытия! – во время апокалипсиса самоуничтожаются в пятидесяти случаях из ста. Апокалипсис – жесткое условие, ограничение, и нам не узнать, кем оно установлено. Может быть, никогда не узнать… Но что такое Ворота?

Ворота – это шанс. Это как прощение, как бы поощрение, как бы дорога в жизнь. И любой школьник скажет – Ворота непознаваемы, во всяком случае, на нынешнем уровне нашего развития…

Но наш уровень обречен оставаться таким до скончания веков!

Мы вертимся, как белки в колесе, от цикла к циклу, и кажется, нет выхода. Но, может быть, если апокалипсис – это колесо для белки, то Ворота – нечто большее, чем просто спасательный круг?

Если Апокалипсис – не испытание, то, может быть, Ворота – это и есть тест? Лабиринт для крысы?

Нас много, но и Ворот много. Я готов с цифрами в руках доказать: Ворота возникают с расчетом на то, что живущие люди пройдут в них ВСЕ. Если не будут терять ни секунды. Если никто ни на мгновение не задержится, чтобы отпихнуть с дороги соседа…

Но возможно ли это?

Страх смерти, материализовавшийся в нависших над головами огненных облаках. Землетрясения, от которых земля трескается, как перепеченный пирог… Теряя голову на подступах к Воротам, сумеют ли люди остаться собой настолько, чтобы прошествовать в спасительное Никуда в мире и порядке, спокойно, как на прогулке?

Списки погибших во время эвакуации публикуются в начале каждого нового цикла. Каждый из них был затоптан тобой, читающим сейчас эти строки. Потому что ты выжил. Они – нет.

Зачем поставлены Ворота?

И что будет, если в один прекрасный день человечество пройдет в них с гордо поднятой головой, не медля, но и не торопясь, спеша поддержать любого, кто случайно оступится? Что будет, если это, несбыточное, однажды случится?

Возможно, именно тогда цикл завершится, и намордник будет снят. Канут в прошлое чудовищные в своей регулярности землетрясения, и неизвестные астрономам кометы перестанут появляться из ниоткуда. И дальфины станут выводить своих личинок далеко от берега… Впрочем, что нам какие-то глефы в отрыве от собственно апокалипсиса?

И человечество будет наконец развиваться. Развиваться, а не ходить по кругу, не раскручивать беличье колесо. Возможно, тот, кто поставил Ворота, сочтет, что теперь человечество достойно жизни без поводка…

Нет, не спрашивайте меня, кто поставил Ворота. Я не отвечу.

Я не знаю».

(Андрей Зарудный, из неопубликованных статей.)

* * *

Библиотекарша на входе, вероятно, была еще и подслеповата, потому что человек с острым зрением элементарно разгадал бы подвох. Читательский билет был выписан на имя Рысюка Игоря Георгиевича, а Лидка, хоть и в брюках и в мужском плаще, хоть и с подобранными под кепку волосами, на Рысюка походила мало. Даже с учетом невнятной блеклой фотографии.

На то и было рассчитано – на неожиданность. Какая девка решится войти в закрытую библиотеку по пропуску с фотографией мужчины? Только сумасшедшая.

– Сумасшедшая, – морщился Рысюк. Но на авантюру все-таки пошел. Хоть и рисковал, между прочим, многим. Это он-то, студент-отличник, призер и дипломант, всеобщая гордость и надежда, носитель незапятнанного, с иголочки, доброго имени! Для поддержания имиджа он даже женился, Лидка знала, на какой-то глупой телке, затем только, чтобы та рожала ему детей, потому что дети тоже входят в понятие «имидж». И ведь не побоялся скандала, и даже заказал книги по Лидкиному списку…

Она прошла в гардероб и тихонечко, незаметно разделась, превратившись из странного юноши в обыкновенную девушку. Вошла в зал, стараясь не суетиться, не привлекать внимания. Первая часть плана прошла гладко – теперь предстояла вторая. И, разумеется, возможны еще неожиданности, вроде проверки читательских билетов прямо на рабочих местах…

Перед окошком выдачи книг имелась небольшая, но очередь. Лидка смотрела в потолок – новое здание выстроено было в авангардной манере, от всех этих круглых окошек и уходящих ввысь колодцев у Лидки закружилась голова. Постоянно приходилось облизывать губы; казалось, все вокруг только на Лидку и смотрят, и вот-вот на плечо опустится тяжелая рука…

В окошке обнаружилась обыкновенная девушка, правда, в синей форме и с погонами.

– Вот, – Лидка протянула ей читательский. – Это мой приятель заказал позавчера.

Девушка чуть заметно удивилась:

– А почему он сам не пришел?

– Занят, – Лидка заискивающе улыбнулась.

– А где ваш читательский? – девушка уставилась Лидке в лицо.

Лидка пожала плечами:

– Так на мой билет ничего не заказано! Я не могла позавчера, попросила приятеля, и он…

– Нельзя ли побыстрее? – раздраженно спросили из-за спины. Девушка в погонах вздохнула. Пробежала глазами рысюковский заказ, хмыкнула, отошла; Лидке показалось, что она пошла за дежурным милиционером и что лучше всего сейчас – сгинуть. Бегом вниз, в гардероб… Да, но это означает грубо подставить Рысюка, ведь рысюковский билет останется здесь!

Сложнее всего было делать равнодушный вид. И не оглядываться на того, кто так удачно попросил библиотекаршу поторопиться.

Наконец, девушка в погонах вернулась – одна и с пачкой книг, и, глядя, как она идет по коридору между двумя высокими стеллажами, Лидка поняла, что форменный пиджак (или это френч?) слегка выдается спереди. Пятый месяц, не иначе…

Девушка, то есть женщина, без единого слова передала Лидке книги и рысюковский билет, и Лидка тупо подумала, что беременным волноваться нельзя. Ну зачем ей эта возня с проверкой билета, с вызовом милиционера, со скандалом…

– Спасибо, – сказала Лидка, хотя молодая библиотекарша уже ее не слышала.

В зале было не так чтобы людно, но и совсем не пусто. Лидка поколебалась; ни одно место не казалось ей достаточно неприметным. Как ни сядешь, отовсюду тебя видать.

– Простите…

Ее толкнули почти одновременно с извинениями. Причем толкнули ловко – под локоть, так, что стопка книг разъехалась, и сразу три тонких тома шлепнулись на пол.

– Ох, незадача, извините, пожалуйста…

Она автоматически наклонилась, чтобы подобрать упавшее, и едва не столкнулась головой с тем, кто сперва так неудачно толкнул ее, а теперь собирался помочь.

Он был немолод. Он был тучен, но уже не так толст, как во время их последней встречи. Два года и один апокалипсис назад. «Иди, девочка, учись хорошо, Андрей Игоревич был бы доволен…»

Лидка побледнела так, что лицо стало твердым, будто деревянная маска.

– Лида! – суетливо сказал гэошник. – А я сперва не узнал вас – гляжу, что-то знакомое…

Он подобрал книги, смахнул гипотетическую пыль, как бы невзначай просмотрел названия.

– Ого… Вы всерьез решили заняться новейшей историей? Наверное, в университете? Оно и правильно, вы человек молодой, два курса успеете отучиться, прежде чем рожать, а потом академка – и снова за книжки… если есть кому с малышом сидеть. Есть ведь, а?

Он говорил, а глаза-буравчики делали свое дело. Может быть, просто по привычке, независимо от воли хозяина. Наловчились за долгую жизнь буравить – вот и буравят все, что движется.

– Есть, – сказала Лидка.

В конце концов, все это могло оказаться случайностью, совпадением. Мало ли что может понадобиться высокопоставленному гэошнику в закрытой исторической библиотеке. Увидел знакомую девушку – и завел разговор, у них-то зрительная память ого-го какая…

Да, но зачем понадобилось толкать? Неужели такой неуклюжий?

И не этот ли голос, кстати, спросил из очереди: «Нельзя ли побыстрее?» – когда библиотекарша поинтересовалась насчет Лидкиного читательского?

– Спасибо, – сказала она, принимая галантно поданные книги. – Мне работать очень надо. Курсовая, – добавила она неизвестно зачем.

– А на чьем вы курсе, Лида?

– На первом, – сказала она первое, что пришло в голову.

– Ну, понятно… А кто руководитель?

Лидка молчала, глядя гэошнику в глаза, тяжело глядя, укоризненно, будто спрашивая: мало ты из меня душу мотал? Тебе какое дело? Что пристал, надзиратель, шпион?

– Лида, – сказал толстяк неожиданно мягко. – Я не хотел вам мешать, честное слово. И пугать вас тоже…

– С чего бы мне бояться? – сказала она как можно суше.

– Лида, можно с вами поговорить?

– О чем? – Она плотнее прижала книжки к груди.

Лицо толстяка сделалось печальным, как тогда, в кабинете:

– О наследии Андрея Игоревича. О тексте, который вы нашли. И еще о том, почему вы ходите в закрытую библиотеку по чужому читательскому билету.

* * *

– А зачем тогда служба страхования? Зачем? Вот представь, девочка, что все мы возвращаемся, выходим из Ворот – и никакой власти нет. Ни милиции. Ни страховой инспекции. Ни Президента, ни этого склочного парламента… Кто-то погиб, кто-то остался. Пока пройдет перекличка, регистрация, новые выборы – знаешь, что будет? Ничего не будет. Все, что уцелело после апокалипсиса, будет разодрано, растащено, отбито у законных владельцев по единственному праву – праву сильного. Вместо того чтобы строить дома и нянчить детей, людям придется воевать с подонками за место под солнцем… как в пещерах! Мы и скатимся к пещерам, к каменному веку, были в истории страны, которых теперь нет – именно потому, что они не имели твердой власти после апокалипсиса!

Лидка сидела на мокрой садовой скамейке. По всему парку курсировали мамаши с колясками, то здесь, то там взвякивал младенец; интересно, а как выглядят со стороны молодая женщина и пожилой толстяк, на нем ведь не написано, что он гэошник, так, просто добрый дядя Николай Иванович…

– Ты думаешь, только сытые чиновники уходят в «условленное время»? Нет. Целая группа разных людей – тех, чья деятельность будет жизненно необходима в первые дни после апокалипсиса. И чиновники в том числе. Все страны придерживаются такого протокола – в той или иной мере, но придерживаются!

Николай Иванович замолчал. Рядом с ним на темную скамейку смачно шлепнулся комочек птичьего помета. Ну надо же, чуть-чуть птичка промахнулась.

– А зачем врать? – спросила Лидка тихо.

Николай Иванович устало улыбнулся:

– Да, врать нехорошо. Но люди так устроены. Они не могут пережить превосходство другого – ни в чем. Превосходство, а особенно привилегию. Представь, вот стоят Ворота, в них ломится толпа – и некто с мегафоном просит подождать, пропустить вот этого врача, вот этого судью, вот этого чиновника, потому что они нужны сразу же после апокалипсиса, нужны живыми и, так сказать, в комплекте… И что тебе ответит ломящаяся масса? Можешь себе представить?

– Ложь во спасение? – все так же тихо спросила Лидка. – И смерть во спасение?

Николай Иванович вздохнул. Открыл портфель, вытащил пачку сигарет и круглую пластмассовую коробочку из-под растворимого аспирина.

– Я очень долго знал Андрея… Он был едва ли не единственным моим другом.

Лидка смотрела, как он прикуривает, потом прячет зажигалку, аккуратно снимает крышку с коробочки из-под «упсы».

– Я дружил с Андреем… веришь?

Лидка усмехнулась:

– Потом у него обнаружилось так много друзей…

Николай Иванович аккуратно стряхнул пепел в круглую коробочку. Высокопоставленный, по-видимому, чиновник, он не стеснялся такой жалкой некрасивой вещи, как пепельница из пустой аптечной упаковки; наверное, Лидкино недоумение отразилось у нее на лице.

– Талисман, – коротко объяснил Николай Иванович, осторожно устанавливая «упсу» на скамейке.

Курил он тоже некрасиво. Торопливо, мелкими затяжками, и даже сигарету держал брезгливо, будто клопа.

– Ты, Лида, веришь или не веришь… Я тогда не спал сутками. Вся наша служба стояла на ушах… Знаешь, сколько версий мы отработали?!

Лидка вскинула подбородок:

– И что? Утешаться вашими версиями? Сами… небось… в спецконтингенте. Какой вам прок – искать своих же? Нет. Такие могущественные, аж жуть… а тут что крысу задушить, что депутата… убить прямо дома… не на улице, не в подъезде… дома! Под носом у охраны! И ничего. Гуляют. Исполнителей… убрали – и все. И вы не искали! Суетились только! Делали вид…

Она не боялась, что Николай Иванович обидится, сделает официальное лицо и потребует объяснений относительно подложного читательского билета. Потому что из библиотеки они давно вышли; у него нет повода задерживать ее, тащить назад, производить опознание и очную ставку с равнодушной беременной библиотекаршей. А если и потащит – она будет орать что есть силы, хвататься за живот и грозить немедленным выкидышем. И посмотрим, кто первый отступит…

Но толстяк не обиделся. Наоборот, на его лице отразилось нечто, напоминающее сочувствие:

– Я понимаю… Лида, я все понимаю. Тебе сколько, восемнадцать? Все просто…

– Просто, – упрямо кивнула Лидка. – И совершенно ясно, кто его убил. Берешь список спецконтингента, ведешь пальцем…

– Вот именно, – Николай Иванович вздохнул. – Ведешь пальцем… и попадаешь пальцем в небо! Хочешь пасьянс?

Лидка не поняла.

– Пасьянс, сумма версий. Сочетание версий… Вот, например, его могли заказать эти, борцы «за чистоту души» во главе с Бродовским. Могли или нет?

Лидка вспомнила Рысюка. Он, помнится, говорил то же самое.

Правда, Рысюк ничего не знал ни о предстоящей Зарудному речи, ни об «условленном времени».

Или знал?

– …Во-вторых, его могли заказать свои же коллеги-политики. Ты знаешь, скольким он мешал? По-настоящему мешал? Ты знаешь, что он был совершенно реальным кандидатом в Президенты?

Совсем рядом, в кружевной тени старого тополя, худенькая женщина лет девятнадцати безуспешно боролась с капризами здоровенного карапуза в полосатой коляске. Карапуз уже пытался сидеть. Елки-палки, когда только люди успевают?!

Лидка подняла глаза:

– В Президенты? Правда?

– Ну разумеется! А нынешний Президент, между прочим, совсем не прочь остаться на следующий срок. И теперь, скорее всего, останется… Нет, я ничего такого не хочу сказать. Просто… это во-вторых. В-третьих, ты знаешь, что он был соучредителем семи крупных фирм?

Лидка невольно разинула рот:

– Андрей Игоревич?

– Представь себе. Ты знаешь, что такое конкуренция, финансовые махинации, не возвращенные в срок кредиты? Ты слышала такие слова, хотя бы по телевизору? То, что выглядит как политическое убийство, вполне может иметь совершенно иную подоплеку. Понимаешь?

Лидка хлопала глазами, как первоклассник у доски. Догадывалась, что выглядит глупо, но ничего не могла поделать.

– Дальше… в-четвертых. Или уже в-пятых? Из квартиры Зарудного пропала крупная сумма денег. Вполне может быть, что нападавшие были просто бандитами. Скажем, пришли трое, взяли меньше, чем рассчитывали, да еще и сработали грязно, оставили труп… Два трупа, если считать консьержа, который так и не пришел в сознание. Потом стали делить, один убил двух подельщиков и тела утопил в заливе…

– Неубедительно, – выдавила Лидка.

Николай Иванович пожал плечами:

– А правильная версия необязательно самая убедительная. Кстати, у Зарудного была коллекция марок, доставшаяся ему от деда, за эту коллекцию некоторые фанатики давали целое состояние, но он уперся, не хотел продавать. Что, ты впервые слышишь про марки? А коллекцию так и не нашли. Одна марка из этой коллекции выплыла случайно, в первые месяцы после апокалипсиса, когда отследить ее путь было практически невозможно. Вот так… Это у нас в-которых? Дальше. Популярный лозунг: «Кровососы убили Зарудного». Знаешь, кого принято в определенных кругах называть кровососами? Нефтепромышленники, финансисты… Андрей пробивал в парламенте разные весьма рискованные законопроекты. Реформатор, елки-палки, а кто их любит… Ты поскучнела? А ведь есть еще женщина, была, вернее. Очень богатая, сумасбродная, несколько лет назад у Зарудного были проблемы с этой дамой… Судя по всему, она его добивалась, а он не проявил достаточной твердости. Что, ты возмутилась? Ты покраснела? Детям такого не говорят, но дети, Лида, остались в прошлом цикле, а теперь все взрослые, кроме тех, что в колясках… Эта дама покончила с собой вскоре после убийства. А незадолго до этого продала небольшой дом в пригороде, причем деньги девались неизвестно куда. На заказ бы хватило, будь спокойна. Заказала, а потом повесилась от тоски. Как в сериале. Невероятно? Но кто знает…

Лидка сидела, втянув голову в плечи. Как будто сверху положили мешок с трухой, да еще и придавили, чтобы не свалился.

Резкий порыв ветра сбросил со скамейки коробочку из-под «упсы». Николай Иванович не поленился наклониться, поднял свое сокровище, аккуратно вытряхнул на газон остатки пепла.

– Еще скажите, что в его смерти были заинтересованы инопланетяне, – сказала Лидка сквозь зубы.

Николай Иванович осторожно потрогал переносицу.

– А кто его знает. Учитывая, что стреляли совершенно бесшумно, за несколько секунд успели перетрясти всю квартиру, и в то же самое время у двух соседок, сверху и напротив, одновременно случился сердечный приступ…

– Да? – пробормотала Лидка.

– Я не оправдываюсь… Я просто объясняю тебе, почему то, что кажется простым в семнадцать, на поверку оказывается вовсе не таким примитивным… Извини. Хочешь, я помогу тебе оформить читательский? Чтобы больше не мучиться так?

– А вы можете? – спросила она тупо.

Незнакомой болью ломило затылок.

* * *

За последние недели мама исхудала, и худоба была ей не к лицу. Прежде миловидную женщину портили заострившиеся скулы и ввалившиеся щеки; роды прошли тяжело, мальчик оказался большим и беспокойным, часто плакал, дикими порциями сосал молоко и все равно был вечно голодный.

– Лида… Слава звонил несколько раз. Что-то у них случилось…

Упало сердце. Этого еще не хватало.

В бывшей квартире Зарудных долго никто не брал трубку. А ведь телефон стоял в общем коридоре, и кто-нибудь из подселенных мамаш обычно околачивался рядом, на кухне или в ванной.

Наконец к телефону подошел Славка.

– Привет… наконец-то, Лидка! Слушай, у нас тут такое…

Он ни капельки не был удручен. Он был весел, взвинчен, в эйфории.

– Лидка… Нам вернули квартиру!

– Что? – Ей показалось, что она ослышалась.

– Нам возвращают квартиру! Всю! Завтра отселяют всех… чужих. Другие комнаты им дают. Лидка…

Славка замолчал, пытаясь овладеть голосом. Чтобы не всхлипнуть прямо в трубку.

– Лидка, – он перешел на шепот, – тут будет… мемориальная квартира… отца. Повесят доску на доме… бронзовую. Лидка… приезжай.

Ей не хотелось верить, что Славка сошел с ума. Да и с чего бы?

– Ма… я вернусь часа через два.

Мама отвела глаза:

– А я рассчитывала… что ты посидишь с Пашей, пока я посплю.

Лидка часто задышала, переживая укол совести.

– Мам… у Зарудных… ну не могу я. Скоро приду, ты поспишь… обещаю тебе!

И убежала – поскорее, чтобы не передумать.

* * *

Всю ночь ей снился один сон – она просыпалась, бездумно улыбалась в темный потолок, переворачивалась на другой бок, и сон продолжался снова. Это было немыслимо, такого никогда не случалось прежде, но сон читался, как книга, стучали часы, на кухне зажигался и гаснул желтый свет, по очереди просыпались и вякали младенцы, а сон продолжался – строго с того места, на котором его прервало очередное Лидкино пробуждение.

Лидке снился депутат Зарудный. Андрей. Прямо посреди парка стояла Лидкина кровать, и Лидка валялась в постели, ничуть не смущаясь прохожих. Андрей сидел рядом, на краешке одеяла, держал Лидку за руку и рассказывал что-то интересное, важное, но только – вот беда! – совершенно не поддающееся запоминанию. Проснувшись, Лидка не могла восстановить ни слова, она помнила только ощущение – радость и гордость оттого, что Андрей настолько ей доверяет.

Потом он погладил ее по голове. Она села на кровати, и он обнял ее, как тогда – в зоопарке. И она заплакала одновременно во сне и наяву – понимала, что он скоро уйдет, и очень хотела, чтобы он оставался подольше.

Снова завякал младенец. Обиженным басом – стало быть, это Яна, шестимесячная Лидкина племянница, которая до сих пор не умеет проспать подряд хотя бы шесть часов. На кухне зажегся свет, в коридоре зажегся свет, прошлепали тапки Тимура, ну когда же это кончится…

Лидка поднялась. Подошла к письменному столу, сдвинула книжки на угол стола. Андрей смотрел тепло и спокойно, как живой, вот разве что не прищурил глаза, когда в лицо ему ударил луч от настольной лампы.

– Ты здесь?

Она впервые обратилась к нему на «ты». Он не обиделся.

Лидка зажмурилась и легла щекой на прохладное оргстекло.

* * *

Скамеечка была складная, хлипкая и достаточно высокая, Славке приходилось балансировать; встав на скамеечку, он неторопливо и тщательно протирал специальной тряпочкой мемориальную доску – чеканный профиль Андрея Игоревича, букет поникших бронзовых гвоздик и надпись о том, что в этом доме с такого-то по такой-то год жил выдающийся ученый, политический и общественный деятель А. И. Зарудный.

Лидка стояла рядом и ждала.

Наконец Славка закончил. Тряпочка стала рыжей; барельеф, казалось, не изменился – отливала медью правая скула депутата Зарудного, ухо и прядь волос. Строго темнели буквы.

…Спустя неделю после появления здесь доски кто-то облил ее краской – ночью, тайком, отомстив невесть за что бронзовому уже депутату. Вызвали милицию; разумеется, осквернителя не нашли. Славка сам отмывал барельеф олифой и ацетоном, сжав зубы так, что хруст стоял, казалось, на весь двор. А Лидка тогда вспомнила Николая Ивановича с его пластмассовой коробочкой из-под аспирина и «пасьянсом» из немыслимых, в том числе и откровенно глупых версий.

Кстати, Николай Иванович появлялся несколько раз. Пил чай в обновленной гостиной; Клавдия Васильевна угощала его коньяком, пережившим апокалипсис, и многословно, длинно вспоминала мужа. Лидка знала об этом со слов Славки – сама она не встречалась с толстым гэошником с того самого дня, как в регистратуре специальной исторической библиотеки ей выдали новенький, запаянный в пластик читательский билет.

– Дмитрий Александрович звонил, – сказал Славка, неуклюже спрыгивая со стульчика. – Осенью будет конференция, посвященная отцу…

Имя депутата Дмитрия Александровича Верверова было теперь на слуху; впервые услышав это имя от Славки, Лидка с удивлением припомнила, что давно еще, до апокалипсиса, читала об этом человеке на страницах «Парламентских вестников» и запомнила его благодаря звучной, малость смешной фамилии.

Дмитрий Александрович и был тем человеком, которому Зарудные были обязаны и квартирой, и мемориальной доской, и еще много чем. Это его стараниями имя Андрея Зарудного извлечено было из-под обломков минувшего апокалипсиса, извлечено и поднято на щит. Это благодаря ему изданы были три тома зарудновских научных работ – это в начале-то цикла, когда издательства печатают в основном аптечные сигнатурки! Это благодаря ему Славка сбросил наконец депрессию и готовится в универ – и поступит совершенно точно, мог бы и не корпеть над книжками…

– Слышишь, Лидка? Осенью конференция…

Она тряхнула головой:

– Ага. Замечательно.

Бронзовый Андрей Игоревич смотрел мимо – куда-то вдаль, в глубь двора, где пестрели многочисленные коляски, такие уже привычные, что Лидка почти перестала их замечать.

– У меня к тебе дело, – сказал Славка, глядя в асфальт. От звука его голоса Лидка встрепенулась:

– Что случилось?

– Обожди. – Славка повел плечами, будто от холода. – Я занесу скамейку и спущусь.

– Что, такое дело, что в доме говорить нельзя? – Лидка усмехнулась.

– Обожди, говорю…

– Да я в туалет хочу зайти, – сказала Лидка. – Можно?

В последнее время она всячески воспитывала в себе бесцеремонность.

Клавдия Васильевна была дома. Глядя на оплывшую женщину в домашнем халате, Лидка привычно отмечала и раннюю полноту, и седину, и преждевременные глубокие морщины. Был бы жив Андрей Игоревич, посмотрел бы на «ромашку свою ненаглядную»! Неужели так трудно держать себя в руках?!

Был бы жив Андрей Игоревич…

Лидка вошла в ванную. Тщательно намыливая руки, посмотрела на себя в зеркало. Тонкая, даже тощая, темноволосая и белокожая девушка с острым блеском в красивых, малость воспаленных от недосыпа глазах. Отдаленно напоминает ту рохлю, что когда-то бродила с Андреем Игоревичем по опустевшему зоопарку…

Лидка вздохнула. Закрыла кран, вышла из ванной; на кухне Славка вполголоса бранился с матерью, заслышав Лидкины шаги, выскочил ей навстречу:

– Лид, спускайся, я сейчас приду. Обожди…

И здесь проблемы, подумала Лидка.

У подъезда на клумбе обретались голубые, слабо пахнущие цветы. Ожидая, Лидка периодически подходила к ним, чтобы понюхать, и всякий раз так энергично втягивала воздух, что тоненькие лепестки забирались к ней в ноздри.

Славка вышел минут через десять:

– Идем…

В молчании они прошли в глубь двора – здесь обнаружилась дырка в заборе. Славка бестрепетно протиснулся между прутьев и Лидку заставил пролезть; они миновали еще один двор и оказались на старой детской площадке. Когда-то здесь резвился, наверное, и сам Зарудный-младший, во всяком случае, он точно знал, куда привести Лидку – деревянный павильон был достаточно открытым, чтобы не выполнять роль сортира, и достаточно уединенным, чтобы в нем можно было разговаривать в отсутствие гуляющих мам.

Славка вытащил из кармана сложенную вчетверо газету. Расстелил на низенькой скамейке, усадил Лидку, сам присел напротив.

– В общем, так… у меня родился ребенок.

Лидка прислушалась к себе. Ничего, кроме вежливого удивления.

– Да? – спросила она, потому что Славка ждал от нее реакции.

– Да! – сообщил он с некоторым вызовом. – И, возможно, будет еще.

– Сколько? – спросила Лидка, будто речь шла о билетах в кино.

Славка нахохлился:

– Двое! Ну и что?!

– Близнецы? – спросила Лидка благожелательно. – Двойня?

– От разных матерей, – сообщил Славка сквозь зубы.

Лидка удивилась по-настоящему. Славка смотрел, не отводя взгляда.

– Слав… чего ты ждешь?

Он вскинулся:

– А тебе все равно? Да?! Фригида ты, я давно знал…

Лидка молчала. Она не была уверена, что точно понимает смысл слова «фригида». Звучит паскудно, но следует ли оскорбляться?

Славка замолчал тоже. У самого входа в павильончик купался в пыли воробей.

Вчера она имела разговор с мамой. То есть намеки, недомолвки, вскользь оброненные слова были и раньше, но именно вчера случился настоящий, плотный, как картонка, разговор.

«Тебе пора думать о ребенке», – сказала мама, убедившись, что намеки на Лидку не действуют. Лидка попробовала промолчать, но мама в тот день наконец-то выспалась, хорошо отдохнула и была настроена решительно. «Тебе пора думать о ребенке, хотя бы об одном. Ты сама еще малышка, я все понимаю, Лида, но цикл не станет ждать… Ты же помнишь, как неудобно быть последней, самой младшей, не надо рисковать, прошу тебя…»